4ЕТЫРЕ

Здравствуй, дорогой дружочек. Только тебе исключительно по секрету я расскажу целых 4 истории. Видные отрезки из жизни невидимых людей, тех, что ежедневно проходят мимо. Присмотрись! Кто-то из них стоит ровно перед тобой в очереди, да-да, и тупит то с пакетом, то с картой. Кто-то живёт по соседству и здоровается так, будто на приветствия ввели ощутимый налог. Кто-то давеча в метро наступил тебе на ногу. А один из них я. И один – ты. Узнаем друг друга?

ПОНЕДЕЛЬНИК

Раздосадованное началом трудового дня солнце пренебрежительно расталкивало майские облака. Очень это утомительно – работать по 16 часов в сутки. А ведь впереди ещё целое лето! А это значит, что, потратив на сон часов 5-6 от силы, придётся ежедневно выкладываться на полную. А ради кого, спрашивается? Люди, усердно поминающие светило в зимние месяцы, летом только и делают, что фыркают, ругаются и, омерзительно щурясь, прячут свои телеса в тени. Вот и вся их человеческая благодарность! Вздохнув, единственная звезда солнечной системы распластала бока по замаранному кусками ваты голубому своду.

– Эка-с сегодня Ярило¹-батюшка расстарался! – воскликнул Климентий Агафонович Ярцев.

Задёрнув льняные шторы, чтобы не отхватить от светила во второй глаз, преподаватель славянской культуры Теософического университета единоутробной словесности потянулся. Недавно проснувшийся позвоночник благодушно хрустнул в ответ, разогнав бодрость по всему телу. Климентий всунул подмерзающие на лаковом паркете ступни в растоптанные тапочки и направился в ближайшее помещение, оккупированное финскими смывательно-умывательными элементами.

– Уже одиннадцать часов! Вот это Соня² меня убаюкал! – посвежевший Ярцев прицокнул, дивясь жестяному циферблату ходиков. – Енто ж сколько я кочумарил³?

Он попытался рассчитать в уме долготу богатырского сна, однако мозг работника науки не спешил обрывать свой законный выходной ради не свойственных потомственному гуманитарию операций. Махнув рукой дважды: сначала на дело прошлое – бездарное проминание боков, потом на ситуацию в настоящем – ленивое бездействие тумкалки, Климентий Агафонович направился творить будущее на кухню, невольно хлеща байковыми полами халата по углам и стенам.

Отвесив свободолюбивым поясом смачную пощечину ободранной котом Тимофеем двери, Ярцев не помедлил вторично спохватиться:

– Вы только подумайте! – обратился он к сердобольному чайнику. – Собственно полдень, а я к расписанию и не приступал! Тиша, ты где? Вот баламошка⁴! Опять весь корм в поилку перетащил.

Откинув потерянные котом гранулы прочь с пути, Климентий водрузил металлического собеседника на плиту. Гостеприимный холодильник смущённо развёл дверцами, обозначая любознательному хозяину, что в таких условиях даже мышь вешаться брезгует. Половинка плавленого сырка с вдохновляющим названием «Дружба» одиноко минорила на стеклянной полке. Этажом ниже горделиво тух давно размороженный карп, укоряя всякого заглянувшего поблекшими от несправедливости бытия глазами. Левую дверцу украшала изумрудная бутылочка белого полусладкого, доставленная Климентию с полуострова его коллегой в качестве сувенира.

– Весёлкин, Весёлкин, – фамилия дарителя исправно приходила на ум Ярцеву при каждой встрече с презентом. – Вроде, образованный человек, не чета межеумку⁵ Кутасову, а туда же! – счастливый обладатель слабого алкоголя в который раз закатил глаза и захлопнул холодильные дверцы.

Не то, что бы Климентий считал, мол, полуостров не наш, посему потреблять дары аннексированного чужеземья всё равно как серпом по принципам. Нет, преподаватель славянской культуры был до того радостно и патриотично настроен, что даже самовольно вознамерился пойти на митинг в честь свершения сего исторического факта. Собирался аж плакаты рисовать с приветствием и благодарностью храбрым жителям полуострова, да вот не сложилось: весь университет и так вежливо обязали посетить вышеозначенное мероприятие с одобренными кем надо транспарантами.

Но и не поэтому презирал Ярцев полусладкий дар Весёлкина. Не политические мотивы тому виной, а простая непереносимость алкоголя, заботливо переданная дедом по материнской линии своему единственному и по совместительству самому любимому внуку. Обладая такой редкой для русского человека аномалией, всё же не привык наш народ сдаваться перед врагом, пусть даже неприятель имеет ажно сорок градусов, Климентий решил попросту всех вступающих с дурманящими напитками в контакт презирать. А что? Это, в конце концов, очень по-интеллигентски. А он, работник высшего учебного заведения, разве не интеллигент? Интеллигент! Вот и нечего опускаться до уровня захухри⁶ Кутасова, который, будто делом своей жизни обозначил потребление всего, что хоть чуть-чуть, но льётся.

Дабы в очередной раз удостовериться, что утро он таки проспал, Ярцев взглянул на панель микроволновой печи:

– Мать моя Вероника Порфирьевна скоро прибудет, – Климентий неожиданно передумал сокрушаться электронным цифрам. – Надобно переодеться.

Вспорхнув байковыми крылами, преподаватель устремился обратно в спальню. Не к лицу приличному человеку расхаживать в исподнем пред гостями. И пусть эти самые гости, а точнее гостья, будучи его родителем имела удовольствие видеть Ярцева и не в таких образах, но ведь то когда было?!

А сейчас он взрослый состоявшийся мужчина, практически самостоятельный человек, заслуженный педагог ТУЕСка. Хотя ВУЗ, где трудился Климентий, имел официальное сокращение ТУЕС⁷, Ярцев предпочитал именовать свою alma mater Теософический университет единоутробной словесности ласково и безапелляционно: ТУЕСок⁸. Потому как соотносится с кудрявой берёзой всяко приятнее, чем с прямоизвилинными дубами.

Запел дверной звонок, возвещая о намеренном вторжении с той стороны. Климентий, распластав хлопок домашних одеяний по периметру дебелого торса, поспешил навстречу. По дороге он чуть не вступил в святая святых Тимофея – кошачий лоток:

– Мордофиля⁹! – бросил Ярцев в адрес своенравного питомца и продолжил путь.

Сильно не одобрял он эту привычку хвостатого сожителя: перетаскивать кошачий туалет из ванной в коридор. И несмотря на то, что сие давно превратилось в ежедневный ритуал, Ярцев с тем же ежедневным упорством спотыкался и ударялся о мигрирующий пластик с наполнителем.

Виновник происшествия Тимофей был излишне занят, потому на обзывательства отреагировал никак. Памятуя о своём чистокровном персидском происхождении, кот взял себе за кредо не сорить вниманием по пустякам. Игнорируя чертыханья хозяина, он продолжал клацать по пульту непослушного телевизора.

– Клиша, ты что-то плохо выглядишь! – сквозь открытую дверь хлыстнуло по самолюбию Ярцева.

– Хуже, дорогуля, хуже! – Вероника Порфирьевна, обнимая экологически пристойные пакеты, скользнула в проём. – Я что, не знаю, как обычно выглядит мой сын? Хочешь сказать, что я плохая мать?

– Конечно, нет, – обросший сомнениями Климентий обратился к зеркалу. – Наверное, ты права, мамуля, – согласился, печально поглаживая зажёванную сном щетину. – Я сегодня отвратительно спал.

– Это потому, что один! – отозвалась с кухни всегда правая мать.

Услышав до боли в затылке любимую песню Вероники Порфирьевны, Ярцев решил уподобиться Тимофею и безмолвно скрылся в зале. Согнав кота с единственного кресла, Климентий включил телевизор и приготовился раствориться в том, что в мире делается. Тиша воспринял наконец-то замигавший экран как компенсацию за внеплановое переселение, потому милостиво запрыгнул хозяину на колени и даже позволил тому утопить ладонь в своей кофейной шерсти.

Пока Вероника Порфирьевна возвращала занимаемому помещению гордое призвание кухня, её сын, окутанный мировыми событиями и вкрадчивым тенором диктора, мысленно подсчитывал плюсы и минусы от визитов заботливой родительницы.

Молодая душой женщина навещала своего отпрыска строго раз в неделю, преображая выходной понедельник Ярцева в будничные посиделки за столом. С одной стороны – пышные и пышущие калориями сырники, с другой – надоевшие разговоры о его, Климентия, будущем. Розовощёкий густой борщ на обед против непременного поминания всуе его, Климентия, одиночества. Утыканная белоснежным чесночком загоревшая курочка и его, Климентия, упрямое нежелание подарить матери внука.

– Как будто это так просто! – возмущался Ярцев. – Можно подумать, этих внуков вон – пучок за пятачок в ближайшей лавке! Только успевай в пакетик складывать да не забывай взвешивать, чтоб на кассе хмурной люд ещё пуще не сердить. Внуки, внуки!

– Клиша, мне давно пора иметь внуков! – снова зазвенел в мыслях голос Вероники Порфирьевны.

Холостяцкая жизнь Ярцева не была бы столь болезненной для него темой, если бы не постоянные увещевания матери. До шестнадцати лет отношения с прекрасным полом поддерживались Климентием исключительно на дружеской ноте. Потому как в тесный поток школьных наук можно было пропихнуть только одно чувство – чувство благодарности за запасную ручку. Переехав из родительского трёхкомнатного гнезда в пятиместное общежитие, перспективный студент ТУЕСка наконец-таки смог позволить себе влюбиться. Черноокая красавица с Кавказских гор Мгелука Лолуа, вопреки своему кроткому нраву и более чем скромным одеяниям, не оставила доселе не знающему страстей сердцу Климентия ни малейшего шанса.

– Вот она, – юный Ярцев указывал краснеющим от смущения пальцем в затёртое фото.

– Которая? – вопрошала Вероника Порфирьевна, силясь разглядеть будущую невестку на групповом снимке. – Вот эта? Хорошенькая! Агуша, иди глянь на Клишину девушку.

– Мам, да не это она! Это же Дашка Авокадова. А она – вот!

– Ну хороша-с! – восторженно одобрял выбор сына подоспевший Агафон.

– Ну так хороша же? – недоверчиво переспрашивал глава семейства.

– Ты куда шёл? – прерывала недоумение мужа Вероника Порфирьевна.

– Так в уборную-с, – несколько увереннее рапортовал Ярцев-старший.

– Ну и следуй туда, бога ради! Без тебя разберёмся! – отмахивалась мать Климентия от супруга и налипших размышлений.

Выбегая из семейного лона, пылко влюблённый захлёбывался в раненых чувствах и твёрдых обещаниях больше никогда не приходить к родителям. Надо ли говорить, что даму сердца Ярцева-младшего Вероника Порфирьевна забраковала сразу и совершенно бесповоротно: сначала мысленно, а потом и вслух под горячий чай и остывший пирог с черникой. Откусывая пропечённый бисквит, Климентий силился не заплакать от того, что его собственные чувства крошились и плавились под материнским напором. До сих пор неизвестно, что именно оттолкнуло Веронику Порфирьевну от перспективы называть красавицу Мгелуку дочерью. Но факт остаётся фактом: девушка, чьё имя переводится с грузинского как волк, так и не узнала о том, отчего её однокурсник был с ней таким кротким и необщительным.

Климентий волевым решением смёл из души разбитую любовь. И если не замечать тот ноющий осколочек в сердце, что Ярцеву так и не удалось извлечь, можно со спокойной совестью выпроводить жизнь в привычное русло. Окончив обучение, Клиша остался в университете на правах преподавателя славянской культуры. И в этом решении он был не одинок: практически все его однокурсники разбавили трудовой коллектив ТУЕСка сине-красными дипломами. Мгелука заняла почётную должность секретаря в приёмной ректора, сменив фамилию на Кутасова. Сам Филимон Кутасов, к которому Ярцев испытывал утробную ненависть с первого взгляда, подался в ряды российской армии. Поодевавшись, пока горит спичка ровно два года, рядовой Кутасов, сверкая ровным кантиком, вернулся в родные пенаты, дабы отныне именоваться преподавателем физической культуры.

– Туда тебе и дорога! – пренебрежительно и про себя зубоскалил Ярцев на праздновании дня рождения Филимона, удивительным образом совпавшего с назначением именинника на должность. – Так и будешь брыдлым¹⁰ козлом скакать, покамест Ховалу¹¹ на глаза не попадёшься.

О том, чтобы искать вдохновения где-то, кроме любимой специальности, больше и речи быть не могло.

Хватит с него этих легкомысленных порывов! Честно говоря, обустроившись в квартире почившей бабушки, Климентий долгое время и не замечал, что он, оказывается, не женат. Мама Вероника Порфирьевна исправно приходила к наследнику со вкуснымипродуктами и срамными, как она сама искренне считала, историям и про Ярцева-старшего. Климентий в свободное от преподавания и общества Вероники Порфирьевны время подъедал наготовленное с любовью и на неделю, засматривался историческим кино да гонял озорника Тимофея.

Казалось, не видать сей круговерти исхода, скорее вода устанет мокнуть, нежели заботливая мать оставит сына и понедельник вдвоём. Как вдруг нежданно-негаданно Ярцева игнорирует родительский день. Но, истины ради, по особо важному событию. Соседка по лестничной площадке играла свадьбу дочери – прелестницы, по уверениям самой соседки, и «дурнушки», по личному мнению Вероники Порфирьевны. Под хруст стаканчиков, сморщивших бока в гармошку, Ярцева смиренно внимала тостам за молодожёнов, регулярно позёвывая в себя. Уронила взгляд в мелкий помол оливье и от нечего делать взялась подсчитывать, сколько годков её холостому сыну. И то ли значительная цифра в целых 35, то ли кислые пузырьки шампанского внезапно ударили в голову, но именно с тех незапамятных пор Вероника Порфирьевна, потчуя наследника, перемешивает нажористые разносолы с острыми агитациями за создание ячейки общества.

– Вот был бы жив твой отец! – причитала Ярцева над обедающим отпрыском, трагично сжимая половник. – Он сказал бы тебе ровно тоже самое: семья, Клиша, это обязательный атрибут любого уважающего себя человека.

– Папа что, – Климентий старался перевести разговор в более безопасное для его психики направление, – опять наклюкался?

– Наклюкался? Клиша, да он пьян вусмерть! Даже вспоминать о нём не хочу! Но был бы он жив…

Обваленный в муке творог, соприкоснувшись с раскалённым маслом, отчаянно вспыхнул, натужно выдохнул и обволок квартиру ароматом, заставляющий даже самых сытых почувствовать остервенелый голод. Громогласный телевизор, будучи хоть и иностранной сборки, заметно проигрывал запахам с отечественной кухни. Мозг Климентия задымило предвкушением обжигающей творожной корочки, щедро политой прохладной сметаной. Эх, если бы можно было в голове открыть форточку, то Ярцев непременно бы…

– Клиша, сырники готовы! – донеслось до взрослого состоявшегося мужчины. – Мой руки! – услышал практически самостоятельный человек. – И приходи кушать! – венчало инструкцию заслуженному педагогу ТУЕСка.

– Хорошо, мама, – ответил сам себе Ярцев и двинулся по заботливо проложенному маршруту.

Майский полдень бережно окутывал улицы пронизывающими мозжечок лучами солнца. Ослабший в сопливой слякоти апреля город благодушно и с покашливаниями принимал щедрость светила как должное. Дорогие витрины стреляли солнечными зайчиками по прохожим, зазывая приобщиться к модным тенденциям Азии. Проворные автомобили, игнорируя приглашения, торопились завернуть за угол, чтобы уже там стать, если не достойным основателем, то почётный участником дорожного затора. Когда цель достигнута, необходимо с пренебрежением подумать о вечном, отбиваясь от палящего мая встроенным кондиционером. Одинокая высотка, именуемая скучным обывателем небоскрёб, безучастно взирала на всё это благолепие.

– Вот черти лайбанутые¹, – смиренно произнёс с последнего этажа чудной архитектуры Мирон Эрнестович Таранов особо разбушевавшемуся водителю. – Чтоб тебе жена твоя так гудела! – пожелал он от души, опуская поцарапанные солнечными лучами жалюзи. – Откуда эти фуфлыжники² запомоенные³ права-то берут?

Хотя в скрывшемся от дневного света кабинете наличествовали ещё люди, Таранов в этом вопросе мог рассчитывать только на собственные измышления. Присутствующие настолько скудно осмысливали яркий монолог Мирона Эрнестовича, что предпочитали хранить молчание. Нет, вот прям, если поверхностно, то суть претензий начальника коллективу была понятна. Но чтоб рассуждать здесь как-то конкретно – это, извините, как молоко солёными огурцами закусывать: никогда не знаешь, пронесёт или не пронесёт.

Сам господин Таранов считался человеком образованным, недаром в его личном деле числилось аж два уголовных срока, и нецензурные выражения при посторонних не употреблял принципиально. Однако даже самые ранимые представительницы прекрасного пола, внимая его речам, искренне полагали, что лучше бы он матерился. Но, несмотря на лингвистическую пропасть между ним и подчинёнными, Мирон Таранов, прозванный преданными работниками за респектабельность «Тиран» или «Тиран Эрнестович» – это от особенно уважающих, еженедельно устраивал совещания в своём кабинете ровно в 12. Ну, а как иначе?

Он же не какой-то там шушпан⁴ расписной⁵, прости господи, а директор целого книжного издательства! Правда, получилось сие непреднамеренно, если ни сказать оказительно. Некогда томным вечером собрал Мирон товарищей в финской сауне, чтобы русской водочкой, разбавляемой чешским пивом, под украинское сальце отметить свой четвёртый после школы, ПТУ и предыдущего заключения выпускной. Кроме матёрого алкоголя рекой лились и крепкие напутствия: коли переводить на язык, доступный собравшейся в кабинете компании, Мирону Эрнестовичу наказали самореализоваться.

Наиболее влиятельный, если судить по наколотым погонам, мужчина с прилипшим к кучерявой груди дубовым листом прям так и сказал, не стесняясь в выражениях: мол, неприлично такому авторитетному лицу, как Таранов, бесталанно нары греть. Следует встать на ноги, чтобы с высоко поднятой головой не просто шагать в такт времени, а обгонять и перегонять. Или, обращаясь к первоисточнику:

– Надо мутить свой бизнес, тут без базара, братан!

– А почему бы и нет?! – подумал Мирон, но вслух произнёс несколько иную вариацию своих мыслей.

Заручившись финансовой поддержкой отпаренных товарищей, клятвенно уверявших, что «деньги будут, не стоит мочиться» – ну, ежели не совсем дословно, Таранов сначала принял за успех будущего дела, а потом и принялся соображать, какого такого дела должен ожидать успех. Внезапно оказалось, что пока Мирон Эрнестович расслаблялся за государственный счёт, все более-менее достойные настоящего пацана отрасли коммерции уже давным-давно заняты другими более-менее достойными людьми.

Стриптиз-баром заведует Лёнька Шестов. С подпольного казино имеет Коля Фишкин. Даже прыщавый фраер⁶ Серёга Пулькин и тот торгует оружием. Пусть и на законных основаниях, да кто сейчас не без греха? Но где Пулькин, в своё время попавшийся на махинациях в супермаркете, и, допустим, волына⁷? Где этот шнырь⁸ косячный⁹, закидывающий в уже взвешенную картошку сверх неучтённых клубней, и, скажем, маслята¹⁰?

Как, в конце концов, человек, попавшийся на том, что запихивал в самовольно открытую банку осетрового деликатеса ещё красных икринок, смог не просто соприкоснуться с прекрасным, а припасть к нему всей своей мелочной душонкой?!

– Не кипишуй, – посоветовал наиболее влиятельный мужчина, отлепив дубовый лист от кучерявой груди.

И Мирон прислушался к мудрому доводу ослабевающего под напором беленькой раскрасневшегося приятеля. Ведь сам автор участливого изречения, как выяснилось, держал фирму, которая снабжала желающих сбросить вес эксклюзивным похудательным чаем «Парящий скарабей».

– Деньги не пахнут, – икнул наиболее влиятельный мужчина и провалился в пучину небытия.

– Не пахнут, – согласился Таранов, поглаживая выделенные из дружеского бюджета купюры.

Оставив в сауне вместе с хмельными товарищами потуги на соблазнительные ниши, не вакантные благодаря бывшим коллегам по зоне, Мирон, слегка покачиваясь от пропитавшего нутро финского пара, направился домой. Споткнувшись в коридоре о лишнюю пару ботинок, он решительно влетел в открытый шкаф-купе. Осознав произошедшее, выругался, потёр ободранный о дверцы локоть, ещё раз выругался, памятуя о целебной силе мата, и расположился на полу аккурат посреди рассыпавшихся вешалок.

– Сука, – положил он начало поиску тропинки самореализации.

– Сука, – вымолвил, покачивая не желающей придумать что-нибудь дельное головой.

– Сука, – бросил в утробу мебели и отважно саданул правой рукой по перегородке:

Словно сама судьба вняла мольбам заблудившегося страдальца. Нет, на крик травмированного конечностью посетителя шкафа-купе не выбежала проводница. Не двинулась с места и дремавшая бультерьер Анаконда. Совершенно роковым образом на голову печального Мирона свалилась пылившаяся на самом верху истрёпанная книга.

– Бу-ква-рь, – заплетающимся от перипетий языком возвестил Таранов.

– Бук-варь, – увереннее прозвучало из уст постигнутого ньютоновской участью.

– Букварь! – твёрдо произнёс будущий владелец издательства «Книга – друг человека».

Часы смело показывали ровно 12, а значит, совещание в КаДэЧе, как нарекли пристанище молодых авторов сами сотрудники, можно начинать.

– Ну чё, шобла¹¹, кого прописывать¹² будем? – обратился Таранов к притихшему собранию.

Коллектив издательства состоял исключительно из филологов и им сочувствующих, но это обстоятельство худо спасало взаимопонимание между начальствующим и трудящимися.

– Мирон Эрнестович, – нерешительно вступил на шаткие мостки диалога Родион Фривольный, – есть несколько замечательных авторов. Пусть ещё неизвестных широкой публике, но потенциал у них, поверьте мне, огромный.

– Вещай! – милостиво кивнул Таранов и занял своё почётное место во главе массивного стола.

Коллектив выдохнул напряжение синхронно в себя: оправдал-таки их надежды ведущий редактор Фривольный. «Мазовщик¹³» или «мазиня¹⁴», как называл должность Родиона Тиран Эрнестович, отталкиваясь от положения дел в издательстве в целом и в его голове в частности, неоднократно выручал немеющих в кабинете шефа коллег. Да и кто, если не Фривольный? Кому, если не этому молодому блондину в голубом шарфике держать ответ? Он, как-никак, единственный из всей трудовой группы, кроме Таранова, разумеется, кому довелось побывать по ту сторону закона.

– Ой, это такая интересная история! – всплёскивал покрытыми прозрачным лаком ногтями Родион, ударяясь в воспоминания.

Коллеги всякий раз с придыханием внимали харизматичному оратору. Даже те, кому уже посчастливилось быть в курсе, натужно стирали себе память и вновь удобно рассаживались с приоткрытым от напряжения ртом вокруг вещающего обаяния.

Разумеется, передать цепь событий, окутавших звёздочку КаДэЧе, так же, как это сделал бы сам ведущий редактор, совершенно не представляется реальным. Да и смысл ввязываться в состязание с заранее понятным победителем? Тут, знаете ли, отставание по всем фронтам: ни достойной оппонента привлекательности, ни мало-мальски соответствующего биографической выдержке артистизма. Но рискнуть стоит: собрался как-то неравнодушный к природе-матушке Родион на шествие «зелёных» сподвижников, что страстно желали защитить центральный парк от вырубки давно ментально почившей сосны. Достойно оформил плакат, повязал шарфик цвета вишнёвого листа и отправился на встречу с другими озабоченными судьбой хвойной старушки.

С трудом, но не без свойственной ему грации, Родион протиснулся внутрь тошнившегося людьми автобуса. Заняв уголочек около заветренного окошка, худощавый блондин с плохо скрываемым удовольствием наблюдал результат своей бессонной ночи.

Да, агитка удалась на славу: найденная дворником Витюшей на помойке досочка кичливо прижимала к себе две трепетные фанерки. Желая унять эгоистические порывы, Фривольный развернул поделку лицом к дичавшим друг около друга пассажирам, и улыбнулся. «Ребята, любите и уважайте природу!» гласила призывная надпись. Но крупные трафаретные буквы отчего-то не произвели на окружающих искомого впечатления. Мало того, одна не сегодня-завтра собиравшаяся помирать бабушка, услышав свою остановку, напрочь забыла про не менее готовую к иному миру собеседницу и ринулась к выходу. Сметая всё и всех на пути, старушка зацепилась за достояние редактора. Да, то самое, ради которого Родион самоотверженно бодрствовал в тёмное время суток.

Двери обещали вот-вот закрыться, бабулька обещала себе успеть на сериал, поэтому, рванув, что есть мочи, содрала нижнюю фанерку и была такова. Пропажу ведущий редактор обнаружил, только прибыв на место. Пожав протянутую руку такого же рано заявившегося активиста, Фривольный порешил, что и так тоже хорошо. Мимо проезжавший патруль, узрев около памятника Грибоедову двух молодых людей с транспарантами, изволил порешать по-другому.

Дело в том, что от изначального посыла «Ребята, любите и уважайте природу!» в руках у хрупкого блондина, на чьей шее извивался шарфик цвета вишнёвого листа, осталось лишь «Ребята, любите». Второй защитник старой сосны вызвал у стражей правопорядка доверия немногим больше: высокий брюнет с обтянутым в районе живота мятным щёлком то и дело нервно одёргивал кайфовавшее на ветру малиновое кашне, обнимая «Мы тоже дети природы!». Необходимо указать, что доблестные рыцари уголовного и административного кодексов не растерялись. Оперативно испросили у высокого начальства: «Так этим всё-таки разрешили?». Получив отрицательно матерный ответ, в мгновение голубоглазого ока скрутили «двоих неизвестных». В участке мистеры икс, просунув головы сквозь прутья решётки, тыкали в полицейские лица паспортами, наперебой доказывая свою непричастность к радужному делу. Погостив в отделение ровно три часа, пока на выяснение срамных обстоятельств не явился лично генерал из Центра, заложники симпатичной внешности и трогательных агитаций разъехались по домам.

– Вот такие маффины с корицей, – подводил итог своим приключениям Фривольный.

Слушатели пространно улыбались и млели. Все до одного. Если не вспоминать о Таранове. Директор КаДэЧе почему-то не шибко жаловал ведущего редактора, игнорируя, так сказать, общее прошлое. Кажется, виной тому языковой барьер, преодолевать который Родиону не всегда было по силам, несмотря на какой-никакой, но опыт заключения. Или отсутствие толковых писателей, должных привносить в издательство новую волну и старые деньги, а это, на минуточку, целиком и полностью обязанности «мазини» Фривольного. Ну, может, и шейный платок цвета юного пиона причина неприязни Таранова. Да кто их, этих мужиков, разберёт?

– Какие, на хрен, вампиры? – взревел Тиран Эрнестович, перебивая доклад о потенциальных авторах и авторских потенциалах.

– Кровососы сейчас в тренде, господин директор, и с этим нужно считаться, – Родион натурально развёл руками.

– Как будто тем других нет, – вставил свои пять копеек курносый Рублёв и с важным видом поправил норовившие свалить с совещания очки.

– Во! Башляла¹⁵ дело говорит, – кивнул Таранов на довольного собственной персоной бухгалтера.

Зардевшийся Рублёв пренебрежительно окинул присутствующих взглядом знающего себе цену человека. Коллектив не стал подвергать сомнениям себестоимость номинального распорядителя бюджета. Родион и вовсе намеренно не обратил внимания на важность бухгалтера, возвращая разговор в конструктивное русло:

– Мирон Эрнестович, поймите, это не просто автор, это же сам Кит Базаров! Его новеллы про вампиров самые читаемые в интернете. Вы не представляете, как нам повезло, что он прислал рукописи именно в наше издательство!

– Ой ли?! – Таранов покинул кресло, чтобы по такому поводу оседлать стол.

– Ну да, – поник Фривольный, – наверное, он прислал текст не только нам. Но у нас есть шанс отхватить этот лакомый кусок у конкурентов. Только представьте: Кит Базаров «Вампиры тоже плачут» …

– Вам, конечно, не понравилось, вы же мужчина… такой серьёзный, – тяжело давалось Родиону обклеивать шефа комплиментами. – Умный… Деловой… Но не все наши читатели такие…

– В натуре, – понимающе кивнул Таранов, прижимая стол мягким местом к твёрдому полу.

– Вот! – обрадовался Фривольный, – я и говорю…

Поймав редакторской азарт, Родион самоотверженно и на все лады принялся распевать о небывалых перспективах сотрудничества с начинающим писателем Базаровым. В пылу второго куплета он так горячо махнул рукой, что связка прозрачных бусин с его запястья соскочила в угол кабинета. Фривольный проследовал за перелётным браслетом, не давая тишине ни малейшего шанса на царство. Даже наклоняясь к полу за украшением, он исполнял, доносил и превозносил.

Выпрямившись, редактор скрупулёзно вернул толстые бусины на субтильное место и обратился к физиономии Таранова. Надо отметить, ни сколь любования ради, сколь любознания для: всё-таки после своего пламенного забега Родион смел рассчитывать на что-то большее, чем просто участие в этом марафоне во имя одарённого писателя «в стол» Базарова.

Затуманенный взгляд Мирона Эрнестовича выражал и не выражал одновременно. Как это, поинтересуетесь вы? Однако на этот вопрос у Фривольного ответов не было даже для самого себя. Родион мог лишь констатировать данный факт, с трудом узнавая в замершей на столе тушке своего начальника.

– Поговорим об этом завтра, – выдавил из себя Таранов, натягивая на бесцветное лицо растерянность.

– Но, Мирон Эрнестович, – нервически пискнул «башляла» Рублёв, – это же чушь, а не «грядущий бестселлер»! Это…

– До завтра, – глава издательства сменил полупрозрачную растерянность на драп безучастности.

Чуть подумав, Тиран Эрнестович спешно освободил тяготившийся его пятой точкой стол и обратился к документам в шкафу, повернувшись к собравшимся крепким фактом отягощения.

Присутствующие, верно уловив начальственный посыл, не задавая лишних вопросов, поторопились очистить кабинет руководителя от своей коллективной скверны.

Несколько раз шикнув, секретарь Веточка впилась акриловыми ногтями в локоть Фривольного. Приложив немалые для своего хрупкого тела усилия, она всё же выволокла обескураженного редактора из самого куража директорской обители.

– Нате! – выдало солнце полуденным прохожим, горячо прижав их к самому сердцу. Ошпаренные страдальцы ныряли в метро, чтобы там, в продуваемых тоннелях, превратить вынужденное путешествие в спасение от палящих щедрот. Загнанная в узкий вагон толпа синхронно обмахивалась самодельными веерами, утирая со лба самый что ни на есть настоящий пот. Другие части людских телес источали жидкость менее контролируемо, от того очень безнаказанно и, будем откровенны, совсем уж неприлично. Дамы в дружелюбных застенках общественного транспорта держались за поручни исключительной невысоты. Господа могли и позволяли себе гораздо больше и выше, но не потому, что естественное небезобразно, а по причине гендерной замутнённости. Как это? Ну это, когда настоящие женщины ищут недостатки в себе, чтобы находить изъяны и в других, а настоящие мужчины слишком заняты в это время поисками носков в спальне и себя в жизни.

– Не прислоняться, – читал как молитву с мутного стекла Север Иоаннович Крайний. – Не прислоняться, – повторял он, будучи вжатым в недолжную открыться дверь. – Не прислоняться! – вопило всё его нутро, но люди продолжали оставаться глухими к выстраданной просьбе.

Каждая минута разрушенного одиночества для Севера была сопряжена с моральными и физическими страданиями чудовищного размаха. Достаточно одного незнакомого человека в помещении, и страх опутывал лёгкие пауком-секоносцем, который, насмотревшись федерального ТВ, бесповоротно сошёл с ума и принялся, тряся маленьким тельцем на длинных тонких ножках, плести чуждые паутины где ни попадя. От крохотной мыслишки, что рядом находится посторонний, бедняга Крайний натурально задыхался. Каждый вдох точно безнадёжное сражение за кислород. Ледяные мурашки обездвиживают толстым настом, парализуя заодно и разум. Север не переставая потеет, испытывает укачивающие головокружения, немеет языком и подкашивается ногами. Едва вынужденное соседство подходит к концу, молодой человек из последних сил бежит в уединение: по-хорошему, там наличествует мёд и заваренная мята, по-плохому – ещё люди.

– Не прислоняться, – почти плакал Крайний, мучительно фокусируясь на заляпанных буквах.

Ну неужели это так сложно – оставить его в покое? Не трогать, не касаться, не дышать ему в шею и не тыкать в рёбра корешком новой книги. Однако тесные и душные «людишки» как будто не замечали погибающего в их дружелюбном окружении. Они тоже потели, но как-то вызывающе радостно. Они так гоготали, словно смех действительно продлевал им жизнь. Они повисали на поручнях, они растекались по местам для беременных и инвалидов, они были везде, воруя его комфорт, свободу и, самое главное, воздух.

– Не прислоняться, – мотал головой бедный Север в такт перепрыгивающему рельсы вагону.

Ну почему их так много? И почему они так часто? Сейчас же ровно то время, когда трудолюбивые жаворонки уже разлетелись по своим к девяти, а довольные жизнью совы ещё не позавтракали для своих погулять. Север закрыл глаза, уткнулся для надёжности в до безобразия холодные ладони. Сострадания ради оставим молодого человека в покое и окунёмся в события его прошлого. Для чего? Ну может быть, нам станет понятнее, почему этому юноше так плохо среди тех, кому хоть и откровенно жарко, но всё равно довольно хорошо друг с другом.

Это случилось очень давно: когда деревья были большими, эскимо вкусным, а агорафобия¹ и социофобия² именовались дурью. Однако всё течёт, всё изменяется, толерантность расширяется быстрее, чем НАТО, и неспокойные люди, добавляя себе в эго-копилочку ещё и термин мизантроп³, вполне живут себе наравне с другими. Хотя, знаете, даже не наравне, а чуть повыше и получше, потому что гордыня – это такой вот домкрат для тревожной личности: хлебом не корми, дай возвыситься. Но мы с вами немного забежали вперёд. Вернёмся же во времена, когда не всякая душевная болячка была предметом восхищения и зависти.

В красивом и далёком городе Мурманск почти ровно 25 лет назад родился мальчик. Конечно, не просто вот так родился, а появился на свет в семье Ивана и Веры Крайних. Молодые мама и папа, несмотря на свои 19 и 20 годиков соответственно, с первых же секунд зачатия называли ребёнка долгожданным. А Вера Крайняя, пройдя огонь, воду и медные трубы местного роддома, в кругу бездетных подруг добавляла к долгожданному ещё и выстраданный. Стоит ли говорить, что такому желанному младенцу решительно не шли имена типа Петя или Серёжа?! Почему? Ну как вам объяснить?! Вот не шли и всё тут! Оттого, вопреки ушату слёз и сундуку с угрозами, что более опытные предки регулярно отправляли свежеиспечённым маме и папе, в столице Заполярья официально появился новый мурманчанин – Север Иванович Крайний.

Это покажется удивительным и сочтётся невероятным, но интернета, прямо скажем, в том веке ещё не существовало, и до социальных сетей с их хвастливыми пользователями было очень и очень далеко. Возможно, по сей причине названные Пети, Серёжи и их родители маленького Севера недолюбливали. Вроде, он и не в чём не виноват, он как бы пострадавший, но, чем чёрт не шутит, лучше от жертвы мамо-папиного креатива держаться подальше. Ну на всякий случай.

Сами Крайние переживали не лучший период в супружеских отношениях, на драгоценного сыночка не хватало ни внимания, ни сил, ни, честно сказать, желания внимать и силиться. Тут со своими чувствами разобраться бы.

Разрешилось у молодой семьи всё в положительном ключе: изнемогая от любви и взаимных претензий, супруги стали чаще наведываться в местную церквушку. Как говорится, наведывались, наведывались да донаведывались: Иван Крайний, покрестившись, был посвящён сначала в диаконы, а потом и рукоположён до священника Иоанна, а Вера Крайняя, уже будучи крещённой, стала матушкой Василисой.

Так что в первый класс с разноцветными гладиолусами и монотонным ранцем вместо Севера Ивановича пошёл уже Север Иоаннович Крайний. Ох, и настрадался из-за родительской выдумки маленький Сева. Ох, и наслушался шуток про «а кто у нас крайний?». Сколько педагогической ненависти пришлось ему вынести, одному Богу известно. Пока родители, укутавшись в смиренную благодетель, уходили от мирского как можно дальше, Север был вынужден встречать это самое мирское и особо мерзкую его составляющую в одиночестве и лицом к лицу.

Конечно же, он мечтал сменить это ненавистное имя. Естественно, он больше всего на свете желал зваться Петей или Серёжей. А как он ждал своё четырнадцатилетие?! Вот он приходит в класс такой с паспортом, где чёрным по белому написано, что зовут его уже не Север, а… А как конкретно, правда, не домыслил. Но это и неважно. Главное, что там совершенно точно будет написано, что зовут его не Север!

Ну мы-то с вами люди взрослые, прекрасно понимаем, что все мечты обязаны сбываться. Так и в семействе Крайних воцерковлённая его часть вполне серьёзно задумалась о том, что нелюдимого ребёнка надо таки покрестить. Заодно и имечко это вычурное сменится именем православным. Как ни крути, одни плюсы. Однако внезапная инициатива родителей, наслоившись на подростковый протест, привела к совершенно неожиданному отпору со стороны юного отшельника. Немногословное дитя бросило своим матушке и батюшке твёрдое «нет» и поспешило закрыться в комнате. Не помогли даже проповеди отца Евстратия, к которому каждое воскресенье таскали маленького Севера для сначала покаяться, а после и просветиться. Приближенные к Господу родители хватались за постные головы, читали молитвы ещё чаще и неистовее, но ребёнок продолжал стоять на своём вплоть до совершеннолетия. Едва перешагнув сакральный рубеж, Север собрал, всё, что ему было дозволено собрать, и покинул отчий дом.

Время в большом городе понеслось, словно на старте некто произвёл выстрел в небо, а после направил пистолет в спину. Вот Север поступил в Медицинский Университет, вот он блестяще защитил дипломную работу, а вот он уже на хорошем счету и на неплохой зарплате в более чем скромном коллективе. Не будем лукавить, жизнь вдали от семьи не походила на праздник, где ты – вечный именинник, а вокруг – сплошь подарки да поздравления. Столичные ребята исходились в жестокости и испражнялись оскорблениями пуще бывших соседей и одноклассников. Однажды Крайний даже испытал на себе действие огромной дозы слабительного во время лекции по акушерству и гинекологии. Не по своей инициативе, как вы понимаете.

Но всё, что не убивает нас сегодня, делает сильнее, если, конечно, не вознамериться прикончить завтра. Север смог переступить и через этот жизненный отрезок: дополнительные неврозы и недоверие к общественным столовым не в счёт. Не в счёт, но в опыт. Всё-таки прошлое не только разрушает настоящее, иногда, при грамотном восприятии, может очень даже помочь в строительстве более-менее здравого будущего. Поэтому, дорогие горемыки, бросайте все отчаяния и верёвки с мылом в сторону, а безнадёгу и в себя неверие – в урну: желательно с прахом того, кто посмел испачкать вашу tabula rasa. И Север не даст соврать: есть, есть такая возможность, начиная за упокой, заканчивать за здравие. Правда, до вот этого самого заканчивания, ну, которое, всё, финал с венком, крестом и слезами, нашему Крайнему, хочется верить, ещё далеко. Но сие он сейчас понимает, а тогда знаете, какие тяжёлые мысли посещали эту голову, обрамлённую лёгким пушком? Наверняка догадываетесь!

Бывалыча стоит заплаканный Север, вдыхая минуты отчаяния, у широко распахнутого окна комнаты общежития, а тут ему раз, и слова отца Евстратия на ум приходят аккурат поверх апатии: «Не имя красит человека, а человек имя!». Глядишь, и дышится как будто бы легче, словно все автомобилисты разом вместо выхлопного газа удумали выбрасывать в лица пешеходов чистый озон. Или вот: «Добрые помыслы от Господа, а злые – от беса. Имей мудрость следовать за словом Божьим, не поддаваясь искушениям нечистого». Ну, на вроде «собаки лают – караван идёт», только с более глубоким, церковным подтекстом. А особенно у Севера отзывалось это напутствие: «Свой крест не имеем возможности бросить. Но имеем возможность нести его так, что у других появится желание заиметь такой же». Сие вытатуированное на подкорке словоплетение завсегда отбирало Крайнего у нежелания жить. Справедливо полагая, что если хочется студенческой нечисти резвиться да потешаться, то лично он в этой связи совсем не обязан идти на поводу у глумливых шутов, Север решительным движением утирал слёзы, коим не довелось высохнуть от раздумий и ветра, и возвращал голову в учебную литературу. И вот как тут не верить?

– Извините! – придавившая Севера особа пыталась облегчить судьбу им обоим.

Но остальные пассажиры не спешили включаться в эту игру под названием «Спаси и сохрани бедолагу Крайнего». Женщине средних лет и небольших, судя по истрепанной соломе на голове, доходов приходилось в одиночку справляться с людскими равнодушием и скученностью. Поправляя немолодую шляпку, что того и гляди насадит на особо разболтавшуюся соломку глазное яблоко оцепеневшего юноши, мадам свободной рукой искала любую твердь, уперевшись о которую она смогла бы отжать свою стать от бледнеющей сути.

Пока Север раздумывал, в какую именно секунду упасть в обморок, невидимая леди объявила станцию, поезд послушно замер, и оголтелым пассажирам дали вольную. Толпа, покидая чрезмерно гостеприимный вагон, прихватила с собой и навязчивую соломенную развалину вместе с хозяйкой. Владелица дизайнерского стога при этом не произнесла ни звука, поэтому давайте считать, что вышла мадам таки на своей остановке.

Крайний втянул спёртый воздух в помятое подреберье и поправил выпавший наушник. Нет, Север не был ценителем переплетений нот и перипетий аккордов. Музыка являлась скорее нагнетающим, чем отвлекающим фактором для измученного агорафоба. Но вместе с тем наличие даже неработающих звукоизлучателей в ушной раковине служило оберегом от непрошенных контактёров. Оглядев опустевший вагон, Крайний передумал плакать. Ещё 3 минуточки и 15 секундочек, и он покинет это исчадие имени Ленина. Пусть не навсегда, но совершенно точно до завтра.

Чтобы минимизировать наличие себя около людей, Север работает исключительно во вторую смену. Дабы минимизировать людей вокруг себя, юноша трудоустроился в морг. Да не в какой-то там замшелый прибольничный или задрипанный районный, а в самый-самый и очень-очень престижный!

Коммерческая организация ООО «Моржок» не имела, как вы понимаете, никакого отношения к острову⁴ Пясинского залива, но была тесно связана с путешествиями несколько иного порядка. Фирма провожала в последний путь с таким размахом, какой не многие видели при жизни. Зачастую родственники или сами озабоченные качеством своего отбытия в мир иной принадлежали к социальной группе «Все равны, а мы ровнее». Однако среди желающих красиво уйти находились и те, для кого щучье несварение, обозванное имитированной икрой, тоже деликатес, достойный желудка. Нещадно окредитовавшись, они неслись в «Моржок» на заключение договора под грифом эксклюзивно. Букву за буквой медленно и верно бедные телом, но богатые фантазией диктовали обстоятельство проводов себя. И пускай в рубахе больше лат, чем самой рубахи, лапти китайские стесались до заскорузлых пят, за избушку родненькую коммуналка не плачена, а внутри сквозь обои зияет стена. Всё ж таки живём один раз, но здесь, а там – покой вечный.

Крайний, будучи понаехавшим из Мурманска, был вынужден с первого курса подрабатывать на хоть какое-то существование в столице. Блаженные родители не отреклись от самовольного отпрыска, однако ж в главных смыслах прочно стояла церковь, посему из подмоги единственному чаду светили разве что восковые свечи, крохотные иконки да записки о его здравии. На это прожить, наверное, возможно, но Север, считавший себя атеистом, рисковать всё же не стал. Отработав год санитаром при больничном морге, он за качественный труд и прочие успехи был приглашён на аналогичную должность в «Моржок».

Не мало поспособствовал переводу Крайнего с государственного куска на самофинансируемый ломоть преподаватель акушерства и гинекологии. Да, тот самый, на чьих лекциях у юноши случился слабительный катарсис. Но даже не думайте, не из жалости Георгий Терентьевич посоветовал своему брату Григорию Терентьевичу студента Севера Иоанновича. Крайний учился на отлично и отлично с плюсом! Иного выбора обладатель диковинного ФИО себе не оставил. В университете же какие две главные дороги? Правильно, гулять и учиться. Идти по первой Северу было не с кем, поэтому он, утираясь от обзывательств и издевательств гуляк, упрямо шёл по второй. А все дороги, как известно, обязательно ведут в морг.

На новом месте Крайний умудрялся совмещать работу санитара с должностью медрегистратора⁵. Григорий Терентьевич Труна (как струна, только Труна), директор «Моржка», хоть и уважал востребованность услуг своей организации, но тем не менее не пичкал трудовой коллектив дополнительными вакансиями, предпочитая доплачивать и переплачивать уже устроенным сотрудникам. Надо признать, на оклад и условия труда никто не жаловался.

Несмотря на кусающиеся цены в ООО, холодильные камеры пустотой избалованы не были. Основу клиентуры составляли трупы, а они в гробу видали аритмию валюты и припадки экономики. Тем, кто добрался до «Моржка», будучи в сознании, вместе с чашечкой кофе вручали меню услуг широчайшего спектра. Помимо готовой коллекции гробов, что украшала огромный зал первого этажа, деревянное или даже металлическое оформление покойника можно смоделировать на заказ. Толковые дизайнеры в помощь, разнообразные материалы для потрогать. Хочешь классику: дуб с алым бархатом – пожалуйста. Желается чего-нибудь посовременнее – нет проблем, к вашим ногам, рукам и всему остальному ультрагроб в стиле хай-тек. Ударопрочное стекло, стальные рамы, энергосберегающая подсветка, сенсорное управление. Внутри два типа розеток Евро и США. Если раньше вместе с важной особой хоронили его движимое имущество, приплакивая от химеричности закопать ещё и недвижимость, то сейчас онемевшим и окоченевшим випующим тулят мобильные устройства. Так что выше неба вознестись не получится: что богатые, что бедные, отныне все на связи. А уж почём аппаратец брали и какой чехол, растворяется на совести и теряется в памяти.

Однажды в «Моржок» занесло преинтереснейшего гражданина. Всем своим видом он говорил всякому прямо и без обиняков, что жить собрался если и не вечно, то уж полтора века захватит, не извольте сомневаться.

Розовощёк, упитан, абсолютно сыт, но не пресыщен. Дамам комплементарно блестел глазами, при этом не опускал взгляд ниже положенного. Иными словами, неравнодушие к женскому полу выказывал, но умеренно, мол, по праздникам да, выпиваю, однако ж, смотрите, совершенно не спился. Барышни доблесть сию высмотрели быстро, некоторые от наблюдения перешли в немедленную атаку.

– К бабке не ходи, жену хоронит, – робко шептали сочувствующие.

– Хоть бы жену! – бормотали готовые сочувствовать: желательно посередь океана. На яхте. С коктейлем и в шляпе.

Клиент обронил себя на стул. Его лоснящиеся велосипедки намекали на спортивное настоящее, именная татуировка на пальцах плела о занятном прошлом, ну а частые вздохи, что выплёскивались знаками препинания, били счастливому будущему под дых. Седьмая минута молчания уходила в историю, Труна смиренно готовился к рождению восьмой, но тут клиент наконец заговорил. Оказалось, незнакомец, что успел стать мужчиной мечты практически для всей женской части «Моржка», думал упокоить совсем не жену. Себя. Дело в том, что он страстно желал побывать в Индии. Однако, так уж получилось, носил характер невыездной. Да и с горизонта настойчиво помахивала конфискация. В общем, пока есть что вкладывать, надо вкладывать. Валюту, золото, виллы с собой не утащишь. Мало того, ни в чём из перечисленного тебя не захоронят. Едва коньки двинешь, набежит родня: всё по карманам, а тебя в ящик. Хорошо, если не в тот, где доселе картошка гнила. Мужчина испустил тяжкий выдох, Григорий Терентьевич понимающе закивал. Тем более, что ему действительно всё было ясно. Правда, стоит отметить, что кивал директор ажно до самого вечера. Кивал и понимал, что вот и его «Моржку» пришёл конец. Конечно, ненатуральный: люди, сколько их таблетками не корми, всё одно мрут, однако на репутации фирмы, исполняющей любые прихоти, видимо, придётся ставить крест.

Мужчина в лоснящихся велосипедках решил, коли Фемида не пускает его схорониться в колыбели Болливуда, тогда он устроит собственные похороны здесь, но согласно индийским обычаям. Потому как ежели уйти от закона ещё можно, то от смерти не получится. Рано или поздно она таки припрётся, и клиент желает быть к этому готовым не только морально.

Незнакомец обстоятельно расписывал сценарий прощания с собой, а Труна мрачнел с каждым предложением. Ну как Григорий Терентьевич сдюжит умирающему клиенту залить в рот немного воды из реки Ганг?

– Ганга! Река Ганга, – упрямо повторял мужчина в велосипедках. – Ганга – богиня всех водоёмов.

– Из реки Ганга, – директор мысленно продолжал путь в депрессию. – Заранее набрать водицы, конечно, не проблема. Но как узнать, когда мужчина соберётся Богу душу всучивать?

Кстати, о душе. Чтобы она освободилась от тела, покойника кремируют. На пятиметровом костре.

В огонь бросают алмазы, янтарь и всё, что, по мнению скорбящих, пригодится на том свете усопшему.

– Потом ещё с МЧС разбирайся по поводу вонищи на всю округу!!

Горевать пренепременно надобно громко. Биться тушкой оземь, взрываться рыданиями и царапать лица.

– Вот где найти актёров, согласных на самобичевания??

Посреди церемонии требуется разбить череп тлеющего, чтобы душа гарантированно вышла из тела.

Труна сожалительно пришёл к выводу, что не является владыкой «Моржка»: он всего лишь директор морга. Подписание бумаг перенесли на завтра, дабы клиент наедине с собой удостоверился, что ничего не забыл. Погрузившись в экземпляр договора, мужчина направился к припаркованному авто. Однако так и не дошёл: угодил под транспорт, созвучный лоснящимся штанишкам. Насмерть. Узнав о случившемся, Григорий Терентьевич выдохнул облегчение. Избавил Бог от извращенца. Причмокнул мораль: хорошо жить надо в этом мире, а про загробный пущай родственники хлопочут. А то вот оно как бывает: не можешь воплотить все фантазии в постели, начинаешь выдрючиваться на одре.

А не возобновить ли нам экскурсию по славному «Моржку»?! Тем паче, что ещё второй этаж не видели. Тут, мать честная, бутики с одеждой, обувью и косметическими средствами. Бесчисленные магазинчики завлекают скидками и предложениями на все времена года. Вещевая составляющая торгового зала изобилует модными брендами заграничного пошива и разнообразием оттенков не только чёрного цвета. Кожгалантерея предлагает тонкому вниманию и толстому кошельку нескончаемую череду сумок, портфелей, клатчей и портмоне. Левее поражают искушенное воображение модниц ряды высоких и низких каблуков, отряды шпилек, платформ и танкеток. В конце магазинного рая для мещанского, не покинувшего бренное тело духа расположился косметический отдел. Ароматы ванили, цитруса, лаванды и миндаля, кремы от морщин, до морщин и во время морщин, помады, туши, тени, лаки. Хочешь, себе чего подбери для выхода на кладбище, хочешь – помершему для той же самой участи.

Как говорится, красивому покойнику красивых провожатых. Кстати, не обязательно ждать трагичного повода для посещений ТЦ «Моржок». Если у вас есть обязательно деньги и желательно вкус, вы спокойно можете бороздить эксклюзивные ряды исключительно своей тушки ради. Для слишком ранимых с торца здания соорудили дополнительный вход, минующий выставку гробовых технологий и мраморного хозяйства. Открыв белую дверь, вы увидите чёрный эскалатор, который и доставит вас в модное лоно. Не беспокойтесь, никаких плачущих и заходящихся в истерике клиентов. Ибо в данном ООО работают ещё и психологи, к которым немедленно отправят особо горюющих небедных родственников. Так что имейте в виду: с 10 до 22, без выходных. А если ваш знакомый преставится аккурат в свой день рождения, то скидка на весь ассортимент 50%! В «Моржке» считают, несчастье с счастьем бок о бок ходят, значит, неможно их разлучать.

– Осторожно, двери закрываются, следующая станция…

Север, не дослушав всем известный монолог, устремил тщедушное тельце наружу. Скользя по вылизанной платформе, он старательно огибал редких пассажиров, представляя, что он здесь вообще один. Десять ступенек, пролёт, неработающие турникеты. С трудом оттолкнув стеклянную дверь, Крайний, повинуясь сквозняку, вылетел прочь из вида.

Светило потихоньку собирало вещи, дабы смыться с небосвода пораньше. Оно сегодня и так впахивало за двоих, обугленное население не даст соврать. Невыразительные многоэтажки приводили себя в порядок, разукрашивая бледные щёки жёлтыми и оранжевыми огоньками. Вечер неуверенно толкался на пороге. А стоит ли вообще заходить в такую духоту? Не лучше ли переждать, пока температура придёт в норму сама по себе? Без сумеречного вмешательства. Но свобода существует только в воображении рабов, посему, выдохнув прохладу на измождённый город, темнота, устав расшаркиваться, приступила к своим непосредственным обязанностям.

– Ладно, ещё кружок, и можно заканчивать, – пришёл сам собой к консенсусу Братских Аполлон Демидович.

Вы не подумайте, молодой человек пробежал бы ещё энное количество километров, однако курсировать на скорости по мрачным закоулкам даже ему, тренеру популярного фитнес-клуба «ДДТ», не доставляло положительных эмоций. А ведь спорт – это что? Верно, сплошное удовольствие от того, как дух делает тело. Ну, собственно, это и есть точная расшифровка названия спортивного пристанища Братских. Фитнес клуб «Дух делает тело», приходи, будешь сильным и смелым! А сейчас, когда рекламную вкладку мы закрыли, вернёмся к нашему спортсмену.

Аполлон, как вы поняли, не просто молодой человек, он молодой и подкаченный человек тридцати лет от роду. Номинально юбилей у самого востребованного фитнес-инструктора «ДДТ» случится только послезавтра, но мы с вами и не формалисты, прости господи. Да и чего там осталось-то? Каких-то полутора суток, а то и того меньше. Но если кому принципиально, «ложка дорога к обеду» или вы желаете сказать что-то более уместное в данном случае, так будь по-вашему.

Итак, 29-летний спортсмен, воротившись из командировки, где он повышал квалификации тамошних зожников¹, взялся повышать пульс собственного тела, не заходя домой. Оставил сумку соседским ребятам, и, крепко сжимая эспандер, умчался рассекать знакомые окрестности.

Уполномоченные подростки, сменившие на детской площадке младших образчиков человечества и их вечно обеспокоенных мамаш, умиротворённо разбавляли недорогое пиво самыми дешёвыми сигаретами.

– Эх, хорошо пошёл, – оценил пробегающего очередной круг Аполлона один из представителей чугунной молодёжи².

– Да, Демидыч – кайфовый мужик, – согласился второй, несомненно, трудный подросток, закладывая в лёгкие канцерогенные смолы.

Всё-таки курение – так себе вклад, заметит умудрённый читатель. Проценты, конечно, большие, не чета центральным банкам, да и с возрастом вкладчика выплаты увеличиваются. Только данные инвестиции сомнительны и будущее не обогащают, а сокращают. С оным не поспоришь, когда ты взрослый. Но ведь сие же дети! Цветы этой самой да нашей с вами жизни. Естественно, у них пока из сбережений только матерный словарь да вредные привычки. Однако при умножении данных слагаемых на юношеский максимализм результат получается не всегда предсказуемым. Поэтому не будем ставить крест на подрастающем поколении. Возможно, вдоволь испробовав низы бытия, повзрослев, они устремятся к звёздам.

– Спасибо, ребята, – глубоко дыша, Аполлон пожал руку каждому, кто был в ответе за его прирученную кладь.

– Базара ноль, – отозвалась прокуренная детвора, – обращайся.

Братских удовлетворённо сбросил показатели пульсометра, подхватил измученную перемещениями сумку и направился к дому.

– Цветы забыл! – почти хором проскандировали подростки.

– Точно! – спортсмен хлопнул себя по лбу эспандером.

– Не цветы, а букет! Цветы – это для тёлок, – непременно вклинилась бы невеста Аполлона, но её, как вы понимаете, здесь не присутствовало.

Счастливый от вечерней пробежки жених планировал стать ещё счастливее, нагрянув к своей ненаглядной без предупреждения. Честно говоря, из командировки Братских должен был вернуться только завтра. Но ему было слишком тоскливо вдали от любимой и слишком нетерпимо вблизи от предстоящего банкета. Поэтому Аполлон выпросил у довольных его работой и их кассовыми сборами организаторов билет на сегодня. Авторы мероприятия мелочиться не стали и вместе с оставшейся частью гонорара вручили спортсмену и заветный пропуск на ближайший поезд.

Через четыре часа дух жареной курицы и не в меру болтливые соседи сменились ароматами шаурмы и стайкой молчаливых носильщиков. Желудок Аполлона урчал навзрыд, то ли желая перекричать скрип надорвавшихся тележек, то ли умоляя торгующую пирожками бабулю обратить на него внимание. Братских нахрапом впихивал в мозг изображения отварной гречки: такой нежной, мягкой и рассыпчатой, но от этих иллюзий вокзальная кулинария казалась ещё соблазнительнее. Вопреки мирским потребностям организма, ноги путешественника устремились к цветочным ларькам, коих раскинуто тут столько, что всемирным потопом за один раз не смоешь. Аполлон ухватил нужный букет решительно и не торгуясь и, старательно воздерживая дыхание от развращающих ароматов, устремился к электричкам метрополитена.

Вечер уже давно прекратил свои вялые домогательства до города, удовлетворённо павшего под натиском тьмы. Редкие фонари с трудом доставали из небытия стёртые мраком улицы. Бордюры, растворившись в интиме мегаполиса и темноты, так и норовили уцепить за ноги невнимательных гуляк.

– Эх, жалко, налобник³ не взял, – в ритм дыхания сокрушался Братских. – Можно было ещё кружок сделать.

У подъезда его настигла вязкая, как обезжиренный творог, задумчивость. Небрежно поставив вещи на обшарпанную скамейку, совсем не уставший спортсмен принялся изучать разноцветный дисплей фитнес-трекера⁴.

– Поздно, – вздохнул молодой человек. – Ужин придётся отложить до завтра. Интересно, Алёнушка купила кефир?

Не желая безответственно простаивать окультуренный организм, убрал эспандер в карман ветровки и перешёл на бёрпи⁵. Потому как свободное время, не потраченное на спорт, является временем не свободным, а убитым. Тонизирующим сопровождением для неутомимого последователя «Citius, Altius, Fortius!» послужили традиционные для всех фитнес-ориентированных граждан банальные самобичевания. Только в отличие от большинства адептов штанги и верующих в беговую дорожку Братских не называл себя «дрищём» или наоборот «толстым». Не рыдал при взгляде на впалые бицепсы и не рвал на груди волосы от невозможности разглядеть под необъятным животом шокирующие цифры на весах. У Аполлона Демидовича с фигурой, по его собственному признанию, было всё в порядке. По мнению окружающих, особенно женской составляющей этого окружения, он просто Бог!

Какой именно, тут не уточнялось. Да и мы с вами, пожалуй, не будем влезать в эти спорные вероисповедальные гущи, слишком велика вероятность поцарапаться, а там и до религиознутости головного мозга недалеко. Отметим просто сам факт: невзирая на божественную внешность, мысли нашего героя в своём составе имели достаточно приземлённые ингредиенты.

Аполлон искренне считал, что он недостаточно хорош для своей Алёнушки. И минуя тот факт, что пара находилась на этапе помолвки, когда у девушки осталось совсем чуть-чуть времени для привыкнуть и смириться не только с новой фамилией, счастливый жених не позволял себе расслабиться. Больно свежи воспоминания о долгом и тернистом пути ухаживаний. По признанию Братских, легче вышло научиться мальтийскому жиму⁶, чем сыскать расположения красавицы Алёны. По свидетельству очевидиц зарождающегося романа, лучше было бы сразу переключиться на кого-то из них, чем «бегать за этой зазнавшейся курицей».

Познакомились молодые люди, как ни странно, в фитнес клубе «ДДТ»: если Братских отвечал за, так сказать, физическую составляющую клиентов, то Алёна, будучи инструктором по йоге, подтягивала страждущих ещё и духовно. Аполлон влюбился с первого взгляда, а вот Алёнушка распускать сердце на чувства не торопилась. Но тренер сдаваться не привык. Он давно окунул свою жизнь в спорт, насквозь пропитал быт ежедневными упражнениями.

В таких спартанских условиях опускающие руки «за что?» и удручающие душу «почему?» не имели не единого шанса на выживание. Есть место только для «как?» и «как скоро?».

Молодой человек принял вызов капризного Амура, оставаясь верным самому себе: гитарному грифу безнадежно влюбленный предпочитал гриф штанги, а углеводным блинам блины хромированные. К неприступному сердцу местной Афродиты выдвинулся весь арсенал подкаченного обаяния. Ну и, конечно, цветы. Тьфу ты, букеты! Огромные такие букеты роз: белых как соевое молоко и пышных как размоченные мюсли. Да, точь-в-точь такой же сейчас лежит поверх спортивной сумки, пока сам хозяин вещей выполняет двадцатый круг дисциплины кроссфита⁷.

– Зачем опять розы, если девушка уже не девушка, а невеста? – поинтересуйтесь вы.

Иначе говоря, какой повод для сих неразумных трат финансов и души? Любовь, отвечу я вам словами избранницы нашего героя. Любовь и только любовь – самый главный повод беспричинных подарков. Тут же всё просто, как подсчёт суточной нормы БЖУ⁸. Вот Алёнушка, и она очень любит охапки белых роз. А вот Аполлон, и он очень любит Алёнушку. И вот вам уже и негласная традиция: украшать сладкие моменты встреч ароматной композицией. Даже совместное проживание, как вы понимаете, установленным нормам не помеха.

– Закончили, – еле слышно сказал себе Аполлон и принял исходное положение.

Новых идей относительно ужина у него не возникло даже на тридцатом прыжке. Оставалось уповать на самое главное, правильно, на чувства! Ибо страсть – это лучшая диета. А за кефиром Аполлон Демидович обязательно сходит завтра. Нет, не сходит, а сбегает! Не выспавшийся после страстной ночи, радостно урча пустым недовольным желудком, вооружившись утяжелителями и питьевой водой.

Домой, на восьмой этаж, спортсмен поднимался в свойственной ему манере. Мало того, что Аполлон, естественно, проигнорировал лифт, который он именовал «кабинкой для ленивых». Так ещё каждый лестничный пролёт неутомимый фитнес-тренер окрашивал определёнными кардио-упражнениями⁹.

Первый этаж понёс знамя тривиальной ходьбы. Действо виделось неинтересным и самому Аполлону, посему не будем здесь останавливаться надолго.

Окрестим сие нужно-скучной разминкой. Второй пролёт вздрогнул от гулкого спринта. Аполлон молниеносно взмыл вверх, окрыляемый то ли лёгким желудком, то ли наполненным любовью сердцем. Третий этаж принял на себя шагающие выпады. Крепко сжимая левой рукой сумку, правой букет, Братских с горящими глазами и разгорячёнными квадрицепсами устремился на встречу к своей невесте. Пропуская сразу по две ступеньки, удерживая бёдра строго параллельно стопам, воздыхатель уверенно двигался на этаж четвёртый.

– Чтобы отдохнуть, – предположит запыхавшийся читатель.

– Нет, – укоризненно покачаю я вам в ответ головой. Непременно укоризненно, но недолго, потому как некогда головами раскачивать. Пора приступать к бегу с высоким подниманием колен.

– Хоп-хоп… – вторим мы, догоняя незнающего усталости спортсмена.

И так вплоть до шестого пролёта. А как же пятый? А на пятом будут длинные прыжки. Поэтому Братских аккуратно складывает вещи на подоконник, спускается на этаж ниже и, опираясь на перила, прыгает вверх, пролетая над максимальным количеством ступенек.

Уф, надо бы перевести дух, но не время, по плану перекрёстный бег. Аполлон, вооружившись букетом и сумкой, устремился наверх правым боком, поочерёдно скрещивая ноги. Седьмой этаж штурмовала уже левая сторона Братских всё теми же перебежками. Восьмой, он же завершающий этап тренировки, вновь скучно-нужная ходьба. Ну или заминка.

Легко и свободно расправившись со всеми ступеньками, Аполлон остановился на общем балконе. Оглядевшись в поисках максимальной незагрязнённости, тренер сбросил в понравившийся угол сумку, сверху уложил букет и принялся изучать на дисплее умных часов показатели сердечного ритма. Утомлённые розы, казалось, испустили вздох облегчения. Будучи совершенно не расположенными ко всему, что с ними вытворял Аполлон, цветы, будь их воля, обескуражено покрутили бы у виска. Да только нечем: предусмотрительный торговец ещё на старте продаж оборвал им все шипы. Словно предчувствовал.

Май дыхнул в лицо холодным ветром. Город безвозвратно тонул в ночи, пришпиливая бессонные взгляды к своей кончине. Глубокое небо снисходительно взирало на осколки фонарей, что на надрыве противостояли всепоглощающей тьме. Аполлон застыл пред испачканной чёрными облаками высью. Как будто кто-то большой и внешний отвинтил крышку у банки, тем самым лишив всех крохотных внутрибаночных жителей и самого Аполлона их привычного видимого края. Это как земля ушла, только не из-под ног и не совсем земля.

Тренер заворожено внимал неистощимости небосвода. Потаённый вор, завладевший крышкой от маленького мира, ухватил Братских за восхищение, надеясь утащить единственного свидетеля в прожорливую ночь. Мегаполис утратил краски и слипся всем своим многообразием в острые силуэты. Пышная луна, чванливо фыркая, отмахивалась от застилающего её лик безобразного тряпья облаков. Всё-таки природа, пусть и окаймлённая массивом цивилизации, никогда не падёт ниц перед ирреальными прелестями гаджетов. Ну, по крайней мере, в это хотелось бы верить.

Что ж, для кого-то восемь – бесконечность, а для переполненного энергией Аполлона – это недостаточно высоко. Вот жил бы он на этаже двадцатом, а лучше тридцатом… Хотя сие довольно проблематично, учитывая постные возможности рядовой шестнадцатиэтажки. Подхватив многострадальную сумку и немного пострадавший букет, гонкий фитнес-тренер покинул открытый карман панельной высотки.

Встретившись лицом к лицу с родной дверью, он вдруг сообразил, что звонок не лучший подельник сюрприза. Да и время уже! Алёнушка наверняка спит. Нашарив ключи где-то на дне сумки, Аполлон аккуратно открыл дверь. Потом не менее аккуратно закрыл её же, родимую. А дальше…

Дальше всё как в сказке. Хотя почему в сказке? Да и где вы видели такие сказки: про чужие ботинки в собственной прихожей? Разве кто-то будет убаюкивать детей выдумками о незнакомой мужской куртке, обнаглевшим образом покрывающей вашу вешалку? Вот и сам Братских стоял и, точно заведенный, смыкал и размыкал веки, зачем-то пытаясь вспомнить концовку набившего оскомину анекдота. Ну этого, про возвращается муж из командировки. Вы вспомнили? Аполлон пока нет. Скорее всего, ему очень мешают похабные стоны из спальни. Весьма вероятно, что голос любимой Алёнушки не настраивал на плюрализм смыслов. Можно предположить, что вся ситуация слишком щепетильна, потому не подлежит дополнительному разбору.

Хозяин квартиры, проникнувшись интимностью момента, в первые секунды даже хотел незаметно уйти. В следующие минуты он позволил себе закрыть напяливший удивление рот. Губы неуверенно растянулись: непонятно, стоит ли вообще улыбаться, уместно ли? С одной стороны, Аполлон таки вспомнил анекдот, с другой, смешного в той истории не оказалось. Как и в его. Зато там сполна недомолвок. Как и у ночного неба. Будто кто-то невидимый открыл крышку. И земля ушла из-под ног…

Поглощённый случающимся Аполлон упустил, когда его невеста прекратила тиранить страстью тишину. Витая в дурманящих облаках, он не заметил, что его ненаглядная, умаявшись половым кроссфитом, вынырнула из комнаты для каких-то неведомых ему нужд. Но теперь ошарашенный жених лицезрел, как любовь всей его жизни старается хоть чем-то прикрыть наготу.

– Полик! Ты почему не позвонил? – грозно вопросила его Алёнушка, под руку которой попалась вчерашняя газета: та, что бесплатно и принудительно запихивается во все почтовые ящики. – Это не то, что ты думаешь, – умерев пыл, провозгласило его Счастье. – Ты всё не так понял, – залепетала его Заинька, отталкивая обратно в спальню норовившее высунуться нечто. – Ты слишком драматизируешь, – взвизгнуло его Сердце, уперев руки в бумажные бока.

Аполлон молчал. Впервые бравый фитнесист не находил, что сказать хрупкой йогине. Его пустой взгляд бездумно приклеился к двери туалета. Тут без каких-либо естественных потребностей, просто санузел находился аккурат напротив. Или, может, для потерянного Братских сортир символизировал единственный приемлемый выход из с избытком неприемлемого положения? Ну, нет, это я уже додумываю.

Сумка, выскользнув из оцепеневших рук, шмякнулась на пол. Следом верхние конечности покинул белый букет, с шорохом рухнул у подгибающихся конечностей нижних.

– Тебе лучше уйти, – Аполлон перевёл взгляд с двери туалета на текст самодельного платья любимой. – Вам лучше уйти, – выдохнул Братских, уставившись на расположившиеся на её груди крупные буквы «СДАЁТСЯ». – Уходите, – с трудом вымолвил жених, отворачиваясь от «ПРИМУ В ДАР», прятавшего место чуть ниже солнечного сплетения.

– Да пожалуйста! – Алёнушка презрительно скривила лицо и отшвырнула газету. – То же мне нашёлся, оскорблённая невинность! – невеста понесла наготу во мрак спальни. – Только и знает, как штангу тягать. «В здоровом теле – здоровый дух!», – донеслось из комнаты. – А то, что в здоровом теле маленький… Хрен! С этим как прикажешь мириться?

– Алёна, не надо. Не зли его, – увещевал бушевавшую йогиню незримый третий.

Реплики любимой загнали Аполлона под кухонный стол. Сгруппировавшись, Братских обхватил колени руками и слегка раскачивался из стороны в сторону. Квартира пестрела звуками суеты, женской ругани и вкрадчивого мужского шёпота. Никто не знает, сколько это всё продолжалось. Но вот белоснежный букет, оставшийся валяться в коридоре, беспомощно хрустнул сначала под ножкой 36-ого размера, а после и затрещал под лапкой 45-ого. Дверь захлопнулась, и всё замерло. Всё, кроме ничего не желающего слышать Полика, что ещё долго и неуклюже пародировал метроном.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

4ЕТЫРЕ - Миров А.Я. - ПОНЕДЕЛЬНИК Читать онлайн любовный роман

Миров А.Я.

Аннотация к произведению 4ЕТЫРЕ - Миров А.Я.

ПОНЕДЕЛЬНИК

2

3

4