Аннотация к произведению Ветви терновника - Брюс Фёдоров

Глава I Благословенны дни юности

И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнём, но куст не сгорает…

Вторая книга Моисея 3:2–4

Эта история начиналась в Москве в Московском Государственном Институте Международных Отношений, но могла произойти в любом российском вузе и городе.

Глава I

Благословенны дни юности

Лекция по экономической статистике тянулась неправдоподобно долго. Голос ветерана отечественной статистики профессора Бибикова то повышался до восторженных панегирик в адрес предмета его профессионального интереса, то вновь стихал, превращаясь в полушёпот и невнятное бормотание, что-то насчёт нормативных коэффициентов и национальных счетов. Это был наиболее ожидаемый момент, так как позволял полусонной студенческой аудитории в очередной раз впасть в состояние тревожного оцепенения так как, наверное, только избранным уготована честь разбираться в хитросплетениях матрицы Томпсона и Стрикленда.

Пыльные лучи неяркого весеннего солнца, прорвав преграду из ещё немытых после долгой московской зимы оконных стёкол и оставив в них большую часть своего ультрафиолета, принялись неспешно сканировать склонившиеся над развёрнутыми тетрадями головы очень молодых и ещё очень самонадеянных людей, самоотверженно пытавшихся вычленить из загадочного бормотания уважаемого мэтра статистической науки хоть какие-то более-менее понятные ключевые фразы и выводы, которые могли бы пригодиться для ожидавшей их зачётной сессии.

Дело в том, что профессор Бибиков являл собой весьма часто встречающийся в преподавательской среде тип людей, которые с трудом переносили чужое отличное от их собственного мнение. И потому многочисленные пособия, и методички по столь любимой им учебной дисциплине, рекомендованные всезнающим министерством высшего и среднего образования, воспринимались им ничем иным как заблуждение и вредный для усвоения материал.

Своё презрение к систематизированному официальному материалу профессор переносил также и на требования, которым он неукоснительно придерживался при приёме зачёта по своему предмету, сдать который даже лихая студенческая среда считала за высшее проявление ловкости и изобретательности. И самым надёжным приёмом для решения этого сложнейшего вопроса помимо, конечно, высокотворческого списывания считалось умение воспроизвести дословно некоторые профессорские фразы из его лекционного материала.

Рассеянный взгляд Данилы Бекетова, студента четвёртого курса коммерческого отделения факультета международных отношений МГИМО МИД СССР тоскливо скользил по притихшей аудитории, пока не наткнулся на пикантную мизансцену, которую разыгрывали две ранние мушки, запутавшиеся в курчавых волосах добродушного толстяка Коли Марченко, безнадёжно заснувшего сбоку слева на крайнем стуле в том же ряду.

– Нет, эту чушь я никогда не пойму, – тоскливо думал Данила. – И пытаться не стоит. Одна надежда на Надю Соколову и на её волшебную тетрадь. Недаром она садится в первые ряды, чтобы не пропустить ни слова из этой белиберды. Вот уж характер. В школе одни пятёрки, так и здесь ни одного промаха. Ну, невозможно же любить всё подряд и всасывать в себя как пылесос. И не откажет же она мне, в конце концов, переписать эту дурацкую лекцию?

В этом Данила мог и не сомневаться. Надя была его давней знакомой, можно сказать подругой ещё со школьной поры и к тому же одноклассницей, с которой он учился в одной и той же школы с первого класса. Надя была действительно удивительным человеком и не стеснялась всюду и везде быть круглой отличницей. С ней было хорошо и просто. Можно было поболтать о пустяках, или узнать, как и чем живёт театральная Москва. И кто как ни она лучше всех знала, над каким книжным откровением сейчас мается или восторгается столичная окололитературная тусовка. Но вот пригласить её в кино, на спектакль или просто посидеть в кафе как-то всё не получалось.

Данила даже заёрзал на своём стуле от неудобных мыслей, хотя память и хранила пару смазанных неловких поцелуев, которыми он обменялся с Надей на выпускном школьном балу, когда они, сбежав от других после очередного лирического танца, где дамы приглашают кавалеров, уединились в полутёмной классной комнате.

– Да где, же этот звонок? – Данила даже глубоко вздохнул от охватившего его нетерпения. Ему уже надоело развлекать себя наблюдениями за озорными мухами в пышной шевелюре Кольки Марченко, которые, перестав жужжать и, видимо, устав от борьбы друг с другом в стиле нанайских мальчиком, занялись, похоже, более серьёзным делом.

Другим праведным мученикам науки было лучше: и Наде, которая сидела впереди, склонившись над тетрадкой, и чья ладная гладко причёсанная головка высвечивала белым ровным пробором, и увальню Кольке, покойно застывшему в летаргическом анабиозе под гипнотические мантры профессора Бибикова, и даже любовной парочке дрозофил, решивших устроить в Колькиных волосах уютное семейное гнёздышко.

Беспокойство Данилы объяснялось весьма просто. Не далее, как 15 минут назад к нему по рядам доплыла записка от его институтского друга ещё с первого курса Алексея Аксакова и постоянного соперника в общем увлечении большим теннисом, в которой тот сообщал, что ему удалось почти невозможное, а именно зарезервировать на 17.00 один из теннисных кортов в комплексе «Дружба» в Лужниках. Это была удача, так как в Москве число претендентов на свободную теннисную жилплощадь из года в год только увеличивалось.

– Ну, ничего, Леха, – размышлял Данила. – Сегодня ты у меня получишь. Мало того, что неделю назад разделал меня под орех, позволив выиграть только одну партию из трёх, так ещё потом и надсмехался надо мной на каждой перемене, советуя приобрести учебник с вдохновляющим названием «Азы тенниса для сельской местности».

Видишь, что придумал, после каждой подачи зайчиком мчится к сетке на перехват возвратного мяча. Ладно, придётся отбить у тебя охоту соваться к сетке. Конечно, лучшим воспитательным средством для Лехи мог бы оказаться не очень сильный удар мячом в корпус, а ещё лучше в лоб. Но это выглядит уж как-то совсем не по-товарищески. А вот заставить его дёргаться вправо-влево – вот это было бы совсем неплохо. Посмотрим, получиться ли у тебя тогда нырять рыбкой вдоль сетки как Борис Беккер, в попытке подцепить хоть краем ракетки пролетающий мимо со свистом мяч.

– Так-то так, – с некоторым сомнением вздохнул Данила, – да вот с обводкой у меня проблемы. Ну не идёт у меня удар слева. Хоть ты тресни. Раз хорошо, а другой, то в сетку, то за пределы корта.

Огорчённый Данила опустил руку вниз и принялся шарить ею в поисках портфеля, который он так удачно затолкал то ли под стул, то ли под соседний стол. Найдя, он подтащил его поближе, открыл и стал последовательно перебирать содержимое, то доставая различные учебники и тетради, то заталкивая их обратно. Наконец с облегчением вздохнул и вытянул тонкую продолговатую брошюру.

Это была одна из его самых любимых книг, которую он старался держать при себе и даже выкладывал вечером на письменный стол дома, для того чтобы просто видеть её перед собой и для поднятия бодрости духа, главным образом в те моменты, когда приходилось листать учебники по различным мудрым, но бесконечно тугим предметам, познавая таинства политической экономии, марксистско-ленинской философии и особенно бухгалтерского учёта.

Эта брошюра, в которой-то и было не больше пятидесяти страниц, скрывала самые важные для него секреты, так как была написана его кумиром, которому хотелось соответствовать и подражать даже в мелочах, не говоря уж о великом искусстве владения теннисной ракеткой. Автором этого наставнического произведения был звезда мирового тенниса Джон Макинрой, которого Данила, если и не боготворил, то всё равно считал величайшим из великих в этом виде спорта.

«Вот это человек», – и Данила несколько раз любовно провёл рукой по обложке брошюры, на которой красовалась эффектная фотография изогнувшегося как струна спортсмена, с поднятой вверх ракеткой и изготовившегося послать первую на вылет убойную подачу. «Вот мне бы так, – принялся размышлять Данила. – Здесь не только Лёшка, а весь институт носил бы меня на руках. Кумир – это всегда исключительная личность. Ему доказывать-то ничего не надо. Всё на виду. Отличный парень, этот Макинрой. Сам, своей ракеткой прорубил себе дорогу к славе. Так просто этот предмет не разгрызёшь. Это тебе даже не статистика, а намного сложнее».

По-хорошему, надо бы в ближайшую субботу съездить на «Динамо» к Николаичу. Как-никак, а он тренер союзного значения, и договориться с ним о нескольких занятиях, чтобы поставить технику. Так просто Лёшку не возьмёшь. Разок, другой припечатать можно, так ведь отыграется потом, подлец. А тут ещё объявили на апрель внутри вузовский турнир по теннису. Серьёзная компания собирается, и не только наши институтские. Подтянется народ из других мест: из дипакадемии, МИДа, и что крайне опасно из МГУ. А там есть классные игроки. Расплющат только так. Мало не покажется. А нам с Лёхой доверили пару играть. Конечно, всё легче, чем одиночку, но тем не менее.

«Посмотрим. Ещё не вечер», – решил Данила и развернул книгу как раз посередине, где у него предусмотрительно была вложена бумажная закладка, изготовленная из вырванной страницы с записями какой-то лекции. А книга Макинроя была действительно хороша, с простыми пояснениями и соответствующими зарисовками поз и приёмов игры теннисиста, и, хотя издана на английском языке, но читалась легко и без затруднений. Как-никак, но студент четвёртого курса МГИМО уже должен был владеть достаточными языковыми знаниями, чтобы понимать несложные и чисто профессиональные тексты.

Книгу Данила особенно берёг и не показывал даже своим ближайшим товарищам не только потому, что хотел сам воспользоваться её советами, но также и потому, что в СССР такую литературу было достать практически невозможно. И за это он ещё больше был благодарен своему отцу, который уступая его просьбам, всё-таки сумел оторваться от своих служебных забот, и привёз, наконец, её из Австрии в Москву на очередной Новый год.

Устроившись поудобней, Данила с удовольствием погрузился в изучение очередного параграфа своей книги, как неожиданно в коридоре заверещал продолжительный звонок, оповещая об окончании лекционного часа. Радостное оживление вновь вернулось в окончательно было притихшую аудиторию. Застучали откидные крышки столов, заёрзали отодвигаемые стулья, и весёлая от молодого задора студенческая орда разом двинулась на штурм приоткрывшейся половинки единственной в помещении двери.

Лица всех излучали неподдельное довольство, за исключением может быть только двух человек: профессора Бибикова, посчитавшего, что самого главного он так и не успел сказать, и студента Бекетова, который немного огорчился тем, что не сумел дочитать и понять тонкости подбора низко отскочившего мяча.

Казалось, это была обычная студенческая среда за тем исключением, что все эти беззаботные и жизнерадостные молодые люди, прежде чем оказаться под седыми сводами исторического особняка на Остоженке, а лучше сказать на Крымском валу, должны были пройти изощрённую и придирчивую систему отбора, и не только экзаменационного. Многочисленные комиссии, характеристики и проверки через систему комсомольских и партийных органов ожидали любого, кто дерзнул бы в советские времена размечтаться о мгимовских ступенях. Это была продуманная система отбора, которая гарантированно отсекала всех случайных, не сообразительных и непатриотичных.

Умудрённый трудоёмким опытом государственного и партийного строительства отдел кадров ЦК КПСС хорошо знал своё дело и как расчётливая и рачительная хозяйка неустанно заботился о создании достойной преемственности в системе государственного управления. Да, это была вполне эффективная система по взращиванию и воспитанию элиты общества, не уступающая по своему значению знаменитым Крайст-Чёрч и Гарварду.

Историческое здание Института как нельзя лучше отвечало своему предназначению по подготовке для государства профессиональных внешнеполитических кадров. И не потому, что в данном шедевре архитектуры в 20-м веке располагался Институт красной профессуры, а в 19-м – лицей цесаревича. Исторические корни этого места уходили в далёкое прошлое, в 16 и 17 века, когда великие московские князья выделили луговые пастбища на берегах Москвы-реки, у Крымского брода, для размещения официального представительства крымского хана, в те времена являвшегося главным внешнеполитическим соперником Московского княжества, с которым на этой территории велись регулярные дипломатические переговоры.

И об этом лицеисты уже двадцатого века узнавали почти сразу после успешной сдачи вступительных экзаменов.

Это были выходцы из семей красных комиссаров и самозабвенных площадных трибунов революционной поры, и представители гордых дворянских фамилий, переживших пронзительные тридцатые годы, и люди, прошедшие первые жизненные испытания в рядах советской армии и производственных коллективов. Всех выхаживала и примеряла под будущие задачи невидимая партийная рука.

Была ли это золотая молодёжь? Да, вполне. Почему нет, если иметь в виду вековечную истину: кому многое даётся, с того многое и спросится.

А пока, что Лёшка Аксаков через весь зал семафорил поднятыми руками, стараясь привлечь внимание Данилы.

– Ну что ты телишься, – прокричал Лешка, когда они, наконец, встретились, вынесенные в коридор из лекционного зала студенческим водоворотом. – У нас остался ровно час, чтобы добраться до «Дружбы». Сейчас не лето, а в Москве крытые корты считанные. Деньги я туда уже закинул. Ну что, едем? Отлично. И друзья устремились вниз по лестнице в раздевалку и на выход.

– Эй, коллеги, куда это вы? – окликнул их кто-то сверху. На их счастье голос принадлежал их собрату по учёбе Борису Солнцеву, а не всепроникающему и строгому начальнику курса Николаю Ивановичу Баренцеву, которого все студенты где-то немного побаивались, но которой мог также оказаться последней инстанцией, у которой можно было найти поддержку в сложных переговорах с непреклонным деканатом о пересдаче завала или досрочной сдаче экзамена. Вот таким загадочным человеком был Николай Иванович, чей незримый авторитет простирался далеко за пределы учебного заведения.

– Ведь впереди ещё одна лекция, – менторским тоном произнёс Борис, стараясь скрыть одобрительные нотки по поводу прыти двух друзей. – У меня к вам дело. Всё очень срочно. Впереди пятница. Есть событие!

– Послушай, Боб, отстань. Не до тебя. Давай завтра.

– Ладно, пусть будет завтра. Не забудьте завтра подойти ко мне. Есть разговор.

Махнув Солнцеву на прощанье рукой, друзья выскочили на прохладную московскую улицу и вскачь понеслись к ротонде московского метрополитена.

– Нормально. Успеваем. – Лешка повернулся к Даниле, который также как он одной рукой балансировал на вагонном поручне, в другой держал портфель и сумку со спортивным инвентарём. – А что собственно Боб имел в виду?

– Да видно уж что-то придумал. Его что ли не знаешь? Пятница для него заветный день, чтобы встряхнуться. Недаром он сегодня полдня кучковался и о чём-то шептался со своими корешками Вовкой Петровским и Серёгой Крутым. Думаю, что они уже что-то придумали.

– Ха, ха. С ними действительно не соскучишься. Интересно, что они скажут? Ну а ты как Дэн? Готов сегодня реабилитироваться? – Лешка подзадоривающе толкнул сумкой своего друга-соперника. – В прошлый раз ты явно просел. На тебя не похоже. Если и сегодня такой же снулый будешь, так я тебя и без ракетки обыграю.

– Ладно, нос драть. – Данила снисходительно посмотрел на задиристого Лёшку. – Посмотрим ещё кто кого? Для тебя у меня есть парочка сюрпризов.

– Каких это сюрпризов? – обеспокоился Алексей. – Не хочешь ли сказать, что собрался играть со мной ракеткой без струн.

– Успокойся, со струнами, хотя нам бы не помешало бы их уже заменить и натянуть новые.

– Думаешь? Это что, тебе твой «Шлезингер» сказал? – Лешка немного завидовал, что год назад отец привёз Даниле из Европы новую ракетку престижной марки «Шлезингер»

– «Шлезингер», не «Шлезингер», а струны от времени задубели. Того и гляди лопнут в самый неподходящий момент.

– Ладно, убедил. У меня тоже не новьё. Давай на следующей неделе съездим к тому деду. Ну, помнишь? На Масловке. Ветеран ВДВ. Был испытателем парашютов, а сейчас ракетки вьёт всей Москве. Мы были у него год назад.

– А это тот, у которого станок для натяжки собственного изобретения?

– Ну да, тот самый. Одним словом, мастер. Говорят, у него ещё Морозова и Метревели перетягивались.

– Всё, замётано. На следующей неделе. А ты не забыл, что завтра у нас зачётные лабораторные работы по «Товароведению», по разделу «Нефть и её производные»?

– Да нет, помню. Ещё вечер впереди. Подготовлюсь. У тебя-то, наверное, уже всё готово. Вижу, Надька тебя конспектами не забывает снабжать, – понимающе ухмыльнулся Алексей.

– Ну, есть у меня конспект. Так и что с того. Хочешь, после тенниса поедем ко мне. Почитаешь его.

– Да нет спасибо. Прорвёмся. Главное, что у меня есть заветное слово.

– Это что же за слово, если не секрет?

– Какой секрет? Ты сам его прекрасно знаешь. Ну что наш «Бурильщик» больше всего любит? Ну, ну, ну – правильно. Уважаемый профессор Пирогов любит, когда его любимый предмет называют, как? Опять правильно. Его называют «Нефтя и Мазута». Вот скажу ему это, и дело в шляпе.

Друзья расхохотались и вышли из вагона метропоезда, который уже приткнулся к пирону станции «Воробьёвы горы».

В этот вечер Данила был неудержим. Влекомый неведомой силой он метался по корту со скоростью ветра, поспевая к каждому мячу, пущенного в его сторону коварным соперником. Бил всё, что взлетало над сеткой: продольный вглубь справа вдоль линии, резанный слева, разнообразные смэши и эйсы в угол квадрата. Всё получалось. Бывают такие дни. 6:3, 6:2, 6:1 – Победа. Полный разгром.

Потерянный, потный Леха подошёл к сетке, чтобы пожать руку победителю.

– Ну, ты, брат, даёшь. Ты что, вторую скорость включил? Ты уж предупреждай заранее. Если бы я знал, что сегодня ты в такой форме, ни за что не поехал. Охота было позориться.

– Ладно. Не тоскуй, – снисходительно, с трудом скрывая своё удовлетворение, произнёс Данила. – Ты лучше подумай о том, что нам в апреле на турнире пару играть. Нам слаженность нужна. Предлагаю, не затягивая, на следующей неделе поехать на «Динамо». Я и так к Николаичу собирался. Думаю, он нам не откажет, и поставит в игру для тренировки.

– И я так думаю. Сегодня меня дыхалка подвела. А так бы я тебя из четырёх геймов не выпустил. Нужно режим восстановить, и Николаича послушать. Его советы всегда в точку.

– Ну, с твоей физикой давно ясно. Перегрузил ты себя ночной жизнью. Войди в прежний ритм и всё в порядке будет. Давай договоримся. За неделю до турнира ничего и никого лишнего. Всё по распорядку. Негоже, если мы подставимся. Это не просто турнир, а открытый турнир. Перед своими не след ударить в грязь лицом.

– Да согласен я. Чего ты меня уговариваешь?

– Вот и славно. А теперь пойдём, пожалуй. Всё же надо посмотреть Надькины конспекты перед лабораторной. Муторная тема. Да и тётка меня заждалась. Волнуется.

Друзья зачехлили ракетки, засунули портфели в сумки с теннисной формой и направились к выходу из спортивного комплекса.

Данила торопился домой, так как не хотел своим поздним приходом лишний раз огорчать свою тётю, которая никогда и ни в чем его не ограничивала и лишь деликатно напоминала ему о необходимости регулярно готовиться к занятиям. МГИМО ошибок не прощал и всегда держал наготове воспитательно-дробильную машину в лице насмешливо-лояльных бюро ВЛКСМ, укоризненно-непреклонного деканата и всемогущего ректората. Тётя, Вера Михайловна, знала это и не могла допустить, чтобы её любимый племянник оказался в числе неуспевающих студентов и хронических неудачников. Не имея своих детей, она была рада тому, что её сестра, мать Данилы, подолгу находилась со своим мужем, работавшим заместителем торгпреда в Австрии. Это обстоятельство давало тёте Веры возможность о ком-то беспокоиться и переживать, что так необходимо женщине, перешагнувшей пятидесятилетний рубеж.

Чтобы успокоить свою тётю, Данила всегда вечерами выкладывал стопку учебников и тетрадок на письменный стол рабочего кабинета своего отца, который он на период его отсутствия постепенно превратил в холостяцкую берлогу. В ней всегда можно было найти пару наборных гантель, эспандер, несколько теннисных ракеток и раскатившиеся по полу мячи. Однако главным украшением комнаты, конечно, являлся комбинированный музыкальный центр японской компании «Панасоник» с мощнейшими колонками под двести ватт, на котором Данила, полностью игнорируя встроенный радиоприёмники, занимался прослушиванием исключительно кассет на магнитной плёнке и виниловых пластинок, которых у него скопилось великое множество. Это была его коллекция, его богатство, ради которого он даже решился освободить одну из книжных полок отцовской библиотеки, в которой помимо обязательного полного собрания сочинений Ленина, находилось много полезных, но таких труднопонимаемых книг по мировой экономике, языкознанию и международным договорно-правовым отношениям.

Подходя к своему дому на Кутузовском проспекте, и прежде чем зайти в хорошо знакомый ему колодец внутреннего двора, Данила невольно придержал шаг, оглядывая строгий монолит здания. Это был его родной район, где он вырос, где ему были знакомы все улицы и переулки, проходные и подворотни, то есть все те места, где разворачивались многие удивительные события неугомонной жизни московских мальчишек. Эта была его маленькая родина, очерченная невидимой границей по периметру здания, построенного в стиле тяжеловесного сталинского ампира, знаменитого своей монументальностью, который, и по сей день, сохраняется в самых красивых столичных постройках. Дом хранил и оберегал своих обитателей, давал им кров, защиту и уверенность в том, что ничего не может случиться со страной, имеющей такую архитектуру и таких строителей. Получить квартиру в таком доме считалось у москвичей того времени большой удачей и служило свидетельством того, что любой его жилец чем-то отличился перед страной, был замечен и награждён, в том числе ключами от вожделенных апартаментов.

Квартира Данилы, а вернее его родителей, могла быть также отнесена к категории разрядных и состояла из довольно большой светлой комнаты, претендовавшей своими арочными окнами и ломанным многогранным эркером с лоджией на роль гостевой залы, двух спален и рабочего кабинета. В квартире была и массивная перешедшая по наследству мебель из красного дерева, и цепные бронзовые люстры, и картины, хотя и малоизвестных, но всё же достаточно реномированных русских художников. Важную роль свидетельства культурного уровня квартирантов играл аккуратный рояль-миньон, если и не фирмы «Бехштайн», но тоже весьма неплохой марки, на котором иногда любила музицировать, особенно в кругу нередких гостей, мать Данилы, Софья Михайловна, окончившая когда-то с отличием московскую музыкальную школу.

Однако самым значимым предметом обстановки являлся несомненно длинный кожаный диван с высокой резной спинкой, столь древний, что казалось он пережил всё лихолетье русской истории турбулентного 20 века. Этот диван был одинаково любим как самим Данилой, так и его отцом, который в данный момент находился далеко за границей и не мог помешать сыну осваивать на нём учебные премудрости. Диван был действительно хорош. Если была охота, то можно было достать и удобно пристроить на его потрескавшемся кожаном сиденье большую пухлую подушку, а затем развернуть клетчатый шотландский плед, зажечь торшер и поставить рядом на тумбочку чашечку горячего кофе. И вот тогда, именно после всех этих подготовительных мероприятий наступал самый вожделенный за день момент, когда без долгих размышлений можно было принять горизонтальное положение и приступить к осознанию всей глубины академических истин.

Именно этот диван, а не равнодушный дубовый стол под протёртым зелёным сукном был свидетелем ночных бдений Данилы накануне очередного экзамена.

– Ну что же ты дружок, – участливо сказала тётя, открывая дверь Даниле. – Сегодня ты припозднился. Как ты? Всё ли у тебя готово к занятиям? Может быть, поешь? Я уже дважды подогревала тебе ужин.

Ну как можно что-либо возразить такой милой и заботливой тётушки?

Наскоро перекусив тётиными котлетами, Данила прихватил с собой бутерброд с венгерской колбасой, стакан молока и отправился в кабинет, переполненный жуткой решимостью одолеть толстую тетрадь с конспектами, которую накануне подсунула ему отзывчивая Надя.

– Ну, теперь всё, теперь ироничный профессор Пирогов вздрогнет, поражённый моими познаниями, – думал Данила, оборудуя своё диванное лежбище, на котором рассчитывал комфортно скоротать часы, необходимые для того, чтобы одолеть Надину писанину.

Перед его глазами замелькали исписанные убористом почерком страницы, проплыли молекулярные ромбовидные построения углеводорода и растянутая химическая формула бензола. Голова тупела, искала место пониже, тело всё больше растягивалось в длину.

– Что за мура? – пытаясь не заснуть, вполголоса произнёс Данила. С химией он давно не дружил, ещё с шебутной школьной поры. – Если мы будущие коммерсанты, то для того, чтобы торговать нефтью, знать её состав совсем не обязательно.

А вот здесь он был далеко не прав. Будущее нам не дано предвидеть, и жизнь постарается разубедить его в этом.

Тепло родного дома, требующие расслабления, перетруждённые спортом мускулы, а главное, утомительные попытки расшифровать Надькину скоропись, вскоре привели к логическому результату: голова Данилы погрузилась в податливую ласковую подушку, раскрытая тетрадь легла точно на переносицу, прикрыв глаза от жёлтого света торшера, и в комнате наступила звенящая творческая тишина. Молодой сон крепок, глубок и защищён от ненужных видений.

Одним словом, когда Данила очнулся и принял сидячее положение, то обнаружил, что в руке он по-прежнему держит надкусанный бутерброд с колбасой, сбоку стоит недопитый стакан молока, а на полу валяется злосчастная тетрадка.

– Нет, так дело не пойдёт, решил он. – За ночь усвоить эту науку не удастся, и поэтому срочно надо применить другой метод. В богатом арсенале приёмов Данилы из числа тех, как прорваться через колючий частокол зачётов и экзаменов этот приём назывался – «нанести по сопернику, то есть преподавателю, удар его же любимым оружием». Для этого нужно было из всей информационной премудрости, которую перегруженный мозг уже отказывался усваивать и воспринимал не иначе, как несуразную галиматью, так вот из всего этого надо было выбрать и заучить пару удачных и сногсшибательных формулировок, которых можно было бы вкручивать в ответ на любой вопрос в любом экзаменационном билете.

Поэтому для завтрашнего «бурильщика» и «многостаночника» профессора Пирогова он решил заготовить бронебойный пассаж на основе внутримолекулярной реакции Вюрца и вдохновляющую выкладку о благотворном влиянии паров бензола в процессе нефтяного крекинга. При таком подходе был шанс прорваться через утомлённого экзаменационной сессией преподавателя и вытянуть хотя бы «трояк».

Личная статистика учёта побед и поражений, которую вёл для себя Данила свидетельствовала об успокаивающем соотношении 60 на 40. А это означало лишь только одно – метод работал и имел право на существование.

Прикинув, что с подготовкой к предстоящему лабораторному зачёту по теме «Нефть и продукты её переработки» покончено, Данила решил перейти к чему-нибудь более приятному. На сегодняшний вечер таким отвлекающим предметом должны были послужить несколько упражнений из раздела «Коммерческая переписка» на английском языке.

С этим, проблем у него не было. Английский был крепко-накрепко прибит к его почкам, благодаря «экзекуциям», процветавшим в престижной московской школе с лингвистическим уклоном. В испанском он, вообще, чувствовал для себя что-то невероятно близкое, очевидно благодаря нескольким годам, проведённым на Кубе, где его отец раньше работал в советском торгпредстве. Вот только немецкий давался ему с трудом, каждый раз отвергая его потуги хоть как-то продвинуться вперёд, благодаря своим сложно составляемым словам и перевёрнутой грамматике. Так казалось Даниле. Он вообще им бы не занимался, если бы не настойчивость родителей, пребывавших уже третий год в стране вальсов, молодого виноградного вина и всевозрастного горнолыжного спорта.

Для лучшего усвоения знаний требуется соответствующая вдохновляющая обстановка. Для её создания Данила вначале сварил себе крепкий густой кофе, подлил в него молоко из стакана, и уж потом подошёл к своей любимой полке, на которой в алфавитном порядке сгрудились граммофонные, если можно так сказать, пластинки с записями любимых исполнителей, в число которых входили культовые хиты «Take That» и «Uriah Heep», непременные «Битлы» и «Роллинги», а также джазовые вариации в исполнении таких гигантов как John Scofield и Albert Ayler.

Поставив на проигрыватель пластинку из альбома «Equator» Данила присел за письменный стол и с удовольствием под музыкальный аккомпанемент стал отрабатывать учебное задание по составлению делового письма, навивая в нем обороты на английском языке, типа: «Дорогие господа, мы безмерно рады уведомить вас о том, что поставка нами партии водки «Столичная» задерживается на неопределённый период, а перечисленный вами по контракту № ХХХХХ авансовый платёж в размере 00000 долларов США не будет вам возвращён никогда».

Завершив свои экскурсы в мир науки где-то в половине первого ночи, Данила решил осторожно пройтись по безмолвной квартире и посмотреть, как там его тётя. Однако к его удивлению тётя Вера ещё спать не ложилась, и из её спальни через неплотно прикрытую дверь пробивалась световая полоска от горевшего ночника. Вера Михайловна была историком и постоянно что-то читала. Данила искренне думал, что она перечитала все книги на свете. Это было крайне удобно, так как позволяло ему найти у тёти ответ на любые его пока что несложные вопросы. Вот и сейчас она увлечённо читала что-то мудрёное о жизнедеятельности Иоахима Флорского.

На следующий день всё сложилось значительно лучше, чем предполагалось. Ночные страхи развеялись. Так иногда бывает. Зачёт прошёл на «ура». Выпавших из седла не было. Даже Лёшка Аксаков превзошёл самого себя, буквально сразив грозного «бурильщика» фразами о «реакции дегидратации соответствующих спиртов». Видимо в этот день профессор Пирогов действительно пребывал в хорошем расположении духа и решил быть снисходительным к этому несовершенному миру, а может быть просто потому, что весенний лучик солнца заглянул в аудиторию и намекнул на скорое лето, а может быть только потому, что в вузовском киоске, торговавшем научной литературой, наконец, появилась в продаже очередная профессорская монография – плод многомесячных усилий.

Одним словом, все были довольны жизнью и друг другом. В коридоре весело гомонила вся академическая группа, только что прорвавшаяся через зачётные тенета.

– Ну, ты, Леха, даёшь, – произнёс Данила, дёргая из-за спины за Лешкин рукав. – Откуда ты нахватался таких познаний?

– Всё спокойно. Ни у одного тебя есть своя метода. У нас тоже есть в загашнике свои заготовки.

– Ну что делать будем? Может, двинем всей группой в кафе «Крымское». Посидим. Отметим.

– Эй, орлы! – откуда-то издалека донёсся знакомый голос. – Не разбегайтесь. Есть разговор. Из учебного зала напротив возникла размашистая фигура Боба Солнцева, который только что с удивлением прослушал лекцию по философии по теме о принципиальных различиях между диалектикой и материализмом.

– Нам брошен вызов. Делать нечего. Надо отвечать, другого выхода нет.

– Да что за вызов? Кто его бросил? Ты можешь нормально что-нибудь объяснить? – возмутился Данила.

– Помните наш последний ССО в прошлом году в Астраханской области?

– Ну, да, конечно.

– Так вот. Как вам известно рядом с нами по соседству стоял студенческий строительный отряд Московского финансового института. В километрах десяти от нас.

– Да и что с того? У нас с ними всё было нормально. Они к нам в гости ездили, а мы к ним. Без проблем. Один раз даже выручили «фиников», когда местные из-за девчонок избили двух их парней. Тогда наш комиссар на выручку финансистов поднял весь наш отряд. Неплохо мы тогда погоняли местных драчунов солдатскими ремнями с пряжками по их степи. – Ударился в воспоминания Лёшка Аксаков.

– Так-то оно так, – продолжал вещать Борька, отставив в сторону левую ногу и для убедительности размахивая кистью правой руки. – Но ты забыл, как мы прищучили «фиников», когда они напросились на соревнование с нами по поеданию на скорость подсолнечной халвы без воды. Мы их тогда сделали, и потом они ещё скидывались, чтобы купить для нас отступные десять кило этой злосчастной халвы и для этого гоняли за ней на «Урале» в какой-то городишко.

– Верно, верно, – ухмыляясь, подхватил Лешка. – Ты ещё не сказал, как они провалились по количеству съеденных крутых яиц и выставили нам ящик пива.

– Да, здорово тогда получилось, – поддержал разговор Данила. – Боб, ну ты тянучка. Не можешь внятно сказать, что произошло?

– Вот, я и говорю, – продолжал Борька, явно довольный тем, что захватил внимание своих сокурсников. – Пошли мы на неделе по старой памяти с Вовкой Петровским в студенческое общежитие «фиников». Не сами, конечно, по приглашению. Вы же сами помните, какие у них нормальные и отзывчивые девчонки, которые ходили с нами к Ахтубе на лунную дорожку. Хорошо было: луна, круглая как мяч, в полнеба, света так много, как на Тверской, – всё видно, и девчонки, обалдевшие от этой ночной красоты. Здорово было.

– Ну, было, было, – прервал его восторженные сентенции Лешка. – Ты давай ближе к «телу». Сколько можно говорить тебе?

– Одним словом, не успели мы с Вовкой, расположиться в этом общежитии. Девчонки, молодцы, всё заранее подготовили. Дожидались, значит. Как тут заваливается в комнату целая делегация их парней. Ну, думаем, бить начнут из-за девчонок. Ан нет, пришли по другому поводу. Бросили нам вызов. На этот раз по пиву.

– Это как же?

– Именно так. Кто больше выпьет за раз пива.

– Ничего себе, – удивился Данила, поправляя съехавший на сторону галстук. – Мы их уже два раза уделали. Им что, опять неймётся? Выходит, что, они все эти последние полгода только и делали, что вынашивали коварные планы хоть на чем-то взять реванш?

– Не просто реванш. Готовятся серьёзно. Придут чуть ли не всем курсом. Мало того, оповестили несколько вузов, пригласив их представителей на это шоу. А это значит, что весть об этом событии разлетится по всем московским институтам. Здесь нельзя промахнуться.

– Так, ничего себе, – уже задумчиво промолвил Лешка, откладывая в сторону портфель, который было подхватил, чтобы быстрее выветриться на волю из стен института. – И что, серьёзно готовятся?

– Думаю, что очень серьёзно. Выставляют своего чемпиона. Я его видел. Крупный парняга. Грудь вместе с животом в ширину не меньше метра будет. Что твой Челубей на Куликовом поле. Зовут Илья.

– Да дела, – на распев протянул Данила. – Ну а условия, каковы?

– Условия, в общем, знакомые, – хмыкнул Борька. – Выпить как можно больше пол-литровых кружек пива. В туалет разрешается заглянуть только один раз, в любое время в процессе состязания. И вот ещё что. Зачётные кружки начинают учитываться только после первых десяти. Это значит, что Илья первые десять кружек выпивает легко.

– Когда схватка?

– В ближайшую пятницу.

– Ну, а если проиграем?

– Тогда мы должны поить их команду полгода пивом, сколько захотят.

– Ничего себе. А сколько в команде?

– Десять человек. Поэтому я приглашаю Вас с Дэном войти в нашу команду. Ведь мы вместе в Астрахани были.

– Да, но там этого Ильи у «фиников» не было.

– Не было. Нашли где-то. Может и в институт они его протащили из-за его габаритов.

– Ладно. Всё ясно. – Буркнул Данила. – Мы с Лёхой придем, но я задержусь немного. На пятницу назначено заседании бюро ВЛКСМ факультета. А я зам по оргработе. Быть должен. Не отвертишься.

– Ну да, ты у нас известный комсомольский босс, – иронически произнёс Лёшка Аксаков. – А вот теперь ответь мне, Боба. Кого мы выставим? Кто будет биться за честь нашего вуза?

– А здесь и гадать не надо. У нас есть только один достойный кандидат – это Серёга Крутой. Помнишь, как он вилами откидывал тридцатикилограммовые тюки сена из сноповязальной машины.

Алексей Крутой, сын второго секретаря Краснодарского обкома КПСС, был по-своему способным студентом, так как особо просроченных «хвостов» за ним не водилось, несмотря на хронические пропуски лекций. Природа действительно одарила его незаурядной физической силой, которую он уверенно продемонстрировал, когда на втором курсе на Комсомольской площади к нему пристали трое пьяных таксиста. Тогда Серёга тогда сумел от них успешно отбиться и даже свернул одному из них челюсть. Происшествие наделало немало шума, но это яркое событие как-то удалось замять при удивительном молчании деканата и парткома. С тех пор, Сергей Крутой пользовался в студенческой среде «заслуженным» авторитетом.

– Да, Вы же работали с ним в ССО в одной бригаде. Знаете его, – горячился Боб, заметив, как на лица друзей наползла гримаса сомнения. – А кого же ещё? Тебя что ли Лёха? Да у тебя мочевой пузырь меньше твоего теннисного мяча, а у Серёги он тренированный. Выдержит. Кстати, если хотите, приходите сегодня на тренировку.

– А где она состоится? В «Метелице», что ли?

– Да, какая «Метла»? Ну, ты чудак Леха. Мы с Вовкой и Серёгой едем на Юго-Запад, в пивбар «Ракушку». Там условия то, что надо. Ну как?

– Я нет, – начал отнекиваться Данила. – Не могу сегодня.

– И я нет, – поддержал его Лёшка. – Дела брат.

– Ну, дела, так дела, но в пятницу чтобы были как штык. Дело чести.

Друзья пожали друг другу руки и разошлись: Борька в «Ромашку» по плану, Лёшка к своей девушке, которую друзьям ещё не показывал, а Данила к себе домой, так как решил поупражняться на шестиструнной гитаре.

Хотя студенты престижного вуза и ходили в строгих цивильных костюмах и галстуках, и грызли гранит теории марксизма ленинизма и истории политических учений, но были абсолютно нормальными молодыми людьми и типичными представителями славной когорты московского студенчества, которым ничего человеческое не чуждо.

Их ожидала судьба стать дипломатическими представителями своей страны, занять высокие должности в кабинете министров, возглавить или войти в советы директоров нарождающихся частно-государственных корпораций. Они составляли часть креативной элиты страны, и не было среди них тех, кто отказался служить ей.

Наступившая пятница представлялась знаковым днём. В учебном корпусе института царило лёгкое возбуждения. Представители сильной половины четвёртого курса то сбивались в небольшие кучки и о чем-то оживлённо беседовали, то вновь растекались по лекционным залам и аудиториям, чтобы обдумать сложившееся положение. На одной из перемен Борис Солнцев разыскал Данилу и с деловым видом спросил его: «Ну как вечером будешь?».

– Не сомневайся. Не подведу. Знаю, многие собираются подойти.

– Это хорошо. Нужна внушительная группа поддержки. Сам понимаешь, какой уровень. Не удивлюсь, если «финики» притащат половину своего факультета.

– Да шума будет много. А как наш Серёга? Готов?

– Будь спокоен. Тренировался каждый день под нашим руководством. Всё продумано. «Фиников» ждёт сюрприз.

– Это какой же? Сказать можешь? – и Данила участливо повёл Бориса в дальний угол коридора.

– Тебе скажу. Только тебе. Сам понимаешь – это наше “know-how”. Одним словом, Серёга сухой как астраханская вобла.

– Это как понимать?

– Не пьёт ни грамма жидкости уже 24 часа. А мы его контролируем. Он сейчас не то, что пиво, всю Москву-реку выпить готов.

– Здорово. Молодцы. Тогда прорвёмся. А может и финансисты своего Илью также готовят? Они математики. Комбинации считать умеют.

– Может быть. Не спорю. Но у нас есть ещё одна тактическая заготовка.

– А именно?

– Здесь главное распределить усилия. Ты помнишь, по условиям в туалет можно пойти только один раз. Поэтому фокус в том, чтобы вначале выпить как можно больше кружек. Терпеть, но пить. После туалета ты уже столько не выпьешь. Организм и так будет перенасыщен пивом. На это и делаем ставку. Но об этом молчок.

– Замётано. В каком месте сбор? В «Ракушке»?

– Да нет, что ты. Здесь рядом. В «Пльзене»

Под таким условным названием фигурировал пивной бар, расположенный на территории Парка культуры имени А. М. Горького, который существовал уже пару десятилетий и регулярно менял свои вывески. Имя «Пльзень», возможно закрепилось за ним и стало историческим лишь потому, что когда-то ещё при его открытии в баре стали продавать вкуснейшее и настоящее чешское пиво одноименной марки. Однако эта идиллия продолжалась недолго и постепенно и незаметно сошла на «нет». На место качественному солодовому продукту чешских пивоваров пришло советское изобретение, перенасыщенное содой и углекислым газом, под броским названием «Жигулёвское», несомненным достоинством которого было то обстоятельство, что средне-нормальный человек не был способен выпить больше полутора кружок, чтобы не сбегать на природу за угол или, переминаясь с ноги на ногу, выстоять очередь в местный туалет.

Одним словом, в полпятого пополудни двери лекционных залов и аудиторий с треском распахнулись, исторгнув из себя галдящую юношескую ораву, которая с гомоном покатилась вниз по лестнице к выходу, пробегая мимо развешанных по стенам своих великих предшественником К. В. Нессельроде, А. М. Горчакова, Г. В. Чичерина, бросавших на молодое племя будущих дипломатов и внешних торговцев укоризненные и насмешливые взгляды, как бы говорившие, и мы были лицеистами.

К началу представления Данила попал как нельзя вовремя. Участливая барменша, известная всей округе как тётя Валя, чей авторитет простирался далеко за пределы парка, уже заканчивала разливать предназначенное к состязанию пиво по ребристым кружкам и расставляла их ровными рядами на барной стойке, покрытой коричневым пластиком с рваными проплешинами.

Огромный пивной зал кафе был наполнен гулом голосов от сгрудившихся представителей многих московских вузов, пришедших целыми делегациями, чтобы поглазеть на диковинное соревнование. Здесь были многие: сосредоточенные старшекурсники из Института стали и сплавов, шаловливые «козеры» из номерных медицинских, ироничные и завистливые инязовцы. Прискакали даже из-за реки неутомимые «верблюды-мехматяне». Однако наиболее внушительная орда явилась из финансового института, ведомая снисходительными, познавшими жизнь «мамонтами», окружившими плотным непробиваемым кольцом своего выдвиженца Илью.

Когда Данила прорвался в первые ряды, главные участники действа Серёгу и Илья уже заканчивали подготовительные разминочные упражнения. Серёга прекратил размахивать руками и подпрыгивать на месте, а гигант Илья делал глубокие вдохи и выдохи, словно рассчитывая освободить место для пива и в грудной клетке тоже. Тут же выбранный общим голосованием нейтральный судья, которым оказался очкатый пятикурсник из «сталеваров», ещё раз напомнил правила состязания и предложил каждой из сторон дополнительно назначить по два секунданта, которые также могли посоревноваться друг с другом на незачётных началах.

Понятное дело, что Боб Солнцев сразу выдвинулся вперёд, а вслед ему стал продираться и щупленький Вован Петровский.

– А ты куда? – придержал его за плечо Слава Колаш, ещё один друг и сокурсник Данилы по испанской языковой подгруппе. – Всё дело испортишь. Не видишь, как дело оборачивается? Здесь уж не до шуток.

– Оставь его. Пусть попробует, – урезонил его Данила. – У Вована есть скрытые резервы. Забыл, что ли, как он в Астрахани одолел флакон «тройного» и запил его банкой томатного сока.

– Запил то он запил, да потом на работу не вышел. А мы за него мешки с цементом таскали.

– Ну что ж бывает. А с тобой нет? Думаю, не подведёт. Тем более они с Бобом слаженная пара.

Между тем очкарик уже дал отмашку, и игроки, не мешкая, приступили к истреблению запасов тёти Вали.

Илья, подбадриваемый одобрительными криками финансистов, уже предвкушавших скорую и неизбежную победу, сразу взял высокий темп и вырвался вперёд как минимум на две кружки. Сергей, под строгим руководством своего наставника Боба, начал осмотрительно и с расстановкой. Вначале внутрь была залита одна кружка пива, медленно и осторожно, чтобы дать организму время адаптироваться к новому напитку. Затем Серёга встал, ещё раз развёл и скрестил руки, и принялся догонять ушедшего в отрыв Илью.

Дело продвигалось быстро. Однако десятая кружка стала переломным моментом. Превратившийся в пузырь Илья решил воспользоваться положенной возможностью и покатился опустошаться в направлении туалетного отсека бара. Серёга держался хорошо, с каждой кружкой зарабатывая всё больший авторитет среди разношёрстных «нейтралов» из других вузом. Прошла одиннадцатая кружка, затем успешно проследовала двенадцатая, тринадцатая. Когда Илья вернулся стойке, Серёга заталкивал в себя, правда не без труда, уже четырнадцатую по счёту ёмкость. Одним словом, окончательно ломаться Илья стал после семнадцатой, в то время, как Серёга довольно спокойно перевалил через психологически важный двадцатикружечный рубеж.

Итог схватки оказался следующим. Илья не выдержал первым и вскоре, выпучив глаза, и как показалось многим, еле удерживаясь, чтобы не зафонтанировать, понёсся, перекрещивая ноги и придерживая руками раздувшийся живот, в сторону хорошо знакомого ему спасительного отсека. Серёга же, ещё немного поважничал, демонстрируя, что ему всё нипочём, а затем, не торопясь, вразвалку пошёл догонять несчастного Илюху.

Победа была решительной и окончательной. Разгром полным. Соперник теперь мог только мечтать о несбыточном реванше. Разрыв составил принципиальные четыре кружки. Боб, Вован, Леха, Данила и Славка ликовали. Теперь финансисты долго будут помнить своё позорное поражение. По крайней мере, до следующего летнего строительного сезона точно.

Все, даже удручённые финансисты, разделяли торжество «дипломатов», и уже все вместе дружно отдали должную дань пенистому светло-жёлтому напитку. Тётя Валя превратилась в многостаночницу и уже не закрывала медные краны, без устали выкачивая содержимое из скрытых пивных бочек. Студенты подходили, пожимали руки и хлопали по плечам победителей. Серёга был возведён на пьедестал равный олимпийским героям и долго ещё повсеместно пользовался популярностью на студенческих вечерах. Честь института была защищена. «Дипломатам» простили даже их мнимое зазнайство и исключительность.

Мини «Октобер фест» удался на славу. Больше всех была довольна тётя Валя, перевыполнившая месячный план по реализации пива, и её бухгалтер, радостно пересчитывавшая в своей служебной коморке поступившую выручку.

– Алло, Дэн, очнись, – Лёшка Аксаков чокнул своей кружкой о кружку Данилы. – Всё хорошо. Ты, о чём задумался?

– Да так, ни о чём. А ты что, куда-то собрался?

– Сегодня нет. А вот завтра суббота. Мы здесь небольшой группой собрались в Дом кино. Пойдёшь?

– А что там?

– Новый фильм. Премьера. Говорят, нормальная фантастика. Наши девочки тоже пойдут.

– А кто?

– Наши. Ну, Оля, Алла из французской группы, ещё две Лены из испанской, Таня из немецкой. Ребята также будут. Это Генка Башилов всё устроил. У него мать – начальник управления в министерстве культуры.

– Да нет. Спасибо. Не получится. У меня завтра репетиция в ДК «Горбунова».

– Так, ты что продолжаешь стучать на барабане? Я думал, ты бросил. Скажи, как хоть ваш ансамбль зовётся?

– «Миракэл» – «Miracle’s». Слышал? Нет? Ну, естественно. Он у нас существует не на постоянной основе. Мы одну школу заканчивали и вместе начинали. Играли у себя и по другим школам. Теперь тоже, но редко, больше на вечерах в институтах, где ребята из ансамбля учатся.

– А в нашем вузе, почему нет? Скажи, хоть какой у Вас репертуар?

– Есть кое-что из «Beatles», «Smokie», «Queens».

– Вот и замечательно. Солидно. А свои наработки есть?

– Как сказать? Есть кое-что в стиле джазовых импровизаций. У нас ведь в составе и саксофонист имеется.

– Вот как даже? – удивился Алексей. – Ну, а ты-то что, в фронтлайнеры не выдвинулся? Всё сзади торчишь.

Алексей невольно затронул болевую точку Данилы. Вот уже пару лет он терзал дома шестиструнную гитару в надежде, что сможет доказать ребятам из ансамбля, что ему можно доверить исполнение на соло-гитаре, хотя свой солист и неплохой в ансамбле имелся. Кто в молодости не мучился жгучим желанием лидерства? Но Лёшке он ответил по-другому:

– А что, ударник – это вполне достойно. Вот, Ринго Стар, например.

– Ну, то Ринго Стар. Да ты не обижайся. Я так сказал. А сыграть в институте вы смогли бы. У вас вокал есть?

– Да, поют двое, а мы подпеваем. В общем, фон создаём, так что голоса есть. А в институте? Ну, куда нам соваться. Здесь же «Миражи» в новом издании.

– Да будет тебе Дэн. Мы ещё посмотрим.

– Пойду я, Лёша. Хочу один пройтись по парку.

Что-то не всё ладно было в жизни Данилы Бекетова. Чего-то не хватало. Душа томилась и ждала чего-то.

* * *

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Разделы библиотеки

Любовные романы Любовные романы по темам Любовные романы по автору Современные любовные романы Исторические любовные романы Женские фильмы КулинарияСекреты красотыСонник

Страницы романа:Стр:1

1 2 3 4

3

/ 45 Гол.

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10