Тайная помолвка - Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер - Читать онлайн любовный роман

В женской библиотеке Мир Женщины кроме возможности читать онлайн также можно скачать любовный роман - Тайная помолвка - Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер бесплатно.

Правообладателям | Топ-100 любовных романов

Тайная помолвка - Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Тайная помолвка - Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net

Крыжановская-Рочестер Вера Ивановна

Тайная помолвка

Читать онлайн
Предыдущая страница Следующая страница

4 Страница

– Фея, встряхни себя, пробило четыре часа, и тебе давно пора одеваться, – говорила Антуанетта, уже одетая к обеду.

Валерия бледная и задумчивая лежала на диване, смотря в пространство.

– Ты права, – проговорила она, приподнимаясь и вздыхая, – надо вставать и нарядиться, чтобы подобающим образом отпраздновать свое «счастье». Скажи, пожалуйста, Марте, чтоб она приготовила черное платье; справедливость требует, чтобы я была в трауре в тот день, когда хороню свое имя, общественное положение и будущность.

Г-жа Эберштейн покачала головой.

– Не может быть, чтобы ты серьезно желала встретить Самуила таким издевательством. А если он за подобное оскорбление откажется от твоей жертвы и захочет отомстить, что тогда?

– Я не думаю, чтобы г-н Мейер был так щепетилен, я ему сказала, что он внушает отвращение, и… он не обиделся. Но я не хочу рисковать твоим счастьем и счастьем Рудольфа из-за вздора, а поэтому выбери сама мне туалет.

– В таком случае я выбираю то красивое белое кружевное платье, которое прислали тебе недавно из Парижа, белый цвет тоже траур, но не такой мрачный и бросающийся в глаза.

Валерия повиновалась, и когда камеристка окончила ее наряд, то Антуанетта, глядя на свою подругу, подумала, что никогда еще она не была так хороша, как теперь. Этот простой и воздушный туалет, казалось, был создан для ее идеальной нежной красоты. Но когда Антуанетта захотела приколоть к лифу и к пепельным волосам несколько роз, она оттолкнула ее руку.

– Шипы без роз были бы приличней для такой радостной помолвки, – презрительно сказала она. – Если уж непременно нужны цветы, то какие же из них предпочитает милое племя моего жениха? Чеснок, кажется?

– Фи! Как можешь ты позволить себе так глумиться! – остановила ее Антуанетта. – Где же твое мужество и твое доброе сердце?

Молодая девушка не отвечала, и они молча вошли в комнату, смежную с гостиной. Валерия опустилась в кресло возле окна и стала нервно ощипывать цветы бесподобного букета, стоявшего в севрской вазе. Антуанетта сочувственно глядела на нее, но, услышав шаги в соседней зале, вышла.

Старый граф ходил взволнованный и мрачный, как темная туча.

– Успокойтесь, папа, – сказала Антуанетта, ласково беря его под руку. – Надо с достоинством нести неизбежное. Чтобы облегчить положение Валерии, мы обязаны, хотя бы внешне, любезно встретить Мейера и отнестись к нему как к доброму знакомому. Наше отношение повлияет на нее и поддержит. А вот и дядя Маврикий с Рудольфом. Слава Богу, что они опередили отца Мартина.

Лицо молодого графа было так же пасмурно, он то нервно играл шнурами своей венгерки, то крутил усы.

– Рудольф, постарайся скрыть свою злость и отвращение, – шепнула ему Антуанетта. – Если вы с отцом будете с надутым видом, наше положение станет невыносимым.

– О! Если б я только мог свернуть шею этой каналье, я бы тотчас же повеселел, – глухо проговорил молодой граф, сжимая кулаки.

– А где же Валерия? – спросил барон фон-Гойю.

Антуанетта молча указала ему на соседнюю комнату. При виде молодой графини, бледной и расстроенной, барон остановился и покачал головой.

Весь ковер и платье Валерии были усыпаны лепестками роз, левкоев и лилий, а она все продолжала обрывать попавшие под руку цветы и листья.

– Ай-ай! Милая моя крестница, что значит эта экзекуция, чем провинился несчастный букет? – шутливо спросил барон.

Валерия подняла глаза, она старалась улыбнуться и встала было с кресла, но тотчас же остановилась, вздрогнула, ее протянутая рука бессильно опустилась; она услышала шум подъехавшей к крыльцу кареты.

– Это он и отец Роте, – сказала Антуанетта, подбежавшая к окну.

Отец Роте и Самуил вошли в гостиную. Оба графа приняли банкира очень вежливо, но холодно и сдержанно. Лишь барон, подойдя с дружеской улыбкой, протянул ему руку.

– Здравствуйте, мой милый друг, примите мое поздравление и добрые пожелания. – И вполголоса добавил: – Любовь и терпение уже смягчили некоторые предрассудки. Составьте счастье моей крестницы, и сегодняшний день будет прощен и забыт.

– Благодарю вас, барон, за добрые пожелания, я вдвойне ценю их в этот тяжелый и счастливый для меня день… Но где же?..

Самуил замолчал и тревожным взглядом окинул комнату.

– Она тут, в соседней комнате, – ответил барон. – Пойдемте!

Священник, тоже не упустивший из внимания отсутствие Валерии, по указанию графа направился к ней. При виде молодой графини, стоявшей рядом с Антуанеттой белее своего платья, с выражением безысходного отчаяния на лице, отец фон-Роте торопливо подошел и шепнул:

– Где же ваша вера, где та радостная покорность судьбе, которые я рассчитывал в вас найти? Поднимите голову, дочь моя, и помните, что вы должны быть моей опорой в святом деле обращения души, уже начавшей проникаться истиной Христовой. Скоро крещение смоет всякую скверну с этого молодого человека, как и нас избавляет от первородного греха…

Он замолчал, увидя Самуила, входящего в сопровождении барона. Подозвав знаком молодого человека, он затем взял похолодевшую руку Валерии и вложил ее в руку Самуила.

– Дочь моя, примите мужа, которого избрал вам Бог, – сказал он с благоговением. – Да благословит Господь ваш союз!

Слова ли священника или сила воли Самуила заставили Валерию поднять голову.

Но встретив его взгляд, с любовью и упреком смотревший на нее, она покраснела и смущенно попросила его садиться. Тогда барон подошел и поцеловал свою крестницу, сел возле сговоренных и повел разговор о посторонних вещах. Рудольф и Антуанетта присоединились к ним, но отец фон-Роте вернулся к старому графу, который не выходил из гостиной.

Всем стало легко, когда доложили, что обед подан; барон проворно встал, а Рудольф и Антуанетта поспешно последовали за ним. С минуту жених и невеста оставались одни. Самуил церемонно подал руку Валерии, но не выдержал, прижал ее ручку к губам.

– Простите за эти тяжелые минуты, – прошептал он задыхающимся голосом. – Доверьтесь мне, я посвящу всю жизнь, чтобы доказать вам свою любовь и составить ваше счастье.

Молодая девушка тяжело вздохнула.

– Будем надеяться, что будущее искупит то мучительное страдание, которое вы причиняете сегодня. Ваша упорная и жестокая любовь победила предрассудки, надеюсь, нам на счастье.

– Благодарю вас за эти добрые слова. В первый и последний раз я жесток к вам, наш брак делает меня вашим рабом, но…

Он наклонился к Валерии и, глядя ей в глаза, продолжал:

– Потеряй я вас – я ни за что не отвечаю, я могу сделаться жестоким, даже преступным.



Томительно потянулись дни после этой странной помолвки. Самуил чувствовал, как тяготилась его присутствием семья графа, их отвращение к нему, которое они едва могли скрыть, заставило бы другого, быть может, отказаться от этого супружества и принести любовь в жертву своей гордости, но Самуил с упорством, свойственным его расе, не отступал. Впрочем, благодаря врожденной своей деликатности, наследия предыдущих существований, иначе обставленных, – он старался не быть навязчивым, отказывался от приглашений, которые задерживали бы его дольше обыкновенного или бы дали возможность посторонним проникнуть в тайну, которая должна была оставаться сокровенной до известной поры. В два-три дня раз являлся днем к своей невесте и своим занимательным, умным и вместе с тем сдержанным разговором старался ей нравиться. Мало-помалу Валерия к нему привыкла. Видя, что он относится к ней почтительно-сдержанно, не говорит ей о своей страсти, которая подчас вспыхивала в его больших черных глазах, она успокоилась и стала спокойно разговаривать с ним.

Однажды, когда Самуил застал ее за фортепиано, она попросила его сыграть что-нибудь. Он исполнил ее желание самым любезным образом и взял темой тот мотив, который она только что спела, стал варировать его, как истинный артист! Первая искренняя и приветливая улыбка Валерии была ему наградой. Его выдержка и умелое обращение благоприятно подействовали на всю семью. Рудольф перестал хмуриться, а старый граф сказал раз в добрую минуту:

– У него больше такта, нежели я ожидал.

Отец фон-Роте не переставал восхвалять рвение и добрые качества своего ученика, а Антуанетта, несколько зараженная либеральными идеями своего опекуна, почувствовала искреннюю симпатию к Мейеру. Она душевно радовалась, заметив, что отчаяние Валерии миновало, что она поглядывает на часы в ожидании Самуила и краснеет, заслышав его шаги; Антуанетта видела, что пророчество дяди Маврикия начинает сбываться.

Май месяц был на исходе, и семейство графа Маркош спешило переехать в деревню, где посторонние менее беспокоили их своими посещениями. Самуил был их ближайшим соседом, и Валерия сочла своей обязанностью выразить желание видеть его чаще и больше в деревне. Счастливый и признательный за эти добрые слова, Самуил обещал воспользоваться ее позволением.

В имении время проходило весело и оживленно. Шли приготовления к свадьбе Рудольфа и Антуанетты, назначенной на первые дни июля, а вместе с тем шилось приданое и Валерии, свадьба которой должна была состояться двадцать пятого сентября, через несколько дней после крещения Самуила, которое торопил отец фон-Роте, бывший в восхищении от своего ученика. Будущая графиня и барон Гойю приняли приглашение быть восприемниками нового христианина.

В чудный и ясный июньский день Валерия с Антуанеттой сидели в беседке, занятые вышиванием покрывала на престол для миссионерской церкви. Приезд Самуила нарушил их беседу. Поздоровавшись, он вынул из кармана том в бархатном переплете с золотым обрезом, который и положил с улыбкой перед Валерией. Любопытная Антуанетта нагнулась через подругу взглянуть на название книги и громко захохотала.

– Что это, шутка? – со смехом спросила она. – Слишком большая честь для календаря быть в бархатном с золотом переплете.

– А вы не догадываетесь, зачем я его привез?

– Нет, – в голос ответили обе барышни.

– Я собираюсь просить вас выбрать в календаре христианское имя, которое больше всего понравится моей невесте и крестной мамаше, на смену противного имени Самуил, не нравящегося, я знаю, графине.

– Я этого не высказывала, – краснея, защищалась Валерия, – хотя сознаюсь, что есть имена красивее.

Обе они принялись усердно изыскивать и обсуждать наиболее подходящее к личности Самуила имя, но так и не пришли к заключению. Наконец, Валерия захлопнула книгу, объявив, что выберет сама, только не сейчас, а в свободное время.

– А вот и папа идет, да еще какой оживленный. Держу пари, у нас какая-то новость.

– Дети мои, – сказал, подходя к ним, старый граф и здороваясь со своим будущим зятем более дружески, чем обыкновенно, – я пришел вам сказать, что все наши планы относительно Рудольфа меняются. Я сейчас получил письмо от твоей тетушки, Антуанетта. Княгиня пишет, что слабость и боль в ногах не позволяют ей приехать к нам; но ей так тяжело не присутствовать на свадьбе племянницы, что она умоляет меня приехать со всей семьей справлять свадьбу в ее имении и провести у нее несколько недель.

– И как ты решил, отец? – спросила Валерия, бросая украдкой взгляд на Самуила.

– Приглашение в такой форме, что не допускает отказа; да нет к тому и причины. Я знал княгиню до ее вдовства, она премилая женщина, а к тому же самая близкая родственница Антуанетты.

Я очень рад возобновить с ней знакомство и ответил, что мы принимаем приглашение и выедем отсюда второго или третьего июня. Затем до свидания.

По уходе графа Валерия наклонилась к Самуилу, который сидел мрачный и задумчивый, опершись на стол, и спросила вполголоса:

– План отца, кажется, вам не по душе?

Молодой человек вздохнул.

– Разлука с вами на несколько недель и ваше присутствие там, куда меня не пускает мое ложное, несчастное положение, разумеется, не могут быть мне приятны. Кто такая княгиня Орохай?

– Она сестра отца Антуанетты. Овдовев несколько лет тому назад и будучи очень болезненной, она уединенно живет в своем имении в Штирий. Я никогда ее не видела, но слышала про нее много хорошего.

– В таком случае не откажите мне, в награждение за это неожиданное горе, – присовокупил он после минутного молчания, – пожаловать всей семьей провести день на моей даче, где я в первый раз имел счастье увидеть вас.

– О да, обещаю, – ответила с живостью Валерия.

Граф-отец был в отличном расположении духа и принял приглашение. Было решено, что накануне отъезда барон фон-Гойю и граф с семейством проведут день у Самуила.



День поездки выдался чудный и жаркий, на голубом небе ни облачка. Антуанетта с удовольствием заметила, что Валерия более обыкновенного занималась своим туалетом. Белое платье, бывшее на ней в день помолвки и казавшееся ей противным, она пожелала надеть именно теперь; простая белая соломенная шляпа, убранная розами, довершила ее туалет.

В полдень тронулись в путь: мужчины верхом, а затем барышни в шарабане, запряженном парой пони, которыми правила Антуанетта, – подарок графа невесте. Рюденгорф – имение Самуила представляло собой красивый замок в стиле ренессанса, со множеством башенок, балконов и лепных украшений. Окруженный густым садом, барский дом носил отпечаток богатства и изящества.

– Погляди, Валерия, какое прекрасное здание! Я думаю, что хорошо будет здесь жить, и никакой граф не мог бы предложить тебе ничего лучшего, – сказала, смеясь, Антуанетта, когда они въехали в тенистую дубовую аллею, ведущую к замку.

Валерия не отвечала; взгляд ее был устремлен не на виллу и всю окружающую роскошь, а на стройную, изящную фигуру молодого владельца, который стоял на последней ступеньке крыльца, встречая своих гостей. Не сознаваясь самой себе, молодая графиня перестала оплакивать свою жертву; присутствие Самуила сделалось для нее удовольствием, которого она с нетерпением ожидала, и, конечно, она бы не отказалась теперь от своего жениха, даже если бы ей представлялась такая же выгодная партия.

Самуил выказал самое радушное, самое внимательное гостеприимство. Превосходный завтрак, прогулка в парке, подробный осмотр замка и замечательного собрания картин и редкостей, привезенных из путешествий, заняли все утро, затем предполагалось катание в лодке по большому озеру, славившемуся красотой своих живописных берегов.

После обеда старый граф и барон отправились на террасу пить кофе и курить, а молодые люди собрались в соседней зале, и Валерия, заметив концертный рояль и полные нот этажерки, попросила Самуила сыграть что-нибудь. Он любезно исполнил ее желание, и никогда, быть может, его игра не была так хороша, так исполнена огня и выражения, а вместе с тем так прихотлива и оригинальна. Звуки отражали, казалось, чувство артиста, и в них слышалось то оживление и торжество, то робость и беспредельная грусть.

Когда замерли последние аккорды, восторженные браво раздались с террасы и в зале, и одна Валерия, слушавшая, опершись на рояль, не произнесла ни слова; но когда Самуил хотел встать, она проговорила:

– Нет-нет, я хочу слушать вас. Спойте что-нибудь.

Самуил снова сел, взглянул на Валерию и чистым, звучным голосом запел партию Эдгара и Лючии, где обманутый жених изливает на изменницу свою горечь отчаяния и упреков.

Сердце Валерии усиленно забилось. Эти потрясающие звуки, то дышащие страстью, то проникнутые горькой печалью, подавляли ее. Она задрожала, словно ее самое обвиняли в измене.

– Вы поете, как замечательный артист, – сказала она, когда он кончил. – Но отчего вы выбрали эту арию?

Самуил взял ее руку и прижал к губам.

– Простите меня, – сказал он, заметив, что рука Валерии дрожит, – я сам не знаю, что заставило меня пропеть эту арию. Как вы бледны! Впредь я буду петь только то, что вы сами выберете. – Снова осыпанный похвалами, Самуил предложил гостям отправиться на озеро, но старики от этого удовольствия отказались.

– Друзья мои, – сказал барон, – как ни увлекательна предполагаемая прогулка, но после дневной жары и лукулловского обеда я предпочитаю созерцательное спокойствие на террасе. Думаю, что этим я отвечу и за моего друга Эгона; а вы можете совершить эту прогулку по воде под покровительством ваших будущих мужей и даже вообразить, что плывете по морю житейскому, что весьма поэтично и приятно для влюбленных.

– Ты всегда умеешь, дядя, оправдать свою леность, – заметила, смеясь, Антуанетта, – но упускаешь из виду, что в нашей мнимой прогулке по житейскому морю для полноты иллюзии будет недоставать бури.

– Как знать, – возразила Валерия. – Быть может, для испытания нашего мужества судьба пошлет нам и бурю; сегодня удушливо жарко, и мне кажется, что вдали виднеются тучи.

– Какой вздор! Небо чисто, и ничто не предвещает грозы, – возразила Антуанетта и, опираясь на руку Рудольфа, сбежала по ступенькам террасы.

Самуил последовал за ними с Валерией и тенистыми аллеями парка провел своих гостей до берега.

У спуска к озеру среди привязанных к берегу лодок разной величины и разных форм была одна большая, украшенная цветами и коврами, очевидно приготовленная для прогулки. Рудольф взглянул с неудовольствием на двух гребцов, ожидающих в этой лодке.

– Дорогой хозяин, подобное распоряжение не делает чести вашей фантазии. Сознаюсь, я вовсе не жажду кататься в обществе, а так как отец и дядя догадались остаться дома, то я предлагаю взять эти двухместные ялики, чтобы каждый из нас сам вез свою даму.

Дело в том, что молодой граф не прочь был отделаться от несколько церемонного общества сестры и будущего зятя и остаться вдвоем с Антуанеттой.

– Охотно присоединяюсь к вашему мнению, если только графиня одобрит его, – отвечал Самуил.

Валерия не имела ничего против этого. Она была под впечатлением пения своего жениха, глубокие, потрясающие звуки его голоса еще звучали в ее ушах, и она желала провести время в свободной беседе с ним. Обе пары сели в лодки и расстались, условясь вернуться через два часа к этому месту.

Рудольф повернул налево, чтобы плыть вдоль берега. Самуил же направился на середину озера, где вдали виднелся островок с тенистыми деревьями.

Обширная поверхность озера была спокойна и гладка, как зеркало, ни малейшего ветерка. Медленно шевеля веслами, Самуил не мог оторвать глаз от своей спутницы, которая в воздушном белом платье и с длинными русыми косами казалась феей, вынырнувшей на поверхность.

Самуил был счастлив: внутреннее убеждение говорило ему, что отвращение графини заменило другое чувство, в котором она сама не отдавала себе отчета, и что не ненависть была теперь в ее глубоких ясных глазах. Он почувствовал неодолимое желание услышать наконец из ее уст ободряющее слово.

Положив весла, Самуил наклонился к Валерии, погруженной в глубокую задумчивость.

– Благодарю вас за ваше сегодняшнее посещение, – сказал он. – Я так счастлив, что принимаю в своем доме ту, которая вскоре будет здесь царить.

– Ах, я охотно приехала, я видела, как наша разлука вам тяжела.

– Благодарю вас за это внимание ко мне и еще более за то, что вы согласились на эту прогулку со мной. В первый раз мы совершенно одни, далеко от людей и их мелких предрассудков. Простите, но я не могу не спросить вас: смею ли я надеяться, что вы не чувствуете ко мне больше того отвращения, которое заставляет меня испытывать адские муки и внушает мне то возвратить вам свободу, то желание связать вас с собой неразрывной цепью, потому что жить без вас – выше моих сил. Одна мысль лишиться вас вызывает во мне целую бурю недобрых чувств.

Яркий румянец покрыл щеки Валерии, она хотела отвечать, но непобедимое смущение отнимало у нее голос. Чувства, волновавшие ее, так ясно отразились в ее глазах, что Самуил вздохнул свободно и радостно.

– Я не хочу вынуждать у вас признания, Валерия, и не имею даже на то права, так как я не христианин, но когда крещение уничтожит последнюю разделяющую нас преграду, тогда скажите, будете ли вы в состоянии чувствовать к человеку, ставшему вашим мужем, хоть каплю той любви, которую вы ему внушаете.

Глухой удар грома прервал их разговор. Свинцовые тучи надвигались с невероятной быстротой; подул свежий ветер, поднимая волны и покачивая лодку. Самуил схватил весла.

– Сейчас разыграется гроза, – сказал он, – надо быстрее доплыть до острова, а от берега мы слишком далеко.

Он стал сильно грести к ясно видневшемуся островку, но гроза уже разыгралась. Мрак усиливался с каждой минутой, молния бороздила темное небо, ветер яростно дул, качая легкий челнок и задерживая его ход. Валерия не знала, как удержаться, и боялась каждую минуту потерять равновесие и упасть в воду.

– Встаньте на колени на дно лодки, – крикнул Самуил, – скорей! Держитесь за меня и не шевелитесь, иначе мы утонем.

Она повиновалась и бледная молча следила за борьбой Самуила с бурей. Наконец, они достигли островка, но тут представилось другое затруднение: бешеные пенистые волны, ударяясь о берег, отталкивали легкий челнок, подбрасывая его и мешая пловцам ступить на землю.

Ввиду серьезной опасности Самуил поднял Валерию на руки, проворно и смело выпрыгнул с ней на землю.

– Не бойтесь, мы спасены, – сказал Самуил, отирая свой влажный лоб.

– Но наша лодка, поглядите, – вскрикнула она, указывая на челнок, который, прыгая на хребте пенившихся волн, словно ореховая скорлупа, уже терялся в тумане.

– Нас не оставят на необитаемом острове и приедут за нами, как скоро гроза…

Яркая молния осветила небо, и удар грома, от которого задрожал островок, заглушил своими раскатами последние слова Самуила, дождь хлынул как из ведра.

– Пойдемте, тут есть место, где вы можете укрыться, – сказал Самуил, подавая Валерии руку, которая дрожа прижалась к нему.

Вскоре они пришли к груде сероватых камней, один из этих камней, выступая навесом, образовывал открытый грот, в глубине которого была дерновая скамья.

– Зачем вы там остались? Вы промокнете! – вскрикнула Валерия, усаживая Самуила на скамейку возле себя.

– Вам будет неудобно, здесь так мало места.

Оглушительные раскаты грома покрыли его голос, молния бороздила небо, потоки дождя с шумом ударялись о камни, бушующие волны глухо ревели. И все это сливалось в грандиозный ужасающий хаос.

Самуил невольно обвил стан своей спутницы, и она не сопротивлялась, а положила голову на его плечо. Молча и неподвижно сидели они, прижавшись друг к другу. Валерия забыла свои предрассудки и отвращение, а душу ее объяло странное чувство счастливого покоя.

Сколько времени просидели они так, они сами не знали. Между тем гроза наконец стала утихать, удары грома, теряясь вдали, наконец смолкли, тучи рассеялись, и серебристый свет луны озарил озеро.

– Боже мой, уже луна! Который час может быть? И где Рудольф и Антуанетта? – воскликнула Валерия, поднимаясь.

Самуил вынул часы.

– Десять часов, – сказал он, всматриваясь. – Сейчас приедут за нами. За них не бойтесь, они держались берега и не подвергались опасности, но вы бледны, Валерия. Вы очень испугались?

Валерия отрицательно покачала головой.

– Я ничего не боюсь под вашей защитой, – сказала она, устремив на него блестящий взгляд. – Я убедилась на опыте, что в вас довольно мужества и силы, чтобы защитить от бури житейской ту, которая доверилась вам. И теперь я могу ответить вам, Самуил, на ваш вопрос, предложенный мне в лодке; конечно, я желаю, чтобы вы приняли крещение, которое должно даровать вам новую жизнь. Но уже теперь я люблю вас, вы мало-помалу овладели моим сердцем, победили отвращение и предрассудок. А эти минуты разъяснили мне мои чувства, и я добровольно отдаюсь вам.

Не помня себя от счастья, Самуил привлек ее к себе на грудь, и в первый раз его страстный поцелуй коснулся ее губ.

– Этот миг искупает все мои страдания и вынесенное презрение, – прошептал он. – Сегодня наша настоящая помолвка, и я надеюсь, Валерия, вы не откажете в моей просьбе.

– Конечно, если это зависит от меня.

– Давно я ношу с собой наши обручальные кольца, которым приписываю магическую силу. После моего крещения отец фон-Роте освятит их, но я буду спокойнее, когда вы будете носить мое кольцо. Завтра вы уезжаете на три недели, это целая вечность; злое предчувствие меня мучает и заставляет меня бояться, что это путешествие будет роковым и мы больше не увидимся.

– Вот вам моя рука, Самуил, и я отдаю ее вам не по необходимости, а по свободному влечению сердца. Я с радостью буду носить ваше кольцо как видимый знак данного слова.

Самуил поспешно вынул из кармана бумажник, достал из него кольца и, поцеловав, надел одно из них на палец Валерии.

– Этим кольцом, символом вечности, ты соединяешься со мной на всю жизнь, – сказал он глухим голосом, и глаза его сверкнули мрачным огнем. – Ты делаешь это добровольно; горе тебе, если когда-либо ты изменишь мне и нарушишь свою клятву!

– Самуил, вы меня оскорбляете таким подозрением. В свою очередь, я требую от вас такой же клятвы.

– Насчет моей верности, – ответил он улыбаясь, – будьте спокойны, Валерия. Моя любовь не умрет, пока я жив.

– Отчего же вы сомневаетесь в моей? Вы сегодня в воинственном настроении, Самуил. Сначала вы произнесли не особенно лестную для невесты речь, а теперь усомнились в моем слове.

– Вы правы, я неблагодарен и схожу с ума. Браните меня, фея, я это заслужил. Но вот уже два дня я нахожусь в нервном, тревожном состоянии и меня мучают печальные предчувствия, а все это следствие сна, не имеющего здравого смысла, но который тем не менее произвел на меня необычайное впечатление.

– Расскажите мне его, Самуил.

– Это было в среду вечером, – начал он. – Я вернулся от вас в самом хорошем настроении духа, лег в постель и заснул, любуясь вашим портретом и мечтая о будущем счастье. Во сне я увидел себя с вами на прекрасном лугу, усыпанном цветами; мы шли спокойные и счастливые, направляясь к видневшейся вдали церкви.

Подойдя к храму, дверь которого была настежь открыта, я отпустил вашу руку и сказал: «До свидания, Валерия. Я пойду окрещусь в купели, что стоит среди церкви; подождите меня у дверей». Вы согласились, и я вошел; но, приближаясь к купели, я с удивлением увидел, что в ней не было воды и что возле меня, вместо священника, стоял молодой офицер замечательной красоты, блондин, как и вы, а его черные глаза с презрением были устремлены на меня. Небрежно сыпал он в купель целый дождь золотых и, указывая на них, говорил мне: «Крестись вот в этом».

Вне себя и ничего не понимая, я выбежал из церкви, чтобы спросить у вас, что это значит, но все изменилось. Я увидел перед собой улицу, переполненную народом и примыкающую к арене, где тоже теснилась толпа. Я не знал, как я очутился на золотой колеснице рядом с тем же офицером. Теперь он был одет в тогу и на голове его был лавровый венок, как у римских героев; на мне был такой же костюм, а в руках широкий меч, и я кричал изо всей силы: «Смерть христианам!» Произошло смятение, во время которого я убил несколько мужчин, женщин и детей. Среди них я вдруг наткнулся на вас, Валерия. На коленях, с распущенными волосами и помутившимся взглядом вы поднимали ко мне руки, сжимавшие крест; но упоенный бешенством и кровью, я крикнул: «Умри!» – и занес над вами оружие. В ту же минуту офицер бросился и схватил вас, а меня оттолкнул так сильно, что я упал навзничь. Когда я встал, совсем ошеломленный, то увидел, что я в саду моей загородной виллы в Пеште, возле довольно большого пруда. Я чувствовал себя дурно; в боку у меня была рана, из которой сочилась кровь, и она жгла меня как огонь. Вы стояли передо мной, Валерия, в подвенечном платье, но я знал, что вы выходите замуж не за меня, а за блондина в военной форме. Вы мне что-то говорили с выражением страдания на лице, но я ничего не слыхал; безумное бешенство кипело во мне, и чей-то насмешливый голос напевал ту арию из «Лючии», которую я спел вам сегодня. Я чувствовал такую сильную боль в ране, что, казалось, с ума сойду, и, схватив вас, кинулся с вами в пруд… В эту минуту раздался голос Рудольфа: «О, негодный убийца!» И я проснулся. Все тело мое было облито ледяным потом, а впечатление сна было так живо, что все еще, казалось, звучал голос Рудольфа, и я невольно дотронулся до бока, где продолжал чувствовать сильную боль. Минуту спустя я совершенно пришел в себя и понял, что это был сон, но всю ночь затем не мог сомкнуть глаза.

Валерия с глубоким вниманием слушала этот рассказ.

– Это был кошмар, – проговорила она после минуты молчания. – Не надо быть суеверным. Бог хранит нас.

В эту минуту по озеру пронесся призывный крик нескольких голосов и вдали показалась лодка.

– За нами едут, – сказал Самуил, вздрагивая. – Прощайте, Валерия. Дайте мне проститься с вами теперь, а завтра, под ледяным взглядом вашего отца, мы опять будем чужими.

– Нет-нет, мы еще должны увидеться. Приходите завтра, Самуил, между одиннадцатью и двенадцатью часами, я буду ждать вас в роще Флоры, возле калитки, которая ведет в поле, там мы можем спокойно проститься без свидетелей.

Сияющий и признательный, он прижал ее к груди и затем ответил громко на зов. Спустя несколько минут лодка, в которой был Рудольф, причалила к островку, и они направились к дому. На пристани граф, барон и Антуанетта ожидали их в сильной тревоге.

– Успокойтесь, – крикнул весело Рудольф, – я везу вам потерпевших крушение, они здравы и невредимы.

Валерия выпрыгнула из лодки и кинулась в объятия отца.

– Милый папа, если ты видишь меня живой, то этим ты обязан мужеству и присутствию духа Самуила, – сказала она.

Поглощенный своей радостью, старый граф не обратил внимания на восторженный взгляд дочери и на то, что она просто, по имени назвала человека, которого, как он полагал, она едва выносит; но Рудольф, покручивая усы, подозрительно взглянул на сестру.

На другой день Валерия проснулась радостная. Давно не ощущала она такой полноты жизни; будущее улыбалось ей, и не было страшно, как прежде. Она глядела на кольцо, надетое на ее палец Самуилом, и, краснея, спрашивала себя, как мог глупый предрассудок внушать ей отвращение к этому красивому, богато одаренному природой человеку. Вспомнилось ей, какие тяжелые минуты пережила она в его саду, прося возвратить ей свободу. К счастью, он тогда отказал, и теперь блаженная улыбка скользнула на ее губах. Много других счастливых минут ожидает ее в том же саду, там она будет гулять с ним в тенистых аллеях, и его звучный, страстный голос, который заставляет дрожать все струны ее сердца, будет нашептывать ей слова любви, подобные тем, которые слышала она от него вчера.

И как некстати на голову свалилась скучная эта поездка. Как длинны покажутся три недели, проведенные вдали от него. Слава богу, что она назначила на утро ему свидание, им о стольком еще надо поговорить.

Она сбросила одеяло и позвала камеристку.

Валерия с большим вниманием занялась туалетом, надела синие туфли, розовое платье и кружевную косынку, выделявшую жемчужную белизну ее лица, и приколола синий бант к русым волосам, ниспадающим двумя длинными косами. Затем, удостоверившись в зеркале, что она прелестна в этом простом туалете, взяла зонтик и поспешно отправилась к месту свидания. С нетерпением ходила она взад и вперед по аллее рощи, поглядывая на часы, а всего было только десять с половиной часов, и вдруг открыла калитку. Пред ней расстилались широкие поля, слегка холмистые, засеянные хлебами, волнующимися под дуновением ветерка.

Направо виднелась, теряясь в пространстве, дорога, ведущая в Рюденгорф, прямо извивалась другая, изрытая дождями и колесами тяжелых телег. Валерия пошла этой дорогой, срывая в пути васильки и маки, но, дойдя до большого дерева, бросающего кругом густую тень, она села на скате холма и стала плести венок из васильков. Отсюда ей видны были калитка парка и Рюденгорфская дорога, а сама она была скрыта тенью ветвей и хлебными стеблями.

Взглянув на дорогу, она увидела мчавшегося всадника. До-ехав до ограды, он проворно соскочил на землю, привязал лошадь и хотел открыть калитку.

– Самуил! – крикнула Валерия.

Тот повернулся с удивлением, но, не видя никого, хотел идти далее. Тогда она позвала его еще раз. Уловив направление голоса, он тотчас вышел на проезжую часть дороги и увидел Валерию, она сидела, улыбаясь, вся в цветах, и сама была похожа на василек.

– Ах, как вы хороши, дорогая моя! – воскликнул Самуил, садясь возле нее и поцелуем заглушая ее привет. – Я так счастлив, что вы тут ждете меня, и боялся все утро, что, поразмыслив, ваша гордость осудит вчерашний вечер и вы не придете.

Молодая девушка покраснела.

– Какое вы составили обо мне понятие! Какая гордость может разлучить нас теперь, между нами все ясно, как июльское солнце! Я сожалею о том, что мы должны расстаться. Ах, зачем вы еще не крещены? Мы поехали бы вместе.

– Скоро, дорогая моя, я буду всецело ваш и ничто более не разлучит нас; но если вы хотите, чтобы я был вполне счастлив, говорите мне «ты» теперь, когда мы здесь одни. Это слово из ваших уст будет для меня талисманом.

– Вы стали слишком требовательны и смелы со вчерашнего дня; если бы я не уезжала, то не согласилась бы, но сегодня я ни в чем не хочу тебе отказывать, – прошептала Валерия в смущении.

– Благодарю, благодарю! Сердце твое почувствовало, что никогда еще я так не нуждался в утешении; три недели я буду терпеть адские мучения ревности, знать, что ты в незнакомом мне обществе, окруженная блестящей молодежью, которая, конечно, будет ухаживать за тобой!.. Ты так обольстительно хороша, что нельзя видеть тебя и не любить. И все эти дни люди не будут знать, что ты невеста другого, которого никто не решится назвать…

Лицо Самуила мало-помалу хмурилось, глубокая печаль и горечь звучали в его голосе, и странным огнем горели его черные глаза.

– Нет-нет, не ревнуй, Самуил, ты знаешь, что я люблю тебя. Кто же может вытеснить тебя из моего сердца? – утешала его Валерия.

Но видя его мрачность и задумчивость, она наклонилась и провела цветком по его щеке. Самуил глубоко вздохнул.

– Милая Валерия, я более тебя испытал пагубную силу светских предрассудков, – сказал он печально. – Ты сама, когда не знала, что я еврей, любезно отнеслась ко мне, пока Рудольф одним словом не заставил тебя измениться.

– Зачем ты мучаешь меня, да еще в такие минуты, когда я думала, что мы будем вполне счастливы! Я вижу, что ты не простил тех слов, которые мне внушала моя гордость, и это служит тебе основанием бояться моей неверности! Но ты забываешь, жестокий человек, что в твоих руках честь моей семьи? Разве я полюбила бы тебя, если бы ты не отнесся ко мне враждебно и всеми способами заставил меня тебе покориться? Тем не менее твоя пленница стала твоей союзницей.

– Не напоминай мне этого никогда, Валерия, – сказал молодой человек, тяжело дыша. – Ужасной угрозой я приковал к себе женщину, ужасно любить и чувствовать, что тебя ненавидят, презирают. Я никогда не забуду кровного оскорбления, нанесенного мне тобой, когда ты мне сказала прямо в лицо, что мое происхождение внушает такое отвращение, которое не может уничтожить никакое крещение. Как же не бояться, что эти предрассудки и твоя врожденная гордость не заставят тебя краснеть за твой выбор? Свет не будет знать, что сперва ты хотела принести себя в жертву своей семье. Останешься ли ты тверда, если тебя будут окружать поклонением, если какой-нибудь гордый аристократ сложит к твоим ногам свою любовь и имя, достойное тебя? Поклянись мне остаться верной, несмотря на искушение, не красней за мое происхождение, а я буду спокоен и постараюсь подавить адское чувство ревности.

– Боже мой! Какой же клятвы ты хочешь от меня? – спросила Валерия в сильном смущении.

Самуил поднял глаза к солнцу, лучи его играли на траве у их ног.

– Взгляни. Это солнце озаряет равно всех людей, без различия расы и вероисповедания, оно создано Богом, который – наш, равно как и ваш, и только люди, жадные, гордые и завистливые, по своей взаимной ненависти, делят его, чтобы вернее разрушить гармонию природы, которой управляет единая воля. Валерия, этого единого Бога я призываю в свидетели твоей клятвы, и если ты мне изменишь, пусть это солнце, озаряющее нас в эту минуту, будет тебе всегда живым упреком и осуждением твоего поступка.

Она слушала, дрожа и бледнея.

– Жестоко с твоей стороны так мучить меня, но я клянусь остаться тебе верной, не стыдиться тебя, и если я изменю своему слову, пусть глаза мои больше не увидят солнечного света.

Последние слова ее были заглушены рыданиями. Слезы любимой женщины испугали и произвели сильное впечатление на Самуила, он побледнел и, упав на колени к ногам Валерии, покрывал поцелуями ее руки, просил у нее прощения, упрекал себя, что увлекся своими мрачными предчувствиями до того, что огорчил ее.

– Хочешь, чтоб я осталась? Я скажусь больной и не поеду на свадьбу, если это может тебя успокоить, – сказала она вдруг.

– Нет-нет. Теперь я прошу тебя ехать, забыть мою безумную ревность и в доказательство твоего полного прощения взять вот это.

Самуил вынул из кармана красный сафьяновый бумажник и подал его невесте.

– Что это значит? Что в этом бумажнике? – спросила с удивлением молодая девушка.

– Это значит, что я хочу, чтобы ты была весела, чтобы никакая мучительная забота относительно твоего отца и брата тебя не тревожила. В этом бумажнике все их обязательства, они мне больше не нужны, так как ты отдала мне свое сердце.

– Возьми их назад, умоляю тебя, отдай их после отцу, как было условлено, – сказала Валерия, бледнея от волнения.

– Нет, любовь не нуждается в материальных оковах, и меня ужасает мысль, что ты все еще находишься под гнетом твоего самопожертвования. Ты поклялась мне в верности, и я верю тебе, как самому себе. К чему же эти бумаги? У меня было желание приобрести тебя, а гибели твоих родных я не хотел; я стану спокойнее, сильнее, когда у меня не будет против тебя иного оружия, кроме твоей любви, иного ручательства, кроме твоего честного сердца.

Побежденная, растроганная этой слепой верой и беспредельной нежностью, отражавшейся в глазах Самуила, все еще стоявшего перед ней на коленях, Валерия обвила руками его шею и прошептала взволнованным голосом:

– Я беру эти бумаги, но не уничтожу их, всю жизнь я буду их беречь в память этой минуты, когда ты ответил на наши оскорбления и презрение своим великодушным доверием.

– Что говорить об оскорблениях? Все забыто, все сглажено этой минутой, минутой невыразимого счастья, – сказал Самуил, прижимая ее к сердцу и целуя ее пушистые волосы.

Настало короткое молчание. Оба они верили, что достигли совершенного счастья, фата-морганы ослепленного сердца человека, который воображает, что может нащупать то, что видит глаз, а между тем это лишь неуловимый призрак…

Заметив, что Валерия дрожит, Самуил поборол волновавшие его чувства и, сев рядом, весело сказал:

– Когда ты вернешься обратно, мы непременно должны встретиться в этом же месте. Я не предполагал, что эта проселочная дорога внушит мне такое почтение; но теперь каждый раз, когда я буду в Рюденгорфе, я обязательно стану ее посещать. Дай мне на память эту гирлянду васильков, которая так идет тебе, или подожди немного, это будет еще лучше.

Он вынул из кармана записную книжку и карандаш, попросил ее не шевелиться и через несколько минут показал ей эскиз, прекрасно удавшийся.

– С этого я сделаю твой портрет масляными красками, – сказал он улыбаясь. – Время пройдет скорее, когда у меня перед глазами будет всегда твой чудный образ.

– Ах, какая хорошая мысль и как этот набросок похож! – воскликнула Валерия, хлопая в ладоши. – Какой ты милый! Но пора расставаться. Антуанетта и моя камеристка, верно, ждут меня, я едва успею переодеться в дорожное платье. Иди теперь к отцу и оставайся нас проводить, я хочу видеть тебя до последней минуты.

– Желание, волшебная фея, будет исполнено. Я сажусь на лошадь и совсем прилично въеду по большой аллее, – смеялся Самуил, с комическим почтением отвешивая ей поклон.

– До свидания. А венок я тебе пришлю.

Когда Валерия, раскрасневшаяся и улыбающаяся, пришла к себе в комнату, горничная доложила ей, что Антуанетта уже одета и ждет ее в саду.

– Я запоздала, собирая цветы. Скорей дай мне, Марта, дорожное платье и затем уйди, мне надо еще написать письмо.

Она спрятала в дорожный несессер красный сафьяновый бумажник и наскоро оделась. Затем она сбегала в комнату Рудольфа, сняла свой висевший над его письменным столом миниатюрный портрет, сделанный в Италии, положила в ящик вместе с гирляндой, приложила к этому золотой крест на тонкой цепочке и записку следующего содержания:

«Я получила этот крест в день моего первого причастия, теперь он будет твоим крестильным. Пиши мне на имя Рудольфа и пришли мне твой портрет. Я буду отвечать через брата».

Затем она позвала Марту.

– Сегодня вечером эту шкатулку надо отнести г-ну Мейеру, я проиграла ему пари. Распорядись, чтобы после нашего отъезда она была доставлена в Рюденгорф.

Ключ от шкатулки Валерия положила в карман, чтобы отдать его потихоньку Самуилу, и направилась поспешно в залу, где ее с нетерпением ожидали.

Во время завтрака лакей доложил Самуилу, что его слуга принес для него сверток. Он приказал положить его в соседней комнате. Как только встали из-за стола, а люди ушли, Самуил взял два футляра и подошел к молодым девушкам.

– До сих пор я не позволял себе подносить вам что-нибудь, – краснея, начал он.

– Как? А цветы и конфеты? Да еще в художественных ящиках и вазах, – перебила его со смехом Антуанетта.

– Цветы и конфеты может подносить каждый. Но по случаю вашей предстоящей свадьбы, Антуанетта, умоляю вас, как будущую мою родственницу и крестную мать, принять это от меня на память. Вы всегда относились ко мне так приветливо и дружественно, что не огорчите меня отказом. Что касается вас, Валерия, вы не отвергнете первый подарок, который осмеливается преподнести вам ваш жених.

Антуанетта с любопытством открыла свой футляр и при виде великолепной парюры из рубинов в античном вкусе сказала, протягивая руку Самуилу:

– Я принимаю, но это слишком хорошо!

Парюра Валерии вызвала общее восхищение: это была гирлянда маргариток вся из бриллиантов. Камни и работа были так хороши, что Валерия не могла удержать своего восторга и пожелала тотчас же примерить эту дивную парюру. Страстный взгляд Самуила убедил ее, что гирлянда шла к ней восхитительно.

Но вот доложили, что экипажи поданы. Антуанетта пошла прятать футляры; Рудольф, граф и барон фон-Гойю тоже вышли для последних дорожных приготовлений, а жених с невестой остались на минуту одни.

– Возьми этот ключ, он от той шкатулки, которую тебе принесут сегодня.

– Прощай, Валерия, приезжай скорей и не забывай меня, – прошептал грустно Самуил.

– Я никогда не забуду тебя. Утром ты будешь первой, а вечером последней моей мыслью, – ответила она, бросаясь в его объятия.

В эту минуту Антуанетта проходила коридор и при виде трогательного прощания с удивлением попятилась.

Минут десять спустя все сидели в карете и ехали на станцию, куда прибыли как раз вовремя, чтобы успеть сесть в купе, обменялись последними поклонами с Самуилом, и поезд тронулся, увозя путешественников.

С поникшей головой, грустный Самуил сел в экипаж и направился в Рюденгорф. Ему казалось, что все померкло, все стало пусто вокруг него, и остальную часть дня он провел на террасе.

Шкатулка, которую ему принесли после обеда, оживила несколько его настроение. Он читал и перечитывал записку Валерии, поцеловал крест и, поставив перед собой ее портрет, не мог налюбоваться прелестным лицом своей невесты. Позабыв все свои опасения и ревность, он отдался мечтам о долгой и счастливой будущей жизни.

.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь


Предыдущая страница Следующая страница

Ваши комментарии
к роману Тайная помолвка - Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер


Комментарии к роману "Тайная помолвка - Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер" отсутствуют


Ваше имя


Комментарий


Введите сумму чисел с картинки


Партнеры