Если бы черёмуха умела петь, она бы пошла в караоке

В романе воедино сливаются автобиография, магический реализм, заметки путешественника и эссе в духе «Записок на запястьях». Это яркая, тонкая, немного безумная история о разбитом сердце, в которой читатель проживает все моменты одновременно с героиней. Здесь прошлое идёт рука об руку с настоящим, становясь для героини и судьей, и палачом, и спасением; реальное и нереальное постоянно меняются местами, и порой совершенно чудесные вещи кажутся естественнее будничных.

1 Страница

По обе стороны улицы растёт множество цветов, клумбы буквально наваливаются друг на друга, крепко сплетаясь стеблями. Бутоны схватились в битве за лучшее место под солнцем и тянутся всё выше и выше – к небу. Тем, что выросли достаточно высоко, ветер даёт пять, ударяясь о лепестки, а они в ответ выплёвывают в воздух целую порцию пыльцы, на которую у меня, кажется, аллергия.

Апчхи! Нужно чихнуть ещё пару раз. В тот день я тоже много чихала. Апчху. Апчха. Голова начинает кружиться, в глазах темнеет, и изображение цветущей улицы становится всё менее чётким.

Скорее, вперёд, по лужам, мимо чёрно-белых фасадов с лепниной. Очертания домов размыты, словно вылеплены из подтаявшего пластилина. Но мне сейчас не до фокусировки зрения, нужно двигаться вперёд. Дверь, коридор, направо, по лестнице вверх и снова налево. Остаётся совсем немного: преодолеть примерно четыре метра скрипящего истёртого паркета и два дверных проёма с облезлой краской, скрутившейся в стружку. Дрожащей руками я берусь за вытянутую металлическую ручку и аккуратно тяну её вниз. Дверь протяжно мяукает. А вот и ты. Сидишь в протёртом кресле со множеством заплаток на спинке и подлокотниках.

– Милый, – у меня из груди вырывается не то крик, не то вой.

Ты отрываешь глаза от «Норвежского леса» и удивлённо смотришь на меня.

– Так быстро вернулась? Ты же только что ушла!

– Да, я просто кое-что забыла, – молнией проношусь через комнату, отбрасываю в сторону Мураками и впиваюсь зубами в твою нижнюю губу.

Лишь на секунду мне удаётся почувствовать солёный привкус крови, а потом всё меркнет, и меня выбрасывает в реальность.

Так я и думала: менять воспоминания не получится. Ну, попробовать стоило – чтобы знать наверняка, что эту историю не переписать. На том, что уже случилось, можно только учиться, принимая все несовершенства минувшего. Хотя стоит отметить, что я достаточно долго продержалась в этом переделанном отрезке прошлого: ведь в тот день, который случился взаправду, я совсем не вернулась домой.

Уже в настоящем, на аллее с клубами, я оглядываюсь по сторонам, замечаю выцветшую вывеску бара «Однажды в шансоне» и ныряю внутрь, чтобы сбежать с многолюдной улицы.

В заведении шумно, пахнет пихтами и самбукой. Всё пространство подсвечено белыми лампами в цветных чехлах. Я сажусь за столик неподалёку от барной стойки.

Официант с голубым каре и идеально ровной чёлкой, которую он накануне, скорее всего, старательно отутюжил, приносит мне барную карту и советует попробовать коктейль «Плачущая ива». Я отрицательно качаю головой:

– А можно что-нибудь… – щёлкая пальцами, протягиваю, – посередине? Не удручающе-печальное, но и не тошнотворно-весёлое?

Официант уходит, и я принимаюсь рассматривать заведение, в котором продолжу свои эксперименты.

Затёртые кирпичные стены. Через каждые пару метров висят бархатные шторы, вот только за ними нет окон. Барная стойка выложена стеклянными донышками зелёных бутылок разного размера. В одних когда-то было вино, в других – пиво, а в третьих, видимо, минералка. На дальней стене доживает свои последние дни неоновая вывеска. Надпись точно бьётся в предсмертных конвульсиях, с заиканием провозглашая:

В углу стоит старинное пианино с отвалившейся педалью.

Я резко встаю и пересекаю полный зал. На меня оборачивается рыжеволосая кудрявая девушка с серьгами из креветок. У неё аккуратный носик и красивые миндальные глаза, на которых каким-то чудом держится пушистый веер ресниц. Обменявшись улыбками, мы обе возвращаемся к своим делам. Она – к высокому бокалу с, кажется, коктейлем «Васильковая смерть», а я – к музыкальному инструменту и путешествиям в прошлое.

Пробегаюсь по шершавым клавишам, с которых давно слезло лаковое покрытие. С чего начиналась эта мелодия? G-major? Ладонь с растопыренными пальцами накрывает клавиатуру. Тело, оказавшееся в той же самой позе, что и несколько лет назад, начинает вибрировать, а в сознании бликуют две реальности – прошлое и настоящее. Когда пальцы проигрывают первый аккорд, воспоминание о том далёком дне превращается из маленького светового пятна в яркую вспышку и ослепляет меня.

Да! Было очень жарко, теперь я помню. Пианино в коридоре, на перекрестке между комнатами – единственное прохладное место в доме. Я сижу перед ним на деревянном стуле и разучиваю мелодию из фильма, который мы оба любим.

В этот момент лязгает замок, и звон прокатывается по квартире – ты вернулся с работы. Распахнув дверь, ты тут же замечаешь меня. Не говоря ни слова, снимаешь рюкзак и в одно мгновение сокращаешь расстояние между нами. Твои губы касаются моего оголённого плеча. Я запускаю пальцы тебе в волосы, громко выдохнув.

Каждый раз, когда ты возвращаешься в нашу квартиру, она становится мне домом. А с твоим уходом из неё точно выкачивают жизнь – остаются лишь бетонные стены и тишина.

– Прошу прощения, – отвечаю я, протирая глаза. – Не могли бы вы поставить его на столик, за которым я сидела? Я сейчас подойду.

Он кивает и уходит, а я завороженно разглядываю свою ладонь. Воспоминание уже померкло, но руки как будто всё ещё чувствуют гладкость твоих волос. На секунду мне даже кажется, что подушечки пальцев блестят от кожного сала, снятого с пряди.

Вернувшись на своё положенное место, я залпом выпиваю коктейль и достаю журнал. В нём уже разлинован специальный календарь для моих исследований. Листаю до июля года xxn1 и делаю отметку.

Интересно, чтобы во всём разобраться, мне нужно начать с самого начала, или последовательность не важна?

Наверное всё же можно пожертвовать хронологической точностью, ведь для каждого путешествия в прошлое мне необходим предмет, отправная точка, эдакий трамплин. А если я на этом зациклюсь , то уйдёт слишком много времени.

К тому же не факт, что я сама помню всё в точной последовательности. Столько событий мы разделили на двоих, точно прожили вместе одну жизнь. Но кто теперь вспомнит, что за чем шло? Хотя ты, конечно, вспомнишь, ведь у тебя память, как у слона. Ну а я, пожалуй, обойдусь тем, что проживу заново то, что смогу восстановить и к чему подберу нужный ключ. А там уже посмотрим.

Выпив ещё несколько коктейлей, я выхожу из бара в мягкую теплоту южной ночи. Гавань Старого Мадлеана шумит, но уже как-то устало и нехотя. Градус веселья идёт на спад, и одиночки вроде меня готовы разбрестись по своим домам.

Мне нужно пройти пару кварталов через Rue de Burgundy, а потом Pont de Amour. Там, на последнем этаже, я сняла квартирку у милой темнокожей бабушки. Это даже не квартирка, а одна комната, в которую удалось ввинтить кухню и ванную. Пол скрипит, в паре мест отсутствуют половицы, холодильник по ночам связывается с космосом, а кран иногда резко тошнит огромной струёй воды. Но зато нет летающих богомолов и говорящих тараканов, да и цена была равна двум тысячам миндально-кукурузных круассанов, так что меня всё устраивает.

Интересно, что ты сейчас делаешь? У вас, в Северном городе, утро понедельника. Так что вряд ли ты думаешь обо мне. Да и зачем? Ведь всё уже закончено. Ты, наверное, уже отгрустил своё. Это я всё ещё оплакиваю нас и пытаюсь понять, почему же всё развалилось к чертям. Из-за меня? Из-за тебя?

Мимо проносится стая какаду, изрядно бранясь.

Согласна, птички, согласна. Что ни день, сплошное merde на душе.

Чем живёт Старый Мадлеан? А чем обычно живут древние города?

Прогулками влюблённых до ушей парочек вдоль их затёртых улиц и набережных.

Чистильщиками домов с огромными мыльными щётками, которыми они намывают стены.

Матросами, которые ровно в шесть тридцать утра каждого дня выходят патрулировать доки на бумажных корабликах.

Пекарями, что специальным веером загоняют сладкий запах маковых булочек в вытяжки, чтобы он разлетелся как можно дальше.

Древние города просто обожают утопать в этих сладких ароматах пекарен. И ещё – кондитерских, что жарят шоколад.

Старый Мадлеан живёт музыкой, которая звучит из каждого утюга и чайника. Здесь даже люки поют, когда над городом проливается тропический дождь, любезно предоставленный Мититипи и Большим тёплым заливом. Люкам, как правило, подпевают сливные трубы, расширяя диапазон звучания на пару октав.

Как любой древний город, Старый Мадлеан живёт своей почтовой службой. Здесь сотни способов коммуникации, от оленьей до медной службы. Все сообщения доставляют вовремя, без задержек.

Ну а главное, чем живёт Старый Мадлеан – это, конечно, его дома. Каждое здание – точно капсула времени, архитектурный шедевр, отражающий дух эпохи, в которую он был построен.

Некоторые здания сооружались десятилетиями и стали иллюстрацией к целой эпохе, другие были возведены за несколько дней на специальных строительных дрожжах и стали подобны полароидному снимку от мира архитектуры – настоящей одой секунде.

Сложно сказать, какие дома имеют большее значение в жизни Старого Мадлеана, ведь и те и другие составляют его неповторимый образ. К тому же жизнь города не сильно отличается от человеческой: и для него важны как целые эры истории, так и отдельные её эпизоды.

Старый Мадлеан невозможно представить ни без эпохи появления джаза, ни без дня урожая лиловой пасеки, который отмечался лишь однажды, лет триста назад.

Что ж, хорошо: чем живёт один старинный город, разобрались. А чем живут люди с разбитыми сердцами?

Безусловно, воспоминаниями. О днях, когда всё только начиналось, и каждая встреча была чем-то значимым. Когда любой шажок от «я» к «мы» ощущался походом по Луне.

Вот мы первый раз взялись за руки, гуляя где-то в парке, и больше пальцы на той прогулке уже никто не хотел расцепить.

А вот мы впервые вместе переночевали, и спалось на удивление крепко, хотя казалось, что отплясывающее чечетку сердце не даст уснуть.

Или помнишь, помнишь – первый раз, когда я предложила тебе жить вместе?

Все эти «первые разы» для того, кто живёт с разбитым сердцем, становятся вожделенными, как мозги для зомби. Питаясь, эти мертвецы поддерживают какую-никакую видимость жизни.

А ведь люди, из чьих будней ушла любовь, оставив вместо качающего кровь органа что-то невнятное, черно-стучащее, и правда чем-то похожи на зомби. Отключи их от кормушки памяти, перекрой доступ к заветным вспышкам сознания – и они погибнут.

Лично меня только эти светлые воспоминания и держат на плаву. На их топливе я прилетела сюда, в Старый Мадлеан, прямиком из Северного города, где произошёл атомный взрыв «нас», после которого наше «мы», расщепило обратно до «ты» и «я».

И вот я спрашиваю: чем ещё живут люди с разбитыми сердцами?

Фантазиями. Сладкими мечтами о том, что всё произошедшее с ними – неправда. Что на самом деле не было никакого расставания, а всё это – лишь шутка или глупый розыгрыш.

И они ждут, что вот-вот выйдут люди с камерами и во всём признаются. Скажут, мол, всё хорошо, никто от вас не уходил, можете дальше наслаждаться своим счастливым сосуществованием.

Люди с разбитыми сердцами живут надеждой. Упованием на то, что жизнь даст им второй шанс всё исправить, если разлука всё же не окажется розыгрышем. И вот они верят, что однажды звёзды по-особенному выстроятся на небе, и можно будет начать сначала. Исправить ошибки, переписать историю, сделать так, чтобы дурацкое слово «конец» растворилось, а плёнка продолжила крутится, запечатляя новые сцены романа.

В эти моменты люди с дырой в груди очень бы хотели быть похожими на древние города. Ведь у Старого Мадлеана как: если здание начинает разрушаться, его реставрируют, и жизнь продолжается дальше. А вот людям такой возможности иногда не предоставляется, и им остаётся только смотреть на руины.

– Всё это, конечно, демагогия, сами понимаете, ничего общего с древним городом у меня, человека, нет и быть не может, разве что мы оба любим джаз, – допив из бутылки последние капли вина, заключаю я.

– Ну, знаете, милая леди, ну вы и выдумщица! – восклицает черепаха, которая внимательно слушала меня всё это время. – Я вам так скажу. Во-первых, зомби не существует, так что о них больше ни слова. Во-вторых, всем нам рано или поздно разбивают сердце. Это нормально, так сказать, в порядке вещей. Я вам советую взять в лотке у старого Питера горсть жареных каштанов и пойти прямо до Большого Тёплого залива. Посидите там, подумайте о вечном.

– Ну а что насчёт разбитого сердца? Что с ним делать?

– Ничего. Само заживёт рано или поздно. Ну а пока – наслаждайтесь моментом. В конце концов, вы же в Старом Мадлеане, самом живом городе на Земле!

Черепаха поднимается и шагает прочь, опираясь на белую трость, усыпанную сапфирами. Я провожаю её взглядом и откидываюсь на спинку скамейки, закинув голову.

А может, и правда отправиться к Большому Тёплому заливу? В конце концов, я никуда не тороплюсь и могу продолжить эксперименты по исследованию воспоминаний первым делом завтра с утра. В этом прелесть прошлого – оно от меня уже никуда не денется, и я могу копаться в нём, когда захочу.

Ну а сегодня можно чуть дольше насладиться свиданием со Старым Мадлеаном. Про него говорят, что это город, в котором сбываются все мечты.

У меня есть одна. Очень-очень заветная. Настолько, что мне иногда даже себе самой страшно в ней признаться.

С утра случайные тропинки увели меня в парк с прудом в самом его сердце, который подобен изящной родинке на маленьком носу: не запомнить его впечатляющий вид невозможно.

И вот теперь я сижу, любуясь, как на переливающейся, цвета радужной форели поверхности воркуют утки с розовыми макушками. Утка справа целует утку слева, и последняя смущенно хихикает.

У меня в сумке лежит особый сэндвич, завёрнутый в крафтовую бумагу и перевязанный бичёвкой. Способ его приготовления очень прост и выучен мною на зубок.

Для начала нужно обжарить хлеб на сковородке без масла. Потом на оба кусочка намазать соус песто. На одну половинку положить помидор, на другую – поджаренный ломтик моцареллы. В качестве финального штриха – капелька бальзамического уксуса.

Перед тем, как приступить к новой части эксперимента, я закрываю глаза и привожу в порядок мысли. Сегодня я хочу выйти на новый уровень погружений, поэтому на всякий случай делаю пару глубоких вдохов, концентрируясь. Ну, теперь я готова. Аккуратно разворачиваю бумагу и подношу сэндвич к носу. Особенно чётко угадывается запах песто и жареного хлеба. Я не успеваю даже откусить кусочек от заготовленного реквизита, как меня уже отбрасывает на сотни дней назад.

Мы стоим на кухне, я колдую над сковородкой. Ты стоишь рядом и с интересом наблюдаешь за моими движениями. Из колонок приглушенно звучит песня Kansas группы Gorillaz. Ловко подкинув хлеб на сковородке, я поворачиваюсь к тебе и говорю:

– Остался финальный штрих. Подай, пожалуйста, соус.

Ты берёшь бутылочку в правую руку. Я взглядом пробегаюсь по твоим тонким паучьим пальцам, затем вверх по предплечью и, наконец, к глазам .

Я никогда не запоминала лица. Со временем все они расплывались, точно камера памяти уходила в расфокус. Но теперь всё так явно… Эй, не отвлекаться! Размышлениями легко выкинуть себя из воспоминания.

– Мм.. господи это лучший сэндвич, который я пробовал, – ты закрываешь глаза и причмокиваешь.

– Серьёзно тебе говорю. Это гениально. Бо-же-стве-нно! – последние слова эхом отпрыгивают от стенок сознания.

Закончив есть, ты вытираешь руки о клетчатые пижамные штаны и притягиваешь меня к себе. У тебя на губе кунжутное семечко. Я убираю его пальцем. Глаза медленно застилает пелена, и я закрываю их, приготовившись ощутить твоё прикосновение.

На секунду становится темно и тихо, точно я оказалась в вакууме. Но затем нутро взрывается миллионом красок и ощущений. Мы жадно целуем друг друга – сначала в губы, потом по очереди тянемся к шее и мочкам ушей.

Почему это должно было закончиться? За что? Что с нами было не так?! Эти мысли расходятся с тем, что было тогда, и сбивают меня – воспоминание обрывается.

Я снова в парке у пруда. В руках сэндвич, на который накапали слёзы. Отложив его, я откидываюсь на траву и позволяю горю захлестнуть меня с головой. Тело содрогается от рыданий, а острая боль пронизывает кости.

Как же мне тебя не хватает. Почему, ну почему я не ценила все эти маленькие радости? Каждый секретный вечер на кухне, каждую прослушанную вместе песню, каждый принятый вместе душ? И кофе в постель по утрам, и объятие на каждое прощание, и танцы на улицах?

Моему сэндвичу не хватает пива. Вот, лучшая мысль за день! Хорошо, что по пути в парк я видела автомат.

Возвращаюсь к нему, медленно, едва переставляя ноги по посыпанной крошкой тропике.

Дзыньк! Дзыньк! Монеты проваливаются в щель. На цветном переливающемся экране я выбираю лагер с личи и чили. Звучит вкусно.

Ко мне подскакивает разносчик газет не белом олене. Он одет в нежно-голубую форму, а на его плече висит джинсовая сумка, битком набитая разной корреспонденцией.

– Non, merci, – глотнув пива, отвечаю я, – Je n’ai pas encore temps pour les nouvelles, je dois d’abord m’occuper du passe.⁴

Он понимающе кивает. И, наклонившись, заговорчески шепчет:

Квартал Мёртвых? Какое хорошее название, мне туда обязательно стоит заглянуть.

Когда газетчик на олене уносится прочь, я вспоминаю, что забыла внести сегодняшний эксперимент в журнал. А ведь это сентябрь нашей осени, года xxn1.

Как оказалось, «квартал Мёртвых» – неофициальное название. Во всех атласах это место значится как «квартал Роз». Но местные прозвали его так, потому что именно здесь в разное время жили колдуны, практикующие чёрную магию. Трудно поверить, что в этих милых розовых домиках с коваными решетками на балконах появилось западное движение вуду с его особым тёмным и мистическим флёром.

Мадам Рени, к которой меня отправил разносчик газет, была одной из семи дочерей господина Рени, умеющего снимать любые проклятья. Самая младшая, Рени, судя по наведенным мной справкам обладала исключительной способностью гадать на картах. Она считывала прошлое, видела тени настоящего и погружалась в глубокие воды будущего.

Дверь её дома вырезана из цельного куска дерева, в котором выбит диковинный африканский паттерн. В центре двери, под глазком, красуется золотая ручка в виде птичьей лапы.

Звуки ударов тонут в вязкой тишине. Проходит несколько десятков секунд, прежде чем я слышу эхо тяжелых шагов. Дверь открывает дворецкий.

– Здравствуйте, – откашлявшись, говорю я. – Мне бы повидать Мадам Рени.

– Да, проходите. Она вас уже полчаса как ждёт.

Сначала я застываю в замешательстве, но объяснение быстро находится: магия.

Дворецкий пропускает меня вперёд, в пустой холл, где красуется одна лишь ваза из красного светящегося стекла. За холлом – такой же пустой коридор с пучками засушенных трав под потолком. Через две двери – нужная мне: жёлтая, изрисованная красной краской. За дверью – кабинет. В кабинете – мадам Рени за зелёным круглым столом.

Всё пространство чем-то заставлено. На полу – свечи, стопки книг и журналов, черепа разных цветов и размеров. Свободно буквально несколько клеточек, по которым можно добраться к центру. Слева стоит заставленный кристаллами книжный шкаф. Справа – вешалка с разноцветными поводками, к которым привязаны пучки трав.

– Заходи, – мягко-медово говорит мадам Рени.

Я молча прохожу через лабиринт из магических вещей и усаживаюсь на массивный стул с высокой спинкой в виде панциря черепахи. Гадалка зажигает розовую свечу и, указав пальцем на огонь, говорит:

Кивнув, точно подтверждая собственные слова, она поправляет ярко-фиолетовый тюрбан. Я быстро пробегаюсь взглядом по её на удивление гладкому и упругому лицу. Преклонный возраст в ней выдают только седые волосы и слишком мудрые глаза.

Мадам Рени щёлкает языком и мягко повелевает:

Я впиваюсь глазами в огонёк и боюсь моргнуть.

– Хорошо, хорошо! – гадалка начинает тасовать карты.

Она выкладывает передо мной девять штук. Повисает тишина: мы обе изучаем причудливые рисунки, по которым скачут тени.

– Что ж, всё ясно. Он закрыл от тебя сердце. Нет, не так. Он закрыл сердце от любви вообще. Посмотри на эту Двойку Мечей и Четвёрку Пентаклей. Страх, неуверенность, боль. Вот и Десятка Мечей тому подтверждение. То, что произошло между вами, ранит и саднит. Вот ещё и Тройка Мечей. Так много боли, разочарования. Разбитое сердце. Два разбитых сердца, два раненых зверя. Вы доверились любви и обожглись. Теперь он никому не захочет отдать то, что осталось от истерзанной души. Но вы встретились не случайно. Это был договор, заключенный высшими «Я». Вам нужно было преподать друг другу урок. Ваше время было не для любви. Хотя и она тоже была. Король и Королева Чаш! Любви было много, но в ней одной проку нет. Вы были не готовы. Каждый должен узнать, да, каждый должен исцелиться, чтобы найти дорогу. Вот карта «Звезда», видишь? Она здесь для исцеления и любви. Но потребуется много времени. Смотри, это Рыцарь Пентаклей, он – самый медленный из всех. Он долго идёт к цели. Тебе нужно дать себе время, чтобы вновь стать вот этой Королевой Жезлов. Сейчас же ты потеряна и карты это видят, от них ничего не спрячешь!

– Ты поймёшь. Со временем. Но не сейчас и не здесь, – постукивая длинными ногтями по картам, говорит мадам Рени. – Тебе нужно дальше, на юг, к сердцу смерти, к душе жизни. В страну, где тысячи лет хранятся ответы. Они ждут тех, кто задаёт правильные вопросы. А когда задаешь правильные вопросы, то и ответы получаешь нужные.

– Хорошо, куда нужно ехать? – растерянно спрашиваю я, разглядывая карты, по которым зловеще прыгают тени от свечей.

Мадам Рени достаёт круглую коробку из-под шляпы и вытягивает из неё маленькую деревянную фишку с одной лишь буквой М.

Раз в n дней в Старом Мадлеане рождается дождевая туча, и когда это случается, у жителей города ломаются сны. Сегодня, вероятно, именно такой день. Потому что я была уверена, что проснулась ещё пару часов назад. Но вот я стою в дверном проёме своей старо-мадлеанской квартирки, а передо мной припаркован огромный дирижабль в медно-золотой обшивке. От него прямо до моей двери спущен трап.

Я терпеливо выжидаю: вдруг кто-то выйдет меня встретить. И действительно, спустя пару минут спускаешься ты собственной персоной в нарядном фраке и с бутоньеркой из цветов персика.

– Добро пожаловать на борт, – говоришь ты и протягиваешь мне руку.

– И да, и нет, – отвечаешь ты уклончиво и ведёшь меня за собой.

Стук наших шагов гулким эхом проносится по залу корабля.

– Слушай, я хотела тебе сказать, – пользуясь тем обстоятельством, что хотя бы во сне мы разговариваем, начинаю я.

– Не сейчас, – жестом останавливаешь меня ты и указываешь на огромное капитанское кресло. В паре метров от него установлен штурвал. Я сажусь и спрашиваю:

– Ну конечно, – ты целуешь меня в макушку и встаёшь у руля.

Наш дирижабль отрывается от земли и быстро набирает высоту. За огромными окнами пестрят взбитые сливки густых облаков, через которые мы пробиваемся к пастельной лазури неба.

– Первая остановка, – говоришь ты, – день, когда ты дала мне ключи от своей квартиры.

– Почему именно он? – спрашиваю я, ерзая от нетерпения.

– Сейчас поймёшь, – прорвавшись сквозь пелену, мы останавливаемся у парящей в небе платформы. На ней из театральных декораций выстроена улица Северного города, на которой я однажды жила.

На сцене появляются актёры, очень похожие на нас. Стоит отметить работу гримёра и художника по костюмам – сходство почти идеальное.

Актриса, играющая меня, на секунду о чём-то задумавшись, начинает рукой искать что-то в кармане.

– Знаешь, я тут подумала, – как бы небрежно бросает она, – раз ты так часто приходишь, почему бы тебе не взять ключи?

Слышится лёгкий металлический звон, и ладонь актрисы зависает над рукой актёра, играющего тебя.

– Спасибо, – немного сконфуженно отвечает он.

Актриса ускоряет шаг и идёт чуть вперёд, смущенная. Актёр смотрит ей вслед и расплывается в кроткой нежной улыбке.

– Вот, – говоришь ты, – в этот момент всё изменилось и я понял, что весь мир сузился до точки твоего зрачка.

Моё тело вдруг бросает в жар, его наполняет хрупкое чувство, замешанное сразу из нескольких эмоций. Слились воедино и робкая радость, и сладкая тоска, и клокочущий экстаз.

– Что это? – спрашиваю я, склонив голову и пытаясь заглянуть себе в душу.

– На корабле мы связаны, и ты можешь ощутить то, что испытываю я.

– Как красиво, – пытаясь сдержать слёзы, я зажмуриваю глаза.

Ты резко разворачиваешь штурвал, и мы мчимся дальше, оставив позади платформу. Я наблюдаю за тем, как ты ловко управляешься с кораблём, и чувствую, как внутри у меня всё сжимается.

– Ты же меня знаешь. Мне проще задавить в себе чувства. Так что всё, что связано с тобой, я спрятал очень, очень далеко. Теперь к моему сердцу можно добраться только на этом дирижабле. Поэтому может и скучаю, но сейчас сам об этом не знаю, не помню.

За окном виднеется следующая станция, к которой мы стремительно приближаемся. На этот раз декорации представляют из себя угол гостиной некогда нашего дома. Актёр, играющий тебя, сидит у окна; актриса, играющая меня – возле него, на коленях.

Он закрыл глаза руками и содрогается в приступе панической атаки. Она держит его за предплечья и в исступлении повторяет: «Всё хорошо! Всё хорошо! Всё хорошо, слышишь?! Я тебя люблю!».

– Тогда был первый раз, когда ты сказала это серьёзно, – говоришь ты, повернувшись ко мне. Наши взгляды встречаются, и по телу пробегает мелкая дрожь, а на коже выступают мурашки.

– Я говорила и до этого, однажды, когда ты спал, – отвечаю я.

– Я слышал, но это был лёгкий, почти нереальный шелест, – ты отворачиваешься к сцене и смотришь на актёров, которые заново воспроизводят момент. – Но здесь, в этот момент, всё было по-настоящему.

Оставив станцию позади, мы отправляемся дальше. Небо перед нами окрашивается в грейпфрутовый оттенок, точно кто-то выкрутил на полную распылитель с краской. Внезапно что-то подбрасывает дирижабль, словно он налетел на кочку. Включается сигнал тревоги и металлический женский голос повторяет:

ВНИМАНИЕ, КОРАБЛЬ ТЕРПИТ КРУШЕНИЕ, СРОЧНО ПОКИНУТЬ БОРТ!

– Мы налетели на болезненное воспоминание, – оставив штурвал, ты бросаешься ко мне. – Нужно срочно уходить.

Я краем глаза замечаю, что дирижабль проносится мимо очередной станции. Ты вытаскиваешь меня из кресла и тянешь за собой. Вместе мы бежим к выходу, пока актёры разыгрывают отрепетированную сцену. Я слышу их голоса, но не разбираю слов.

В этот момент моё тело пронзает острая боль, осколками разлетаясь до кончиков волос, и я падаю на пол, повалив тебя за собой.

– Ай! Как же плохо! – вскрикиваю я. – Что это за воспоминание?!

– Не знаю. Одно из многих, – скорчившись, отвечаешь ты. – Счастливые моменты можно отличить, а кошмары всегда все как один.

Дирижабль начинает разваливаться по частям. С потолка отваливается обшивка, пробивая дыры в полу.

– Нет. Беги, а я досмотрю представление. Я должна понять, что это был за день.

Стёкла окон лопаются от давления, разлетаясь сотней тысяч осколков. Ты укрываешь меня от них. Протащив меня за собой по полу, ты указываешь на люк.

– Нет, не останешься, – ты дёргаешь ручку и насильно выталкиваешь меня. Я проваливаюсь в темноту. И, пролетев в ней целую вечность, просыпаюсь и открываю глаза.

После нашествия тучи в городке выдался погожий денёк. Настолько погожий, что мне хочется побыть именно в нём. Не ковыряться в прошлом, а просто прожить этот день и насладиться его мгновениями.

Для начала я захожу в булочную за ореховым пончиком и латте на овсяном молоке. Сажусь перекусить в маленьком сквере, где проходит голубиный митинг. Я отвлекаю их от лозунгов, отдав половину своего завтрака. Один протестующий уточняет, не декофеиновый ли у меня кофе.

– К сожалению, нет, мистер голубь, я плотно сижу на кофеине. Клянусь, это моя единственная зависимость, – конечно, мне неудобно врать голубю, но приходится. Я и сама себе вру на этот счет.

После завтрака иду в заведение, где с самого утра наливают вино и играют джаз. Примерно час вслушиваюсь, как струны отлипают от грифа контрабаса и снова к нему приклеиваются.

тум-тум-тум-тум-тум-тум-тум-тум-тум-тум-тум-тум-тум-тум-тум-тум

В два часа дня случайно попадаю на свадьбу енотов. Оказывается, голуби быстро разнесли обо мне славу по всему городку. На свадьбе меня угощают арбузным вином, и я, забывшись, пью за здоровье молодых и шлю воздушные поцелуи красавице-невесте в нежном платье от Веры Гонг.

В четыре часа дня, немного шатаясь, я бреду к автомату мгновенных писем.

Бросаю монетку, и из позолоченного ящика выезжает розовый лист бумаги. Я пишу на нём сообщение:

Убираю в конверт и отправляю своё письмо в далёкий Северный город. Проходит всего минута, и автомат выплёвывает конверт мне в лицо. На нём стоит огромный штамп: «Отклонено получателем».

Я бросаю монетку, получаю новый бланк. Вывожу:

Отправляю. Тьфу! Конверт падает у меня перед ногами. «Отклонено получателем».

Тяжело дыша от ярости, я стою в куче конвертов и пристально смотрю на автомат. Как ни странно, последнее письмо мне не возвращают. Из всех сообщений тебе достанется именно это!

– Ну и катись куда подальше! – я кричу на автомат, а после падаю на свои письма и заливаюсь слезами.

Вокруг меня собирается толпа зевак. Они тыкают в меня пальцем, крутят у виска. Я молча собираю конверты и бреду домой, опустив голову.

Розовая бумага быстро обугливается: производителям на заметку. Я сижу на полу и смотрю на сгорающие письма. Пока взгляд примагнитился к пламени, а сознание превратилось в поток, меня посещает мысль: чтобы разобраться во всём, мало отправляться в хорошие дни. Это, конечно, тренирует мои способности, но в таких моментах я не смогу отыскать причину того, что наша любовь развалилась на куски.

Жутко даже подумать о том, что нужно туда вернуться, но ничего не поделаешь. Я знаю, что сделать это будет непросто. Мозг удачно стёр множество плохих дней, как будто их и не было. Я его не виню, так ему проще проживать боль. Но ему меня не обмануть, я точно знаю, что у нас было немало не самых счастливых дней. Иначе бы я не сидела здесь в городом одиночестве, сжигая возвращенные письма. Конечно, плохие дни бывают у всех, если только ты не робот. Хотя даже у роботов, наверное, случается всякое. Но мы, вероятно, многократно превысили все допустимые лимиты. Вот всё и закончилось. Наверное так.

В чемодане я нахожу косметичку, выуживаю из неё карандаш для бровей и иду к зеркалу в ванной.

Маленькая ванная нашей квартиры. Вечно протекающий кран, каждую секунду выбрасывающий по капельке.

капкапкапкапкапкапкапкапкапкапкапкапкапкапкапкапкапкапкапкапкапкап

– Так, поезд через сорок минут, нужно скорее ехать! – кричу я тебе, проведя вдоль контура брови карандашом.

– Я уже вызвал такси, – ты появляешься в проёме.

– Надеюсь, не службу «Хаски»? Они же триста лет присылают машину!

– Нет, это «Хорёк-экспресс», – рассматривая меня через отражение в зеркале, отвечаешь ты.

– Смотри мне, если не успеем, ты будешь во всём виноват.

Пока я надеваю босоножки, ты что-то ищешь в комнате.

– Собрал твои книги, – терпеливо отвечаешь ты, выходя в коридор.

В такси ты нежно берёшь меня за руку. Я смотрю в окно и не поворачиваюсь на прикосновение. Точно на хромакее, по ту сторону машины мелькают залитые солнцем улицы Северного города. На дворе май, а воздух сладко пахнет цветущими яблонями.

– Ну да. В последнее время же всё так прекрасно выходило.

Мини-автомат мгновенных сообщений, установленный в такси, выдаёт мне голубой конверт. Я тут же разрываю его и достаю письмо.

«Привет, небольшие изменения в планах. Библиотека отменила проведение твоей презентации. Может, устроим её в парке?».

Ты не видишь содержания письма, но, похоже, догадываешься, о чём оно.

– Ничего не говори, – я медленно разрываю письмо, – извините, водитель, развернитесь, пожалуйста.

Вернувшись домой, я тут же открываю бутылку вина и медленно подхожу к пачке своих книг. Пальцем отгибаю и вырываю первую страницу. Она издает приятный трещащий звук. Тращщщщак.

– Я ненавижу эту книгу, – говорю дрожащим голосом.

– Пожалуйста, не рви её, – ты протягиваешь руку, но я её отталкиваю.

– Не трогай! – мой голос вдруг становится высоким, точно я перешла на ультразвук. – Ненавижу! Эту книгу! Эту жизнь! Всё!

Допив бокал и разбив его о стену, я окончательно теряюсь в захлестнувшем меня чувстве. Это ярость, бешенство, боль. Разум и чувства оторваны друг от друга и мышление полностью притуплено, в этот момент оно уж точно ничего не решает. Я точно ослепшая акула, которая учуяла запах крови и теперь жаждет только её, ничего не соображая, и тем более не осознавая.

В какой-то момент я хватаю пачку книг и бросаю их твою сторону. Упаковка с грохотом падает на пол, прямо перед твоими ногами. Я вижу твой взгляд, от которого меня начинает тошнить.

Но не в прошлом, а в «сейчас». Меня со свистом втягивает в реальность.

Я мотаю головой в разные стороны. Так сильно, что она начинает кружиться. Из груди вырывается сдавленный, булькающий звук.

Ну и дела. Такое ужасное воспоминание нужно перекрыть чем-нибудь светлым, добрым. Нужно пойти прогуляться.

Я слышала, что через улицу от меня, на Place Burgundy, есть заведение, в котором стоят виниловые проигрыватели с наушниками. Подключусь к ним, и пусть хоть весь мир уходит из-под ног.

По пути в заведение с названием «Солёная ночь» я останавливаюсь у пивного автомата. То, что я попробовала в прошлый раз, мне понравилось, так что можно продегустировать что-то ещё. Пробежавшись взглядом по разноцветным банкам, я останавливаю свой выбор на жестяной упаковке с лакричным элем.

После пары глотков городок начинает сиять ярче. Газовые фонари приятно мерцают, освещая вымощенные голубо-серой брусчаткой дороги. Из окон большинства домов доносится джаз. Вся эта, на первый взгляд, какофония слилась в единую песню жизни, оду её безумию, в котором я, как ни странно, тоже замешана. Все мы здесь танцуем сумасшедший танец под музыку, придуманную не нами и не про нас.

Пляшем как ненормальные, сбиваемся с ритма, а потом ловим его вновь, как будто сразу так и задумали. Но на самом деле ни черта у нас не получается. Мы делаем кучу ошибок, за которые потом очень больно расплачиваемся.

Вот я, скажем, станцевала свою партию не так. Отдавила партнеру, который меня терпеливо поддерживал, все ноги. А потом всё. Пуф! Его терпение лопнуло, и теперь я пытаюсь отплясывать пьяный степ, и выходит у меня, надо признаться, скверно.

Лакричный эль закончился ровно в тот момент, когда я подошла к выложенному розовым кафелем крыльцу «Солёной ночи».

Толкаю хлипкую дверь рукой и попадаю в полутёмное помещение, освещенное соляными лампами. Все стены, куда не посмотри, обклеены плакатами разных исполнителей. Здесь Джимми Хендрикс приветливо машет Нине Симон, а напротив них о чём-то своём задумался Честер Беннингтон. На входе установлена табличка, надпись на которой гласит: «Соблюдайте тишину! Здесь люди слушают Музыку».

Милая девушка-администратор проводит меня в дальний угол зала и указывает на зелёное вельветовое кресло под лампой с гавайским абажуром. Я сажусь и замечаю, как лучи лампы танцуют хулу на потёртой обивке подлокотников.

Девушка придвигает ко мне пуф для ног, столик с проигрывателем и вручает каталог исполнителей.

Я решаю начать с Dionne Warnik. Есть у неё одна песенка, которая очень подходит к моему внутреннему состоянию.

В наушники врывается торжественно-печальное вступление:

Я закрываю глаза, и передо мной возникают два фантома. Один – силуэт девочки, другой – мальчика. У них нет лиц, лишь цветные контуры. Взявшись за руки, они начинают танцевать, пока я качаю головой в такт и управляю рукой, словно дирижёр.

После мне приносят пластинку Gerry & The Pacemakers, и мальчик с девочкой танцуют уже под You'll never walk alone.

Прослушав несколько баллад, я понимаю, что готова к следующему путешествию. Атрибут для него у меня как раз при себе. Я думала сберечь его на особый случай, но чем сегодняшний плох?

Развернув руку тыльной стороной к себе, я смотрю на татуировку в виде обезьянки. Пальцы касаются давно прижившейся к коже краски: погружение начинается.

Ты сидишь рядом, держишь меня за руку, пока машинка жужжит над моим запястьем.

– Не больно? – в твоём голосе, как всегда, так много нежности.

– Потерпи, моя милая, совсем немного осталось. Получается очень красивая обезьянка! Вот, на, выпей ещё джина.

Мы чокаемся стаканами и выпиваем их до дна. Притянувшись ближе, ты легонько целуешь меня в лоб.

Ты показываешь запястье, на котором поверх красной кожи блестит новенькая татуировка: мартышка протянула руку в сторону, точно ждёт, чтобы кто-нибудь уцепился за неё в ответ.

– Да, красивая. Ой! Больно! – от неожиданности я дёргаюсь.

– Извини, по кости всегда больнее, – говорит татуировщик.

– Я с тобой, держись, моя хорошая! – ты сжимаешь руку чуть крепче.

Концентрироваться на воспоминании становится сложнее из-за града слёз, от которого чешутся щёки. Я открываю глаза и смотрю на комнату сквозь солёную пелену, их застелевишую. Трясущимися руками достаю свой журнал, делаю отметку. Сентябрь нашей осени, год xxn2.

Надо же, хорошее воспоминание, а стало только хуже. Из-за него я в очередной раз понимаю, как много ошибок совершила. Исправлять их уже поздно. Остаётся только думать о том, что было бы, если…

Если бы не срывалась на тебя из-за своих проблем.

Вчера у меня было похмелье, и все мысли были заняты тем, чтобы с ним справиться. Но рассуждения, которые я вела в перерывах между тяжелыми снами, вновь и вновь прорываются сквозь туман беспамятства. Я думаю о том, что никогда не испытывала такого удушающего чувства сожаления и вины. Мне кажется, что я всё сделала не так.

Такое ощущение, что груз всех все этих ошибок громоздится у меня на плечах и лежит на груди, как огромные гири. Даже дышать иногда становится тяжело: стоит только подумать о том, как я накричала на тебя или хлопнула дверью, или, чего хуже, ущипнула за руку или ударила по щеке…

В бреду воспоминаний я дохожу до пивного автомата. Он, словно маяк, манит меня через темноту, и я выбираюсь к нему на берег в надежде на спасение. Я на автопилоте изучаю ассортимент, и внезапно всё моё тело пронзает острая боль. У меня подкашиваются ноги, и я хватаюсь за автомат, чтобы не упасть.

Голова начинает кружиться, и передо мной в безумной карусели пролетают картинки – все ссоры, в процессе которых я теряла контроль. Я до сих пор помню каждый раз, когда ярость подкатывала к горлу и сжимала его невидимой рукой с цепкими пальцами. Асфальт исчезает, и я проваливаюсь в воспоминание, которое совсем не хотела вытаскивать из хранилища подсознания.

Ты стоишь в коридоре квартиры моей подруги. Лицо бледное, глаза красные от слёз.

– Пожалуйста, вернись домой, – твой голос приглушен, точно пробивается через толстую стену.

– Не хочу. Я не хочу с тобой больше жить, и видеть тебя – тоже.

– Пожалуйста, – твой голос становится совсем бледным, – вернись, я не хочу тебя терять.

– Нужно было думать раньше. А теперь убирайся отсюда! – я толкаю тебя обеими руками. Ты не сопротивляешься, и тебя отбрасывает к двери.

Я кричу так громко, что стены начинают трескаться, а с потолка сыпется штукатурка. Весь дом ходит ходуном, мебель проваливается под пол. Паркет между нами раскалывается, образуя огромную трещину в несколько метров шириной. В неё проваливается соседское кресло с верхнего этажа. Последнее, что я вижу – твой печальный взгляд, обращенный ко мне.

Я прихожу в себя на полу перед автоматом. Сегодня толпы вокруг не собралось, к счастью. Но я замечаю на себе взгляды пожилой пары пуделей, стоящей неподалёку.

На ней – лиловое пальто и зелёный шарфик. Аккуратно подстриженные белые ушки украшены заколками в виде розмарина. У него в зубах трубка, из которой валит чёрный дымок. Не могу разобрать, что выражают их взгляды: они мне сочувствуют или осуждают? Забросив в автомат монетку, выбираю щавелевую ипу и исчезаю из поля зрения стареющей четы.

Ноги сами ведут меня в джаз-бар «Забытое сердце». Когда я в него захожу, плотная темнокожая женщина на сцене начинает петь Some of this days – шедевр Софи Такер.

Под строчку You’re gonna be so lonely я бреду к бару за бокалом красного вина. Конечно, мне известна эта песня. Не могло быть иначе: чтобы меня не преследовали воспоминания, даже когда я хочу послушать музыку и отвлечься от них. Эта песня упоминалась в «Тошноте» Сартра, которую ты так любишь. И я помню, что заслушивалась ей тем летом, когда мы сели в поезд, раскалённый ненормально жарким для Северного города солнцем. Воздух в вагоне был настолько горячим, что обжигал лёгкие с каждым вздохом.

Я тогда купила себе пломбир с лунной крошкой, и он за минуту растаял у меня в руках. Мы вместе смеялись над тем, как белая жижа расползается по ладони, капает на коленку, а с неё – на пол. Вот как тогда всё было просто. Сейчас бы я от такого не рассмеялась. Не знаю, что вообще теперь способно меня рассмешить.

Помню, поезд мчался вдоль зелёных деревьев и жёлтых развалин некогда прекрасных домов. Пассажиры сходили с ума от духоты. Одни смеялись нарочито громко, другие плакали как-то особенно печально, а кто-то и вовсе читал вслух Бодлера.

Мы вышли на маленькой станции, взяли две бутылки вина и отправились к заливу. По пути обворовали куст малины, уж больно пышно он торчал из-за чьего-то забора.

Пока ты срывал пухлые ягоды, я пела эту самую песенку, и мой голос увязал в густом горячем воздухе.

– Извините, – раздаётся у меня над ухом низкий мужской голос, – тут не занято?

Я поворачиваюсь и вижу высокого парня с длинными чёрными волосами и глазами ворона.

– Нет, не занято, – быстро смерив его взглядом, отвечаю я.

Кожа смуглая, ореховая. Клетчатая рубашка с серым капюшоном выглядит странновато. Потёртые джинсы и голубые кеды. Один из них, левый, с дыркой, из которой видно оранжевый носок.

– Я Трамп, – он протягивает мне руку с фенечкой на запястье.

– Как президент бродяг, – он широко улыбается. Ого, зубы-то какие белые, даже смотреть больно.

– И что президент бродяг делает в этом баре?

Усмехнувшись, я наконец пожимаю его протянутую руку.

– Я – принцесса чаек, и заливаюсь здесь по той же причине.

Наш разговор быстро переходит к обсуждению бывших. Его возлюбленную звали Мара. Вместе они открыли «Лавочку магического шоколада», где делали плитки со вкусом восточной розы, западного ревеня, южной крапивы и северной клубники. Идея этого бизнеса принадлежала президенту бродяг, а Мара была идейным вдохновителем. Но спустя пару лет её начало тянуть в дальние страны. Она страстно хотела путешествовать, и причем немедля. Он уговаривал её подождать, мол, ещё немного расширим бизнес, а вот потом…

– Прости, конечно, – перебиваю я немного заплетающимся языком, – но я могу понять Мару. Я тоже всё время хотела уехать из Северного города, а вот как всё вышло.

– Я согласен с тем, что ей не стоило меня ждать, – отвечает президент, – но расставаться зачем? Она могла бы исследовать мир, а я бы потом догнал её…

– Справедливо, – я замолкаю и смотрю на бокал, – я как-то об этом не подумала.

– Но, знаешь, хватит о них. Сегодня ни того, ни другого рядом нет. Зато есть мы и этот нежный вечер. Давай потанцуем.

Он встаёт и притягивает меня к себе. В этот момент всё та же чернокожая красавица поёт – в кои-то веки неизвестную мне песню. Мы начинаем двигаться ей в такт.

– У тебя очень красивые глаза, – говорит президент.

В этот момент он обеими руками берёт моё лицо и нежно целует меня в губы. Я отвечаю на поцелуй. Тот становится всё более страстным, но внутри я ничего не чувствую. Точно душа моя – глубокий колодец, и все эмоции бесконечно летят вниз так быстро, что слышен громкий гул, но они никак не могут достигнуть основания.

уууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууу

Кажется, что весь свой запас маны влюблённости я потратила на тебя. К моменту нашей встречи во мне и так оставалось немного, но я собрала каждую каплю, соскребла всё, что было, со стенок и дна и вылила на тебя всю нежность, которая оставалась у меня в запасе. Этого хватило, чтобы мы вспыхнули, как комета.

Ах, кометы. Прекрасные космические создания, но есть у этих красавиц один минус – в отличие от звёзд, они быстро исчезают с неба. Вот и мы, милый друг, исчезли. Теперь мой удел – целоваться с другими и не чувствовать, как хотя бы одна бабочка залетает в живот.

Вернувшись за бар, мы замолкаем, и каждый, думая о своём, смотрит на сцену. В три утра я сухо обнимаю бродягу на прощание, и мы расходимся, чтобы больше никогда не встретиться.

– Un pack de camel bleu, s’il vous plaît⁶, – говорю я продавцу.

Вообще-то я больше не курю. Но сегодня сигареты нужны мне в первую очередь для очередного путешествия.

Надо сказать, мои эксперименты пока не привели ни к чему хорошему. Наоборот, я только ещё больше запуталась и уверовала в то, что голыми руками задушила нашу любовь. Но я уверена, что путешествия в прошлое нужно продолжать. Наверняка в воспоминаниях кроется что-то очень важное, что поможет мне в будущем.

Добравшись до своей квартирки, я закрываю окна деревянными ставнями, гашу свет и вскрываю пачку Camel. Выуживаю одну сигарету и принюхиваюсь к горькому запаху табака. Чирк спичкой и первая затяжка за долгое время. Тьфу, гадость, недаром я бросила. Но сегодня нужно потерпеть для одного хорошего воспоминания.

Когда я начинаю проваливаться в прошлое, вокруг холодает. Зима. Я стою на перроне, нервно переминаясь с ноги на ногу. Быстрее бы подали поезд!

Я прошу у стоящего рядом мужчины дать мне сигарету и крепко затягиваюсь. Ну когда уже подадут этот дурацкий поезд? Я хочу увидеть твоё лицо в тот момент, когда ты поймёшь, что я решила остаться ради…

… По неизвестной мне причине воспоминание начинает меняться, и я никак не могу его контролировать. На стены перрона наклеиваются обои нашей кухни, а огромные витражные окна становятся пластиковыми.

– А ну дай сигарету! – я выхватываю у тебя из рук пачку. – Ты понимаешь, что я из-за тебя не поехала в страну садов и водопадов! Там вулканы до неба и океан ещё! Я осталась ради тебя, чтобы вот это выслушивать?! Жалкие оправдания!

– Милая, ну послушай, ты же сама всегда говорила, что это дурацкий праздник – день влюблённых сердец или, скорее, дураков? Ну! Это же были твои слова!

– Так было раньше. А теперь я хочу отмечать этот чёртов праздник!

– Я не понимаю, чего ты сейчас от меня ждёшь? – ты смотришь на меня растерянно.

– Я жду, чтобы ты усвоил, что из-за тебя я осталась здесь, в этом городе, который ненавижу, а взамен прошу всего лишь…

Сигарета обжигает мне руку, и фасад злосчастной кухни исчезает. Я снова одна, в темноте, на полу у раковины.

Всё тело покрыла испарина. Не об этом моменте я думала, отправляясь в путешествие. Тело передёргивает от смеси стыда и боли.

Сколько всего ужасного, оскорбительного, унизительного.

Миллионы отвратительных вещей, сказанных этим дурацким ртом.

Конечно. Конечно, я виновата. Я – одна большая ошибка этих отношений. Причина, по которой развалилось на миллионы осколков одно большое прекрасное чувство.

Меня начинает лихорадочно трясти. Я ложусь лицом на холодный пол и заливаюсь слезами. Они бегут по щекам на кафель и стекаются в лужицу-море.

Пожалуйста, вернись ко мне. Вернись ко мне. Вернись ко мне. Прости меня. Прости меня. Вернись.

Эта мысль замыкает что-то в моей голове. Я больше ни о чём не думаю. Ничего не чувствую. Я хочу, чтобы ты вернулся. Сейчас. Иначе я умру. Умру! Не могу так больше жить!

Оперевшись руками о стену, я медленно поднимаюсь. Бреду к холодильнику – в морозильной камере лежит бутылка белого сухого вина.

А боль никогда не утихнет? Всю жизнь, всю оставшуюся жизнь я буду в тени этого сожаления?

Допив виноградный эликсир, я накидываю халат поверх нижнего белья, надеваю походные ботинки и выбегаю в жаркую южную ночь. Улицы сливаются в один длинный коридор. Путь от точки А к точке Б. От разочарования к надежде.

Хотя в глубине души, в своём «сердце сердца» я знаю, что надежда эта проклята. Никто не ждёт меня на том конце, куда я попробую дозвониться.

Но что, если? Что, если ты так же скучаешь по мне? Да, пусть ты отклонил все письма, которые я отправила, но, может быть, надежда не умерла?

Телефонная будка соседствует с пивным автоматом. Для храбрости я беру баночку кедрово-малинового стаута. Выкуриваю сигарету.

Набираю номер и прошу оператора соединить с X.N.

– Да! – голос твой совсем не взволнован. А вот я, кажется, сейчас потеряю сознание.

– Привет! – я говорю весёлым, непринуждённым голосом. Столько всего хочется тебе сказать, даже не знаю, с чего начать.

Но трубка уже разрывается от равнодушных гудков. Я набираю снова. Оператор предлагает записать автоматическое сообщение.

– Послушай, я просто хотела поговорить, понимаешь? Без драмы. Просто. По-дружески. Почему ты не даешь мне никакого шанса что-либо изменить? Я прошу тебя, давай не будем ссориться? Ну просто ответь! Пожалуйста!

Кладу трубку и выхожу за ещё одной баночкой стаута. Медленно выпиваю, жду, чтобы ты прослушал сообщение.

Снова набираю. Звонок начинается лишь на секунду, а потом я слышу лязганье телефона. Так продолжается несколько раз, пока оператор не теряет терпение.

– Думаю, совершенно ясно, что он не хочет с вами разговаривать. Не тратьте своё время и нервы.

У меня больше не остаётся слов. Даже незнакомый человек понимает, что дело безнадёжное.

Я возвращаюсь домой и, не раздеваясь и не снимая обуви, ложусь в постель.

Я пролежу в кровати целую неделю. У меня не будет ни желания, ни сил с неё подниматься. Время в его привычном понимании перестанет существовать. Единственное, что я смогу определить – это время суток. Если из-за ставней пробивается жиденький лучик света, значит, там день. Если же кругом кромешная тьма – значит, ночь.

Несмотря на то, что в этот период я добровольно не отправлюсь ни в одно путешествие по прошлому, воспоминания будут приходить. Постоянно, не давая мне времени отдышаться.

Иногда это будут отрывки из самых светлых дней, полных нежности и любви. От них мне будет больно, ведь они упущены. Другие же будут тёмными, мучительными и холодными. Некоторые – настолько, что боль прокатится по всему телу, зацепив даже ногти и ресницы.

Одно воспоминание заденет меня особенно сильно: так, что я отключусь в беспамятстве. А после мне приснится сон.

Он начнётся как воспоминание, и я не смогу понять, где нахожусь: в прошлом, во сне или в бреду. Сначала всё будет хорошо. Мы будем сидеть на берегу моря, шептаться о чём-то нежном, бросать в воду камушки.

Потом небо станет красным, а море – чёрным, как сама пустота. Мы начнём ругаться, что-то громко кричать, но не словами, а воплями обезумевших чаек.

В приступе гнева я потеряю голос, и остануться только мысли. А в них – лишь один вопрос.

Потерявшись в вопросах, я даже не замечу, что тебя уже нет рядом. И что небо стало одного цвета с морем. А море – и не море вовсе, а поверхность огромного зеркала.

Я встану на него, и оно треснет, а потом разлетится на осколки. И в них я буду видеть своё искаженное, застывшее не то в гневе, не то в ужасе лицо.

После я проснусь и подумаю, что так дальше жить нельзя. Пора перестать быть злодеем в этой истории.

Безумный тук-тук мчится сквозь забитые улицы маленького городка Южной страны. По обе стороны – маленькие цветные домики, похожие на игрушечные. Я держусь за ручки в потолке, обхватив ногами рюкзак, точно маленькая обезьянка.

Ветер заносит в салон самые разные запахи: пряностей, жареной курицы, хлорки, бензина. Вокруг шум и гам: все готовятся к большому празднику – Дню Бабочки. Бабочка – это воскресшая гусеница, идеальный пример круга жизни. И сегодня жители Южной страны чествуют смерть как начало нового, а не конец всего.

Я не до конца уверена, что мадам Рени нагадала мне именно эту страну: в конце концов, у меня была лишь одна буква. Но в день, когда я решила всё изменить и в буквальном смысле похоронить своё прошлое, пьяный матрос в кабаке рассказал мне о чудесной стране, где каждую осень отмечают праздник Бабочки, и я, не думая, купила билет.

Все улицы городка украшены разноцветными флажками и фонариками в виде бабочек. Бабушки семейства с самого утра пекут кукурузные лепёшки и сладкий хлеб, который младшие поколения понесут к главному алтарю на площади, куда дух великой голубой Марипосы спустится ровно в полночь.

Некоторые особенно нетерпеливые мужчины уже сидят на крышах домов и играют на ярко-желтых гитарах «Оды Марипосе». Сладкие мелодии плывут примерно на уровне пяти-десяти метров над городом, укрывая его теплым пледом.

Тук-тук резко поворачивает вправо и тормозит.

– Ваш отель, сеньорита, – звонко говорит водитель. Я кидаю в его ладонь несколько монет и вылезаю наружу.

Передо мной – красивое здание в колониальном стиле. Его стены выкрашены краской нежного оттенка охры. На маленьких балкончиках, примерно в пятнадцать сантиметров шириной, стоят крошечные цветочные горшки с пышно вьющимся плющом.

Он берёт мой рюкзак, что-то шутит на тему его веса, и мы заходим внутрь. Над лобби – витражный потолок, через который с какой-то трепетной осторожностью струится свет. Из мебели здесь только латунная скамейка с подушками, расшитыми южным орнаментом, и огромные кадки с пышными кипарисами.

Получив ключ, я сразу же отправляюсь в свой номер. У меня пока нет никакого конкретного плана. Я просто купила билет в Южную страну, чтобы отметить праздник Бабочки. А после – будь что будет. Думаю, номер с кроватью из чёрного дерева и латунной тумбочкой станет мне домом ненадолго – всего дня на три. А после можно будет отправиться дальше.

Перед тем, как идти в город на праздник, я решаю немного поваляться в кровати и отдохнуть после долгой дороги. Весь полёт я запрещала себе думать о тебе. Да и сейчас тоже, пожалуй, не стоит. Хотя вне зависимости от моих желаний мысли всё равно проскальзывают, залетают замёрзшими пчёлами через щели, чтобы погреться.

То зажжужит над ухом твой смех, то вспомнится, как ты говорил: «Ну, это само собой разумеется», а иной раз перед глазами просто возникнет отдельная часть тела, например, рука или глаз. И каждый раз, когда эти надоедливые вредители залетают меня позлить, я тут же хватаю мухобойку, распахиваю дверь и прогоняю их прочь.

Вам больше не место в моей голове! Каждый раз, когда вы прилетаете, всё заканчивается тем, что я оборачиваюсь против себя. Поэтому кыш! Брысь отсюда!

И вот теперь я лежу на кровати в Южной стране и совсем о тебе не думаю. У меня в голове – мысли о сладком хлебе, о горячем асфальте и даже о египетских виолончелистах, но только не о тебе.

Всё же лучше мне отправиться в город и отвлечься на реальных людей. А то египетские виолончелисты в бархатных тюрбанах со скарабеем меня немного смущают. Тюрбан то и дело расправляется, мешая им играть. А смычок как-то особенно интенсивно ездит по струнам, того и гляди порвёт их.

Город дышит, раскалёнными лёгкими выдыхая на меня горячий ветер. Я замираю у обувной лавки, где смуглый парень шьёт из листьев тапочки. Рядом с ним сидит ещё более смуглая, красивая, с иссиня-чёрными волосами девушка, и немного плачущим голосом поёт одну из «Од Марипосе».

Перевод очень вольный, потому что я знаю не все слова, но в том, что души соберёт именно Бог, сомнений нет.

Ближе к площади народу становится всё больше. Кто-то толпится у булочной, кто-то отплясывает танец бабочки, а кто-то потихоньку начинает пьянствовать. Оглядев небольшую площадь, я замечаю палатку, в которой всем желающим делают грим Марипосы: рисуют на лице бабочку и окружают её орнаментом. Что ж, мне определенно стоит такой сделать.

Покончив с гримом, я для полноты образа покупаю себе венок, сплетённый из живых пионов, лилий и незабудок, и отправляюсь ужинать. Приходится обойти несколько заведений, прежде чем меня усаживают за столик. Оказалось, что не везде в этом мире рады одиночкам. После третьего отказа очередная мысль-пчела начинает противно жужжать. «Как бы было хорошо, если бы мы сейчас были здесь вдвоём. И за стол бы сразу усадили, и по бокалам бы уже разлили вино».

От этой одинокой особи мне удаётся отбиться, но после, когда я всё же сажусь за столик на летней террасе ресторанчика, меня настигает целый рой. Я сдаюсь и думаю о том, как бы хотела просто с тобой поговорить. Рассказать о своих последних приключениях в Старом Мадлеане. О Южной стране и огненной воде – местном напитке, который я попробовала в первый раз, вот только что.

Тьфу, кстати. Ужасно крепко! Настолько, что после одной рюмки декорации вокруг начинают немного приплясывать. А ещё ко мне только что подошёл певец с гитарой и за парочку монет исполнил блистательную «Оду Марипосе».

Ну нет! Ударив кулаком по столу, я ругаю себя за сантименты. Затем выпиваю ещё пару рюмок и отправляюсь к алтарю Марипосы. Перед ним жители уже разложили свои подношения. Лепёшки, сладкий хлеб, курагу, бутылки с огненной водой и даже засохшие дольки апельсина. С наступлением темноты вокруг алтаря начинаются празднования. Люди танцуют и поют, свистят и кричат, обнимаются и целуются.

Небо то и дело разрывают вспышки фейерверков самых разных форм и цветов, музыка становится всё громче, а обьятия – крепче. В полночь же, как по сигналу, все замирают. Музыканты перестают играть, певцы петь, а влюблённые – целоваться. Сотни голов и ещё больше глаз обращаются к небу. Там, на звёздном полотне, появляется голубая полупрозрачная бабочка. Вокруг её крыльев – ореол, переливающийся всеми цветами радуги.

Божественная Марипоса спускается к алтарю и протягивает хоботок в один из графинов с огненной водой. В этот момент я слышу, как собравшиеся на площади люди начинают петь, приветствуя Марипосу и выражая ей своё глубокое уважение. Слух цепляется за эту песню и вырывает душу из тела, поднимая её выше, чуть ближе к духу божественной бабочки. Внезапно меня окутывает голубая дымка. Я оказываюсь в месте вне привычного времени и пространства. Это – своеобразное лимбо, в котором живёт душа умершей любви. Мне об этом никто не говорит, я просто знаю.

В лимбо очень тихо, голубой дым застыл вокруг меня. И вдруг на нём, как на огромном проекторе музея Орсе, начинают крутить кино.

На экране – наш первый день. Точка отсчёта. Я стою в розовой шубке, в волосах у меня маленькая тиара. Кожа загорелая, похожа на абрикосовую косточку. А глаза! Как же я тогда сияла!

Кино крутится без звука, наши губы открываются и закрываются, но голосов я не слышу. Но я и без этого помню, что ты мне тогда сказал. Что я – «волшебная женщина». И это была чистая правда. Именно такой я тогда была. Что же со мной стало? Неужели я так сильно изменилась?

Видение исчезает. Марипоса доедает лепёшку и возвращается на небеса. Толпа ликует. Я бреду обратно в отель, закутавшись в собственные воспоминания и мысли.

Чтобы всё закончилось, мне нужно вернуться к началу.

Делая этот вывод, я уже стою в лобби и смотрю на объявление, распечатанное на голубом листе А4.

«Ищу попутчицу в автопутешествие. Комната номер 8.

Ровно восемь раз. После открывается дверь и я вижу…

Длинные серебристые волосы и сверкающие в бледном свете лампы голубые глаза. Губы пухлые и красные, как клубника. На худощавом теле – фисташковое платье из льна, а на ногах – сплетённые из верёвок сандалии.

– Восторг! Почти стопроцентное попадание, – оглядев меня с ног до головы и остановившись на глазах, говорит она.

– Я тебя загадала. Чтобы была у меня рыженькая попутчица с глазами с восточным разрезом, и можно, чтобы с разбитым сердцем. И вот ты стоишь! Сердце разбито, кстати?

– Немного, – растерянно протягиваю я, – а что не сошлось?

– Да это мелочи уже, просто я решила быть слишком конкретной и представляла у тебя татуировку-комету на правой скуле.

– Такую? – я задираю рукав и показываю ей своё предплечье.

– Ух ты! Чуть-чуть промахнулась, – с придыханием говорит она. – Ну, заходи. Я – Даяна.

Её номер меня поражает: вроде те же кровать и тумбочка, что и в моей комнате, но я как будто переместилась в параллельный мир. От стены до стены растянуты флажки, повсюду горят свечи, от которых разлетаются маленькие искорки, на стене висит маска из нефрита, а на столе дымится благовоние в виде слоника.

– План такой: проехать от океана до океана, через пустыни, тропики, горы и леса. У меня старенький вэн «Фольцваген», который я выкупила месяц назад, – сразу переходит к делу Даяна.

– Месяц? Ты уже месяц живёшь в этом отеле и ждёшь попутчика?

– Не просто попутчика, а тебя! – подмигнув, она начинает разливать по чашкам чай с мелиссой, от которого по комнате расползается приятный аромат. – К тому же многие замечательные события в жизни должны ждать лучшего времени.

Она протягивает мне розовую чашечку с кошачьими ушками, и я успеваю разглядеть её руки, усыпанные татуировками. Мне удаётся увидеть десять штук, среди которых – костёр, полярная звезда, зонтик, кинжал и квадратный корень из 1217.

– У тебя, стало быть, есть права, – уточняет моя будущая попутчица.

– Ну и отлично! Будем меняться каждые триста миль. Маршрут у меня составлен примерный, потому что планировать всё бессмысленно. Драконья пещера, лощина Спящих, каньон Великанов и гора Богов – четыре точки, которые я хочу посетить. Вот, – она выуживает из плетёной сумочки книгу в тканевой обложке с вышитой золотой нитью надписью: «Известные и не очень места Южной страны», – можешь выбрать что-нибудь отсюда.

– Да мне, в принципе, всё равно. Главное, чтобы отвлекало от грустных мыслей.

– Понимаю. Поэтому я и хотела девчонку с разбитым сердцем. А то мой диплом шамана-психолога пылится почем зря, – погладив меня по плечу, говорит Даяна.

– Шамана-психолога? Такие выдают? – я наконец отпиваю горячего чая, и по телу расплывается приятное покалывающее ощущение. Рецепторы распознают во вкусе напитка сразу множество оттенков – от мяты до шоколада. От удовольствия я даже немного прикрываю глаза.

– Тебе мой диплом кажется странным? – усмехается Даяна. – Так ты ещё священников-искусствоведов с магистерской степенью в метеоритике не встречала. Слушай, а ты не голодная? Я бы чего-нибудь перекусила.

Мы выходим из отеля, поворачиваем направо, проходим прямо, ещё направо и ещё немного прямо, через сад, и оказываемся перед дверью маленького заведения. Из проёма доносятся звуки приятной южной мелодии и запахи поджаренного сыра.

– Местные кесадильи – это что-то невероятное, обязательно попробуй! С сыром, помидорами, очень острым чили и дольками звёздного фрукта, – потирая в предвкушении ладони, говорит Даяна.

Пока мы обедаем, моя новая знакомая засыпает меня вопросами, а я охотно отвечаю – то с набитым ртом, то наконец-то прожевав очень вкусный кусок кесадильи.

– Так-так, отлично! – резюмирует она, облизывая указательный палец. – Ты в той стадии, когда закончившиеся отношения слишком романтизируются. Ничего плохого из прошлого на ум не приходит, а в худшем случае возникает чувство вины за «разрушенное тобою счастье».

– Ну, всё так и есть. Только я не романтизирую. Всё правда было замечательно. А я…

– Прости, можно я тебя здесь остановлю? Давай попробуем одно упражнение. Постарайся вспомнить хоть что-нибудь не такое замечательное. Не ужасное, не плохое. Просто немного раздражающее.

– Давай. Уверена, ты сможешь! Может, он, например, храпел?

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Если бы черёмуха умела петь, она бы пошла в караоке - Влада Арт - Читать онлайн любовный роман

Влада Арт

Аннотация к произведению Если бы черёмуха умела петь, она бы пошла в караоке - Влада Арт

1 Страница