Разделы библиотеки
Роковой опал - Виктория Холт - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Роковой опал - Виктория Холт - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Холт Виктория
Роковой опал
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Письмо с того света
На следующий день я сидела у ручья, когда вдруг на противоположном берегу появилась Ханна с каким-то пакетом в руках.
– Я хотела с вами поговорить, мисс Джессика, – сказала она.
– Хорошо, Ханна. Я сейчас к вам перейду. – Идя по мостику, я обратила внимание на ее весьма торжественный вид.
– Я подумала, что пришло время передать вам вот это, – объявила она.
– А что это?
– Мне было велено отдать это вам, когда придет пора или когда вам исполнится двадцать один год – в зависимости от того, какое из этих событий наступит раньше. Я считаю, что сейчас самый подходящий момент, учитывая все, что было уже сказано.
Она сунула мне в руки пакет, и я начала его рассматривать.
– Что там? – повторила я.
– Там письмо, которое было написано вам, но передано мне.
– Когда это было? И кто вам его дал?
– Вы сами все поймете, когда прочтете. Надеюсь, что я поступила правильно.
На миг она замешкалась, испуганно наморщив лоб, а затем развернулась и поспешно ушла вверх по склону, оставив меня стоять с большим конвертом в руке. Открыв его, я извлекла оттуда несколько листков бумаги, исписанных аккуратным разборчивым почерком.
Я взглянула на первую страницу.
Первая фраза звучала так: «Дорогая моя Опал, милое мое дитя!»
И далее:
«Ты прочтешь это через много лет после того, как я пишу это, и надеюсь, что в результате ты не будешь обо мне слишком плохого мнения. Всегда помни, что я любила тебя, и то, что я собираюсь сделать, я делаю потому, что так будет лучше для нас всех. Я хочу, чтобы ты знала: последние мои мысли были о тебе…»
Мне трудно было понять, что все это означает, и поэтому я решила взять письмо с собой на Пустырь, куда почти никто не приходит, и уже там, у могилки Джессики, почитать в спокойной обстановке.
«Начну с самого начала. Я хочу, чтобы ты получше узнала меня, потому что только так ты сможешь понять, как это все произошло. Думаю, в каждой семье есть тот, кто выделяется на общем фоне, один из детей, который отличается от всех остальных. По-моему, их еще называют отщепенцами. Так вот, это обо мне. У нас был Ксавье – умный, способный в учебе, готовый всегда прийти на помощь каждому; и Мириам, которая была склонна к шалостям, но в основном, когда на это ее подбивала я. Мириам была очень податливой и могла принимать любой облик, порой превращаясь в образцового ребенка. Я же всегда была немного бунтаркой. Изображая привидение, я пробиралась в галерею и играла там на спинете, а потом пряталась, когда туда приходили посмотреть, что это за шум; таким образом, поползли слухи, что в галерее поселился призрак, и слуги перестали ходить туда поодиночке. Лестью я уговаривала миссис Бакет печь свои любимые лепешки, и она всегда готовила еще одну дополнительно – специально для меня. Я была папиной любимицей, чего не скажешь про отношение мамы. Папа учил меня играть в покер. Никогда не забуду выражение на мамином лице, когда она, зайдя в кабинет, застала нас с ним с картами в руках. Похоже, именно в тот момент я осознала, насколько напряженная обстановка царит в нашем доме. Она стояла в такой театральной позе, что я чуть не расхохоталась. «Играете на скрипке, пока горит Рим!» – едко заявила она, на что я ответила: «Скрипка тут ни при чем, мама. Это покер». «Как тебе не стыдно!» – воскликнула она и с этими словами схватила карты и бросила их в огонь. «Ну вот, теперь не Рим горит, а наши карты», – заметила я; мне всегда было сложно уследить за своим языком, и слова слетали с него сами собой, прежде чем я успевала их остановить. Тут мама взмахнула рукой и дала мне пощечину. Помню, я была шокирована – главным образом потому, что это демонстрировало, насколько она охвачена смятением. Обычно она сохраняла спокойствие, и все ее упреки были словесными. Папа тоже был в шоке. «Не смей поднимать руку на детей», – хмуро сказал он. И здесь маму прорвало. «А кто ты такой, чтобы указывать мне, как себя вести? Учишь собственную дочь быть такой же беспутной, как ты. Карты, азартная игра… все это ведет к долгам, из-за них мы сегодня находимся в таком тяжелом положении. Тебе, например, известно, что крыша нуждается в срочном ремонте? Что в галерею уже сочится вода? Что под половицами в библиотеке дерево разъедает грибок? Что слугам не плачено два месяца? И твой достойный ответ на все это – научить дочь играть в покер!»
Я стояла, держась за щеку, по которой она меня ударила. «Только не при Джессике, Дороти, прошу тебя», – умоляющим тоном сказал отец. Но она ответила: «А что? Почему бы и нет? Она все равно очень скоро все узнает сама. Узнает, как и все остальные, что ты проиграл свое состояние, а заодно и мое, и что мы больше не можем позволить себе жить, как прежде».
Я смотрела, как догорает в пламени камина дама червей. А потом мама ушла, и мы с отцом остались наедине.
Не знаю, зачем я тебе все это рассказываю. В действительности к делу это не относится. Но я и вправду хочу, чтобы ты, Опал, кое-что узнала обо мне и о том, как мы жили. Хочу, чтобы ты поняла, почему все случилось так, как случилось, поэтому и пишу все это. Возможно, я порву все, когда закончу. Возможно, я потом решу, что тебе незачем все это знать. Возможно, это просто поиск оправданий. Как бы там ни было, поначалу я запишу все, что приходит мне в голову, и эта сцена в отцовском кабинете представляется мне своего рода началом истории, когда необходимость продать Окленд Холл стала достоверным фактом; если бы не это, все пошло бы совершенно по-другому.
Вскоре подобные сцены стали делом обычным. Все постоянно упиралось в деньги, которые нужно было заплатить то за одно, то за другое. А денег не было. Я понимала, что папа был неправ. В нем проявилось наше семейное проклятье, порочная дьявольская черта. Он часто рассказывал мне об этом в нашей длинной галерее, когда показывал портреты своих предков и объяснял, чем они прославились. Там был живший триста лет тому назад Джеффри, который нас чуть не разорил. Был Джеймс, отправившийся в море и ставший пиратом: он грабил испанские галеоны, и на этом мы разбогатели. Был еще Чарльз, – тоже игрок, кстати, – живший во времена Карла I. Тогда началась война, и хотя мы, естественно, выступали за короля, нам каким-то непонятным образом удалось пережить смутный период Английской республики и дотянуть до Реставрации, после чего мы получили земли и богатство в награду за лояльность к монархии. Следующие сто лет мы жили вполне комфортно, а потом появился Генри Клаверинг – друг Георга, принца Уэльского, денди и транжира, а также самый заядлый игрок из них всех. После его выходок наш род так и не смог оправиться окончательно, хотя мы и пытались это сделать. Отец папы, мой дед, унаследовал эту семейную слабость, которая затем перешла и к моему отцу. Два поколения картежников подряд – это было уже слишком, и Окленд Холл этого не выдержал. Так и получилось, что в сложившейся ситуации у нас был только один выход – мы должны были продать свое родовое поместье.
Тогда мне было шестнадцать. Обстановка была угнетающая, папа был так несчастен, что я даже боялась, что он может наложить на себя руки, а мама продолжала едко причитать, что этого не должно было случиться. Однако мы были вынуждены продать не только сам особняк, но и многие ценные вещи – например, мои любимые гобелены, часть столового серебра и мебели. Потом мы переехали в Дауэр Хаус. Ксавье без устали повторял, что это очень красивый дом, но мама и слышать этого не хотела и все время ворчала. И то ей не так, и это. Я ненавидела то, как она своими упреками третировала отца при первом же удобном случае. Все и без этого было достаточно плохо!
Казалось, мы все изменились. Ксавье как-то притих: отца он открыто не винил, но стал совсем отстраненным. У нас осталась ферма, которой он управлял, однако это никак нельзя было сравнить с большим имением, которым мы владели до этого. Мириам было пятнадцать, когда мы уволили гувернантку, так что мама взялась учить ее сама. Я считалась уже достаточно взрослой, чтобы освободить меня от уроков. Мама сказала, что мы должны помогать на кухне, учиться консервировать фрукты и варить варенье, потому что те молодые люди, за которых мы могли бы выйти замуж теперь, очень отличались от тех, на кого мы могли бы рассчитывать, если бы нерадивость нашего отца не лишила нас родового гнезда. Мириам разделяла мамину язвительность, я – никогда. Я понимала то неодолимое влечение, которым был одержим мой отец. Оно было и во мне, только не к картам, а к самой жизни. В моем характере было импульсивно следовать своим побуждениям, сначала действовать, а уж потом рассуждать, насколько это было разумно. Надеюсь, дорогая моя Опал, что по своей натуре ты другая, потому что это может довести тебя до беды.
Окленд купил некто по имени Бен Хенникер, заработавший состояние в Австралии. Человек он был, казалось, приветливый и однажды заглянул к нам в Дауэр Хаус. Не забуду, как Мэдди ввела его в гостиную, где мы пили чай.
«Что ж, мэм, – сказал он маме, – я подумал, что раз мы с вами соседи, то и вести себя следует по-соседски. У меня на следующей неделе намечается одно мероприятие, приедут гости, вот я и решил, что, возможно, вы захотите к нам присоединиться». Моя мама была способна заморозить человека одним только взглядом; свой талант она с успехом оттачивала на наших слугах, и это безотказно работало как в Окленд Холле, так и в Дауэр Хаусе. Никому из прислуги не позволялось ни на минуту забывать, что мы – Клаверинги, как бы ни истощились наши финансы.
«Мероприятие, мистер Хенникер? – переспросила она таким тоном, будто речь шла о какой-то римской оргии. – Боюсь, что об этом не может быть и речи. Мои дочери еще не выезжают в свет. К тому же в указанное вами время мы определенно будем заняты».
И тут я возьми и скажи: «А я могла бы пойти, мама». От маминого леденящего взгляда слова буквально застыли у меня на губах.
«Ты никуда не пойдешь, Джессика», – холодно отрезала она.
Лицо мистера Хенникера стало пунцовым от гнева, и он сказал: «Я все понял, мэм: на следующей неделе вы заняты и будете заняты всякий раз, когда я буду иметь дерзость пригласить вас к себе. Не переживайте, вы в полной безопасности… вы и ваша семья. Вас больше никогда не пригласят в Окленд Холл, пока он принадлежит мне». С этими словами он удалился.
Я ужасно злилась на маму за ее грубость: в конце концов, человек просто пытался вести себя дружелюбно по отношению к соседям, и, с моей точки зрения, было абсурдным обижать его только за то, что он купил у нас Окленд Холл. Ведь это мы выставили его на продажу. Мы искали покупателя. Я выскользнула из гостиной и побежала за ним, но догнала уже на середине аллеи, ведущей к Окленду. «Я хотела сказать вам, что мне очень жаль, что так получилось, – запыхавшись выпалила я. – И мне стыдно, что моя мама так разговаривала с вами. Надеюсь, вы не будете из-за этого думать плохо обо всех нас».
Его пронзительно-синие глаза сверкали гневом, но, посмотрев на меня, он постепенно остыл и начал улыбаться. «Скажите на милость, – произнес он. – А вы, надо полагать, юная мисс Клаверинг».
«Джессика», – уточнила я.
«Вы определенно пошли не в свою мать, – заметил он. – И это лучший из комплиментов, который я мог бы отпустить в ваш адрес».
«У нее есть свои положительные качества. Просто их довольно сложно выявить», – ответила я.
Он расхохотался; было в его смехе что-то заразительное, отчего не присоединиться к нему было невозможно. Потом он сказал: «Мне понравилось, что вы догнали меня таким вот образом. Вы хорошая девушка, мисс Джессика, правда хорошая. Вы должны прийти ко мне в гости в ваш прежний дом. Что скажете? – И опять чуть не задохнулся от смеха. – В конце концов, она ведь говорила только за себя. Приходите познакомиться с моими друзьями. Они хорошие люди – по крайней мере, некоторые из них. Это станет для вас откровением, мисс Джессика. Подозреваю, что вы всю свою жизнь прожили в клетке. Сколько вам лет?» Я сказала, что семнадцать. «Замечательный возраст, – вздохнул он. – Возраст, когда самое время отправляться в путешествия. Наверное, вам и самой этого хочется. Навещайте меня иногда… если, конечно, посчитаете это возможным и пристойным. Не кажется ли вам, что ваша прежняя жизнь была несколько унылой и скучной?»
Я заявила ему, что не считаю свою жизнь скучной, что у меня множество интересов. Что я люблю ездить в гости, и что мы делали это часто, пока жили в Окленде. Как помещики-землевладельцы мы должны были заботиться о благополучии наших арендаторов. Дни наши были строго расписаны: учебные занятия по утрам, потом разные дела в деревне, рукоделие, беседы, шитье каких-то нарядов, уроки танцев, которые понадобятся нам, когда мы начнем выезжать в общество. Правда, сейчас наши возможные выезды остались в прошлой жизни, в Окленд Холле. Однако я сама никогда не считала свое существование унылым, и только мистер Хенникер открыл мне глаза: я поняла, какой ничем не примечательной и лишенной событий была моя жизнь прежде. И каким счастливым бегством от нее стали мои посещения Окленд Холла…»
Сделав паузу в чтении, я внимательно посмотрела на могилу передо мной, не в силах избавиться от странного ощущения, что моя жизнь катится по тому же сценарию. Что случилось с Джессикой, происходит и со мной. Одновременно хотелось и дочитать побыстрее, и посмаковать сам этот процесс. Я чувствовала, что для меня очень важно получше узнать эту Джессику и посмотреть, как разворачивалась ее жизнь. Ведь и она тоже хотела этого, потому и описывала все в таких подробностях.
Итак, я продолжила читать.
«Конечно, я обманывала свою семью, хотя Мириам в определенной степени все-таки доверилась. Мне хотелось взять ее с собой в Окленд Холл, но при этом я сознавала, что в случае разоблачения разразится грандиозный скандал, и не хотела ее втягивать: она была младше, и я чувствовала ответственность за нее. Мириам и правда была очень податливой. Находясь со мной, она была готова озорничать – в определенных пределах. В прежние времена у нас была гувернантка, довольно властная дама, втайне исповедовавшая буддизм; в какой-то момент возникла реальная опасность, что Мириам под ее влиянием также ударится в эту религию. Когда Мириам оставалась с мамой, она становилась снобом и презрительно отзывалась об отце, «пустившем нас по миру». Я называла ее Хамелеоном из-за подобного умения менять окраску в зависимости от окружающего фона. Поэтому я засомневалась насчет того, чтобы брать ее с собой, решив удовлетвориться рассказами о своих похождениях, когда мы будем укладываться спать. Она увлеченно слушала меня и даже аплодировала, но я знала, что, если мама осудит меня за мои поступки, сестра мгновенно с ней согласится. Это нельзя было назвать неискренностью – просто она была не в состоянии иметь свою собственную точку зрения. Когда я смотрела, как миссис Кобб замешивает тесто для каравая, булок или крестьянского хлеба, я думала, что с Мириам точно так же: ей можно придать любую форму по своему желанию. Ксавье был совсем другим, но как было довериться ему? Он очень переживал по поводу резкого изменения нашего материального положения и считал это позором семьи. Он любил Окленд и воспитывался с ощущением, что все это, естественно, однажды будет принадлежать ему. Поэтому он, конечно, был возмущен, когда у него это отняли, хотя, в отличие от мамы, никогда не оскорблял отца – просто погрузился в печаль и отчужденность. Мне было жаль Ксавье, но я, разумеется, никогда не была с ним так близка, как с Мириам.
Я постоянно отвлекаюсь, откладывая описание того, что произошло, но я на самом деле хочу, чтобы ты меня поняла. Прошу тебя, не вини меня или Десмонда. Я познакомилась с ним на одном из приемов у мистера Хенникера. Я стала часто бывать у него в гостях, и вскоре Окленд начал казаться мне даже в большей степени родным домом, чем Дауэр Хаус, где жизнь стала просто ужасной – в основном из-за того, что мама без устали третировала отца. Порой я думала, что он может ее ударить. Он вел себя так тихо и скрытно, что, казалось, он вынашивает против нее какие-то планы, и как бы в подтверждение этого я иногда замечала странные взгляды, которые он бросал на нее. В доме ощущалось тягостное напряжение, и как-то раз я сказала Мириам перед сном: «Что-то должно случиться. Я чувствую, как это висит в воздухе. Как будто сам Рок готовится нанести свой удар». Мириам испугалась, да и я тоже. Но я и не догадывалась, откуда может последовать этот удар судьбы.
Я все чаще бывала в Окленде, становясь все более беспечной. Мистер Хенникер был неизменно рад мне. Однажды, когда мы с ним были в галерее, я рассказала ему о том, как играла здесь на спинете и пугала прислугу. Это немало позабавило его, и с тех пор он просил меня поиграть для него. Он любил сидеть там, слушая в моем исполнении вальсы Шопена. Я привыкла к мысли, что так будет вечно, что мистер Хенникер всегда будет здесь, а у него в доме будут собираться разные интересные люди. А потом я узнала, что все это не так, что мистер Хенникер приехал сюда ненадолго. В Новом Южном Уэльсе у него была некая «недвижимость», как он это называл, а Окленд Холл – это для него всего лишь каприз, «проявление безрассудства, если хотите». Побывав здесь еще в молодости, он поклялся, что однажды станет тут хозяином, а это был не тот человек, который бросает слова на ветер. Трудно тебе передать, как он заинтересовал меня. Я таких людей еще никогда в жизни не встречала».
Как раз этого она могла бы мне не объяснять: я ее прекрасно понимала, потому что сама пережила тот же опыт.
«Поскольку я была старше Мириам, перед нашим отъездом из Окленд Холла широко обсуждался мой предстоящий выход в свет. У нас служила миниатюрная Минни Джобберс, которая шила, и у меня уже появилось несколько очень симпатичных нарядов. В частности, два красивых бальных платья. Помню, когда мы уже знали, что покидаем Окленд, мама взглянула на них и заявила: «Они теперь никогда тебе не понадобятся». Одно из этих платьев, самое красивое, было из шелка вишневого цвета с отделкой из хонитонских кружев; шея и плечи у меня были красивыми, и платье это было сшито с целью показать их в самом выгодном свете. «Бедные мои плечики и шейка, теперь вам не покрасоваться, никто вас не увидит», – горестно причитала я.
С мистером Хенникером можно было говорить о чем угодно, вот я и рассказала ему про свое платье. Как это ни странно, – он ведь старатель, а они народ, по идее, грубый, – он всегда мог понять меня, чего бы это ни касалось. И он сказал так: «Вы обязательно должны надеть свое вишневое платье. Зачем лишать мир возможности взглянуть на ваши обворожительные плечи и шею только из-за того, что ваш отец был игроком? Мы устроим бал, а вы украсите его своим присутствием в вишнево-красном наряде». Когда же я сказала, что не посмею сделать этого, он ответил: «Кто не рискует, тот не выигрывает, риск – дело благородное, как говорится. Никогда не бойтесь дерзать». Затем он засмеялся и заявил, что чувствует себя испорченным человеком, который уводит соседскую дочку с узкой прямой дорожки. Он потом еще долго посмеивался над своими словами. «Узкий прямой путь ограничивает человека, мисс Джессика. Простор открытого пространства вдохновляет гораздо больше», – пояснил он свою мысль.
Ну вот, я снова отвлеклась, хотя и не хотела. Сначала я думала, что это будет короткое письмо, но как только взялась за перо, почувствовала необходимость писать подробно. Я должна осветить тебе все. Не хотелось бы, чтобы у тебя сложилось впечатление, что я была просто распутной. Потому что это совершенно не так.
Как-то раз в Окленде принимали гостей, у Бена Хенникера такое бывало часто. В основном люди приезжали к нему по делу, привозя какие-то особенные камни. Он иногда покупал их, иногда продавал. Здесь всегда было много разговоров про опалы. Постепенно я получила некоторое представление о том, как их добывают и как ими торгуют, и находила все это захватывающим.
Он сообщил мне, что в этот раз состоится бал, на который я должна явиться как одна из гостей. Я была возбуждена и взволнована, но понимала, что не могу надеть свое лучшее платье и выйти в нем из дому; поэтому Бен предложил, чтобы я заранее тайком принесла свой вишнево-красный (как он его называл) наряд в Окленд Холл, а уже в день бала переоделась в него прямо на месте. Со своей стороны он попросит одну из горничных помочь мне. На том и порешили.
Это был знаменательный вечер – тогда я впервые увидела Десмонда. Я должна тебе его описать. Нужно сказать, что все ошибались насчет того, что произошло впоследствии, и мне хотелось бы, чтобы ты в первую очередь поняла именно это. Все было не так, как выглядело со стороны.
В галерее Окленд Холла было очень красиво: она была украшена цветами из теплиц, а в дальнем ее конце расположились музыканты. Словом, получился идеальный бальный зал, освещенный мерцающим светом свечей в канделябрах. Мистер Хенникер хотел обставить все, как бал моего дебюта в обществе. Он как-то сказал мне: «Я не испытываю угрызений совести, что отобрал Окленд у вашего отца: тут все честно – он сделал ставку и проиграл. Но я рад отобрать его у вашей матери, потому что она заслуживает того, чтобы его потерять. Порой мне больно смотреть на вашего брата, который выглядит очень печальным; но он еще молод и должен сам подумать, что можно сделать, чтобы вернуть свое поместье или приобрести нечто подобное. Что же касается вас, мисс Джессика, то здесь я действительно очень сожалею. И поэтому мы устроим вам настоящий бал». И вечер получился просто чарующим. У меня такого никогда не было и не будет.
Десмонд был молод, ненамного старше меня, но тогда двадцать один год казался мне уже очень приличным возрастом. Бальная зала не была переполнена, потому что мистер Хенникер умышленно не пригласил никого из соседей, объяснив, что все они знают меня, и из-за этого могут возникнуть неприятности. Это должен был быть исключительно мой бал – «бал божественных плеч и шеи на фоне вечернего платья цвета спелой вишни», как он выразился. Поэтому там были только те, кто приехал туда на несколько дней; в Окленде множество комнат для гостей, и в то время народу там было довольно много. Десмонд выделил меня среди всех остальных с самого начала и сразу пригласил на танец. Жаль, что ты не видела нашу галерею в тот вечер. Там было так красиво… и так романтично. Думаю, что за несколько столетий там проходило немало балов, но уверена, что такого еще не было. Он был высокий и светловолосый – на самом деле волосы его попросту выгорели на солнце. А еще у него были «австралийские глаза», как я это называю, – полуприкрытые с очень густыми ресницами. «Это все из-за солнца, – объяснил он мне. – Там оно намного ярче и жарче, чем здесь, и ты инстинктивно щуришься от света. А такие ресницы, наверное, природа просто создала для дополнительной защиты». Об опалах он рассуждал в точности, как Бен Хенникер, и был таким же их фанатом. Он рассказал мне, что уже нашел и что еще надеется найти.
«На свете нет ничего прекраснее Зеленого Сияния на Закате, – сказал он. – У Бена есть этот камень, и вы должны его попросить как-нибудь показать его вам». Но я не заинтересовалась Зеленым Сиянием, потому что в тот вечер меня интересовал исключительно Десмонд. Большинство гостей были старше нас. И мы с ним целый вечер танцевали и все разговаривали, разговаривали…
Он сообщил мне, что собирается через две-три недели вернуться в Австралию. Он рвался обратно, потому что нашел земли, где, по его словам, должно было быть большое месторождение опалов, и ему не терпелось поскорее обследовать его. Бен и еще несколько предпринимателей также были заинтересованы в этом проекте, для разработки которого требовались значительные инвестиции. Некоторые из опытных старателей посмеивались над ним, называли этот участок Десмондс Фенси[8], но он верил в успех, говорил, что испытывает особое чувство. И собирался заработать на Фенси целое состояние.
«Я чувствую это, Джесси». (Он всегда называл меня именно Джесси.) «Это страна опалов. Буш… сухая равнина… где растет лишь жесткая трава солончаков, а из деревьев встречается только местная разновидность акации да ее подлесок. Расположено все это в низине с выжженной растрескавшейся землей и давно пересохшими руслами рек. Я сказал себе: Эти края говорят сами за себя. Здесь обязательно что-то есть – может быть, золото или вольфрам, олово или медь… Но что-то подсказывает мне, что здесь есть опал… драгоценный опал». Говорил он об этом очень возбужденно, – совсем как Бен Хенникер, – и его энтузиазм передался мне.
Мы все говорили… боже, как мы с ним говорили! Время пролетело незаметно, и я очнулась только тогда, когда часы во внутреннем дворе пробили полночь. Когда бал закончился, Ханна помогла мне переодеться в дневное платье. Это была одна из служанок, которая осталась в Окленде, когда мы уехали оттуда. Она служила у нас давно, была примерно моего возраста и, наверное, поэтому относилась ко всему с пониманием. Мэдди тоже помогала мне. Она спустилась по лестнице Дауэр Хауса и впустила меня в дом. Без помощи этих двух девушек мне было бы очень сложно. На следующий день Ханна должна была принести мое вечернее платье к ручью, чтобы я потом улучила момент и незаметно пронесла его домой. Теперь мне оставалось только заручиться молчанием Мириам. Это было легко, поскольку она хотела только одного – чтобы я подробнее рассказала ей про бал. Она была полностью на моей стороне и, как и я сама, считала это удивительным приключением.
Когда я на следующий день забрала у Ханны свое платье возле ручья и принесла его домой, там была записка от Десмонда. Он писал, что должен увидеть меня во второй половине дня. Разумеется, я пришла. Мы с ним гуляли по парку в Окленде и снова бесконечно разговаривали. А вечером я опять отправилась в Окленд к ужину. Я знала, что слуги рады мне. Ханна рассказывала, что в нашей семье они больше всего любили меня и что всем им нравится работать на мистера Хенникера; поэтому все были очень довольны тем фактом, что я подружилась с их новым хозяином. Ханна добавила, что на половине прислуги у них сейчас только обо мне и говорят. «А еще они говорят про вас и мистера Десмонда Дерхэма и считают вас прекрасной парой».
Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры