Разделы библиотеки
Аргентинец - Эльвира Барякина - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Аргентинец - Эльвира Барякина - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Барякина Эльвира Валерьевна
Аргентинец
| Предыдущая страница | Следующая страница |
2 Страница
Уже было глубоко за полночь, а Любочка и Клим всё сидели в библиотеке и болтали – как в детстве.
– Помнишь, как нас укладывали спать, – говорил Клим, – а мы подкрадывались к дверям гостиной и слушали, как взрослые играют на рояле?
– А помнишь, как нас возили на танцкласс? – вторила Любочка. – У тебя были нитяные перчатки, ты всегда был лучше всех, а мне учитель говорил: «Мамзель, вы мокрая как рыба, идите переоденьтесь». Так стыдно было!
Столько всего было пережито вместе! И так хорошо было встретиться – будто и не было десяти лет разлуки.
– Всё-таки напрасно ты уехал, – вздохнула Любочка. – Мы же тебя так любили, особенно твой отец…
Клим нахмурился. Папенька считал себя вправе ударить его – и словом, и кулаком.
– Он смотрел на меня как на вещь… как на собственность!
– Вот уж неправда! – запальчиво сказала Любочка. – Он тебе целое состояние оставил. Как думаешь, почему?
– Из чувства мести. Заставил меня ехать через Тихий океан, через всю Сибирь… В поезде меня раз пять пытались ограбить.
– Но ведь не ограбили?
– Я хороший боксёр. Ладно, Бог с ним, с папенькой, – сказал Клим, поднимаясь. – Помнишь, ты заказывала иглы для граммофона? Я их привёз. Твоя горничная уже разобрала мои вещи?
Любочка нахмурилась.
– Какая горничная?
– Ну, та, что заперла меня в библиотеке.
– Это моя подруга, графиня Одинцова. Мой муж дежурит сегодня в больнице, и я попросила Нину остаться ночевать. Одной-то страшно: дом большой, а из прислуги тут никого, кроме кухарки.
Клим не знал, что и сказать.
– А почему твоя графиня была в форме горничной?
– Ничего ты не понимаешь! Это траурное платье. Нинин муж погиб в начале войны, и она всё время ходит в чёрном.
Вот ведь угораздило вляпаться! Кажется, он говорил с графиней на «ты» и грозился её уволить.
– Я сейчас её приведу, и вы помиритесь, – сказала Любочка и отправилась за своей подругой.
Но оказалось, что Нина уже ушла домой. Одна, посреди ночи.
3
Когда-то Любочке льстило, что она вышла замуж за блестящего хирурга, получившего образование в Англии. Но два года брака не принесли ей ничего, кроме разочарования.
Варфоломей Иванович Саблин был стройным, воспитанным и даже приятным, но у него было полностью атрофировано чувство восторга перед женщиной – как у дальтоников атрофировано чувство цвета. Саблин не умел говорить комплименты, никогда не обнимал Любочку и признался ей в чувствах всего один раз – когда позвал замуж. Его страсть выражалась в том, что он спрашивал, как дела, и давал деньги на хозяйство.
Любочка долго не признавалась себе в том, что ей скучно с Саблиным и она уже слышать не может его разговоры о войне и медицине. Чтобы развлечься, она собирала у себя общество и устраивала чужие судьбы. По четвергам мебель в её гостиной сдвигали в сторону, освобождая место под танцы. Пробки шампанского взлетали к потолку. «Господа, выпьем за прекрасную Любовь Антоновну!» – кричали раскрасневшиеся гости. Приятное тепло, временное облегчение – будто от горчичников, которые ставят как местнораздражающее и отвлекающее средство.
Клим приехал и всё разломал. Любочка никогда не признавалась ему, что ещё в детстве была влюблена в него до беспамятства. Видит Бог, она надеялась на то, что он стал другим, недостойным её чувств, но стоило ему заговорить с ней, а уж тем более – побриться и надеть приличный костюм, – как Любочка поняла, что ничего не изменилось.
Она тихо обмирала, глядя на его загорелое лицо со смеющимися карими глазами; на то, как он читает книжку на испанском; как пьет аргентинский чай «мате» – не из стакана, а из тыквенного кубка, оправленного в серебро, через серебряную трубочку под названием «бомбижья».
Клим жил так, будто нет никакой войны: он слышать не хотел о карточках и велел кухарке покупать самую лучшую провизию, пусть по безумным ценам. Он не интересовался ни новостями с фронта, ни делами бессильного Временного правительства, руководившего страной после отречения царя. Это выглядело возмутительно и здо́рово – будто внешние обстоятельства не имели над Климом власти.
Любочка осторожно выспрашивала его, что он намерен делать – теперь, когда стал богатым человеком. Клим отшучивался:
– Стану царем Кощеем, буду чахнуть над златом и похищать девиц.
Многие Любочкины подруги были бы на седьмом небе от счастья, если бы их похитили и увезли в чудесную страну, о которой рассказывал Клим. По его словам, в Аргентине водились морские львы, мясо было дешевле хлеба, а на улицах городов росли пальмы и кипарисы.
А Любочке не суждено было увидеть эти чудеса: Климу даже не приходило в голову рассматривать её как женщину.
Она то и дело подмечала неприятную разницу: вот ловкий, остроумный, элегантный кузен, а вот её стеснительный муж, глядящий на всех исподлобья, старающийся двигаться как можно меньше, чтобы лишний раз не показывать своей хромоты. Во время Русско-японской войны Саблин был ранен в колено и с тех пор сильно припадал на правую ногу. Именно поэтому он не попал на германский фронт.
Любочка по-родственному всюду сопровождала Клима и старательно оберегала его от встреч с «ненужными людьми». Она ревновала его даже к друзьям детства, которых он хотел навестить. Впрочем, навещать было некого: всех ровесников Клима призвали в армию.
– Стучишься в дверь и гадаешь: убит? ранен? в плену? – вздыхал он. – В голове не укладывается: половина нашего класса уже в могиле.
Но Любочке не хотелось думать о грязи и смерти. Клим дал ей то, что она ценила больше всего на свете, – романтику, красоту и сильные чувства, – и ничто не должно было портить ей праздник. Она водила кузена по театрам и ресторанам, а он учил её танцевать аргентинское танго и показывал ей свои личные «места боевой славы». Ему нравилось приезжать на острова, где он рыбачил в детстве, или забираться в развалины древнего кремля, где у нижегородских мальчишек проходили сражения, охоты и состязания.
Любочка была готова отдать всё что угодно, лишь бы кузен не покидал её, и иногда ей казалось, что это вполне возможно. Клим строил из себя циника, которого интересуют только деньги, но Любочка ясно видела, что он вернулся в Россию не за наследством. Он поехал на другой конец света, потому что ему нужно было примириться со своим прошлым и с самим собой, и она старательно подводила его к мысли, что для этого надо остаться в Нижнем Новгороде и занять в нём подобающее место.
4
Пролётка несла Любочку и Клима по набережной. Каждый раз он с замиранием сердца глядел на зелёные, искромсанные оврагами кручи, на лодки рыбаков, дровяные баржи и юркие пароходы-фильянчики с чёрными самоварными трубами. Справа, через реку, пестрели склады и пристани Нижегородской ярмарки, слева – разноцветные купола церквей и нарядные здания купеческих контор. Дворцы, часовни, трактиры, страшная Миллионка, где в каждом доме притон, каждый день праздник – то драка, то пожар.
Пролётка вылетела на крутой откос и остановилась перед расписным теремом «Восточного базара», лучшего ресторана в городе. Ступени крыльца покрывал красный ковёр, а у входа стояли охранники в черкесках с газырями.
Клим и Любочка прошли вслед за метрдотелем через сумрачный ресторан на увитую плющом веранду. Внизу, под горой, расстилалась Ока, розовая в лучах заката. За ширмой из тропических растений играл оркестр, и певица в платье, расшитом розами, пела о любви.
– Видишь, у нас тут совсем неплохо, – сказала Любочка, садясь за столик под туго накрахмаленной скатертью.
В ожидании заказа Клим рассказывал ей о районе Сан-Тельмо, где он жил. Некогда это была престижная часть Буэнос-Айреса, но из-за эпидемии жёлтой лихорадки все богачи сбежали оттуда и сдали свои дома эмигрантам.
– Там тоже очень красиво, – мечтательно произнёс Клим. – Высокие окна с жалюзи, что ни дверь – то произведение искусства. Но народ, конечно, не шикует.
– Теперь тебе придётся съехать оттуда, – сказала Любочка.
– О, нет! В моём доме на первом этаже – ресторан, на втором – итальянское семейство с шестью дочками на выданье, а моя квартира находится ещё выше. У меня там прекрасный балкон в завитушках, а над ним – лепной герб, в котором гнездятся перелётные птицы. Неужели такую прелесть можно на что-то променять?
– Можно, – с уверенностью отозвалась Любочка.
Старший официант и его подручные принесли тонко нарезанный балык, золотистых куропаток, фуа-гра с черносливом в крохотных фарфоровых чашках и шампанское в ведёрке со льдом. Здесь, в «Восточном базаре», будто и не слыхали об очередях за провизией и запрете на алкоголь, введённом с начала войны.
– На что ты можешь рассчитывать в своей Аргентине? – спросила Любочка, отпивая глоток шампанского. – Как бы ты ни старался, там у тебя всё равно не будет имени. И у твоих детей тоже. Здесь ты дворянин, отпрыск знатного рода, а там на тебя всегда будут смотреть как на чужака. Нельзя прийти из ниоткуда и стать кем-то значимым.
Клим улыбнулся и показал глазами на посетителей за соседними столиками: юных дев, затянутых в шелка, и господ во фраках и кителях.
Любочка смутилась. Она не раз говорила Климу, что с начала войны мир перевернулся с ног на голову и теперь всем заправляют безымянные выскочки – подрядчики и «вагонники», перегонявшие продовольствие из губернии в губернию. Увы, она настолько привыкла к тому, что её окружает, что не замечала тревожных знаков и часто выдавала желаемое за действительное. Между тем на Нижегородской ярмарке, некогда принимавшей до двух миллионов посетителей, половина лавок стояли заколоченными – нечем было торговать, некому было продавать. Цены росли, фабрики закрывались, а на фронте гибли тысячи солдат – каждый божий день.
Разумеется, при деньгах можно было выстроить себе пятачок ухоженной действительности, но как в нём жить, если на соседней улице бабы с голодухи громят продовольственные лавки? Когда Клим думал об этом, ему хотелось как можно скорее уехать. Но он не смел заговаривать об этом с Любочкой и её гостями. Случись что – он мог укрыться в безопасном месте, а им было некуда бежать.
Внезапно лицо Любочки изменилось, словно она заметила нечто странное за спиной у Клима. Он обернулся и увидел графиню Одинцову, стоящую у перил.
На этот раз она была не в трауре. Закатное солнце отражалось в синем стеклярусе на её платье; тёмные волосы волнами расходились от пробора до пышного узла на затылке. Она медленно обмахивалась большим чёрным веером, и завитки страусовых перьев колыхались, как морская трава.
«Принял за горничную… – пронеслось в голове у Клима. – Болван, болван!»
Извиниться за свою нелепую ошибку? Звать Нину к столу, говорить комплименты и заказывать всё, что она пожелает?
Оркестр заиграл танго:
Он следит за сеньорой ночами,
За чужими плечами,
За стаканом печали.
Он как жгут перекручен,
Как провод искрит,
Он затоптан её каблуками…
Клим поднялся.
– Я сейчас… – сказал он, не глядя на Любочку, и направился через веранду к графине.
Каким ветром занесло её сюда, к «вагонникам» и их подругам? Она кого-то ждёт? Или пришла с кем-то?
Нина обернулась, и чёрный веер, сложившись, выпал из её руки и повис на запястье на тонкой бархатной ленте.
– Добрый вечер! – произнёс Клим и склонил голову.
Его пульс учащённо бился, отсчитывая секунды. Казнит? Залепит пощёчину? Поднимет на смех, припомнив угрозы её уволить?
– Добрый вечер! – отозвалась графиня.
Её серо-зелёные глаза смотрели спокойно и непроницаемо. Если бы она разгневалась или надменно скривила губы, Клим знал бы, что сказать, – придумал бы какую-нибудь шутку, – но Нина разглядывала его, будто видела впервые. Может, она не узнала в нём грубияна-«грабителя»?
– Вы танцуете? – произнёс Клим волшебные слова.
К его радостному изумлению, она молча протянула руку, и они вышли на танцевальную площадку.
– Это аргентинское танго, – тихо проговорил Клим. – Встать надо ближе.
– Так? – Нина быстро взглянула ему в глаза, придвинулась, и её лёгкий выдох пришёлся Климу на шею.
– Да, так.
– И что надо делать?
– Следовать за мной.
Клим ощущал твёрдость колец на её тонкой руке, прикосновение бедра – через шёлк юбок; нервное напряжение спины, движение лопаток и ещё кое-что: интимный шов на сорочке под платьем, которого он касался бессовестными, немеющими пальцами.
Певица пела о невозможном счастье, а Клим смотрел на склонившуюся к его плечу женщину, и у него замирало сердце от вдохновения и предчувствия чего-то огромного и неизбежного.
Ищет взглядом
Знаки судьбы —
Намёк на спасенье
От наваждения.
Не выносит душа ледяной пустоты,
Не оспорить закон притяжения.
Танго смолкло. Клим отступил на шаг и поклонился. Ну, что теперь?.. Можно пригласить её за свой столик?
– ¡Gracias, señora! – произнёс он, но Нина не ответила.
В двух шагах от них стоял высокий, крепкий, наголо обритый господин лет сорока пяти.
– Нина Васильевна, – позвал он ласково, – мне надо с вами поговорить.
– Да, конечно. – Она повернулась к Климу: – Прошу прощения.
Они ушли, и Клим вернулся за столик к Любочке.
– Ты знаешь того господина, который…
– Его все знают, – отозвалась она. – Это Матвей Львович Фомин, председатель Продовольственного комитета.
На тарелке перед ней лежала ощипанная виноградная кисть и ягоды – сорванные, но не съеденные. Она взяла одну из них и сдавила отманикюренными пальцами. Выскочив из кожуры, ягода улетела под соседний столик.
Любочка поманила проходившего мимо официанта.
– Счёт, пожалуйста!
Клим оглядел веранду в надежде увидеть Нину, но её нигде не было.
– Мы едем домой, – произнесла Любочка тоном, не допускающим возражений. – У меня голова болит.
5
Всю дорогу она распекала Клима:
– Ты что, не догадался, что Нина пыталась тебя окрутить? Она три года не снимала траур и вдруг явилась в ресторан, разряженная в пух и прах. Я вчера ей сказала, что мы пойдём в «Восточный базар», – и вот, пожалуйста!
– Что ты на неё взъелась? – удивился Клим. – Я сам её пригласил, мне надо было загладить вину. Графиня, кажется, не в обиде…
В его голове всё ещё звучало танго, а в мышечной памяти, от кончиков пальцев до сгиба локтя, застыло томительное чувство – как он обнимал Нину.
Любочкины глаза сузились, а нижняя губа задрожала, как бывало в детстве, когда она собиралась заплакать.
– Не обольщайся особо, – произнесла она, глядя в сторону. – Нина тебе денег должна. Много.
Свернув на Ильинскую улицу, пролётка остановилась у особняка с мраморными медведями. Клим спрыгнул в нагревшуюся за день пыль.
– Что это вы так рано вернулись? – спросила кухарка Мариша, открывая дверь.
Клим прошёл мимо неё в отцовский кабинет. За всё это время он так и не удосужился разобрать папки с ценными бумагами – бухгалтерия и всё, связанное с финансами, наводило на него смертную тоску.
Он покрутил колёсики старинного американского сейфа и достал папку в чёрном коленкоровом переплёте. Вексель, подписанный графом Одинцовым, Владимиром Алексеевичем, нашёлся сразу: пять лет назад муж Нины занял у старшего Рогова двадцать тысяч рублей под семь процентов годовых, а в обеспечение оставил небольшой льнопрядильный завод в деревне Осинки. Всё было оформлено честь по чести: вот подпись нотариуса, вот печать, вот марки гербового сбора. Срок платежа приходился на 1 октября 1917 года.
Значит, это была правда: Нина охотилась не за Климом, а за его богатством. А ведь он уже успел нафантазировать бог весть что.
Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры