Разделы библиотеки
Брусника созревает к осени - Владимир Арсентьевич Ситников - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Брусника созревает к осени - Владимир Арсентьевич Ситников - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Ситников Владимир Арсентьевич
Брусника созревает к осени
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Люция без Рево
Славка не задумывался, кем он станет, когда вырастет. Ведь до взрослых лет ещё так далеко. А вот его одноклассник и сосед из «казармы» Витя Логинов уже давно точно определил себе будущее. Скрипач. Закинув за спину, словно ружьё, свою скрипку в футляре, он пилил на велосипеде два раза в неделю в Медуницкую музыкальную школу. И конечно, всё у него было ясно. Правда, изводил он своей игрой соседей по «казарме». Видно, самому Вите нравились занудливые звуки, а остальные воспринимали это как наказание. Терпели в надежде, что когда-то это кончится, завершится учёба в музыкалке, и уедет Витя куда-нибудь совершенствовать свой смычок.
Витя был мальчик воспитанный. Всем говорил: «здравствуйте», «извините» и даже «пожалуйста». Это мамочка Клара Викторовна с пелёнок учила вежливости. Клара Викторовна тряслась над сыночком. На работе сослуживцам говорила только о нём. Сочинения домашние писала для него, рылась в книгах, когда давали Вите задание подготовить сообщение по истории или географии. Кажется, готова была за Витю прыгать и бегать на физкультуре. Лишь бы Вите было хорошо. Конечно, только артистом, музыкантом должен был стать Витя Логинов.
Кирка определённой цели не имел, но практично заявил:
– До армии покантуюсь, а там видно будет. Может, в военное училище пойду, маршалом стану, а может запевалой, у меня глотка во, – и орал: «Мама, я доктора люблю».
– Вот это здорово,– восхищался Славка.
Верочка – Фарфоровая куколка тоже была учтивая и вежливая. Она рассыпала на пианино гаммы, которые нравились не всем, но это длилось не так долго, потому что она поняла, что из неё Рихтера не получится и стала наигрывать лёгкие песенки, которые вполне можно было воспринимать, как музыку.
– Скрипка – такой инструмент, которому, как любви, все возрасты покорны, – трогательно признавался учитель музыки
Константин Егорович. – Людей развеселит, а музыканта всегда прокормит.
Вот таким заядлым скрипачом мечтал стать Витя Логинов. Он знал своё будущее, а Славка – нет, потому что у него не было таланта. Причём никакого. Он даже петь не умел и стеснялся своего голоса.
Нравилось ему летом и даже зимой ходить в лес. Летом за грибами-ягодами, а зимой на лыжах просто для своего удовольствия. Он воображал себя путешественником Амундсеном, на худой конец, Нансеном, а пожалуй, лучше Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым, который написал книгу про Дерсу Узала. Для того, чтобы стать путешественником – открывателем новых земель, надо быть выносливым, упорным и неутомимым. Вот Славка и торил лыжню, утопая в рыхлом снегу. Жаль, конечно, что все острова, моря и заливы на всех морях уже найдены и названы. Наверное, надо самому придумать, что открыть. Ездили же чехи Ганзелка и Зигмунд по всему свету на автомобиле, а Тур Хейердал в поисках древних цивилизаций плавал на папирусных судах. Но Славке пока в голову ничего не приходило, куда поехать и что открыть.
В детстве Славка просто без всякой цели гонял с гор на коротеньких лыжах. В овраге, который назывался пренебрежительно Засора, он по примеру ребят постарше прыгал на нырке, сделанном из снега. Это такой маленький бугорок-трамплинчик. На нырке редко кто мог устоять. Вот и Славку так бросало, что, упав, не знал, где руки, где ноги, где голова. Но он вновь и вновь лез в гору, чтоб опять оказаться в сугробе. Из Засоры возвращался Славка весь в ледяной коросте, которая покрывала и шапку, и затрапезное пальтишко с короткими рукавами, и штаны, и валенки. Сил не было сбить этот панцирь, пока не выходила Ольга Семёновна с веником-голиком. Но и веник толком не помогал. Мать сдирала со Славки пальтишко и долго хлопала его.
– Чучело-чемучело, ты нарочно что ли в снегу валялся? – ужасалась она, развешивая одежду возле печки. Славка, хлюпая носом, уписывал жареную на сале картошку и хвалился, что сегодня он два раза устоял, когда прыгал с трамплина.
Настал такой день, когда пришёл домой Славка сухой, даже не завозившись в снегу. Нырок был покорён. И теперь на него с почтением смотрели не только самая мелкая малышня, но и ребята постарше, у которых не хватало решимости прыгнуть с трамплина.
В это время появился у Славки кумир – девятиклассник Олег Трушков, который пробегал пятикилометровую дистанцию за девятнадцать минут и поставил юношеский рекорд Медуницкого района. Олег был красивый, ловкий, смелый, ходил в спортивном костюме на «молниях». Мог с шиком проехаться по перилам лестницы со второго этажа. Когда в коридоре прыгали парни, оставляя ботинком след на стене, то Трушков свою отметину от подошвы оставил выше всех.
В это время и появилась у Славки мечта стать спортсменом, как Олег Трушков, завести настоящие беговые лыжи с жёсткими крепленьями «Ротофелло». Долго копил Славка деньги, экономил мелочь, что давала мать на буфет.
И вот когда Олег Трушков, закончив школу, уехал в спортивный институт имени Лесгафта, Славке удалось купить лыжи. Он почувствовал себя счастливейшим человеком. Даже в коротенькие декабрьские дни находил время выскочить на лыжню и пробежать трёхкилометровку, в воскресенье же с утра отправлялся сначала на «пятёрку », а потом на «десятку». Нравилось, как лыжи режут снежный коленкор, какая оглушительная тишина наступает, когда он останавливается, какое чистое небо и как золотит солнце еловые шишки, висящие кистями на ветках. Не добрались пока до них белки.
Ему было приятно идти энергичным попеременным накатом, упруго отталкиваясь палками, легко опережая двигающихся прогулочным шагом, молодящихся дам и их мужей, девиц с кавалерами, выбравших лыжню для закрепления знакомства. Славка ими пренебрегал. Ему не терпелось вырваться на снежный простор. Сначала скучное мелколесье – ивняк, ольшаник, другая дребедень, потом березняк. Но вот лыжня вбегает в сосновый реликтовый бор. И Славка – мчится вперёд. Он испытывал в эти минуты ощущение полёта. Мелькали литые стволы сосен, расфранченные, увитые снегом ёлки. Он чувствовал уверенность, упругую силу, стремление лететь по лыжне ещё быстрее.
Однажды он засунул под куртку будильник, поскольку ручных часов у него не было, и не поверил, когда оказалось, что пятёрку пробежал за девятнадцать минут, а десятку за сорок четыре. Это время было лучше, чем у щеголеватого кумира Олега Трушкова. «Наверное, часы сбились от сотрясенья», – не поверил Славка.
Замечал: также азартно, как и он, каждое воскресенье скользит на лыжах главный агроном совхоза «Пестерёвский» Люция Феликсовна Верхоянская, женщина таинственная и какая-то необыкновенная, непохожая на остальных.
Однажды воскресным утром встретил Славка её на лыжне. Главный агроном Люция Феликсовна Верхоянская была с главным инженером совхоза «Пестеревский» Николаем Ильичом Лисочкиным, который пристроил свою маленькую дочку в специальном заплечном устройстве. Они не спеша катились по лыжне, любуясь инеем, унизавшим кусты с неоклёванными ещё кроваво-красными кистями калины и рябины, ягодами шиповника, которые рдели в пушистой куржавине.
– Дядя – крикнула девочка, увидев Славку.
– Это не дядя, это юноша, – поправила Люция Феликсовна и, уступая Славке лыжню, крикнула вдогонку: – Я давно любуюсь вами. Вы очень красиво ходите. Вас как зовут?
– Да ну, так просто хожу, – останавливаясь, стушевался Славка. – Мосунов я.
– За сколько минут вы проходите пятёрку?
– Не знаю, не засекал, – почему-то не признался Славка.
– У меня есть секундомер. Хотите, засеку время?
– Не знаю, – смутился Славка.
– Надо знать, чтобы поставить цель и выполнить её. А ну марш,– и Люция Феликсовна энергично сделала отмашку узорной рукавичкой.
Куда было деваться? Славка пошёл. Он старался, да и февральское утро выдалось на редкость тихим, светлым. Лыжня накатистая, не льдистая, как бывает после потаек, когда солнце лудит её, а мягкая, слегка припудренная лёгкой вчерашней порошей. Прекрасный, ворсистый, искристый снежок.
И ещё хорошо – не было пока гуляющих пеших пенсионеров, которые тоже норовили идти по лыжне, медуницких начальников с их неуклюжими жёнами, не реагирующими на крик: «Дорожку!» Те, наверное, наслаждались завтраками перед моционом. И влюблённые не успели выйти на лыжню.
Когда Славка вспаренный, красный, с покрытыми инеем бровями и ресницами финишировал около Верхоянской, стоявшей с секундомером, Николай Ильич зааплодировал, а их дочка из-за отцовской спины крикнула:
– Молодец!
– Восемнадцать минут тридцать секунд. Чемпионское время! Вас надо в сборную района, – обрадовано сказала Люция Феликсовна.
Славка не привык к похвалам да и люди, вдруг заметившие его, были незнакомые, хоть и известные в здешних местах. Застеснялся.
– Сейчас будем пить кофе, непререкаемо объявила Люция Феликсовна, снимая рюкзак с термосами. В одном термосе был горячий кофе, в другом чебуреки. Тоже горячие. Второй термос был как бидон – с широкой горловиной.
– Вам, как будущему чемпиону, – протягивая Славке стакан кофе и горячий чебурек, сказала она.
– Не, я завтракал, – застеснялся Славка.
– Возражения не принимаются, – отрубила рукой Верхоянская, отметая Славкин отказ. – Вы вспотели, вам надо согреться. Столько энергии потеряли. Прекрасное время!
И Славка принял угощение.
У Люции Феликсовны было худощавое энергичное лицо. Прямые ресницы придавали взгляду жёсткую остроту, даже пронзительность. Если бы ресницы были длинные и загнутые, наверное, она была бы очень привлекательной. Но ресницы эти подчёркивали решительность и порывистость её характера.
Славке нравилось, что с ним разговаривали как со взрослым. Да ещё Верхоянская нахваливала его без всякого удержу.
– Жалко, зима кончается, поздно мы познакомились, – А то бы я подсказала, чтоб вас в юношескую сборную района включили. Да и в областную можно. Могли бы на республиканские соревнования попасть.
– Ну скажете, – растерялся Славка от неожиданных похвал.
Люция Феликсовна, как со взрослым, заговорила с ним о том, что давно подбивает здешних начальников-ретроградов оборудовать освещённую лыжню, чтобы вечером можно было молодёжи всласть покататься, отдохнуть и размяться после сидячего дня.
– Как думаете, школьникам нужна такая лыжня? – спросила она.
– Конечно, – откликнулся Славка, – Я вечером уже в темноте с дистанции возвращаюсь, а тут бы катался себе.
– Тогда бы таких лыжников, как вы, было ещё больше, – подхватила она.
Славке было лестно, что Верхоянская разговаривает с ним на равных, словно от его мнения что-то зависит.
– Не хотят они признавать селян, – вздохнула Люция Феликсовна, – Как будто мы люди второго сорта. Смешки да улыбочки: «Силос-навоз. Хвосты коровам крутите».
Совхозу «Пестерёвский», который занимался луговодством на выработанных торфяниках, имел скотные дворы, силосные траншеи, конечно, трудно было похвастаться другими запахами. Но большинство механизаторов торфопредприятия – машинисты комбайнов, шофёры, экскаваторщики, ведь тоже вышли из деревни. Почему-то они-то замечают только силос-навоз.
Это Верхоянскую возмущало.
Директор совхоза Иван Иванович Сунцов седой, немало поживший и давно руководивший хозяйством к выпадам торфозаготовителей относился спокойно. Вёл дело без особого шума. Цели он ставил понятные и простые.
– Будет совхоз работать нормально, если решить проблему пяти крыш: чтоб коровники не текли, зерно, техника, фураж, удобрения были под кровом. На крышах экономить нельзя – много потеряешь без них. Скупость боком выйдет.
И в совхозе к зиме всё было прибрано, укрыто.
Ивана Ивановича кроме крыш интересовали вроде бы отвлечённые от прямых хозяйственных проблем явления. Он был согласен с великим Монтескье, который утверждал, что власть климата есть первая из властей. Все умнейшие замыслы размокают в дождях, засыхают от обильного солнца. Идеальных условий не бывает. Надо предвидеть погоду, знать закономерность в чередовании засушливых и мокрых лет, если она существует.
Иван Иванович за многие годы директорства вычертил синусоиду вятских дождей, которая красовалась в его кабинете. Когда заходила речь об этой синусоиде, он загорался и готов был толковать об этой закономерности часами.
– Какие перспективы открываются! – поднимал он вверх указательный палец, – Если знать заранее, какое будет лето, можно хозяйствовать уверенно, без промашки. В сухой год сеять засухоустойчивые культуры, а в мокрый – наоборот. И жить стало бы легче. Думы и планы крестьянские меняются в зависимости от погоды: дождя, ветра, засухи, снегопада.
Начальство считало Ивана Ивановича странным человеком, не очень удобным при внедрении всяких злободневных починов и новаций, когда – кровь из носу – надо было чётко и быстро раскочегарить новоявленное движение типа: «Девушки, за руль!», «Лучший способ уборки – раздельный», «Долой травополье!». Некоторые, вроде «Долой травополье!» – вообще Пестревского совхоза не должны были касаться, потому что травами они и призваны были заниматься с учётом своей специфики. Но и их пытались прижать.
Первый секретарь Медуницкого райкома партии Илья Филиппович Кладов исповедовал распространённый лозунг: «Нет таких преград, которые бы не одолели большевики» и, обычно, ссылки на трудности не принимал. Пробойностью и настырностью добивался своего: заасфальтировал улицы Медуницы, заставил райпотребсоюз сносно наладить торговлю и общепит, считал, что везде упорством можно достичь успеха. Требовал, «строгал» нерадивых. Податливые подчинялись, неподатливые уходили.
По внешнему виду Кладов соответствовал своему взгляду: носил усы под Чапаева, галифе и сапоги. Конечно, надо бы для цельности портрета ещё шашку на бок и коня. Но и уазик первого секретаря не хуже коня гонял по району.
В ту дождливую осень вызрел расписанный газетами почин о применении для уборки полеглых хлебов всяких приспособлений: чтоб не вязли комбайны на раскисшей почве, некоторые ухитрились оснастить их гусеницами и даже железными листами – пенами. Конечно, этот опыт надо было пробивать.
Заглянул Кладов в Пестерево.
– Эх, дожди, дожди, – вздохнул он, зайдя к Сунцову.
– Да, дожди, дожди, – повторил Иван Иванович. – У меня был всего один дождь. Начался 20 мая, а кончился 20 сентября.
– Значит, сам бог тебе велел, Иван Иванович, применить новенькое. Хлеб-то гибнет. А хлеб губить это преступление.
Иван Иванович выровнял стопку бумаг на столе, пригладил седые волосы. Он всё продумал, просчитал и пришёл к выводу, что от нынешних усовершенствований урон будет больше, чем выгода.
– Думал я об этом, Илья Филиппович, со счетами в руках, – сказал он глухо, зная, что одобрения его суждения не получат. – Зачем выгибать коромысло в обратную сторону? Навеска всех этих приспособлений приведёт к перегрузке двигателей. На будущий год технику эту придётся списать. И выйдет это дороже, чем с такими муками убранный хлеб. У нас овса двести га осталось. Мы его по застылку смахнём на корм скоту – и вся недолга.
Илья Филиппович Кладов обиделся. Он рассчитывал, что в Пестеревском совхозе почин подхватят. Тогда можно будет отрапортовать в обком партии, что убирают в Медунице хлеб, несмотря на непогодь благодаря тому, что обули комбайны гусеницами.
– Эх, всё на нервах. С таким трудом, а ты… – вздохнул Кладов.
Дёрнуло Ивана Ивановича вставить своё суждение:
– У кого нервы слабые – нельзя сельским хозяйством заниматься, – сказал он.
Кладов побагровел:
– Ретроград, – обозвал он Сунцова. – Прогрессивное не понимаешь.
Слова Сунцова о нервах были последней каплей, переполнившей чашу кладовского терпения.
Он и до этого знал, что давить на Сунцова бесполезно. Крепкий орешек. Не поддаётся. Выговоров он не боится, наград не ждёт.
Совхоз «Пестеревский» работал ровно, стабильно, однако в верхах и у Кладова мнение о нём было неважное: «Директор несовременный, по старинке всё делает». Стали подумывать о том, чтобы спровадить Ивана Ивановича на пенсию. Есть у него хобби – синусоида вятских дождей. Пусть уходит на покой и на досуге вычерчивает её да прогнозирует погоду хоть на сто лет вперёд.
На юбилее директору вручили благодарственное письмо, подарили телевизор. Говорили: наслаждайся отдыхом, смотри телик, но не уговаривали ещё остаться на посту.
Кандидатура преемника была давно оговорена. Это, конечно, главный агроном Люция Феликсовна Верхоянская. Выпускница «Тимирязевки». Человек энергичный, современный, фонтанирующий новыми идеями и затеями.
Сунцов принял свою отставку спокойно:
– Уйти лучше на день раньше, чем на минуту позже, – повторил чью-то мудрую фразу.
Наверное, немалая правота была в этом суждении.
Сказал на прощание ещё одну фразу:
– Помните одно – упасть нетрудно – подняться тяжело.
Верхоянская улыбалась оптимистично. Она падать не собиралась.
«Я думал, у меня есть заслуги перед этими местами, а, оказывается, нет их, одни прегрешения», – подумал Сунцов.
Но кому нужны были его обиды. Ушёл, так уходи.
Все в Медунице – и райком партии, и райисполком восприняли смену власти в совхозе «Пестерёвский», как добрый знак: новый, молодой, энергичный преемник на ходу всё подхватит.
Конечно, у Люции Феликсовны было немало заслуг. И агроном современный, живущий заботами совхоза, а ещё – душа художественной самодеятельности, организатор маскарадов, вечеров, пропагандист. И всему этому отдавалась с душой. Чтоб веселей прошёл вечер, сама садилась за швейную машину (когда-то, до института, работала швеёй) и строчила маскарадные костюмы. Под новый год объезжала с Дедом Морозом и Снегурочкой все молочные фермы, чтоб поздравить телятниц и доярок, механизаторов. А в день 8 Марта в паре с инженером Лисочкиным – ничуть не хуже Кириллова и Шиловой – вели традиционные «голубые огоньки».
Может, и были ворчуны, которым такая активность не нравилась, но Люции Феликсовне хотелось, чтоб людям было весело, чтоб жили они дружно. И кое-что, да, пожалуй, не кое-что, а многое она в силах была для этого сделать.
Сдавая ей дела, Иван Иванович сказал, что за тридцать лет хозяйствования он всю грязную работу сумел провернуть, и Люции Феликсовне остаётся теперь только водить экскурсии и принимать гостей, делиться опытом да рассказывать об акции «пять крыш».
Однако Люция Феликсовна – выпускница Тимирязевской академии, москвичка, считала, что как раз нужны преобразования у них в Пестереве. Потому что их совхоз – застойное болото в худшем смысле этого слова, и надо встряхнуть всех, сделать Пестерево не только сельскохозяйственным, а поистине передовым сельхозпредприятием с научной организацией труда.
Основания для этого у неё имелись, потому что она готовила кандидатскую диссертацию по луговодству на выработанных торфяниках и многое знала не только о погоде и синусоиде дождей, но и о растениеводстве, и перспективности молочного животноводства, была наслышана об иностранном опыте.
Имя Люция, по слухам, было дано Верхоянской отцом – сильно идейным человеком, считавшим главными в развитии общества – революционные преобразования. Поэтому он решил, что имена своим детям подберёт соответственно своим воззрениям: дочь назовёт Люция, а сына Рево. Получится полная РевоЛюция. Сам он отказался от исконного мужицкого имени Фёдор и стал Феликсом в честь Дзержинского. Видимо что-то передалось от отца Люции. Решимость его что ли?
Новый директор Люция Феликсовна подняла в совхозе большой тарарам. Тонкая, решительная, стремительная, она и в районном Доме Советов, и на торфопредприятии, и в школе никому не давала покоя, настаивая на осуществлении своих новаций и требуя уважения и сочувствия, а главное – понимания.
Впервые в служебных кабинетах, как доказательство необходимости помощи совхозу зазвучали стихи:
Мы, как дерево ныне,
Что незаметно выросло
В город шумной вершиной,
Комлем упёрлось в село.
Низко ли, высоко ли
Вытянулось в зенит,
Если холодно комлю
И вершину знобит, – декламировала Люция Феликсовна.
– Неужели не понятно, что мы кровно связаны, что мы не можем существовать друг без друга, – доказывала она директору торфопредприятия, прося торфяную крошку для ТМУ – торфо-минеральных удобрений, людей на ремонт техники.
Начальство перед поэзией терялось. Настырная, наполненная всякими новаторскими идеями Люция Феликсовна стучалась во все двери. В райкоме партии она требовала, чтобы к Пестерям было особое отношение. Ведь это не просто совхоз, а с научным уклоном. В РОНО настаивала, чтобы в торфяной школе был введён курс по болотознанию, чтобы в детском саду, переименованном в «Клеверок», играли ребята в доярок и были у них кроме кукол, коровы из папье-маше, доильные аппараты, похожие на настоящие. Сама она была убеждена, что без болот планета Земля давно бы засохла и превратилась в пустыню Сахару. О болотах она говорила так поэтично и любовно, что вгоняла в смущение культпросветработников. Те обещали поставить концерт, посвящённый луговым травам. РОНО и школа сдались – факультатив по болотознанию был утверждён. Устоять против напористой агитации было невозможно, да и вся наглядность была в совхозе «Пестеревский» и в Дергачевской торфяной школе обновлена с болотным и травяным уклоном. Даже на школьных и районных вечерах лучшие певцы и чтецы доказывали песенно и стихотворно, что нет ничего красивее и полезнее сфагновых болот, луговых трав и клюквенных плантаций на верховых болотах.
Курс по болотознанию в школе, само собой разумеется, вела сама Люция Феликсовна.
Верхоянская постоянно носила альбом репродукций с картин художников, на которых было запечатлено болото. А ещё карточки с высказываниями великих учёных и мыслителей о пользе и красоте болот у неё всегда были под рукой.
Совхоз объявил конкурс на лучший рисунок и лучшее сочинение в стихах и прозе, посвящённые болотам и травам.
В директорском кабинете Люции Феликсовны вместо сунцовской синусоиды дождей, висели теперь болотные картины, карты сфагновых болот и заливных лугов, снопы с травами.
– Вы нас всех готовы в болото загнать, – иронизировала директор школы Фаина Фёдоровна Ямшанова с подпольной кличкой «Фефёла». Но Верхоянская иронии не воспринимала.
– А как иначе? Вы как историк должны понимать, что болота – это мощный накопитель влаги. Именно из них берут начало Волга, Кама, Вятка, Дон, да и другие русские реки,– наседала Верхоянская. – А реки, которые впадают в бассейн Северного Ледовитого океана, тоже вытекают из болот. Надо учить людей, что при разумном отношении к болотам, вода река поит и кормит, а при неразумном – топит. Так что не стремитесь стать утопленниками.
Ну что тут скажешь против? Фефёла умолкала.
Славка Мосунов с восторгом слушал лекции Верхоянской о болотах. Даже такая неприметная травка «кукушкин лён», оказывается, является великим аккумулятором влаги.
Когда же речь заходила о торфе, Люция Феликсовна с гневом обрушивалась на заготовителей, которые бездумно пускают его в костёр. Сжигают такое богатство, из которого можно было бы изготовлять уйму полезнейших препаратов, товаров, творить поистине чудеса.
Ну а о верховых сфагновых болотах, где растёт несравненная клюква, Люция Феликсовна могла говорить только стихами, которых в областной библиотеке ей насобирали целый том. Она даже с обкомовской трибуны заявила как-то, что нужен ликбез для всех руководителей, связанных с сельским хозяйством и торфяной промышленностью, потому что руководители мало что знают о великом предназначении болот и торфа.
Люцию Феликсовну горячо поддерживал её муж, главный инженер совхоза Николай Ильич Лисочкин – высокий красивый брюнет, примерно одного с ней, почти комсомольского, возраста то есть немного за тридцать. Николай Ильич тоже приехал в Пестерево из Москвы с очень нежной болезненной женой Лией, которая умерла при родах. Николай Ильич остался с грудной дочкой на руках и впал в отчаяние. Хорошо, что помогла кормить дочку бабушка – мать Николая Ильича Наталья Изотовна, которую он вывез из деревни.
Николай Ильич, или просто – Коля, очень переживал утрату жены. Как водится у нас, проявилось это в неумеренном заливании горя вином.
Тогдашний директор Иван Иванович подумывал о том, чтобы понизить главного инженера Лисочкина до механика или даже совсем уволить за прогулы и приход на работу в изрядном подпитии. Наверное, всё так бы и случилось, если бы не Люция Феликсовна. Конечно, она, будучи секретарём совхозной комсомольской организации, членом райкома комсомола очень ответственно взялась за перевоспитание Николая Ильича.
– Зачем ты опускаешься, Коля? – вопрошала она. – Ты ещё молодой, хоть и отец. Ты ещё женишься, найдёшь себе хорошую женщину, если перестанешь пить. Всё у тебя наладится. Прояви волю.
– Кто за меня пойдёт? – уныло отвечал Коля, сминая в руках интеллигентную шляпу.
– Да любая, – горячо, убеждённо сказала Люция Феликсовна.
– А ты?
Люция поперхнулась и ответила не столь уверенно:
– Подумать надо.
– Ну, вот видишь. А говоришь – любая.
Люция Феликсовна склонна была к философствованию. Жизнь состоит из случайностей. Случайно она попала из Москвы в Пестерево, случайно сюда приехал Коля. Случайность становится закономерностью, поскольку они оба оказались свободными и симпатизирующими друг другу.
– Я подумала, – сказала она, – Пойдём сегодня в кино в Медуницкий кинотеатр.
– Пойдём, – согласился он.
После кино Коля вынул из футляра студенческую гитару и подобрал итальянскую песню «Санта Лючия». Только пел он не «Лючия», а «Люция», то есть главный агроном Верхоянская. Потом выпевал он свою любимую песню «С ненаглядной певуньей я в стогу ночевал». Конечно, ненаглядной Люцию можно было назвать с некоторой натяжкой. Лицо энергичное, наверное, ранние морщинки у рта, но какие горящие, янтарного цвета глаза. Ему хотелось, чтобы она была ненаглядной, а она не возражала.
Высоченный худой Коля Лисочкин был, пожалуй, под стать Верхоянской. В его голову тоже забредали разные идеи. Он помимо инженерной работы занимался проблемой перевода тракторов на газовое топливо, и Люция Феликсовна подтолкнула его к мысли защитить на эту редкую тему учёную диссертацию.
Готовясь к сдаче кандидатского минимума по философии, он проникся обожанием к работам Ленина, к месту и не к месту сыпал ленинскими цитатами и крылатыми выражениями. Люция Феликсовна попросила, чтобы нашёл Коля высказывание Ленина с похвалой болотам, но, к сожалению, ничего кроме слов о Шатурской ТЭЦ тот не отыскал. Даже известные слова: «Коммунизм – это Советская власть плюс электрификация всей страны» к болотам прямого отношения не имели.
Зато Люции Феликсовне пришла в голову мысль о том, что Коля Лисочкин принесёт великую пользу в идейном и эстетическом воспитании подрастающего поколения, да и людей постарше, если, приняв облик Ленина, прочтёт со сцены Дома культуры, в школе на уроках кое-какие работы вождя. К примеру, «Очередные задачи Советской власти» или выступление Владимира Ильича на III съезде комсомола.
Коля не ожидал такого поворота и какое-то время сопротивлялся, говоря, что на Ленина совсем не похож, что очень ответственно выступать в его обличии. Люция Феликсовна была убеждена в великой пользе таких выступлений, а облик и произношение, картавость – дело наживное.
Память у Коли была свежая и крепкая. Работы он выучил наизусть, а вот для постановки произношения, как у Ленина, и обретения облика вождя Люция Феликсовна повезла его в облдрамтеатр, где играл роль Ленина в спектакле «Кремлёвские куранты» и даже снимался в каком-то кино артист Перевощиков. Тот согласился помочь.
Коля был вовсе не ленинского вида, высок, тощ, но кепка, толстинка, накладная бородка и усы прибавили сходства и уверенности в себе.
Первое выступление Лисочкина-Ленина было в Славкином девятом классе Дергачевской школы. Таинственно вошла Люция Феликсовна и сообщила, что сегодня вместо факультатива по болотоведению будет встреча с человеком в гриме Ленина.
И вот зашёл Лисочкин-Ленин, и долго пронзительно смотрел на школьников и учителей, заставляя их потупить взоры. Насладившись их смущением, он вскинул руку и вдруг выкрикнул с картавинкой:
– Уверяю вас, что среди нас есть какая-то идиотская, филистерская, обломовская боязнь молодёжи. Умоляю: боритесь с этой болезнью всеми силами!
Учителя смутились, видимо, приняв этот упрёк на свой счёт.
Потом Лисочкин-Ленин читал речь «Задачи Союзов молодёжи».
Славку больше всего удивляло, что Лисочкин выучил столько страниц текста. Ленинскую голову надо иметь.
Кроме Люции Феликсовны и учителей оказался на этом уроке корреспондент областной газеты. С подсказки Люции Феликсовны, конечно. Он вцепился в Славку с вопросом, какое значение, на его взгляд, имеют речи Ленина сейчас. Славка от волнения и страха не помнил толком, что лепетал корреспонденту. Но в газете появилось: «Девятиклассник Вячеслав Мосунов считает, что благодаря этому уроку, понял, что значили речи Ленина для молодёжи, когда он услышал слова: «Учиться, учиться и учиться».
Возили Лисочкина в областной центр, соседние районы, где он в ленинском обличии выступал с неизменным успехом. Об этом писали газеты, хвалил Лисочкина артист Перевощиков.
У Славки Люция Феликсовна стала примером для подражания. Она прекрасно – умно и зажигательно говорила, не боялась резать напрямую, отстаивая свою точку зрения. Его восхитило то, что она считает главным в своей жизни дело, работу. Спит будто бы всего пять часов в сутки, встаёт в четыре утра, когда начинает гудеть электродойка. До планёрки успевает объехать все фермы, мастерские, гараж. Оперативки в отличие от сунцовских длились у неё всего двадцать минут.
В отличие от других любителей подписных изданий районного масштаба Верхоянская успевала читать, гордилась, что ей удалось подписаться на «Библиотеку всемирной литературы». А это, говорят, три тысячи томов.
Она сама водила уазик защитного цвета и это ей прибавляло уважения. Могла иронично взглянуть на директора торфопредприятия, ждущего машину с шофёром, предрика и других руководителей, которые без водителей были беспомощны. Особенно её возмущало, когда приезжал с шофёром молоденький секретарь райкома комсомола Федя Толстиков, слишком рано набравший солидность и полноту.
Могли позавидовать Верхоянской женщины-руководители районного звена. Из них тоже никто машину не водил. Люция Феликсовна была ловкая, подтянутая, белозубая, потому что увлечённо занималась бегом, лыжами, резалась в волейбол. Ценившие жировые накопления, высокие бюсты и пышные бёдра руководительницы смущённо отходили от неё в сторону. Верхоянская могла проехаться насчёт трёх измерений в женской фигуре.
И работяги из совхоза «Пестеревский», ценившие до Верхоянской неторопливый образ жизни, преобразились. Директор хвалил людей не только за такие показатели, как удои, экономию горючего, привесы, километраж, а ещё и за участие в кроссе, первенстве по волейболу. Даже в условиях соцсоревнования между фермами, мастерской и гаражом теперь значилось участие в спорте и художественной самодеятельности.
Славка считал теперь, что вот только таким должен быть директор совхоза. И если ему придётся в жизни когда-нибудь чем-нибудь руководить, то он будет действовать как Люция Феликсовна.
– Я поставлена для того, чтобы заинтересовать людей хорошо работать, – любила повторять она.
Она пыталась улучшить семейные отношения и цитировала мудрые мысли неизвестного великого: «Семья, где женщину хвалят четыре раза в день, никогда не распадётся, два раза – разводы бывают редко. Если хвалят один раз или ни разу – разводы случаются сплошь и рядом». Запомните это, мужчины!
Кое-кто, конечно, ворчал, что напрасно Верхоянская ввела зарядку на фермах, и что все цеха: полеводы, механизаторы, доярки должны были носить с собой спортивные костюмы. Она подбадривала деревенских женщин, которые до этого видели только ферму да домашние нескончаемые хлопоты возле печки, в хлеву, на одворице.
Встречая на финише доярок-лыжниц, она цитировала Пушкина:
Полезен русскому здоровью
Наш укрепительный мороз.
Ланиты ярче вешних роз
Играют холодом и кровью.
Бывший директор совхоза Иван Иванович был при своём мнении:
– Зачем столько звону, когда куют Победу? – спрашивал он жену. Она не знала.
И слово своё Верхоянская сдержала – открыла освещённую лыжню. Забирались на неё и ребята из Дергачей. Все эти новинки были по вкусу газетчикам и телевизионщикам. В совхоз «Пестеревский» ехали они с охотой. Есть что снять, о чём написать. А главное – директор Верхоянская интервью давала с блеском. Было ей что сказать и что показать.
Николай Ильич Лисочкин, защитив диссертацию, получил приглашение работать на инженерном факультете сельхозинститута. Теперь он только по выходным дням да в отпуске жил в совхозе. Не наездишься каждый день за тридцать километров. Так и жили на два дома, пока не купил он машину. Но это было уже гораздо позднее. Тогда тридцать километров перестали казаться большим расстоянием.
Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры