Разделы библиотеки
Брак по расчету - Евгения Марлитт - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Брак по расчету - Евгения Марлитт - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Марлитт Евгения
Брак по расчету
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Глава 7
Пробило половину одиннадцатого, когда Лиана снова вышла в цветник, расположенный перед окнами ее комнат. Вдали виднелась проволочная ограда. «Козел отпущения», как назвал сегодня Рюдигер бледного молчаливого мальчика, вероятно, уже давно спал, но не он был главной причиной снедавшего молодую женщину непреодолимого желания отправиться к таинственному убежищу. Обернувшись, она внимательно осмотрела старинный замок, который в своем строгом великолепии, с массивными сводами, с резными листочками клевера, украшавшими сводчатые окна, и с фигурой покровителя рода на выступе фасада, величественно возвышался наподобие аббатства, облитый серебристым светом луны. Все окна были темны, только из нижнего зала пробивался свет лампы в темноту колоннад… Ей показалось, что, прислонившись к одной из колонн, неподвижно стоял какой-то человек и пристально смотрел в полуотворенную дверь – воображение! Ни одним движением не выдал он своего присутствия. То, вероятно, была тень, падающая от колонны.
Молодая женщина с сильно бьющимся сердцем шла по узкой песчаной тропинке, головы ее касались нижние ветви орешника и можжевельника. Но вот затворилась за ней калитка в ограде, и характер растительности изменился: на мягкой зеленой мураве поднимался могучий индийский банан, широкие листья которого бросали на траву гигантскую тень. Потом тропинка нырнула в густой кустарник. Кругом искрились мириады светлячков. Наверху, в ветвях, раздавался шорох. Оторванная ветка упала на плечо молодой женщины. Справа и слева к ней протягивали свои маленькие лапки обезьяны, эти существа с лукавыми мордочками с любопытством заглядывали ей в лицо. Она невольно провела рукой по лбу, как бы желая освободиться от тяжелого сна. А что, если из темной зелени высунется голова пестрой змеи с открытой пастью или выступит неуклюжий исполин слон, чтобы растоптать ее своими мощными ногами? Она, насторожившись, остановилась, но из куста выпорхнула только испуганная цесарка, а через несколько шагов расступились кусты и деревья, и ей открылась неподвижная, как зеркало, поверхность пруда. Золотые купола индийского храма величественно поднимались к небу, его мраморные ступени как будто вели к священным водам Ганга, а не к пруду посреди немецкой долины.
Тяжело дыша от невольного страха, который вызывает в нас одиночество в неизвестной местности и вопреки которому неудержимо влечет нас вперед, Лиана медленно обошла пруд, не подозревая, что белая одежда ее, стройная фигура и роскошные золотые волосы, отражаясь в поверхности пруда, придали какое-то особенное очарование этому своеобразному пейзажу. Она не подозревала также, что, когда затворилась за ней калитка, виденная ею тень отделилась от колонны и неслышно последовала за ней, как будто золотистые косы, сбегавшие вдоль ее спины и блестевшие в лунном свете каким-то фосфорическим блеском, обладали магнетизмом, с непреодолимой силой увлекавшим за собой эту тень.
Показались белые стены низенького домика. Вокруг него вилась песчаная дорожка, и весь он утопал в кустах роз чудных сортов. Тут цвели и благоухали карликовые и штамбовые розы, а с обеих сторон на дорожку склоняли ветки чайные розы под тяжестью бледных цветов, точно убаюканных кротким светом луны. С виду этот домик был таким легким, что, казалось, его снесет первый сильный порыв ветра вместе с тростниковой крышей и бамбуковыми столбиками веранды. Окна были большими, их защищали точеные деревянные решетки.
С опаской ступила молодая женщина на низенькую ступеньку веранды, пол которой был устлан циновками из пальмовой коры, они были такими гладкими, блестящими и свежими, как будто предназначались для охлаждения ног утомленного зноем индийца. Сквозь решетку окна пробивался свет лампы, подвешенной к потолку. Штора из пестрой плетенки опускалась до того места, где был сердцеобразный вырез в деревянной решетке. Через это-то отверстие Лиана могла увидеть большую часть комнаты.
У противоположной стены стояла кровать из тростника. На белых как снег простынях лежало необыкновенно нежное существо, лицом уткнувшееся в подушки, и потому трудно было понять, женщина это или ребенок. Мягкие складки белого кисейного одеяния почти полностью прикрывали ноги, чрезвычайно маленькие и мертвенно-бледные. Обнаженная до самого плеча, худая и тонкая, как у тринадцатилетнего ребенка, рука тяжело свесилась с кровати, широкие блестящие золотые браслеты охватывали запястье и руку повыше локтя и производили неприятное впечатление: казалось, они раздражают эту нежную кожу… Высокая, крепкого сложения женщина, стоявшая у кровати с серебряной ложкой в руке и упрашивавшая лежащую, стараясь придать своему грубому голосу мягкие интонации, была знакома Лиане – ее представили ей после брачного обряда как госпожу Лен, ключницу замка.
Ложка, которую женщина старалась держать подальше от своего чистого и нарядного фартука, конечно, была наполнена лекарством и приводила в ужас больную. Как ни уговаривала ее женщина, как ни гладила ласково по голове свободной рукой, больная не уступала.
– Не могу ничего сделать, Габриель, – сказала наконец Лен, повернувшись к той части комнаты, которую Лиана не могла видеть. – Ты должен поддержать ей голову… Ей во что бы то ни стало нужно уснуть, дитя мое.
Бледный мальчик, «козел отпущения» Лео, подошел ближе и осторожно попробовал просунуть руку между подушкой и лицом больной. При этом движении больная с ужасом подняла голову, и Лиана увидала худенькое, бледное, но вместе с тем прекрасное лицо. Лиану до глубины души потряс выразительный взгляд необыкновенно больших глаз, с мягким упреком и мольбою смотревших на мальчика. Мальчик отступил на шаг и опустил руки.
– Нет, нет, я ничего не сделаю тебе! – сказал он, и в его нежном голосе было столько горя и сострадания! – Не могу, Лен, ей больно!.. Лучше я усыплю ее песнями.
– В таком случае ты будешь петь до утра, – возразила Лен. – Когда ей так нехорошо, как сегодня, песнями ее не усыпишь, и ты это сам знаешь.
Она пожала плечами, но, видно, не имела духу принудить Габриеля помочь ей. Какое мягкое сердце билось в груди у этой, по-видимому, грубоватой женщины с резкими чертами лица, которая выглядела угрюмой и неприступной во время представления ее новой госпоже!
Лиана отворила дверь, находившуюся между двух окон, и вошла в комнату. Ключница испуганно вскрикнула и чуть не пролила лекарство.
– Подержите больную, – сказала Лиана, – я дам ей лекарство.
Внезапное появление стройной молодой женщины в белой одежде с аристократическими манерами буквально парализовало больную – она, не шевелясь, а только пристально глядя в склонившееся над ней миловидное лицо молодой женщины, беспрекословно приняла лекарство.
– Вот и все, мой милый, – сказала Лиана и положила ложку на стол. – Боль утихнет, и она заснет.
Лиана нежно погладила темную головку Габриеля.
– Ты, верно, очень любишь ее?
– Она моя мать, – с неизъяснимой нежностью ответил мальчик.
– Это бедные люди, баронесса, очень бедные, – вмешалась ключница.
Ни в голосе, ни в лице ее не было и тени той нежности и сочувствия, которыми несколько минут назад дышало все ее существо.
– Бедные? – переспросила молодая женщина и невольно указала на блестящие браслеты на руках, на дорогие ожерелья на груди больной, которая до сих пор не отводила своего восторженного взора от Лианы.
Теперь на ее лице читались страх и беспокойство, и она судорожно сжала левой рукой какой-то предмет, висевший на одной ниточке, по-видимому, серебряный флакон.
– Ну, ну, успокойся! Баронесса ничего у тебя не отнимет! – проговорила Лен резким и повелительным тоном. – Они бедны, баронесса, – снова обратилась она к Лиане. – Эти безделушки ведь не прокормят, – она указала на украшения, – да, в сущности, они ей и не принадлежат, и старый господин гофмаршал мог бы отнять их, если бы захотел. У нее нет никого и ничего на свете, и если она и мальчик получают здесь, в замке, приют и пропитание, так это исключительно из милости.
Поясняла она с такой беспощадностью, что у Лианы болезненно сжалось сердце, особенно когда Габриель, нагнувшись над матерью, осыпал ее нежными ласками – так беззащитного ребенка пытаются заставить забыть о причиненном ему горе… Прекрасная головка мальчика задумчиво склонилась набок. Его лицо со скорбными складками возле губ несло отпечаток терпения и рабского послушания, выработавшихся вследствие постоянных притеснений. Лиана могла бы спросить: кто эта необыкновенная женщина и как она попала сюда с ребенком, осужденным расти под таким страшным гнетом? Но страх снова услышать беспощадные объяснения ключницы заставил ее удовлетвориться тем, что ей уже стало известно. Она выложила из кармана на стол шоколадные фигуры.
– Это Лео передал тебе, – сказала она. – А еще я пришла сказать тебе от него «покойной ночи».
– Он добрый, и я люблю его, – отозвался мальчик, и губы его растянулись в привычной меланхолической улыбке.
– Это замечательно, дитя мое, но ты не должен более терпеть наказание за его шалости.
Она взяла его за подбородок и, приподняв головку, с любовью заглянула в его невинные глазки.
– Неужели у тебя хватает мужества всегда молча сносить несправедливость? – спросила она серьезно.
Некрасивое лицо ключницы вспыхнуло. Она, видимо, с минуту боролась с охватившим ее чувством умиления, но только одну минуту, а затем, глядя испытующе на свою госпожу, она сказала еще более резким тоном:
– Габриелю, баронесса, это вовсе не вредит, и если к нему несправедливы в замке, то он должен благодарить и за это и целовать руку, которая его карает… Он будет монахом, пойдет в монастырь, а там надо на всякую обиду молчать, как бы ни кипело гневом сердце… Маленького барона Лео он должен любить, ведь это он выпрашивает у гофмаршала позволения оставаться ему здесь, а то Габриеля давно бы разлучили с матерью.
Глаза мальчика наполнились слезами.
– Ты должен стать монахом? Тебя принуждают к этому, Габриель? – быстро спросила Лиана.
– Говори правду, сын мой, кто принуждает тебя? – раздался сзади голос придворного священника, совершившего сегодня брачный обряд.
Он стоял на пороге отворенной двери, и темная фигура его резко выделялась на фоне облитых лунным светом розовых кустов. При виде его Лиана невольно вспомнила о тени, виденной ею у колонны: значит, это он следил за ней.
Лен присела, а священник с изящным поклоном, улыбаясь, вошел в комнату и сказал:
– Успокойтесь, баронесса, мы здесь, в Шенверте, совсем не так жестоки, как можно подумать. Мы не позволяем себе таких возмутительных насилий, о которых повествуется легковерному свету в сказке о мальчике Мортаро, не так ли, дитя мое?
Он ласково положил свою тонкую белую руку на плечо Габриеля. Если бы не длинная монашеская одежда и не тонзура, белым пятном выделявшаяся на темной кудрявой голове его, никто не принял бы этого человека за духовное лицо. Ни тени той величавой медлительности в движениях, в которой нередко есть нечто заученное, театральное, ни малейшего умиления в тоне! Да и сегодня за столом, во время жаркого политического спора, его металлический голос звучал вызовом, подобно боевому кличу.
При его появлении больная снова уткнулась лицом в подушки и притихла, будто уснула. Она походила на испуганную, дрожащую птичку, старающуюся укрыться от рук ловца.
– Что с ней опять сегодня? – спросил священник. – Она очень беспокойна – я даже в ризнице слышал ее стоны.
– Ваше преподобие, герцогиня опять проезжала сегодня мимо дома, а после этого, как вам известно, ей всегда бывает хуже, – ответила ключница почтительно, но с плохо скрытой досадой.
На губах священника мелькнула насмешливая улыбка.
– Но она должна свыкнуться с этим. – Он пожал плечами. – Герцогиня, конечно же, не откажется от своих прогулок по «Кашмирской долине» ради этой несчастной, да и у кого достало бы мужества требовать от нее подобной жертвы?
Он подошел ближе к кровати, больная содрогнулась.
– При всей вашей строгости вы, верно, слишком снисходительны к больной, добрейшая г-жа Лен, – сказал он. – К чему эти тяжелые браслеты на разбитых параличом членах? К чему эти ожерелья на груди?
– Она умерла бы, ваше преподобие, если бы я лишила ее этих вещей, – сказала Лен сквозь зубы, с какой-то особой торопливостью, и ее маленькие, глубоко посаженные глаза сверкнули.
– Вы не правы: она так слаба, так изнурена, что едва дышит. Эта тяжесть при ее беспомощности вредит ей больше, нежели вы думаете… Подойдите сюда, давайте попробуем!
Теперь больная повернулась к ним лицом и широко открыла глаза, они были полны ужаса. Прижав к груди левую руку, она испустила тот же жалобный стон, какой Лиана слышала днем в своей комнате. Лен стала между кроватью и священником и положила свою широкую костлявую руку на маленькую, судорожно сжатую руку больной.
– Ваше преподобие, смею просить вас оставить все как есть! – обратилась она к священнику резко и решительно. – Это ведь и меня касается!.. Если вы растревожите ее, кому придется не спать ночей? Все мне, несчастной… Я могла бы избежать этого, конечно, могла бы жить спокойно, как прочие люди в замке, которые ни за какие блага не придут сюда… И я делаю это вовсе не из любви или сострадания – я не из числа мягкосердечных и не хочу казаться лучше, чем я есть на самом деле… Да и какое мне до нее дело! – продолжала она спокойнее, но с досадой. – Если я здесь прислуживаю, так только из благодарности и преданности моим господам, которые меня кормят.
– Ах, вот почему вы хлопочете! – произнес священник, с улыбкой покачав головой. – Но кто же сомневается в вашей верности и в вашем бескорыстии? Пусть останутся у больной ее игрушки, я не хочу добавлять вам хлопот.
Во время этого разговора Лиана незаметно вышла. Эти люди произвели на нее такое тяжелое впечатление, что она почувствовала потребность снова видеть чистое звездное небо над головой, снова дышать свежим ночным воздухом, слышать шум своих шагов по песчаной тропинке, чтобы убедиться, что она не находится во власти фантастического сна. Все виденное ею казалось картиной, полной анахронизмов. Странное худенькое существо лежало на кровати, окутанное облаком белой кисеи, в тяжелых золотых украшениях, подобно индийской принцессе, и с этой суровой женщиной с ее простонародным немецким говором, туго накрахмаленным фартуком, роговым гребнем в седой косе представляло почти невероятную противоположность!
Воздух был насыщен опьяняющим ароматом множества роз. Легкий ветерок играл в их листве и, пробираясь сквозь освещенную луной чащу, разносил по саду тихие звуки эоловых арф. Молодая женщина невольно приложила похолодевшие руки к вискам, где сильно пульсировала кровь, и сошла с веранды.
– «Кашмирская долина» – рай, который не умели понять первые люди и закрыли доступ к нему для всех нас, – сказал последовавший за ней священник и пошел рядом. – Большинство ищет его и, согласно проклятию, минует, не замечая. Аскет добровольно и сурово отказывается от него на всю жизнь, насмехаясь над всеми его радостями, пока не грянет гром, и повязка не спадет с его глаз, и он не поймет, что был глуп. Только тогда он познает, что не наследовал проклятия, а сам своей дерзостью призвал его на свою голову.
Его голос был глух, как будто знойная июльская ночь душила его.
Лиана остановилась и взглянула на неправильные, но выразительные черты лица священника. Она хотела ответить, как вдруг кровь бросилась ей в лицо и залила даже белые нежные виски ее, а большие умные глаза стали холодны как сталь, как бы противясь огненному взгляду этого человека. Чувствуя на себе его пламенный взор, она не решилась поддержать такой волнующий душу разговор. Преодолев свое смущение, она очень холодно ответила:
– После таких стонов, какие я сейчас слышала, я не могу думать о рае… Кто эта несчастная женщина?
Лицо священника разом побелело. Он с видимым раздражением посмотрел искоса на молодую женщину, сделавшуюся так неожиданно неприступной после одного только гордого поворота своей хорошенькой головки. Это была графиня Трахенберг, вполне достойная своих славных предков.
– А как воспримет ваша гордость то, что Шенверт служит приютом потерянной женщине? – сказал он резковато и с иронией. – Нет ничего непреклоннее гордой своей добродетелью женщины, она счастлива! Но горе тем, которых увлекает пылкое сердце!.. Я видел этот целомудренно-холодный, осуждающий женский взгляд, он пронзает как нож!
Что за речи в устах священника! Он повернулся и указал на дом с тростниковой крышей, который почти скрывали уже розовые кусты.
– Разве можно поверить, что это разбитое параличом существо, рук и ног которого уже коснулась смерть, танцевало когда-то на улицах Бенареса? Она была баядеркой, эта бедная индийская девушка, и один из Майнау увез ее за море… Ради нее создали эту так называемую «Кашмирскую долину» под немецким небом. Тратились тысячи, чтобы только вызвать на ее устах улыбку и заставить ее забыть небо отчизны.
– А теперь ее из милости кормят в Шенверте и отдали под опеку суровой женщины, – проговорила глубоко взволнованная Лиана. – А ребенка ее всячески притесняют…
– Ввиду только вашего интереса осмелюсь просить вас не высказываться так резко в присутствии гофмаршала, – прервал ее священник. – То был его брат, который своими любовными похождениями вызвал негодование света. Он давно уже умер, но и теперь, когда заходит речь об этом, старик выходит из себя. Он ревностный католик.
– Но его строгая вера не дает ему права угнетать бедного невинного мальчика, чему я сама была свидетельницей, – заметила неумолимая Лиана.
В это время они вошли в заросли. Молодая женщина не могла видеть лица своего спутника, но слышала его смущенное покашливание, и после минутного молчания он ответил отрывисто:
– Я уже сказал вам, что это потерянная женщина: она была неверна, как и все индианки. Мальчик имеет столько же прав на Шенвертский замок, как и всякий нищий, стучащийся у его ворот.
Лиана замолчала. Она ускорила шаг, ей было невыносимо душно в густых зарослях. Из-за разгоряченного воображения ей представилось, будто от шедшего за ней человека дохнуло пламенем. Вдруг ей показалось, что одна из ее кос зацепилась за куст. Протянув руку, чтобы освободить ее, она коснулась чьей-то быстро убранной руки. Лиана чуть не вскрикнула. Если бы ей попалось под руку скользкое тело пестрой змеи, она не больше испугалась бы, чем этого прикосновения.
Выйдя из зарослей, она невольно бросила робкий взгляд на освещенное лицо священника: оно было так же спокойно, как изваянное из камня. Дальше они шли молча, когда же калитка в ограде затворилась за ними, священник остановился. Казалось, он подыскивал нужные слова…
– Этот Шенверт – раскаленная почва для нежных женских ног, из Индии ли они происходят или из немецкого графского дома, – начал он глухим голосом. – Баронесса, теперь во всем мире волнение, и боевой клич его: «Долой ультрамонтанов, долой иезуитов!» Вам будут говорить, что я самый ярый из них, что я фанатик, вам будут говорить, что я сумел вполне подчинить своей власти высокопоставленных особ, что и составляет главную цель иезуитского ордена на всем земном шаре. Думайте об этом, как вам угодно… Но если в тяжелые для вас минуты – а без этого не обойдется – вам понадобится рука помощи, позовите меня, и я тотчас же явлюсь.
Он поклонился и быстрым шагом направился к северному флигелю. Лиана поспешила к себе. Трепещущими руками заперла она изнутри стеклянную дверь и недоверчиво осмотрела все шторы – плотно ли они сдвинуты, боясь, чтобы не проник сюда чей-нибудь непрошеный взгляд…
Никогда еще при мысли о том, что ожидает ее в будущем, не было у нее так тяжело на душе, как в эту минуту, – никогда, даже и в те ужасные дни, когда по Рюдисдорфскому замку разносился стук молотка аукциониста, а ее мать, ломая руки, бегала по пустым залам и в отчаянии бросалась на пол, обвиняя Провидение, допускавшее умирать с голоду последним Трахенбергам… Тогда умная и энергичная Ульрика взялась вести хозяйство и сумела сделать довольно сносной их жизнь, и спасителем их и брата стал труд. Труд – более достойная поддержка, нежели «рука помощи» этого католического священника! Нет, тысячу раз лучше пропасть в «тяжелые минуты», нежели обратиться к нему за помощью!
Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры