Избранное. Проза. Стихи.

В данной книге собрана наиболее яркая проза и некоторые стихотворения, отображающие веру автора в человека и в высшие законы бытия. Здесь представлена первая часть приключенческого романа «Дороги через океан». Бывший офицер вермахта Пауль Штраубе спасается вместе с семьёй на отдалённом острове планеты. Ему удалось вывезти с собой древние артефакты. Но они приносят ему несчастья. В отчаянии он обращается к колдуну Анатолю, которого на острове все боятся и который имеет свою непростую историю.

Дороги через океан Роман

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дороги через океан

Роман

Мариетта вышла на крыльцо. Дождь только что закончился, оставив после себя тяжёлое, влажное дыхание тропиков. Даже птицы сонно молчали, – им было лень начинать полуденные песни.

Размяв длинными тёмными пальцами такую же длинную и коричневую сигару, она закурила. Глубоко и жадно втягивая душистый дым, зашла опять в дом, чтобы сварить кофе.

Он получился, как всегда, густым и очень крепким. Мариетта любила такой. «Как поцелуй горячего любовника», – шутили они с подружками.

А вот Энрике вёл себя в последние дни странно: обходил её дом стороной, при встрече, отводя глаза, жаловался на занятость, дескать, хозяин донельзя загрузил его работой – он страшно устаёт на разделке рыбы и, придя домой, падает без рук – без ног. Короче, не до любви. А ей, Мариетте, подавай по нескольку раз в день! Где взять сил?!

Но изучив его хорошо за несколько лет, она чувствовала ложь: наверняка, кого-то себе завёл на стороне…

Сегодня Анна, соседка-парикмахерша, ждёт её на маникюр.

Мариетта небрежно провела огромным пером какой-то птицы по грубо отёсанному обеденному столу, сметая крошки пирога.

Чёрно-голубые, быстрые (не смотря на свою тяжесть) грозовые облака стремительно надвигались откуда-то с севера на побережье острова. Океан угрожающе закипал белыми барашками. На пляжах выставлены таблицы: осторожно! Прибрежные воды кишат акулами и ядовитыми медузами, пригнанными штормом из далёких глубин.

– Жаль, сегодня не искупаюсь, – Мариетта, увязая по лодыжки в песке, шла навстречу ветру. Чуть подавшись корпусом вперёд для равновесия, жадно впитывала красивыми и крупными, как у породистой кобылы, ноздрями терпкий, ни с чем несравнимый аромат бушующего океана. Пьяная от духа свежей воды и морских водорослей трезвела от россыпей солёных брызг в лицо. Она любила непогоду, она и сама была буйной и непокорной.

Перед маникюром Анна предложила Мариетте кофе с сигарами и рюмочку светлого рому. Пусть недорогого, зато крепкого.

– Конечно, он тебе изменяет… Да нет никаких сомнений: вот она, дама, смотри. Ишь, стерва, притулилась к нему. Хочет отбить.

Мариетта с ненавистью, от которой вдруг вскипала её и без того горячая мулатская кровь, вперилась в карту, словно на ней и вправду была изображена соперница.

– А-а-а-а, тварь…, – она нецензурно выругалась, – ей никогда не заполучить Энрике!

И Мариетта и Анна с детства исповедовали религиозный культ, возникший на острове в незапамятные времена. Он получился из гремучей смеси африканских языческих верований, привезённых сюда рабами ещё в позднее средневековье, и христианской религии, навязанной колонизаторами. Католические традиции и культ африканских народов породили религию острова.

Среди местных их религия имела огромное значение. В католические церкви люди здесь ходили редко, зато свой культ оправляли повсеместно. На любом балконе – бельё для таинственных церемоний, магические цветы в горшках. Из дворов и квартир то и дело доносится глухой звук ритуальных барабанов – аккомпанемент религиозным пениям.

Потомки древних народов – современные жители острова – поклонялись многочисленным богам, за связь с которыми отвечали различные колдуны, знахари, прорицатели и простые смертные, одержимые тем или иным духом – проводники. Им может стать любой, – нужно только впасть в транс на церемонии жертвоприношения, или увидеть вещий сон.

Бывало, жрец выбирал человека из толпы, доводил его до транса, и тот в бессознательном состоянии выкрикивал вдруг предсказание или рычал чужим злобным голосом. При этом он мог откусить жертвенному животному – петуху или черепахе – голову.

– Помочь смогу, да не натворим ли беды? – засомневалась Анна.

– Делай, – Мариетта беспрекословно выставила вперёд свой мощный подбородок.

В священном углу комнаты, как у всех жителей острова, у Анны находился алтарь. Там она общалась с предками, которые всегда помогали ей безошибочным советом.

В когорту предков попасть совсем не просто. Для этого при жизни нужно вести себя праведником, соблюдать традиции, достойно воспитывать детей. А если вдруг умрёшь молодым, значит, вмешались злые силы, – плох ты был! И тебя уже не зачислят в предки. И даже родственникам будет разрешено не приезжать на твои похороны. И наоборот, главу семейства, дожившего до преклонных лет, не похоронят, пока не соберется вся родня. Копать могилу разрешено будет только жрецу – последователю того бога, которому при жизни поклонялся покойный. В могиле устанавливалась особая кровать для тела. А после ритуального обряда всех пригласят на пиршество и танцы. Как говориться: мёртвых в землю, живых за стол.

– Духи моих благословенных родителей, моих прародителей, всех родственников по крови, достопочтимых и прекрасных, строгих и великих, прошу снизойти ко мне, грешной… Услышьте меня, помогите советом, – Анна в трансе закатила глаза, обнажив голубоватые белки. Казалось, тело больше ей не принадлежало, оно расслаблено покачивалось в ритме слышимой только ею музыки.

Прошло минут семь-десять. Вдруг гадалка встрепенулась. Ошарашенно обвела комнату взглядом. Ещё минут пять помолчала, приходя в себя.

– Ну, не томи, – Мариетта нетерпеливо раздула ноздри, – говори, что привиделось!

– Даже страшно рассказывать, – Анна в замешательстве принялась разминать сигару, – такое увидела, не приведи господи! – И опять замолчала. Над верхней губой у прорицательницы выступил пот.

Мариетта заёрзала в плетеном кресле-качалке, выпрямила спину, приподнялась:

– В общем так. Мой покойный дедушка Хосе-Мартин пришёл ко мне и сказал, что соперницу надо убить. Да, убить. Причём, не просто убить, а чтоб она помучилась хорошенько. Ну, например, так, как мучаются утопленники… Иначе тебе Энрике никогда не вернуть, ведь она от него тяжёлая…

Наступила пауза. Подруги, выпучив глаза, смотрели друг на дружку, не зная, как расценить такое предсказание. Причём, было очевидно, что Анна недоумевает и боится не меньше Мариетты.

Цех по разделке рыбы находился прямо на берегу океана. Он представлял собой десяток простых столов и столько же грубо сколоченных лавок под большим деревянным навесом. Настилы (тоже деревянные) петляли между столами, позволяя рабочим двигаться быстро и не увязать в песке. По настилам можно было пройти также в заросли кустарника и лиан, которые начинались сразу за полосой пляжа. По нужде, например. А если попробуешь там ступить босой ногой на землю, – сразу в ступню вопьётся множество мелких, злых колючек. Потом хоть пинцетом вынимай!

Разделанную рыбу бросали в огромные тазы, внутренности – в корыта, возле которых постоянно паслись прибившиеся коты и собаки. Они совсем не враждовали между собой – всем хватало пищи. Груды соли, свежий ветер и океанская вода, в которой рыбу промывали, были превосходными антисептиками.

– Хэй, Энрике, говорят твоя от тебя забрюхатела. Ну и пузо у неё! Не иначе – там двойная икра! – Матиас, здоровенный самбо (помесь индейца и чёрной) ржал во весь рот – большой красный, с зияющей впереди среди белого чёрной дырой. Передние зубы ему выбили когда-то в драке за неуёмные шуточки. Вот и сейчас тоже он явно нарывался – не обращал внимания на угрюмость Энрике и всё цеплялся к нему с подколками.

– Еле-еле ходит бедняжка, и как это ты им всем подряд засаживаешь? Гляди, как бы твоя Маритта не сделала ей преждевременные роды. И тебе тоже!

Энрике сжал зубы. Молниеносно подскочил к самбо, схватил его за предплечье, замахнулся и чуть не вонзил ему свой огромный, весь в рыбьей крови нож в хохочущую пасть.

От неожиданности тот остолбенел на мгновенье, потом, как налим, вывернулся из руки противника (благо, тело было мокрое от пота) и уже в паре метрах от него, потирая предплечье, выкрикнул:

– Нервнобольной! Позаводил себе кучу баб, и ищет виноватого!

Очень вспыльчивые люди отходят совсем не так быстро – вопреки общеизвестной истине. Энрике со злости на маленькие кусочки расшматовал большого жирного тунца, потом с размаху засадил нож в крепкий, просоленный стол. Чертыхнулся, сплюнул и быстро пошёл берегом. Рабочие, усмехаясь, поглядывали ему вслед, не прекращая разделки.

– Проклятый самбо! И без него тошно, – в душе Энрике побаивался Мариетту, – а он ещё насмехается, подлец.

Энрике слыл любвеобильным. Как и большинство мужчин на острове, впрочем. Женщины тоже не связывали себя клятвами верности почём зря. Но – парадокс – на фоне общей свободы отношений обоюдная ревность процветала. И часто конфликты разрешались либо поножовщиной, либо другими видами мести, более изощрёнными.

Поясницу потягивало, внизу живота ныло. Люси догадывалась (хоть и была первородкой) что это были тревожные симптомы. Седьмой месяц – самый опасный, так говорит бабушка. Но Люси удалась крепкой, пышногрудой, с широкими плечами и тазом. Не очень высокой. Не то, что эта лошадь Мариетта. И что Энрике в ней нашёл? Интересно, догадывается ли она, что Энрике ей изменяет? И не просто изменяет – он любит её, Люси. В этом никто не мог сомневаться. Последнее время он только у неё и пропадает каждую ночь.

Не поверив подруге, Мариетта пошла к самому знаменитому на острове колдуну. К нему обращались только в крайних случаях, если ничто другое не помогало. Он был страшным и злым. Но если уж брался за дело, то действовал безошибочно. На все сто, как говорится.

Анатоль, так звали колдуна, был белокожим. И это всех удивляло, ведь и его родители, и все его предки (насколько их помнили) были мулатами. Но, видать, сказалась какая-то давняя наследственность – и, унаследовав крупные, африканские черты лица, Анатоль поражал всех нежной, веснушчатой кожей и пронзительным, серо-голубым взглядом недобрых глаз из-под рыжих колючих бровей. Ему было под шестьдесят, но выглядел он лет на сорок. Любил молодых девушек, крепкий ром и мясо с кровью. Его он часто готовил себе на углях сам, посыпая еду какими-то острыми и пряными, одному ему известными специями.

Сегодня он был явно не в духе. Да и редко его видели смеющимся. Жил он, как и положено колдуну, на окраине. Прислуживал ему мальчик, чёрный словно уголёк, Сэм.

– Господин, я приготовил вам апельсиновый сок и зажарил бананы, как вы любите, – Сэм бесшумно появился на веранде.

– Поставь на стол и иди, – хмуро ответил Анатоль. Не вставая с кресла-качалки, он проводил взглядом Сэма, не взглянув при этом на поднесённую им еду. Смутные предчувствия мучили его всю ночь и утро, – верный знак скорой недоброй работы, которая тяжело ему давалась. После неё он долго болел головой и животом, лежал плашмя, нечего не ел и не пил. Но выбор был сделан за него, – ещё в детстве бабка приобщила маленького Анатоля к страшному ремеслу, а уходя на тот свет, приказала сделать дыру в соломенной крыше. И мальчик самолично рубил мачете тугую солому прямо над кроватью умиравшей старухи – труха сыпалась ей на бледное восковое лицо, пока та не испустила свой грешный дух. Наверное, прямо в эту дыру…

– А вот и гостья, – мрачно констатировал колдун, издалека увидев приближающуюся Мариетту. Та шла на своих длинных ногах, прямая и статная, по-особому красиво переставляя высокие бёдра. Но её грациозность не радовала колдуна, слишком уж точно знал он причину её визита, после которого ему придётся долго болеть.

Подойдя к жилищу Анатоля, Мариетта, слегка оробев (что было ей не свойственно), в нерешительности остановилась перед калиткой возле большого, почти с неё ростом мясистого кактуса, вглядываясь вглубь двора.

– Заходи. Раз пришла. – Вздохнув и устало поднявшись с кресла, Анатоль взмахом руки пригласил гостью в дом.

Муки любви… Как много он о них знал. Совсем молодым пареньком служил он когда-то на флоте. Их судно долго стояло тогда в одном испанском порту. Там он влюбился в хозяйку кофейни. Средних лет, по-европейски спокойная, немногословная и сдержанно-страстная, она сразу привлекла его внимание. Она очень отличалась от крикливых женщин его родины. Он мог часами сидеть за остывшей чашкой кофе, следя за её движениями. Как плавно передвигалась она между столиками, приветливо (не больше!) заговаривая с посетителями. Как тихо и строго давала указания вертлявым официанткам. Как женственно поправляла перед зеркалом безупречно «зализанные» в низкий пучок каштановые волосы с живой розой в них. Как резко могла оборвать нагловатого ухажёра! Но поклонников это не останавливало, – слишком уж маняще (хоть и редко) обнажала она в улыбке крупные, ровные, как зёрна, зубы. Слишком ярко и внимательно светились её зелёные с поволокой глаза. Слишком женственным был изгиб её длинной шеи над безупречно ровной по-испански спиной…

Благодаря ремонту, его корабль целых три месяца простоял тогда в том городке. И он смог-таки добиться её взаимности – она оценила его настойчивость и собачью преданность.

Никогда не забыть ему сумасшедших с ней ночей, слившихся в памяти в один миг короткого, быстротечного счастья.

А потом было прощание. Болезненное, как рана, страшное, как смерть. Как молил он её бросить всё и отправиться с ним на остров! Ведь он тогда уже не был бедным. А их разница в возрасте никогда его не смущала, – он был колдуном и не боялся времени, тем более что умел им управлять. (Да-да, ему уже тогда были известны тайны хронального двигателя – этакого луча, проводника сквозь временные пласты). Да и что такое время! Обманная субстанция, придуманная обычными людишками для того, чтоб им не заблудиться в пространстве! Минута или день, миг или год – всего лишь угол поворота Земли относительно Солнца. Обыкновенная цикличность: за днём – ночь, за ночью – день, за осенью зима. Просто – чтоб не запутаться. Выдумали и сами же подчинились. Оттого и стареют. Потом умирают. Согласно якобы наступившему возрасту.

Забыв про гордость, на коленях молил он её уехать с ним.

Но она не согласилась. Не помогли ни заговоры, ни привороты.

И не пришла она в порт, чтобы с ним проститься.

И тогда проклял он её самым страшным проклятьем: чтоб не взвидеть ей ни света, ни людей! Чтоб никого она больше не полюбила, и чтоб никто не смог прикоснуться к ней, даже к подолу её платья!

И когда через полгода пришло ему известье через океан, что скоропостижно умерла она вдруг после тяжкой, быстрой болезни, он не удивился.

Выйдя от колдуна, Мариетта ещё долго не могла прийти в себя. Шла по белёсому песку пляжа, как завороженная. Океан заговаривал с ней шёпотом, успокаивающе журча. Заигрывал бирюзово-малиновыми переливами волн, отражая тропический закат. Зазывал криками своих птиц.

Но ей было не до него. В ушах всё ещё звучал страшный голос Анатоля, его предостережения: «Хорошо подумай, прежде чем заказывать смерть соперницы. Обратной дороги не будет. Расплатишься сполна».

Ещё несколько дней то и дело думала она над его словами.

Но когда однажды вечером пришла на берег, где островитяне по обыкновению собирались на танцы, она утвердилась в своём решении.

Там, где заканчивалась пальмовая роща, и начинался пляж, была вырублена уютная поляна для проведения сельских праздников. На небольшом возвышении разместился оркестр: две гитары, труба, барабаны и скрипка. Внизу – столики, с краю – буфет. Нарядные женщины в ярких платьях, с повязанными туго на головах платками – бантом на лоб, с крупными серьгами в ушах, в тяжёлых бусах приплясывали босиком (что при таких нарядах выглядело особенно живописно).

– Кванта ромеро, – сентиментально, полифонией затянули звонкими голосами музыканты.

Не спеша, надменно, подбородком вперёд держа красивую голову, приближалась Мариетта к танцующим. Покачивала большими ягодицами в такт музыке. Шуршала коричневыми пальцами в кулёчке с орехами. Вдруг остолбенела – увидела соперницу.

Люси что-то весело рассказывала в кругу собравшихся женщин. Гордая своим животом, по-утиному раскачиваясь и косолапя ноги, совсем как баба, не смотря, что ей семнадцать.

– П… а, – грязно выругавшись, Мариетта, уже не владея собой, кинулась на соперницу.

Кто-то взвизгнул, музыка оборвалась, мужчины стали настороженно оборачиваться, некоторые ринулись разнимать.

Неизвестно кто подсунул ей нож. Остервенелая Мариетта уже занесла с ним руку в роковом замахе, когда, задрожав от боли в кисти, вдруг выпустила его и невидящими ещё глазами обернулась к тому, кто её остановил.

Красный от напряжения и стыда Энрике крепко сжимал ей запястье.

– Ступай домой. Иди, я сказал, – не дав ей опомниться, грубо вытолкал из толпы.

– Убить. Убить. Убить тварь, – шла и всё время повторяла про себя…

– Счастья нет нигде. На этом свете – точно. Все наши достижения, которые мы воспринимаем с таким трепетом и гордостью сегодня, завтра кажутся ничтожными. И нет уже ни удовольствия от достигнутого, ни волнения от предвкушения новых побед. И послезавтра всё то же, и опять, и опять… И начинаешь понимать со временем, что пребывание твоё на Земле – не более чем кем-то заданный урок, который, хоть умри, а выполнить надо. А не выполнишь – тебе же хуже. И цель твоего присутствия здесь – лишь скучный курс саморазвития и дисциплины в итоге. И удовольствия быстротечны, и счастье – химерно, и всё преходяще. И ничто не вечно. Ничто. Это пусть поэты врут, что любовь и красота – вечны. На то они и поэты – они ведь, как дети. А трезвый ум усвоил урок и понял закон: всё проходит. И ни за что в этом мире цепляться не стоит, – так думал Анатоль, уставившись в океан.

Его владения были обширны и захватывали живописный обрыв, под которым океан плескался. Любимым местом, где он обычно отдыхал, был этот самый обрыв. Там приказал он поставить себе плетёное кресло и часами в нём просиживал в задумчивости под крики чаек, наблюдая за игрой волн и нежной сменой красок моря и неба. «О чём думает он?» – часто спрашивал себя Сэм. Но никому не дано было постичь тайну мыслей колдуна.

Он только что закончил свой завтрак на свежем воздухе, как к нему, запыхавшись, подбежал Сэм: пришёл посетитель.

То был странный для этих мест белокожий турист среднего возраста. Холёный, высокий, статный и, по всему видать, из богачей.

Анатоль, подходя к дому, внимательно его рассмотрел.

– Заходите, – как всегда немного раздражённо Анатоль пригласил мужчину в дом.

Слегка пригнувшись, чтоб не задеть дверной проём, седовласый господин, по-военному стройно ступая с левой ноги, вошёл в дом колдуна. Огляделся неторопливо. Во всём его облике сквозили уверенность и некоторое высокомерие.

– Так это Вы и есть тот самый знаменитый местный маг?

Анатоль кивнул без слов, не уступая гостю в спесивости. Про себя отметил его статус – он видывал таких в Европе и знал, что подобным тоном обычно разговаривают люди непростые. Посетитель внушал ему уважение.

– У меня к Вам дело деликатное, не терпящее посторонних ушей, – покосившись на застывшего с открытым ртом слугу, сказал гость.

– Выйди, Сэм! – Что за несносный тупица, этот парень! – с досадой подумал про себя Анатоль.

Неспешно достав из золотого портсигара сигару, повертев её в пальцах, прежде чем закурить, немного помолчав, гость тихим голосом начал своё повествование.

– Дело было в годы Второй мировой. Наши войска тогда уверенно продвигались вглубь Советского Союза, и не было сомнений в победе Великого рейха. Под нами уже была почти вся Украина. Но фюрер беспокоился: ему не терпелось захватить полностью земли, что назывались в древности Скифией. Лишь особо приближённые к нему знали, что цели мистические были нераздельны для него с целями реальными, и последние зависели от первых. Где-то в курганах под Никополем якобы был захоронен древними скифами золотой меч, и по преданию, только тот, кто найдет его, мог рассчитывать на полную победу. Меч нёс в себе необычайную силу – древние мастера знали магию и умели придавать вещам сверхъестественную мощь. Какими уж они пользовались заговорами – никто не знал, но что-то было вложено кудесником в тот меч, какое-то колдовство (он изготавливал его для скифского царя) – обладатель меча становился в бою непобедимым. Да и в мирной жизни меч давал его хозяину сверхзнания, сверхвидение и крепчайшее здоровье, чуть ли не бессмертие.

Солдаты перерыли множество уцелевших от бомбёжек холмов, массу золотых изделий достали оттуда: колец, диадем, браслетов, каких-то неведомых нам амулетов. Был среди найденного и небывалой красоты золотой пантакль, весом с килограмм, на нём – сюжеты с колесницами, воинами и прекрасными женщинами. Необыкновенного мастерства ювелирная работа! Его немедленно доставили фюреру, но находка того совсем не обрадовала. Он по-прежнему нас торопил: меч был ему необходим. Фюрер опасался, что не найдя его, он не получит победы над врагом. Была столь фанатичная зависимость от мистики его предрассудком, или он и вправду что-то знал, – уже не скажет никто, но «Абвер»и «Аненербе» (таинственные организации Третьего рейха) были им созданы не случайно, и они делали свой вклад в победы Германии. Взять хоть бы наши походы на Тибет, или на Кавказ, или в Крым. Их проделывали, чтоб разузнать древние секреты, которые дали бы нашим вождям нечто, чем не обладал ни один смертный на Земле. До сих пор ходят легенды о семидесяти тоннах скифского золота, захороненного на дне Азовского моря. Мы их, к сожалению, так и не нашли… Да и свой «Вервольф» под Винницей Гитлер соорудил неслучайно – были у него на то какие-то тайные причины. Одна из них – легенда о происхождении арийской расы на территории современного центра Украины. В селе Гуйва, что на Житомирщине, Гиммлер тоже организовал свою ставку «Хегевальд» – в выкопанном под землёй бункере. Планировал колонизировать оккупированные восточно-европейские территории. Но, думается мне, и это делалось для прикрытия каких-то тайных миссий… Словом, без прогнозов приближённых астрологов и советников-колдунов руководство и шагу не ступало.

Меч тогда нам найти не удалось. И с того момента началось наше глобальное отступление по всем фронтам, приведшее к разгрому Великого рейха. Явилось ли это простым совпадением, или следствием неудачных раскопок – кто знает? Но факт есть факт, – словно не замечая нетерпеливых поёрзываний Анатоля, гость не спеша продолжал свой рассказ.

– Итак, всем известно, что войну мы проиграли. Страх как жаль, – столько надежд было с ней связано. Я присмотрел своей Марте отличный надел земли в Украине – несколько деревень на юге. Чернозём великолепный, соловьи по ночам, тёплая речка, подсолнухи… Куда там Провансу! Но все планы рухнули. После разгрома рейха я с женой и дочерью, как и вся правящая верхушка, рванул в Южное полушарие. Ходят слухи, что фюрер имитировал самоубийство с помощью своего двойника (выдали дырявые носки на покойнике, никогда Гитлер не носил рваных носков) и также спрятался в этой части Земли. Не зря в конце апреля 1945-го наша лётчица-асс Хана Райч, самая знаменитая в Люфтваффе, зачем-то прилетела буквально на миг в уже осаждённый Берлин, умудрившись посадить самолёт прямо на автомагистраль близ Имперской канцелярии. И не зря в эти же дни из Гамбурга ушла таинственная подводная лодка, а кто был на борту – неизвестно. Думаю, фюрер жив до сих пор. Нацизм не умер и ждёт своего часа!

Анатоль смотрел на гостя уже с откровенной неприязнью. Он был знаком с теорией наци: главенство якобы единственной достойной на Земле расы – истинных арийцев, так они себя называли. Понятно, что цветные (метисы и мулаты) в их число не входили. И значит, подлежали уничтожению. Сволочь фашистская! Хорошо же вас уделали! Да, видать, не всех. Говорят, что многие из них после разгрома рейха осели в здешних краях.

Колдун своими пронзительно голубыми глазами посмотрел из-под лохматых рыжих бровей на гостя:

– Благодарю за познавательный рассказ, но чем, собственно, могу помочь?

– Видите ли, – немец толстыми пальцами вновь потёр душистую сигару, – будучи много о Вас наслышанным, о вашей сверхъестественной силе, хотел бы просить Вас вот о чём, – он опасливо оглянулся, боясь посторонних, – в те военные годы именно я руководил раскопками в Украине, под Никополем в частности. Кое-что припрятал, каюсь, несколько старинных золотых вещиц. Показывал их знатокам антиквариата в Париже – цены нет артефактам. Продавать не стал, но видите ли, вот беда! С некоторых пор со мной и членами моей семьи происходят небывалые речи, я бы даже сказал: жуткие! – Немец нервно закурил, – внезапно заболела дочь. Тяжело, а ведь ей нет и тридцати! Красавица – крупная, сильная, стройная! Этакая Брунгильда! Нервы, что твой провод! Бомба взорвётся – не дрогнет! А тут вдруг упала с лошади (она давно занимается конным спортом – опытная наездница). Да так неловко – сломала ногу. И жеребец, чтоб он издох, злопамятная скотина, протащил её (нога в стремени) с полкилометра! Накануне она знатно отхлыстала его за непослушание. Потом жена. Ни с того – ни с сего врачи обнаружили у неё опухоль в груди. Никогда не болела, аккуратно проходила профилактические осмотры. На одном из них и обнаружили… Помогите! Редко кого прошу. Сейчас предчувствую большие несчастья в будущем. Готов благодарить. В разумных пределах, разумеется.

– Жадный фриц, – подумал Анатоль. – Просит да с оглядкой: как бы ни переплатить. Не тут—то было, сдеру с него по полной. И уже вслух:

– Помогать буду. Денег мне сейчас не надо, не беден. А вот один из древних артефактов возьму. Выберу сам и возьму.

– Но позвольте, – начал было немец, – это бесценные вещи, выходит, я зря рассказал…

– На этом всё. Жизнь родных должна Вам быть дороже. Торговаться не буду, – отрезал Анатоль. Глазами дал понять: аудиенция закончена.

– Когда к Вам можно приехать? И привезти сокровища?

– Как будете готовы. Затягивать или нет с приездом – решать Вам. Я бы не советовал откладывать надолго.

– Понял, буду через неделю. Разрешите откланяться.

Анатоль проводил гостя холодным взглядом светлых глаз.

– Да, счастья нет на этом свете. Всё призрачно, всё – мираж, – продолжал свои думы колдун, – и верить в счастливое завтра может только полный идиот. Зачем мы вообще пришли на этот свет? На эту планету? Иногда, не в силах справиться с обстоятельствами, люди говорят: ничего не поделаешь, судьба! Полный бред. Ничего предрешённого нет!

Сколько раз он, Анатоль, менял человеческие судьбы. Но и он не Бог. Иногда, действительно, ничего изменить нельзя. Так отчего же тогда всё зависит? Неопределённость бесила его. Он привык контролировать абсолютно всё. Людям, выходившим из-под его контроля, он не прощал неповиновения. Но больше всего не прощал измен.

– Самую страшную рану предательства могут нанести только самые близкие люди, – ведь ты им доверяешь безраздельно и даже не задумываешься об особенностях их поведения, о каких-то их фразах: чем они могут быть для тебя чреваты… И когда-нибудь: на, получи! И стресс от такого удара бывает настолько страшным, что многие не выдерживают, тяжело заболевают или умирают даже…

Не однажды в жизни колдун испытывал горечь разочарований. И сам часто «отделывал» от последствий измен обращавшихся к нему за помощью. Но с годами перестал верить кому бы то ни было. И друзья постепенно, один за другим покинули его. И слава Богу! Больше уже не предадут.

– Этот фриц в конце концов окажется предателем. Не смотря на всю свою доблесть и спесь. И первой пострадает преданная ему безраздельно жена. Эй, Сэм, неси сюда кальян! – Иногда, не очень часто, колдун покуривал гашиш из металлического чеканного кальяна, изрезанного тонкими замысловатыми рисунками. Это был старинный кальян, изготовленный специально для подобных курений. Анатоль привёз его из плавания к берегам Ближнего Востока.

Вскоре вязкие, пряные клубы дыма окутали колдуна.

Анатоль смутно помнил своё детство, – оно было безотрадным, как во всех бедных семьях. Отец слыл гулёной и бездельником, мать – труженицей. Он не знал, была ли она красавицей, но по тревожным взглядам, которые бросали на неё встречные женщины, понимал, что она их чем-то задевает. Чем? Своей природной статностью и значимостью. Её было видно за километр, так она ходила: с какой-то особой величественной грацией, совершенно природной при этом. Позже, увидев статую свободы в Америке, он понял, кого она ему напомнила, – его мать. Ей не надо было стараться, что бы слыть красивой. От того и не любили её женщины в посёлке, отводили глаза при встрече и не хотели здороваться.

Он помнил свою бабушку, деревенскую чародейку, и её мать – свою прабабушку. Та тоже занималась колдовством. Она погибла во время страшного цунами, однажды обрушившегося на остров. Анатолю тогда исполнилось пять лет. Раньше на памяти островитян таких катастроф не было, защищённый коралловыми рифами остров бури обходили стороной. Но в тот день с утра жутко завыли собаки и куда-то подевались все кошки в округе. Мать с бабушкой и Анатолем уехали в город продавать рис – далеко в горы. А всю деревню смыло – как и не бывало её раньше. Когда они вернулись через несколько дней – онемели от ужаса и горя. Деревня исчезла. Начисто. И безмятежно сияло солнце над бирюзовым морем. И зазывно кричали чайки, радуясь богатому улову.

Погибли почти все жители. И его отец в том числе. Он отсыпался дома после ночной пьянки. Прабабушка же свою смерть предчувствовала и неделю ходила в церковь к католическому священнику – он всё не хотел её исповедовать.

В тот роковой день она буквально пристала к ним тогда с тем рисом: чтоб только её дети уехали из дому. Подняла накануне дома скандал – никто не понимал, что это ей так приспичило. Она и сама не понимала толком, но своих близких выпроводила. И тем спасла.

Клубы сладковатого, чуть тревожного – ни с какими запахами несравнимого дыма – заполнили всю комнату. Колдун позволил себе расслабиться сегодня. Это был день воспоминаний, день поминовений его родни. Его день…

Наутро Анатоль, покачиваясь, ехал в небольшой элегантной повозке по старой мощеной дороге над океаном. На черепашью ферму направлялся он. Там был у него срочный разговор с хозяином: никак тот не хотел вернуть ему старинный долг – приличную сумму золотых монет, одолженную год назад. Анатоль знал, что у хозяина, Педро, деньги были, но, то ли тот вздумал пожадничать по своему обыкновению, то ли подразнить Анатоля, только деньги никак не возвращал.

– Не понимает, с кем связался. Что ж, придётся поучить…

Глаз невольно отдыхал на сочной зелени придорожных пальм, кактусов и монстер. Жёлтые аппетитные кокосы тяжёлыми гроздьями свисали над головой, звонко пели птицы, тревожно кричали павлины. Ноздри щекотал уютный дымок – островитяне сжигали листву, готовили на углях мясо, коптили рыбу. Океан размеренно набегал на пляжи серо-голубыми волнами, день стоял пасмурный, влажный и тёплый.

– Вот и славно. Не режет глаз. Так бы всегда – пусть тропическое солнце вечно прячется за кучевыми облаками! – Но повелевать Солнцем он пока не мог. Анатоль грустно усмехнулся.

Накануне колдун провёл определённую «работу» на случай, если Педро опять откажется платить. В металлическую банку из-под кофе были собраны различные ядовитые насекомые. Банка была крепко закрыта, над ней произнесены нужные заговоры. За годы своей деятельности колдун перестал испытывать сочувствие к несчастным животным, которые помогали ему в ритуалах. Сердце его, и без того чёрствое, не знало угрызений совести. Иногда он в своё оправдание вспоминал о врачах, которые опробовали новые лекарства на животных, проводя над ними безжалостные эксперименты. Данное сравнение, надо сказать, его надёжно обеляло…

Голос Педро был слышен из кухни его ресторана, он отдавал приказания прислуге и был явно чем-то возмущён.

– Да сколько можно повторять, что для рыбы и мяса – отдельные ножи?! Вон постоянный посетитель выскочил, как ошпаренный – воняет ему говядина морепродуктами, есть ничего не стал. Ведь не придёт больше! Он один стоит всех ваших поганых рож вместе взятых!!

Анатоль брезгливо тронул рукой в перчатке плечо возницы:

Педро подходил красный, вспотевший, всё ещё разгневанный. Но увидев Анатоля, сразу обмяк: его взгляд забегал, слащавым голосом он произнёс:

– Ах, это Вы! Как я рад Вас видеть у себя! Проходите, милости просим! Сана, готовь скорей кофе! Да так, как любит господин!

Парень мулат, выглянув в раскрытую дверь и узнав Анатоля, приветливо заулыбался, он знал, какой кофе тот любил.

– Нет, сегодня мне не до кофе, – Анатоль даже не удосужился выйти из коляски, – ты скажи, дружище, приготовил ли ты мне деньги, взятые в долг полгода назад? В последний мой визит ты сам назвал срок. И день расплаты тоже выбрал. За язык я тебя не тянул.

Педро побагровел ещё больше. Путаясь в словах, начал оправдываться:

– Помилуйте, мой господин! Ведь как нелегко вести собственное дело в этой проклятой стране! Налоги чёртовы и так всё сжирают! Спасу нет! А тут ещё жена захворала, а через месяц сынишку вести в школу! А у меня их восемь живоглотов, помилуйте, ну, мыслимое ли дело всех прокормить!

– Так прикажешь МНЕ тебя кормить с твоим выводком?

От того, как спокойно колдун это произнёс, а ещё больше от того, как он взглянул на Педро, тот покрылся холодным потом. Он знал, на что способен Анатоль, про него ходила недобрая слава. Но природная суть торгаша брала верх – Педро не умел жить без обмана, и долги никогда в срок не возвращал – ведь так делают только дураки! Потому что кредитор мог забыть об одолженной сумме, или просто умереть когда-нибудь, наконец. Зачем же спешить?

– Нет, увольте, – Педро притворно сконфузился, – на что Вам нас кормить? А вот подождать ещё с недельку я бы Вас покорно просил, – сказал и сам вздрогнул от собственной наглости. Но себя не переделаешь!

– Ещё недельку, говоришь? – Каким-то безучастным голосом спросил Анатоль, – нет, ждать я больше не стану, – и уже кучеру: – Разворачивай оглобли, Дункан, поедем домой.

Педро начал подобострастно кланяться, тиская в потных руках шляпу. Он так и не понял, чем закончился разговор, но смекнул главное: сегодня обошлось без денежных потерь.

При выезде из ворот харчевни, Анатоль, не оглядываясь, кинул через плечо приготовленную дома банку с насекомыми. При падении она раскрылась, и с десяток ядовитых пауков и ещё каких-то «москитос» разбежались в разные стороны двора с поразительной скоростью.

В звуке упавшей жестяной банки не было, казалось, ничего особенного, но Дункан вздрогнул, как от удара молнии. Что-то сотряслось у него внутри, какие-то жуткие вибрации пронзили его от макушки до пят.

То же самое почувствовали и все в харчевне. Но сразу забыли о неприятном ощущении. И только Педро с минуту не мог понять: что же произошло? Всё потирал занемевшие вдруг щёки. Потом, пошатываясь – его затошнило – прошёлся по двору и уставился в небо. Нет, небо грозы не предвещало…

Анатоль возвращался домой и уже думал о предстоящем ужине. Сегодня он заказал Сэму лобстеров. К этому времени тот уже должен был их поймать. Анатоль любил их за отсутствие слишком пряного океанического запаха, как у тигровых креветок, например. Их мясо напоминало рачье – было сытным, но не жирным. Да, сегодня три-четыре лобстера, он, пожалуй, приговорит. На гарнир будет припущенная на слабом огне и лёгком соевом масле морковь со спаржей. А вино подойдёт белое, несомненно – «Шато д`Икем»…

Сынишка Педро, девятилетний смуглый мальчуган, забежал на кухню с радостными крикам: наконец ему удалось приручить бурундука! Они всем семейством проживали на пальмах возле дома и подходили очень близко к людям, иногда даже забегали через открытые балконы в комнаты, но в руки не давались. Стремительные, неуловимые, очень симпатичный бурундучки с полосатыми хвостами! Целую неделю мальчишка пополнял привязанный к пальме пакетик сушёными соевыми зернами, и, наконец, один из бурундучков осмелился взять несколько зёрен с его ладошки! Как он был мил! Мальчишке не терпелось рассказать отцу о том, как неподвижно ему пришлось сидеть несколько минут, чтоб не спугнуть зверька, как трогательно тот хватал обеими ручками зёрна и крошил их острыми зубками, перед тем как отправить их в рот. До чего же это было забавно!

Но на кухне отца не оказалось. Не было его и в ресторане.

Мальчик обнаружил отца в спальне. Это было непривычно. Раньше отец никогда не отдыхал днём.

– Папа, папа! – Кинулся было он к отцу и замер. Лицо того было бледным и безучастным. До страшного безучастным, таким, словно это и не отец вовсе. Он повернулся к сыну и смотрел как будто сквозь него. У мальчика пропала охота что-либо рассказывать. От неожиданности и предчувствия чего-то очень нехорошего из круглых чёрных глаз его посыпались крупные, как капли тропического дождя, слёзы. Он стал размазывать их по упругим щекам грязными толстыми ладошками.

– Поди, сынок, что-то мне нехорошо. Придёшь попозже, ладно?

Рыдая, парнишка выскочил из комнаты и побежал к матери. Которая должна была выслушать и успокоить его. Теперь и за отца тоже.

Пауль Штраубе прилетел домой небольшим самолётом местных авиалиний. Дрожа от вибраций приземляющейся машины и подаваясь по инерции при посадке вперёд, он с презрением смотрел в иллюминатор на местный ландшафт.

– Ну и дыра! Село селом, а ещё столицей называется! Разве что куры по взлётной полосе не бегают.

Пейзажик был, прямо сказать, не ахти. Там, где в крупных аэропортах полагался толстый слой бетона с вмонтированными посадочными огнями, тут зеленела травка и копошились ибисы. Кур, правда, видно не было.

Помимо воли в памяти возникли вылизанные улицы Берлина, дома с блестящими окнами, которые хозяйки мыли ежедневно. Была ли чистоплотность немцев врождённой, или стала им присущей за долгие века навязанной силой дисциплины – инквизицией или рейхом – трудно сейчас сказать; но если в фашистской Германии патруль замечал грязные окна – по ним тут же отправлялась автоматная очередь. Хочешь – не хочешь, а чистым будь. И жильё, и город свой содержи в порядке. Этим южным замарашкам всегда не хватало железной руки. Ничего, порядок не за горами…

Смуглый носильщик со стройными лодыжками и босиком уже тащил его тяжёлый чемодан к машине дочери. Увидев отца, Гретхен вышла из авто и пошла к нему на встречу. Он залюбовался ею. Гипс с её ноги уже сняли, и чуть заметная хромота казалась даже пикантной. Особенно на фоне аристократического облика, который от лёгкой худобы стал ещё более утончённым. Появившиеся недавно хрупкость и бледность не портили её. Пока. Всё же отец с тревогой заглянул в тёмно-серые, цвета северного моря глаза дочери.

– О, ничего, отец, всё зажило и срослось, слава Богу! И как тебе моя теперешняя фигура? Я всё боялась, что лёжа в гипсе, располнею, но, посмотри, как я неожиданно похудела? Это просто класс!

– О, да, дорогая, тебя совсем не портит худоба. Такую красавицу, как ты, вообще ничто не способно испортить!

Она открыла багажник, и туземцу (то ли мальчишке, то ли хрупкому мужчине) еле-еле удалось затащить туда чемодан (Пауь любил даже в недолгие поездки брать с собой побольше платья). Гретхен дала носильщику на чай.

Мягко и благородно (чуть слышно) щёлкнули дверцы серебристого «Mercedes-Benz S-Class». На мониторе, вмонтированном в торпеду, отделанную полированным орехом, загорелось табло с текущими показателями. Пауля обволокло запахом дорогих духов дочери, стойко въевшимся в кожу салона, воздух в нём, благодаря климат-контролю, был прохладным. Он облегчённо вздохнул:

Бесшумно автомобиль тронулся с места. Гретхен уверенно вела машину.

– А вот мама – не важно. Ты сам её скоро увидишь. Сейчас она на процедурах. Её готовят к операции – необходимо удалить одну грудь.

– Едем к Марте, дорогая, – хорошее настроение сразу улетучилось.

Убаюкиваемый мягкой ездой Пауль, как в отчётливом сне, одну за другой стал видеть картины их жизни с женой. С его терпеливой и доброй, но такой решительной в нужный момент и предприимчивой Мартой. Ах, какой красавицей она была в молодости! Гретхен, конечно же, в неё, но не взяла у матери той мягкой, женственной кротости, которая была особенно дорога Паулю. За всю жизнь ни одного грубого слова! Но в моменты гнева или недовольства могла так взглянуть, молча, без слов, что пропадало всякое желание скандалить дальше. Ведь это она был невидимым двигателем его продвижения по службе в СС. Всегда во время поданный завтрак, накрахмаленная белоснежная сорочка ежедневно, подстриженные кустарники и политые ирисы за окном. Да, ирисы: крупные, всех цветов радуги… Сколько раз он предлагал ей нанять прислугу. Но она, как все истинные немки (настоящие хозяйки, не взирая на достаток) предпочитала любую работу делать своими руками. Женщина! И фюреру она нравилась. Часто он ставил её в пример жёнам других офицеров, вызывая у них зависть. Ах, Марта, Марта. Неужели жизнь твоя близится к концу?! Ему не верилось. Как часто он видел смерть вблизи. Он не боялся её. Да, работая по заданию партии в концлагерях, он не однажды направлял измученных опытами людей в газовую камеру. Но разве, то были люди? Уже нет. Так, бедный, отупевший от мучений скот. И потом, святая идеология нацизма не позволяла видеть в них людей. Иначе, наци не одержали бы стольких побед! А их разгром союзными войсками во главе с коммунистами был лишь роковой случайностью. Разве Александр Македонский, не успевший завоевать мир целиком, стал от этого менее великим?

При входе вежливой медсестрой им были поданы белые халаты. Лифт мягким толчком возвестил о прибытии на нужный этаж. И вот самое страшное! Только дверь в палату отделяет его от встречи с женой.

– Ну, что же ты? Входи, – Гретхен мягко подтолкнула его сзади.

Картина беспомощно лежащей Марты повергла Пауля в ужас. Но более всего – невидимый, неслышимый, но безошибочно угаданный им жуткий запах смерти, который он никогда ни с чем не мог бы спутать. Она уже витал здесь.

– Как ты, дорогая? – Пауль через силу наклонился к жене для поцелуя.

Марта обрадовалась. Но о ужас, во что превратилась её безгубая улыбка!

– Пауль, мой дорогой, как ты слетал? Удачна ли была командировка?

Он скрыл от всех истинные причины посещения южной части острова.

Глупейший вопрос. Всем было очевидно, что дни Марты сочтены. И ей самой в том числе. Но иногда больной способен обманываться – надежда никак не хочет его покидать.

– О, дорогой. Здесь такие добрые врачи, и мистер Оливер обещает хороший результат. После операции и нескольких сеансов лучевой терапии. И ты знаешь, дорогой, я ему верю. Вообще-то, как ни странно, я благодарна судьбе за это испытание. Я теперь совсем по-другому смотрю на жизнь. Осмысленней, что ли. Именно теперь я способна по-настоящему оценить её прелести: и победы над обстоятельствами, и победы над собой, и каждодневные маленькие радости. Даст Бог, я поправлюсь.

– Ну, дай-то Бог, дай-то Бог… Собираешься ли домой сегодня?

– Нет, Пауль, что-то мне слегка нездоровится. Я бы осталась здесь на пару дней. Вот только: что вы будете кушать там без меня?

– О, мам, ну, перестань. Я пригласила кухарку и уборщицу. Сегодня они уже были, наготовили, убрались. Дома порядок!

– Ах, Гретхен, это же чужие люди! Разве способны они ухаживать за вами так, как я?

– Мамочка, не выдумывай! Ни о чём не беспокойся. Когда доктор планирует операцию?

– Не знаю толком, на днях, всё зависит от результатов анализов, которые я сдаю.

– Ну, хорошо, мы заедем завтра. Поправляйся скорее! Поехали, папа.

Когда они вышли из палаты, Пауль невольно остановился, чтобы перевести дух. Теперь лицо его приняло естественное выражение: испуга, брезгливости, сострадания, – всего вместе.

– Ах, Марта, Марта, бедная Марта! Что же с ней будет?

– Папа, ты в самом деле думаешь, что с мамой так плохо?

– Не знаю, Гретхен. Но мне кажется, что через месяц или два всё будет кончено.

Они подавленно молчали по дороге к дому родителей. Гретхен давно уже жила отдельно, и сейчас она хотела подвести отца домой и поскорей уехать к себе. Она переживала за мать и хотела побыть одной.

Дома Пауль не находил себе места: что же делать? Отдать кое-что из артефактов колдуну, или не спешить с этим? Ведь, прости господи, скоро Марта всё равно умрёт. Да, наверное, для неё так будет лучше, чем жить оставшуюся жизнь обезображенным инвалидом. Да, да, инвалидом без груди – не женщиной! Для неё будет лучше как можно скорее уйти из этого мира, не напрягая близких. Ведь это было бы так характерно для Марты – она никогда никого не любила напрягать.

Ему и в голову не приходило, что как раз в это время Марта отчаянно боролась за жизнь. И самое главное: её лечащий врач вполне реально предполагал возможное выздоровление. После ампутации одной груди и нескольких сеансов лучевой терапии. А потом доктор Оливер обещал познакомить её с прекрасным пластическим хирургом. Её грудь восстановят, и она снова будет чувствовать себя полноценной женщиной!

Анатоль сидел в своём любимом плетёном кресле над обрывом и задумчиво смотрел на предгрозовой океан. Вода имела сегодня тёмно-серый цвет, цвет неба – угрожающий, неласковый. Анатоль любил океан таким. В бушующем рокоте мощных пенных волн ему слышалась вековая тоска всемирного несогласия, ропота, беспричинного на первый взгляд, но такого естественного в этом мире, – ибо только благодаря вечному бунту возможно постоянное развитие, движение вперёд.

Невольно вспомнился немец. Кажется, он представился Паулем Штраубе. Что-то не спешит он к нему с визитом. Думает, наверное: пронесёт и так.

Колдун усмехнулся. Как хорошо ему известна изворотливая человеческая натура: тянуть до последнего с принятием важного решения, и, главное, не потратить деньги. Вдруг всё образумится и пройдёт само собой… Нет, уж кто-кто, а он знал: ничего просто так не приходит и, соответственно, не проходит. И за всё нужно платить.

Недавно ему сообщили о страшной смерти трактирщика Педро. За несколько недель тот умер в ужасных муках. А перед смертью какие-то «кукарачи» (то ли тараканы, то ли пауки) страшно изъели его лицо.

– Господин, обед подан, – Анатоль вздрогнул: Сэм как всегда приблизился неслышно, словно с того света.

– Жаренные на углях крабы и кальмары под соусом «по-тропикански». На десерт ванильный пирог. Вино, я думаю, Вы подберёте сами.

Уже вставая, он увидел вдалеке женскую фигуру – словно выточенную из чёрного дерева статуэтку. То шла по пляжу Мариетта. Она, как всегда, наслаждалась прогулкой над океаном, что готовился к шторму.

Ей по-прежнему не давала покоя ревность. Ревность – чувство собственности – и голод, недовольство забытого любовником тела. Бешенство раздирало её душу.

Она вспоминала их с Энрико бурные ночи. Не то, чтоб он её полностью устраивал. Не хватало в нём некой брутальной силы – грубой, спокойной, подчиняющей женщину, от которой у той бы дрожали колени, и захватывало дух. Такая сила не зависит от внешности и размеров. Она либо есть, либо отсутствует. В Энрике же была какая-то почти мальчишеская нежность, беззащитность даже, невзирая на его могучие формы и дикий, задиристый нрав. Энрике слыл силачом. Рослый, атлетического сложения, с мужскими достоинствами, пропорциональными его богатырскому телу. Как и самомнению, впрочем. Но когда он бывал снизу, Мариетта каждый раз удивлялась странному выражению его лица: какому-то загнанному, отнюдь не геройскому. Странный этот испуг появлялся в глазах, а особенно – в губах, небольших, как-то по-бабски скорбно сложенных уголками вниз в такие минуты.

Но, может быть, поэтому она и любила его так сильно?

Она никогда не слыла злой: подкармливала бездомных кошек и собак, любила нянчиться с чужими детьми, и старики её любили, – для них всегда находились у неё доброе слово и кусок картофельного пирога. Но теперешнее дикое чувство затмевало ей разум. Она устала сражаться с собственной совестью и решила во что бы то ни стало погубить соперницу.

Люси родила двойню. Девочек. Большие, толстые, красивые, все в ямочках – её родня была в восторге. И только Энрике всю неделю подряд пил, не просыхая. От горя. Он очень хотел мальчиков. Люси так его подвела!

В этот день Мариетта зашла к Анне. Поболтать, попить кофе, погадать. Своим резким характером она уже отогнала почти всех своих подруг, одна Анна её терпела. Даже не просто терпела – нуждалась в ней. Ведь люди дружат, если им комфортно, когда они нуждаются в ком-то, когда этот кто-то дополняет их самих, даёт им нечто, чего людям не хватает в себе. Так и Анна, будучи спокойной, даже немного инертной, нуждалась в темпераменте Мариетты, питалась её буйной энергией, давая ей взамен свою душевность и участливость.

– Как мне муторно, Анна, – Мариетта плюхнулась своим сочным задом в глубокое кресло, – как тошно, беспокойно…

– Ты будешь кофе с сахаром? Добавить рому? А гренки подавать? Ты голодна?

– Ах, оставь. Какая разница? Мне всё равно. Так бы и побежала неведомо куда. Наверное, я утоплюсь. Нет мне здесь больше жизни. Я ненавижу Энрике, ненавижу его гадкую, отвратительную крольчиху с её выводком. Ненавижу этих болтливых, любопытных, зловредных соседей, которые пялятся вслед и судачат, словно нет у них своих проблем, словно чужое горе им в радость – даёт возможность отвлечься и забыть на время о собственном позоре.

– Ах, не всё ли равно, у каждого свой. Нет человека, нет семьи, где было бы всё гладко. У всех свои переживания. И, поверь, каждый иногда боится выйти на улицу – не хочет пересудов вслед. А когда у других случается скандал – вот им и радость: есть возможность переключить своё гусиное, гадкое внимание на других. Сегодня я, дура, в центре внимания всей деревни. Женщины злорадствуют, словно им их мужья никогда не изменяли. Мужики – те ещё хуже, забыли о работе, обсасывают подробности родов Люси и то, как она не оправдала надежд этого негодяя Энрике. Ох, как мне тошно! Не хочется жить.

– Милая, ну что ты! Какая ты мнительная и гордая! Это всё чепуха! Люди поговорят и забудут. Люди это всего лишь люди, они не боги. Конечно, кто не без греха! Разве можно их за это винить? Всё забудется завтра, ничего непоправимого не произошло, всё приходит и уходит. На каждый прилив по отливу.

Мариетта рыдала, уткнувшись в пахнущий лавандой подол подруги. Та убаюкивала её, как ребёнка, гладя тяжёлыми, тёплыми руками её голову с непослушными, жёсткими кудрями.

Дрожа и спотыкаясь, маленький самолёт местных авиалиний завершал свою посадку в аэропорту, ближайшем к жилищу колдуна.

Пауль, как всегда раздражённый неудобствами, убогостью условий полёта, прижав к груди саквояж (столько воришек среди этих черномазых!) двигался к трапу.

Пыльное старомодное такси с водителем, претендующем на автогонщика, лихо к нему подкатило, едва не задев ноги.

– Кака довезёт сударя за час в любую точку острова! Кака не возьмёт дорого! Кака известный гонщик! – улыбаясь ровными, белыми до голубизны на тёмном лице зубами, парень приглашал Пауля в салон. У того не было сил торговаться.

Дорога к колдуну была не длинной. Но проходила через весь город, движение в котором – невыносимое. Каждый ехал, как хотел, без правил: маленькие трёхколёсные такси, так называемые «тук-тук», гужевые повозки, одинокие всадники на конях и мотороллерах, двухэтажные автобусы старого образца, – все друг другу мешали, гудели, еле-еле тянулись в нескончаемом потоке.

Пауля, позавтракавшего на скорую руку уже много часов назад, тошнило от голода, духоты и частого резкого торможения при и без того медленной езде.

– Что я могу поделать, сударь? Вы прилетели в самый разгар деловой жизни в городе. Все куда-то спешат. Э, да вы совсем бледны. Потерпите самую малость, через минут десять, на выезде из города есть отличное кафе – перекусите, отдохнёте, и в путь.

Действительно, кафе оказалось весьма пристойным, с чистым (как, впрочем, везде на острове) туалетом. На удивление для таких замарашек!

Умывшись, он попросил томатный суп и жареных на гриле креветок. И много-много питья: ледяной воды вперемешку с лимонным соком. Водителю он заказал рис. Но сесть тому велел за другой столик. Драгоценный саквояж поставил поближе к себе.

Во время еды Пауль обдумывал состояние своих дел: итак, что он имеет на сегодня? Кое-какие, незначительные в сравнении с прошлым сбережения, больную дочь и жену при смерти. И вся надежда – на какого-то местного колдуна-туземца. Он таких, прости господи, толпами отправлял в своё время в печь, а теперь, должен ему платить и смотреть, как на Бога! Абсурд.

Помимо воли в памяти всплывали картины становления Третьего рейха. Что это были за времена! Великие! Идеология, основанная на эзотерической социологии австрийца Гвиде фон Листа, надёжно пустила корни в благодатную почву – сознание немецкого народа. А кто, кроме немцев мог претендовать на звание высшей расы? Все доказательства (древние руны – алфавит наци впоследствии, и вся мифология) были на стороне его народа. Да и сама фрау Блаватская, на чьи доктрины опирался фон Лист, безапелляционно в них утверждала, что не существует никакой религии выше истины, что расизм как явление неравенства народов заложен в самом обществе. Иначе как объяснить постепенное вырождение евреев или полный дебилизм почти всех африканских народов?

Позже тайное общество «Туле» избрало своим символом свастику – древний знак благополучия и успеха. Данной небесной меткой, огненной, сами боги предвещали Третьему рейху победу, удачу и порядок.

И опять невольно всплывают воспоминания. На этот раз об опытах доктора Раше, проводимых с целью развить сверхвозможности человека в условиях очень низкой температуры. Он пачками замораживал узников в Дахау: кого закапывал в снег, кого заливал ледяной водой на несколько часов… Кажется, треть испытуемых из трёхсот выжило, остальные погибли или сошли с ума. В результате уничтожили всех.

– Немного холода и мне бы сейчас не помешало, – Пауль усмехнулся собственной шутке. Он всегда слыл остроумным.

– Нам пора ехать, мой господин. Но вы не возражаете, если я выкурю сигарету?

Пауль курил только сигары. И только местные. Пристрастился за последние годы. Сигары, ром и девочки – всего здесь было в изобилии. Но душа уставала от экзотики шумной и беспорядочной жизни. Иногда ему остро требовались покой и неспешность. Он, как и все добропорядочные немцы, был педантичен и рассудителен. И этот край с его карнавальным шумом, пёстрыми красками, немытыми окнами и не выметенными до блеска тротуарами раздражал его порой.

Пауль, покачиваясь в полудрёме в пыльном авто, сонно смотрел на великолепные пейзажи, мелькавшие за окном.

– Приехали, господин, – шофёр устало вытер тыльной стороной ладони лоб.

Так бывает, что, будучи убаюканным долгой ездой, уже полностью привыкаешь к дороге, машина кажется надёжным и уютным убежищем, и по приезде чувствуешь вдруг непонятное разочарование: как, это всё? И не хочется выходить.

Расплатившись, Пауль, прихрамывая (затекли ноги) направился к калитке, где встречал его Сэм.

– Я только заправиться, господин! – лихо развернувшись, Кака рванул к автозаправке, оставив за собой непроглядное облако пыли.

– Как он может меня ждать? Откуда ему известно о моём приезде? – Пауль осёкся, вспомнив, с кем имеет дело.

Разговор с колдуном выходил сложным – тот словно читал мысли Пауля, смотрел на него скептически, придирался к словам, словно обличал во всех потаённых мыслях и некрасивых намерениях: желании сэкономить, оттянуть оплату за работу как можно больше. Но, самое неприятное, колдун буквально сканировал взглядом его саквояж и наверняка понял, что в нём золотые артефакты.

– Как я посмотрю: ничего святого в Вас не осталось. Жена при смерти, а Вы торгуетесь. Не верите мне? Тогда зачем приехали? Жалко сокровищ? Жалко? Больше, чем жизни жены и дочери?

Пауль подавленно молчал. Ему стыдно было согласиться с колдуном, признать правоту его слов. Ведь бедная Марта и так обречена, он в этом не сомневался, не смотря на положительные прогнозы доктора. Что касается способностей Анатоля, – он чувствовал их силу. Он не был скептиком настолько. «Аненербе» в своё время изучало сверхвозможности человека. Специалисты этого общества уже в сороковых годах исследовали воздействие так называемых «вихревых частиц» на психику. По их мнению, в гипофизе человека существует некий «кристалл воли», отвечающий за зрительные, слуховые образы, галлюцинации и прочее. Ими проводились опыты над возможностью искусственного воздействия на этот кристалл с целью контролировать волю людей. И результаты были сногсшибательными. Поэтому Пауль верил в способности колдуна. Ведь прежде чем ехать к нему в первый раз, он тщательно о нём собрал сведения – они уже тогда его ошеломили. Анатоль и вправду был силён: то ли он обладал необычайной силой внушения, то ли знал какие-то местные туземные ритуалы, то ли сам по себе был самородком, – но действия, которые он проделывал с людьми, их судьбами, простыми вещами, делая из них мощные талисманы и обереги, – поражали.

– Я желаю Вам удачи и терпения. И решительности к следующему разу, – Анатоль презрительно смотрел своими серыми газами на посетителя. – Я не вымогатель. Я помогаю тому, кто этого хочет сам, кто созрел. Силком никого сюда не тащат. Как надумаете окончательно (учитывая мои условия, конечно), – приезжайте. Всё. До свидания. – Он решительно взмахнул рукой, давая понять Паулю, что аудиенция окончена.

Сгорбившись, Пауль покинул дом колдуна, неся так и ни раскрытый ни разу саквояж.

Всю дорогу до аэропорта он подавленно молчал, и Кака не смел тревожить его расспросами.

Гул самолёта действовал на Пауля успокаивающе. Он немного пришёл в себя и мог спокойно осмыслить настоящее положение вещей.

Вот так, какой-то абориген смеет сегодня диктовать ему, бывшему оберштурмфюреру СС условия! До чего он дожил! Как несправедливо устроена жизнь! Из головы, да что там из головы, – из сердца не шёл страшный финал дела всей его жизни – разгром Третьего рейха. И позорное преследование идей нацизма после. А ведь эти идеи зародились совсем не в Германии. В США! Эта их наука, евгеника, проповедующая расизм, в результате применения которой в Штатах были уничтожены тысячи признанных неполноценными по разным причинам людей. И ничего! Всё забылось. А когда эти идеи подхватил фюрер и, воплощая в жизнь, поставил их на научную основу, он и его последователи были преданы анафеме. Ханжами, трусами и завистниками!

Прилетев, он первым делом включил мобильный телефон (большую редкость для тех мест). Один за другим последовали сигналы сообщений от операторов местных сетей. Раздался звонок.

– Папа, ты уже здесь? Я мчусь к тебе в аэропорт. С мамой совсем плохо!

Бледные стены клиники, бледный, невыразительный больничный пейзаж за окном: скамейки с сидящими на них согбенными больными и их посетителями, участливо кивающими при разговоре. И те и другие с печальными лицами. Клумбы с белыми тюльпанами и чистые дорожки среди аккуратно выстриженных газонов. Слишком чистые и слишком аккуратные, чтобы выглядеть живыми. Белая, чистая постель на больничной койке. И такое же бледное, невыразительное, уже чужое лицо жены. Пауль всё-таки не ожидал увидеть её такой.

– О, Марта, Марта! – Он не удержался и зарыдал. Горько и громко, как в детстве.

– Папа, перестань! – Марта прикрикнула на него. Женщины в такие минуты ведут себя более мужественно.

Вскоре всё было кончено. Марта сгорела за одну ночь. Накануне она успела успокоить плачущего мужа и дать последние распоряжения дочери. Она вела себя, как всегда, очень деликатно: никаких лишних слов, или просьб, или слёз. Она ушла достойно, как настоящая фрау, такой, какой была при жизни. Какой гордились её близкие и уважали знакомые. Оставив хорошие воспоминания о своей не очень долгой и не очень яркой, но вполне пристойной жизни.

Похороны – эти страшные, приносящие кучу неудобств, скучные, мрачные и такие обязательные для всех испытания – наконец закончились.

Марта просила о кремации. Её волю исполнили.

Возвращаясь из крематория домой, Гретхен поймала себя на мысли, что испытывает странное, постыдное почти чувство облегчения: наконец-то можно будет отоспаться и больше не спешить в больницу, не волноваться о состоянии здоровья матери, не вникать в эти страшные хлопоты, связанные с похоронами. Так думать было некрасиво, наверное, но факт есть факт. Она действительно ощущала пустую, какую-то приятную лёгкость: из-за сознания честно и до конца выполненного долга и возможности, наконец, отдохнуть, горьковатой радости по поводу своего крепкого пока ещё здоровья.

«Мерседес» бесшумно мчался, мягко справляясь с камнями, ухабами и прочими недостатками местных отвратительных дорог.

Невольно в памяти возникло лицо её недавнего любовника Санчо. Он был хорошего происхождения. Из местных аристократов, воспитанным и приятным в общении парнем. Он искренне предложил ей свою помощь и деньги, когда узнал о беде с матерью. Но она отказалась. Они как-то странно расстались месяц тому. Она разлюбила его и не хотела принимать от него помощь.

Их познакомила одна её приятельница – Присцилла, тоже из местной знати. На фотографии он смотрелся очень мужественно. Блондин с волевым подбородком и синими пронзительными глазами.

Очарованная образом, Гретхен пожелала с ним встретиться. И каково же было её разочарование, когда пред нею предстал этот Санчо в натуре! Он оказался жеманным маменькиным сынком с постоянно бегающими глазами. В жизни он абсолютно не соответствовал портрету. Из-за своей смазливости и изысканности он не казался ей больше мужественным. И манера разговаривать у него была такая же – жеманная. Всё предыдущее впечатление было отравлено этой его манерностью.

Но она решила в первый раз в жизни не верить первому впечатлению. И согласилась с ним встретиться ещё.

Они стали видеться. Он очень любил её гладить, обнимать. Он умел это делать. Его прикосновения были ласковыми и чувственными. Так, как он касался её волос – не умел никто. Он заводил её с полуоборота. И она жаждала близости с ним.

Но он всё оттягивал, говоря, что если это произойдёт сразу, чувства могут быстро сгореть. Она слушала его вожделенно.

Он оказался жалким слабаком в постели. Кое-когда у него бывала эрекция, раз в три недели, например. И происходило это только в экстремальных ситуациях: в её авто, в любом людном месте: в парке средь бела дня, или в театре, – в общем, чтоб вокруг людей было побольше. Видимо, сама мысль быть застуканным за этим делом будоражила его сильней, чем близость женщины, пусть даже очень красивой. И после того как всё заканчивалось, интерес к ней сразу пропадал. И ему хотелось есть и спать.

Она потом узнала, что дома без неё он не утруждал себя просмотрами каких-нибудь передач, чтением книг или содержательными беседами с домашними и гостями. Да и встречаясь с ней в течение нескольких недель, он ленился приглашать её на выставки и в кино, а ведь раньше клялся, что обожает подобные мероприятия. Сам себя он считал неимоверно загадочным, неудовлетворённым, противоречивым и непонятым. Но, наверное, наедине с собой признавал, что корни его «загадочности» кроются как раз в ужасной (для его лет) импотенции.

Вот таков был Санчо, последний её дружок. Неплохой, в принципе парень. Но как её угораздило с ним зацепиться?!

Подъехав к воротам своего особняка, она поняла вдруг, что некому больше будет об этом рассказать. Или промолчать, дав понять, что это личные вопросы, не подлежащие обсуждению.

И она расплакалась. Горько, горько. Как плачут люди единожды в своей жизни. Когда теряют мать.

Мариетта подстерегала Люси возле её дома. Она давно уже там дежурила, почти всё утро – нашла для подглядывания отверстие в заборе.

Со странным, смешанным чувством ненависти, зависти, интереса и какой-то родственной почти гордости следила она за происходящим во дворе соперницы. Вот та вышла из дому и стала налаживать колыбельку для детей под раскидистой пальмой. Вот вынесла девочек – нарядных, спокойных, только что накормленных. Вот следом за Люси ковыляет из дома бабка с кружевным покрывалом через руку – защитить спящих детей от мошкары. Вот залаял пёс, и все на него сердито зашикали.

Люси расхаживала, по-утиному переваливаясь, с той особой бабской уверенностью, которая приходит к любой женщине с рождением детей. Когда уже не надо ничего никому доказывать, стараясь понравиться, когда самая главная миссия выполнена и можно жить дальше, пожиная плоды, которые – в детях, в их воспитании. Многие на этом успокаиваются и постепенно превращаются в неприглядных самок. Другие в определённый момент как бы заставляют себя встрепенуться и начинают опять за собой следить, не распускаясь.

Как пьяная, Мариетта шла от дома Люси к океану. Только там она могла успокоиться и не спеша, вспоминая увиденное, разобраться в своих чувствах. Убить соперницу? Ах, как та этого заслуживала! Но до чего хорошенькими оказались их с Энрике дети! Совершенно невинные души. И это их она могла обречь на сиротство.

А ведь она и сама была сиротой. Её подобрали в трущобах приёмные родители – рыбацкая чета, бездетная, когда ей было около трёх лет. Никто не знал, что произошло с её родными родителями, и почему Мариетта оказалась на помойке, вшивая, умирающая от голода. Она сама не помнила этого. Память её начиналась с картинок первого её осознанного дня рождения, когда она с нарядным розовым бантом сидела в центре стола перед огромным тортом в виде сердца с несколькими свечками. Их она что было сил задула, и вся сахарная пудра прилипла к её личику, банту и платью. Это было и весело и обидно одновременно. Она поняла, что испортила наряд и выглядит теперь очень смешной. И зарыдала от обиды на окружающих за их снисходительный смех и от того, что так залипли её ладошки – все в пудре. Мама понесла её мыться и переодеваться, шепча ей что-то очень ласковое и доброе на ушко…

Потом, когда Мариетте исполнилось четырнадцать (в то время она уже, как и все приличные девочки, воспитывалась в монастыре) её отец погиб во время шторма в море. Ей об этом сообщила мать, приехавшая с ней повидаться. Она привезла с собой много сладостей и новые ленты для волос: голубые, золотистые и цвета горького шоколада, в цвет волос Мариетты. Сама мама поразила её тогда своей бледностью и худобой. Видно, она очень горько переживала смерть отца. Уже тогда она начала болеть. А через пару лет она умерла от лихорадки.

Мариетта окончила обучение, ушла из монастыря и стала работать на табачной фабрике. Это был уже новый этап её жизни.

Хозяин уважал её за выносливость, трудолюбие и молчаливость. И ещё кое за что.

Однажды он попросил её остаться после работы: якобы необходимо было скрутить несколько коробок сигар из очень хорошего листа для каких-то неожиданно приехавших богатых туристов. Все работники разошлись, и она осталась одна в цехе, ставшем вдруг необычайно просторным и тихим. Она прилежно скручивала сигары, как вдруг почувствовала за спиной горячее дыхание. Чьи-то тяжёлые руки опустились ей на плечи и стали ползти к глубокому вырезу на груди. Несколько секунд она сидела в оцепенении, а потом, не раздумывая о последствиях, двинула что есть мочи локтем в толстый сипящий живот. И вскочила. Скрючившись, перед ней стоял хозяин. Ровно минуту они смотрели друг другу в глаза. Молча. Потом, совладав с собой, он удалился, также тихо. А Мариетта сразу ушла из цеха. Перед фабрикой стояли её товарки с явно разочарованными лицами: слишком быстро она вышла, и слишком победным был её вид. Не такой, как у них в своё время – приниженный и подавленный.

На следующий день она получила прибавку к жалованию и хорошее рабочее место возле окна.

Больше с хозяином они не сталкивались близко. Но иногда, заходя в цех, он поглядывал на неё с интересом. Или любовался издали, когда она шла с работы, статно неся своё тело: красиво, крупным шагом переставляя полные длинные ноги, высоко неся гордую голову, со, словно высеченным из мрамора, профилем.

А Энрике был её первой любовью. Он работал в соседнем цехе. И слыл одним из самых козырных парней: лучше всех танцевал самбу и в драке, чуть что, сразу выхватывал свой небольшой, опасный стилет.

Немного отойдя от траурных событий последних дней, Гретхен потихоньку возвращалась к жизни.

Сегодня она встала как обычно, в восемь утра. А ведь последнюю неделю раньше двенадцати проснуться не получалось: тело, словно разбитое, не отпускало из постели, и тяжкие мысли о кончине мамы и о бренности всего живого на земле мешали начинать новый день.

Она вспоминала, как внимательна и заботлива к ней и отцу была мать. Всегда, в любых ситуациях, не смотря ни на какие трудности и перипетии.

Однажды, это было сразу после войны, Гретхен было лет пять – шесть, они с матерью возвращались от её сестры в Берлин. Та жила где-то на границе с Францией. В те смутные ещё времена они ожидали возвращения отца, чтобы уехать с ним из Германии.

Поезд сделал небольшую остановку на какой-то станции. И о, ужас, Гретхен отстала от поезда! Она всегда была не в меру шустрой: сидела – сидела и вдруг перед самым отправлением решила выскочить на перрон за мороженым. У неё в кармане постоянно водилась мелочь – родители баловали её. Марта в это время разговаривала с проводницей, и они обе не заметили, как Гретхен выпорхнула из вагона. Мороженщица стояла совсем близко. Расплатившись и взяв мороженое, она оглянулась и с испугом увидела, что поезд тронулся. Она побежала к вагону что было мочи, но упала. Мелочь рассыпалась, мороженое покатилось по асфальту. В окне метнулось белое лицо матери. А поезд быстро набирал ход.

Её плачущую, с разбитыми в кровь коленками подхватили американские солдаты – их военный эшелон следовал в том же направлении что и поезд Марты и Гретхен, но значительно быстрее. Уже на следующей станции они его догнали. Какой-то огромный американец держал казавшуюся малюткой в его руках Гретхен в открытых дверях вагона так, что её ноги свисали над пробегавшей в нескольких метрах под ней землёй – их издалека должны были увидеть те, кто ехал в пассажирском поезде.

Потом она оказалась в руках матери. Потом они долго молчали, прижавшись друг к дружке. Как им было уютно! Какое это было счастье – оказаться вот так с мамой вместе!

Все удивлялись поведению Марты в тот момент, когда она потеряла дочь: ни слезинки, ни криков. Едущие в вагоне румыны толкали друг друга локтями и шептались с осуждением: как это она не рвёт на себе волосы, а вот так молчит, будто неживая! Но в этом стоицизме была вся её мать: она могла выдержать какое угодно горе и всё в себе… А теперь её больше нет. И никто тихо не подойдёт к Гретхен, не погладит её молча по спине в минуту печали.

Всплакнув, Гретхен всё же поднялась с постели.

С удовольствием позавтракав, она приказала подавать автомобиль. До блеска намытый, сверкающий на солнце серебром, он помчал её в спортзал. Тело соскучилось по нагрузкам.

Так случилось, что до сих пор Гретхен не встретила мужчину своей мечты. Она относилась к этому спокойно. Как все современные цивилизованные женщины, она не ставила перед собою цель выйти замуж и нарожать детей. И её смешили местные провинциальные нравы, согласно которым одинокая (это слово здесь произносили с почти суеверным ужасом) женщина заслуживает сочувствия. Презрительного. Как явление не нормальное и не полноценное.

Она выбирала мужчин сама, не нуждаясь в долгих отношениях, которые утомляли и отвлекали её от чего-нибудь более важного. От образования, занятий собой или путешествий, например. Тем более, что в этих краях красивых мужчин было полным-полно, и найти горячего любовника проблемы не составляло. Она даже не отказалась бы платить за соответствующие услуги, но местные мачо гордо отвергали деньги, чем невероятно её смешили.

Прохладный воздух спортзала располагал к тренировке. Гретхен с удовольствием поглядывала в зеркала на своё отражение: она отлично похудела за последние месяцы, что очень ей шло. И как это удалось? Склонная к полноте, она без напряжения и диет вдруг стала принимать тот подтянутый и грациозный вид, о котором всегда мечтала.

Наслаждаясь силовыми упражнениями под присмотром молодого красивого тренера—итальянца, она не без насмешки посматривала на толстых «спортсменов», которые приходили сюда специально сбрасывать вес. Как неуклюже толклись они на беговых дорожках и других кардиотренажёрах, смешно колыхая при этом своими некрасивыми телесами и неимоверно потея. На них были дорогие костюмы, – разумеется, ведь все они были богаты! Гретхен было их жаль: она точно знала, что придя домой, они не смогут удержаться и нажрутся до отвала, проклиная свою слабость и сожалея о потраченных зря усилиях.

– Сеньорита, пожалуйста, спинку прямей. Вот так. Не надо горбиться. А бедро, позвольте я Вам помогу, расслабьте.

Итальянец был как-то особенно учтив нынче и смотрел на свою подопечную весьма плотоядно. Что ж, значит, вечер на сегодня был устроен.

Пауль сидел на веранде в своём роскошном доме. Таком безнадёжно пустом теперь. И пил. Один.

На деревьях совсем близко стрекотали какие-то пёстрые птички, каждая на свой лад. В клетке их передразнивала его любимая самочка большого говорящего попугая жако.

Но ему было не до них, этих глупых птиц. Жизнь его со смертью любимой Марты перевернулась страшным образом, и к своему ужасу только теперь он это осознал по-настоящему. Теперь, когда уже ничего нельзя изменить.

Как же он мог, Schwachsinniger, Idiot, допустить её смерть! И почему так фатально отнёсся к мнимой безнадёжности её лечения!

Он раскупорил новую бутылку. Schnaps был отличным, ему привезли целый ящик из Германии. За два дня он приговаривал уже четвёртую бутылку.

Разумеется, всему виной было его давнее недоверие к мистицизму. В тайне он всегда сомневался в этих непонятных учениях, которые так любили Гиммлер, Гесс и сам фюрер, помешанный на этой своей Калачакра – тантре, якобы помогавшей ему изменять действительность.

И что? И где они все теперь? Он, Пауль, был реалистом, материалистом до кончиков ногтей. Только сухая правда действительных фактов могла его убедить.

Но тогда приходилось разделять оккультные настроения со всеми. И надо признаться, кое-какая мистика, действительно, имела место и заставляла в себя верить. Третий рейх просуществовал двенадцать лет – законченный цикл по тибетским верованиям. Завладев в Австрии копьём Гая Кассия Лонгина, которым тот многие века назад поразил в сердце распятого на кресте Иисуса, Гитлер стал непобедимым. Но впоследствии, будучи уверенным, что копьё находится поблизости, расслабился и перестал задумываться над стратегией и тактикой ведения войны. А ведь по непонятной (мистической) случайности ящики при транспортировке перепутали, и копьё осталось в церкви Святой Екатерины, доставшись потом американцам вместе с победой. И день, вернее, ночь, когда это произошло, была особой – Вальпургиевой. Опять просто случайность?

Дрожащей рукой Пауль плеснул в стакан Schnaps. Многие, как и он, не особо верят в силу совпадений. То есть в их закономерность. «Но что-то всё-таки существует», – так говорят они, почёсывая затылок, не в силах объяснить чудеса.

Пошатываясь, Пауль направился к сейфу. Повозившись с кодом, он таки открыл железный ящик и достал оттуда вещевой мешок военных времён. Сдвинув стаканы и бутылки в сторону, высыпал содержимое на липкий от спиртного стол. Вот они, эти проклятые сокровища! Неужели в них – тайна его несчастий? И только ли в них?

Немое золото благородно мерцало в закатных лучах пробивавшегося сквозь листву солнца, цветом и ценностью повторяя свойства его – светила, дающего жизнь всему, что способно жить.

Тренер—итальянец оказался импотентом. Ну, то есть полным. Гретхен еле дотерпела до утра и под предлогом: якобы ей нужно срочно уезжать из дома, побыстрей его выпроводила.

А он как будто бы ничего и не замечал: намеревался ещё попить кофе и пытался даже целоваться, не понимая, что её уже от него тошнит.

Пока он натягивал брюки и носки (всегда в этих движениях «после того как» есть что-то жалкое и смешное) она разглядывала своего гостя.

Гретхен выбрала тренера по фотографиям, висевшим в спортивном клубе. Среди остальных парней и девушек он отличался красивой внешностью. На фото он выглядел мужественно и брутально. Красивы были его крупный подбородок с ямкой и чёрной щетиной, размашистые чёрные брови, ярко-зелёные пристальные глаза и чёрные кудри.

Но всё впечатление портилось при встрече. Чёртовы портреты! Всегда так! Он был до обидного мелок, чересчур манерен (наверное, латентный гомосексуалист), и подбородок его уже не казался мужественным, а был просто длинным. И всем своим обликом он напоминал трусоватого лиса.

Но он оказался хорошим, внимательным тренером. Присмотревшись, она разглядела за его хрупкостью пропорциональное сложение и силу. Несколько раз разрешила проводить себя до дому. И тренировки с ним были весёлыми и полезными.

Переспав с ним эту первую и единственную ночь, она разочаровалась в нём окончательно.

Глядя в след удалявшемуся старенькому его «Форду», она с облегчением потянулась и зевнула. Открыла окно пошире.

– Какое счастье, что можно ещё поспать. Одной, наконец.

Мариетта одну за другой скручивала сигары. Привычными ловкими движениями, старательно. У них на фабрике изготавливались только очень дорогие сигары, и чтоб исключить воровство, каждому работнику в конце дня выдавали бесплатно по две штуки.

Рядом сидели две её товарки – Мишель и Лулу. Во время работы разговоры не приветствовались, женщины работали молча, быстро скручивая тёмными красивыми пальцами мягкие листья табака. Но молчание их было дружественным – Мариетта это знала наверняка – и как приятно было сознавать, что есть на острове хоть пара-тройка человек, искренне тебе сочувствующих.

Наконец трудовой день закончился, об этом возвестил радостный звук колокола. Все загалдели, заглушая шум вентиляторов.

После работы Мариетта вместе с подругами зашла в кафе выпить по стаканчику рому и потанцевать. Там уже было шумно – люди перед воскресеньем позволяли себе отпраздновать единственный предстоящий выходной в компании поющих и танцующих приятелей.

Девушек сразу стали подзывать к себе разные мужчины, многие из которых работали на фабрике вместе с ними. Подруги Мариетты были более общительными и, отвечая шутками на комплименты, выбирали столик.

Не сговариваясь, таща за собой Мариетту, подошли туда, где сидели трое симпатичных парней: Рой, Кресс и Педро. Все трое были молоды, холосты и симпатичны.

Рой и Педро были очень тёмными, почти чернокожими. Кресс же, потомок голландских завоевателей, отличался нежно-смуглой в ярких веснушках кожей, светлыми жёсткими волосами и синими глазами. Он с интересом и симпатией, как-то по-особенному смотрел на Мариетту.

Когда девушки подошли, он встал, каждой из них подал руку и, пододвинув стулья, пригласил их присесть. Остальные парни не были столь галантными, но доброжелательность, сквозившая в их жестах, улыбках и взглядах, компенсировала недостатки воспитания.

– Нормально, как всегда. Ну и жара сегодня была в цеху! Прямо нечем дышать, да и сейчас чувствуется, что скоро хлынет дождь.

– Это точно, но нам он не страшен, мы в укрытии. А холодного вечера вам, девушки, всё же не обещаем: сейчас заиграют румбу – и все идём танцевать!

– Ладно, ладно, только бы и выпить самую малость не помешало бы.

Рой вскочил и, раздвигая толпу танцующих, пошёл к стойке бара. Оттуда он уже вскоре нёс в обеих руках стаканы и две бутылки рому. Сзади семенил официант с кувшином сока, пепельницами и какими-то закусками: орешками и фруктами.

– Ого, да мы сегодня по-настоящему гуляем! – Лулу прикурила от зажигалки, предложенной Педро.

– Пустяки, – парням понравилось, что их щедрость не осталась без внимания, – попозже закажем ещё кофе и что-нибудь сладкое.

Вместо обещанной румбы, по просьбе кого-то из гостей оркестр заиграл танго.

Кресс многозначительно посмотрел на Мариетту. Впервые после начала своих неудач в личной жизни – охлаждения к ней Энрике, родов Люси, скандала на пляже, пересудов соседей – она встрепенулась, начисто забыла о душевных переживаниях, страшных планах убийства соперницы, муках совести, позора брошенной женщины и протянула новому кавалеру руку.

Она уже не видела того, как на неё смотрят окружающие: женщины ошарашено, а мужчины с вожделением. Подчиняясь силе и инициативе партнёра, она позволяла себе быть ведомой. Да и как по-другому? Во все времена у танго – свои законы. Кресс обладал как раз той спокойной, по-настоящему мужской силой лидера, которой ей так недоставало в Энрике. И это при всей внешней мягкости и европейской воспитанности. Своими крупными сухими ладонями он держал Мариетту за талию уверенно и так, что она понимала: захоти он – и ей не вырваться. Она чуяла запах, исходивший от его разгорячённого тела, и он ей тоже подходил. Они танцевали самозабвенно, и никто больше не мог танцевать рядом. И ни на кого уже не смотрели в баре, только на них.

Когда они закончили, и Кресс, словно пьяную, вёл Мариетту к столику, все присутствующие подхватились и стали им аплодировать. Всё было забыто, все скандалы и пересуды. Люди быстро забывают, стоит им только дать новую яркую картинку – новый повод для осуждения или восхищения.

Раскрасневшаяся Мариетта, потупив глаза, отпивала сок из бокала, когда к ней склонилась Мишель и, слегка её ущипнув, прошептала:

Как-то незаметно Кресс, поменявшись местами с Роем, оказался рядом с ней, и Мариетта весь вечер ощущала его бедро, прижатое вплотную к её бедру. И уже не видела она того, что вокруг происходило, и не помнила, о чём говорили, и что она иногда отвечала. А только чувствовала, как возвращается к ней женская сила, и горят глаза её тем колдовским светом, которому невозможно противиться. Никому во всём мире – стоило ей только захотеть.

После вечеринки Кресс пошёл провожать Мариетту домой. Всю дорогу они беседовали о чём-то, что интересовало их обоих, и Мариетте было с ним легко, как ни с кем другим.

Простились долгим чувственным поцелуем. Кресс, казалось, понял и оценил её сдержанность. Он был наслышан о Мариетте, о её неистовом нраве, но знал из разговоров, что она не была гулящей.

– Спокойной ночи, Мариетта, спасибо за вечер. Мне было хорошо с тобой.

Правда, ночью ему совсем не спалось. Но отличаясь в духовном и моральном развитии от основной массы мужчин острова, он не был всеядным, и потому соблюдать аскезу ему кое-какое время удавалось.

Этим вечером Анатоль оставался дома. Он не пошёл ни к морю, ни в селение. Его мало интересовали люди, разве что в качестве клиентов. А природу он любил, но сегодня и она ему была не нужна. В этот вечер ему захотелось покурить гашиш.

Расположившись удобно на мягком уютном диване в гостиной, он, полулёжа, курил траву из своего любимого чеканного кальяна.

Постепенно видения выстраивались в стройную цепь. Анатоль растворялся в них, и это уже был не Анатоль, а кто-то другой, за кем он наблюдал со стороны, одновременно ощущая пронзительно всё происходящее. И картины, проживаемые им, были во много раз реальнее самой реальности.

И, казалось, истина открывается ему во всей её многогранности, простоте и сложности одновременно…

В этом своём путешествии его занесло на Марс. Он колонизировал его вместе с другими землянами. Что это был за век? За год? Этого он не знал. Было это далёким прошлым, или далёким будущим – он не понимал. Присутствовало ощущение сегодняшнего «здесь и сейчас».

Плавно передвигаясь какими-то длинными, затяжными прыжками, он руководил обустройством нескольких теплиц, которых планировалось разбить на Марсе великое множество.

Вот он смотрит на них как бы сверху. Снаружи они покрыты матовым, полупрозрачным материалом, похожим на очень прочное стекло, что даёт достаточный доступ свету и предохраняет от излишнего воздействия солнечных лучей.

А вот он уже подлетает к входу одной из них. Внутри теплицы установлены длинные и узкие ящики с красным грунтом, свойственным Марсу, но обработанным нужными удобрениями для плодовитости растений. Они в виде рассады, произведённой на Земле, должны здесь прижиться. Это гибриды овощей и съедобных трав, выведенные специально для данной планеты. Микробиологи установили, что невозможно рассадить здесь обычные огурцы, помидоры, фасоль и чечевицу, к примеру. В расчёт приняли особенности атмосферного давления, скорость обменных процессов в организме человека, животных и растений, – то есть многие и многие факторы. В том числе, и условия развития бактерий. Всё это выявлялось и на Земле и на Марсе долгие-долгие годы. И вот, наконец, сегодня – начало работ по высаживанию в грунт теплицы ценных растений.

Анатоль чувствует, как радостно и тревожно бьётся его сердце. Тысячи человек и биороботов, облачённых в лёгкие и прочные скафандры, движутся неслышно и плавно, каждый по своему делу, выполняя порученную ему работу. И всеми ими руководит один человек – он.

Но нужно торопиться: скоро наступит марсианский закат. Зрелище, в общем, не очень живописное. Там, на родной планете закат значительно более красочный: в небе отражается богатый земной ландшафт – океаны, горы, леса…

Но здесь, на Марсе больше таинственности, пустоты, предчувствий чего-то необыкновенного, что порождает тревогу и вместе с тем радость.

Проснувшись сегодня позднее обычного – около десяти утра – Гретхен сразу решила взвеситься. Последнее время ей стало казаться, что её худоба становится всё менее элегантной. Спортивный врач недавно успокоил её, заверив, что чем меньше вес, тем меньше нагрузка на суставы, а, следовательно, перелом на ноге заживёт быстрее. Но Гретхен видела, что худеет она по-прежнему неумолимо, а нога всё болит и болит. Испугавшись (как бы ни какая-нибудь саркома, не дай-то Бог), она сдала все анализы. Но её опасения, хвала Всевышнему, не подтвердились! Так что же с ней? Гретхен собиралась с утра отправиться к отцу для беседы с ним. Она верила ему и считала его очень опытным и знающим человеком.

Картина, которую она застала у него дома, поразила её настолько, что она застыла в ступоре прямо на пороге. Такой грязи, вони спиртного и испорченных продуктов в родительском жилище она не помнила за всю свою жизнь! А сам отец! Не бритый, с дрожащими руками и потухшим взором, он напоминал побитого пса. Увидев Гретхен, он вздрогнул, стал пытаться застегнуть пуговицы на пижаме, пригладил волосы. Видно, визит дочери застал его врасплох. Он не находил слов даже для приветствия.

– Ну, а почему нет, дочка? – Пауль гордо выпрямился. Он стал приходить в себя.

Гретхен поняла, что не сможет не о чём говорить с ним сегодня. Горький ком подступил вдруг к её горлу: неужели вслед за матерью она теряет отца? И остаётся одна-одинёшенька на этом так и не ставшим ей родным острове, среди этих чужих людей?

Почувствовав смятение Гретхен, Пауль неуверенно сделал шаг ей навстречу, пытаясь обнять дочку, но остановился – устыдился запаха своего немытого несколько дней тела и перегара.

– Прости меня, Гретхен, я не имел права так распускаться, даже по причине самого страшного горя. Дай мне несколько часов, чтобы привести себя в порядок. Я сам заеду к тебе вечером.

Кивнув, она выбежала от него, села в свой «Mercedes-Benz» и уехала.

Гретхен долго петляла улочками города. Слёзы душили её. Ей некуда было податься, её никто не ждал, и она просто хотела забыться.

Наконец, она остановилась на центральной площади, которая в этот час была пустынной. Сев за столик открытого кафе, она заказала себе чай. Есть не хотелось. На клумбе, громко переговариваясь, работали темнокожие женщины, они пропалывали цветы. Их разговор был оживлённым. Гретхен отчасти понимала местный диалект. Они обсуждали своих мужчин. И, надо сказать, допускали при этом немало острых словечек. Невольно заулыбавшись, Гретхен попросила себе ещё чаю и два бутерброда с ветчиной.

– Надо бы съездить куда-нибудь на отдых, в Европу, например. А то здесь я могу вконец засмурнеть.

Выбритый, наутюженный, надушенный, как на свадьбу, Пауль ровно в девятнадцать часов прибыл на своём рабочем «Volkswagen» к особняку дочери. Её давешний неожиданный визит, словно удар по голове, привёл его в чувства. Он и сам диву давался: как можно так себя распускать?! Жёсткая дисциплина и требовательность не только к другим, но и к себе составляли его жизненное кредо. И, нарушив правила, он чувствовал себя, словно размагниченная батарея.

Но, слово офицера, он не поддастся больше презренным людским слабостям! Не такой он закалки человек!

Гретхен сидела на веранде среди горшков с благоухающими петуньями – розовыми, фиолетовыми, белыми – сама, как прекрасный нежный цветок. Аромат петуний был нежно-пристальным, сбивающим с толку. Но Пауля в очередной раз насторожила бледность дочери. Перед ним сидела молодая, но уже достаточно страдавшая в жизни взрослая женщина. Совсем не та крепкая, румяная, беззаботная девушка, какой была Гретхен всего несколько месяцев тому назад.

– Неужели, время так неумолимо? И время ли виновато? А если время, то от чего же зависит быстрота его бега? – Невольно спросил он себя.

– Садись, папа, я хочу с тобой поговорить, – Гретхен жестом дала понять толстой добродушной на вид служанке уйти, – да, Роза, принеси-ка нам чаю с твоим фирменным пирогом.

Роза заулыбалась ямочками на толстых щеках. Ей была приятна похвала строгой хозяйки.

Помолчав несколько минут, пока Роза разливала чай, Гретхен после её ухода решилась, наконец, на откровенный с отцом разговор.

– Папа, я должна тебе рассказать о моей болезни. Нет-нет, – она поспешила успокоить переменившегося в лице Пауля, – анализы хорошие, и врачи уверяют, что опасности нет. Тем не менее, я настолько слаба, что иногда не могу встать с постели утром. Я перестала ходить в спортзал – там я быстро устаю и не получаю больше удовольствия от физических нагрузок. Я не нравлюсь себе в зеркале. Посмотри сам на моё измождённое лицо. Я не знаю: болезнь это, или скорый конец, но предчувствия у меня нехорошие, – она остановилась, чтобы перевести дух. Но Пауль не дал ей продолжить, он рухнул ей в ноги, схватил дочь за руку и зарыдал.

В этом плаче была безысходная горечь, но Гретхен почему-то стало не по себе. Воспитанная в семье истинного наци, она признавала слёзы за непростительную слабость и относилась к сентиментальным, или просто расчувствовавшимся людям с неприязнью. Почти как к неполноценным.

– Да что с тобой, отец?! – Она брезгливо отдёрнула руку. – Я ещё пока не умираю! Прекрати сейчас же!

Опомнившись, Пауль остановил рыдания и после нескольких судорожных всхлипов взял себя в руки.

– Я не знаю, что со мной, Гретхен. Это смерть матери, видно, так на меня повлияла. Но, обещаю, я не поддамся больше слабости. И пьяным ты меня тоже никогда не увидишь.

– Слава Богу, – она всё ещё посматривала на отца с недоверием, – так вот, хочу продолжить: я намерена в самое ближайшее время начать долгое путешествие в Европу. Почему долгое? Чтобы излечиться окончательно, либо, чтобы как можно больше впечатлений захватить перед смертью, если уж она неминуема, – она сделала вид, что не заметила, как задрожали губы отца, – я плохо знаю ту часть света, ведь я была совсем маленькой, когда мы сюда уехали. Что бы ты мне рекомендовал? Какие страны, курорты? И какие твои впечатления, личные? Они меня интересуют больше, чем прописные хрестоматийные истины.

Польщенный, Пауль, сделав несколько глотков остывшего чаю, стал рассказывать дочери о том, что знал. Он поведал её о прекрасной Италии, о богатейшем вкладе этой страны в мировую культуру, о Греции, не уступавшей ей в этом. Об изысканности французской кухни и утончённости, особом вкусе французов. О безбрежных жёлтых пустынях Египта и тайнах его пирамид. О заснеженных просторах восточной Европы и загадочной славянской душе.

Но Гретхен прервала его затянувшийся рассказ. Поморщившись (а ведь он и в правду становится сентиментальным), она сказала:

– Видишь ли, папа, не хочу тебя обидеть, но все люди так ли, иначе друг на друга похожи. Это моё твёрдое убеждение. Никаких особых различий в их культурах и в них самих с оглядкой на их национальность я не замечаю. Ну, разве что немцы – особое племя. И в том, что нас погнали в своё время из России под зад, виновато было и сумасшедшее руководство рейха, и ужасные морозы, свалившиеся совершенно непредвиденно.

Она так и казала: нас. Ох молодец, он обожал свою дочь!

– Поэтому больше всего я хотела бы побывать на нашей с тобой великой Родине. Как часто мне снятся вишнёвые сады на юге Германии, склоны Шварцвальда и пешие прогулки возле Боденского озера. Плавные воды Рейна и такие же плавные песни и хороводы нарядных людей на его берегах. Потерять столько народу во Второй мировой! Бросить вызов всему миру! И так быстро восстановиться после войны. Мы принадлежим поистине к великой нации. Я хочу увидеть свою землю и свой народ.

– Но будь осторожной дочка, не забывай, что мы бежали оттуда, и я изменил нашу фамилию и все документы. Не приведи Бог, если это вскроется.

На следующий день после вечеринки в кафе Мариетта бежала на работу, как на праздник. С утра она долго причесывалась перед зеркалом и отметила, что глаза её блестят, как когда-то давно, ещё до встречи с Энрике, а на гладком лице появился румянец. Это было новое лицо, оно сменило недовольную, разочарованную, а порой и злобную гримасу, которой она отпугивала от себя людей в последнее время.

Сев на рабочее место, она прилежней и быстрей, чем обычно принялась скручивать сигары, не обращая внимания на щебетанье подружек и их пытливые, порой бестактные вопросы.

День прошёл быстро. Вечером, выходя с фабрики, она увидела поджидавшего её Кресса, и сердце её наполнилось радостью.

Они долго гуляли по набережной. Ей не хотелось опять в кафе, где так много шуму.

Кресс рассказывал ей о родителях, о бабушках и дедушках, об их сёстрах, братьях, о своих племянниках, – он отлично знал всю родословную и дружил с самой отдалённой роднёй, многие из которой и сейчас жили в Западной Европе.

Сгущались сумерки. Город благоухал ароматами ночных цветов – мерцающими белым в темноте зелени – и крепкого кофе из окон домов. По улицам плыли звуки чувственной музыки, их мотивы переплетались, создавая не очень стройную, но красивую полифонию. Естественную, как сама жизнь. Или любовь.

– А ведь я на днях улетаю в отпуск, – Кресс на минуту задумался, потом продолжил, – ведь я никогда не был на родине своих предков, в Голландии. А она мне так часто снится в последнее время, словно зовёт.

– Как на днях? Когда? Очень скоро? – Мариетта чуть не заплакала, настолько неожиданной и неприятной показалась ей эта новость.

– На следующей неделе вылетаю из столицы. Уже заказал билеты. Буду лететь через Стамбул, так дешевле. Что тебе привезти из Европы?

– Ах, мне ничего, ничего не надо! Как несправедливо всё это! Вот только-только стоило влюбиться…, – Мариетта осеклась.

Кресс остановился, развернул девушку к себе лицом. Внимательно заглянул в её чёрные, полные слёз глаза. Он увидел в них всё, чего желал: страсть, тоску, любовь, правду.

Он взял её лицо в руки, очень нежно, как цветок, и поцеловал.

– Как ты можешь спрашивать о таком? Разве ты до сих пор не понял?

– Мы были созданы Богом друг для друга, – миллионы и миллионы раз во все времена повторяют эти вечные слова влюблённые пары, удивлённо рассматривая после долгих объятий и страстных поцелуев любимое лицо напротив. И, вероятно, каждый раз они звучат по-новому.

– Можно было бы рвануть напрямик, в Берлин, но отец просил об осторожности. Придётся посетить этот занюханный Стамбул, что совсем не входит в мои планы, – так думала Гретхен, пристёгиваясь ремнями к креслу самолёта «Турецких авиалиний». Она нарочно летела эконом-классом, – не знаю, к чему все эти глупые предосторожности? Отец стареет, и меры, которые он предпринимает, воистину смешны. Как будто, если меня суждено будет «вычислить» как дочь нациста, этот спектакль маршрутов сможет помочь, – она недовольно поглядывала на вежливую стюардессу, которая с глупым лицом, заученными движениями демонстрировала в проходе то, как надо спасаться, если самолёт грохнется в океан.

Полёт был долгим. Гретхен пересмотрела все фильмы видеотеки, выпила прилично вина и сейчас заснула в неудобной позе рядом с каким-то толстяком, который, явно переживая за свою драгоценную засаленную кепку, даже не удосужился снять её в самолёте.

Её место было рядом с проходом. Она вдруг проснулась от сильного толчка – кто-то, тащась в туалет, больно задел её коленку.

– Ох, простите, ради Бога! – Кресс замер в удивлении. Он разглядывал бледное аристократическое лицо девушки, которую сильно толкнул (самолёт как раз попал в воздушную яму). Он не ожидал встретить здесь такую изысканную пассажирку, – я совсем не хотел, извините.

– Неужели так сложно пройти, чтоб не зацепиться о мои ноги? И проход широкий, и Вы, вроде бы, не толстый.

– Это потому что у Вас необыкновенно длинные ноги. И очень стройные, как я успел заметить, – Кресс обезоруживающе улыбнулся девушке своей породистой улыбкой, обнажив в ней крупные, здоровые зубы.

Он попал в точку. Любая женщина, даже такая злюка, как Гретхен, беззащитна перед комплиментами своей внешности.

Гретхен сдержанно улыбнулась в ответ парню, успев отметить, что «он очень даже ничего, как ни странно…»

Остаток полёта прошёл более-менее. Ей теперь доставляло удовольствие мучить нового знакомого, намеренно отводя глаза, когда он якобы невзначай проходил мимо, с интересом на неё поглядывая.

Мягко лайнер приземлился на взлётной полосе. Гретхен с нетерпением стала разминать ноги, пытаясь попасть в туфли – ноги не хотели обуваться, за десять часов полёта они ужасно устали и отекли.

– Я хотел бы помочь Вам, – парень неожиданно возник рядом, предлагая поднимавшейся с сидения Гретхен руку и пытаясь взять у неё ручную кладь.

– Ах, оставьте. А, впрочем, валяйте, помогайте.

Мило болтая, они не заметили, как перешли на «ты».

Они получили багаж, прошли таможенный досмотр и остановились перед выходом из аэропорта.

Наступила пауза – Кресс стеснялся задать неловкий вопрос: куда ты теперь? Не того ранга была эта девушка. Гретхен молчала, явно играя у него на нервах.

– Хотел бы завтра побродить с тобой по Стамбулу. Раз уж мы здесь оказались, – ляпнул и тут же вспомнил, что в ночь ему вылетать в Гаагу.

От её равнодушного согласия Кресс почувствовал себя на седьмом небе от счастья. А билет – чепуха. Он поменяет его сейчас же.

– Тогда давай завтра в двенадцать возле Софийского собора.

– А ты откуда так хорошо знаешь этот город? Бывал раньше?

– Нет, я люблю читать о местах, которые собираюсь посетить.

Гретхен уже смотрела на него по-новому. Он приятно её удивлял. Всё больше и больше.

По настоянию отца она не должна была «светиться» в дорогих отелях.

Таксист привёз её к более-менее приличному, как он сам выразился.

Что ж, этот четырёхзвёздочный в самом центре города оказался, действительно, не самым плохим.

Ночь прошла спокойно – после утомительного полёта Гретхен спала, как убитая.

Решив прогуляться перед свиданием, она рано утром вышла на улицу. И поразилась многоцветности и необычности этого места. Такого она никогда раньше не видела. Климат ли города, его ли двойственность (смешение Европы и Азии), глубина и особенность традиций, – не понятно, что именно придавало ему такой колорит. Высокие, усатые, белозубые мужчины с горящими глазами; маленькие, полные, закутанные от их глаз женщины; торговцы, покупатели, посетители кафе, официанты, – все галдели, торговались, смеялись, предлагали, пробовали, беззлобно спорили, соглашались, покупали, уходили, приходили… И всё это на фоне яркой синевы неба, ласкового, но настойчивого майского солнца, синих сувенирных стеклянных глаз от порчи (повсюду), пряных, возбуждающих запахов; музыки. В её многоголосии особенно выделялся голос какой-то певицы – хрипловатый, сильный, дрожащий. Гретхен раньше не любила восточные напевы: в любом, даже самом весёлом мотиве заложена тоска и безысходность. Но этот голос её взволновал. Он был чувственный, почти трагичный. Чёткий, быстрый, танцевальный ритм на фоне лирического мелодийного повествования заставлял бёдра и плечи шевелиться в такт, по-восточному даже у Гретхен, приехавшей сюда впервые. Она представила себя со стороны и засмеялась.

Тут же к ней присоседился молодой статный турок, лет тридцати пяти. К его высокому росту очень шла львиная гордая голова с чёрными вьющимися волосами, зачесанными назад. Он был волоок – чуть выпученные глаза табачного цвета с красноватыми белками смотрели задумчиво и томно, орлиный нос и пухлые губы – всё выдавало в нём природную чувственность. Он несколько минут шёл молча с ней рядом, слегка сдвинув лопатки, явно красуясь. Его белая рубашка была безупречной, от неё исходил лёгкий запах стирального порошка и терпкого дезодоранта.

– По гороскопу точно лев, – подумала Гретхен, – наверное, и мужские комплексы те же.

– Меня зовут Рауф, – вежливо представился незнакомец.

Его вопрос её насмешил: все в мире мужчины одинаковы, до чего они ценят девственность и как жаждут быть первооткрывателями!

– Я мог бы показать Вам город, если пожелаете. Стамбул прекрасен, тут есть на что посмотреть.

– Уверена, что Вы не врёте. Откуда так хорошо знаете немецкий?

– Учил прилежно в школе – здесь много туристов из Германии, нужно знать, это помогает в работе.

Так, болтая, они шли по городу и оказались, наконец, в какой-то его части, где улочки были вымощены белой плиткой. Над головами, создавая тень, от одной стороны улицы к другой плелись благоухающие белым цветом растения, – и всё это: пол, цветущий потолок, аккуратность и законченность строений по бокам (словно стены) создавало впечатление, что ты и не на улице вовсе, а в комнатах одной большой чистой квартиры.

Гретхен захотелось пить. Они присели за столик в открытом кафе. Предпочитая всегда платить за себя, она не стала принимать от Рауфа угощение и заказала кофе с небольшой порцией рома. Он – кофе и кальян. Уже сидя и болтая, она вдруг почувствовала, как нестерпимо заныла вся нижняя часть её тела: ноги и особенно таз. Она испугалась, так раньше её никогда не прихватывало.

– Что с Вами? – Рауф смотрел на неё с тревогой.

Какое-то время у неё не было даже сил ответить, настолько её сковала боль, но через минуту-другую она пришла в себя, боль отступила, и она бодро ответила:

– Да ерунда, наверное, натёрла ногу. А могу я попробовать кальян? Я никогда раньше его не курила.

Молодой стройный мальчик в белоснежной рубашке с глазами-маслинами поднёс ей чистый наконечник, не забыв при этом своими «маслинами» всю её с ног до головы жадно рассмотреть.

Курение кальяна доставило ей удовольствие. Яблочный душистый табак оставлял во рту приятное послевкусие и слегка, самую малость дурманил.

Так болтая и покуривая, они сидели в этом кафе, не желая из него выходить.

Она присмотрелась к ним. В этих людях чувствовалось какое-то вековое благородство, не исключено, что просто внешнее: неторопливость, воспитанность, раскованность. И, наверное, их юмор был здоровым. По-своему красивы были их смеющиеся веснушчатые лица с крупными нарядными зубами. У всех – белёсые волосы и хорошие фигуры.

И тут она вспомнила про Кресса. Бог мой, да он уже час, наверное, ждёт её возле Собора Святой Софии! Но подумав с минуту, она решила, что опоздала, а пока доедет – он и вовсе оттуда уйдёт. И продолжила пить кофе и болтать с новым знакомым.

Вволю отдохнув, они двинулись гулять дальше.

Оказались на набережной. Воды Босфора уступали океану, близ которого жила Гретхен, в чистоте и прозрачности. Но и в них была своя прелесть, какая-то особенная игра красок: от желтовато-бледно-бирюзового у берега до почти чёрного, глубокого вдали.

– Казалось бы, вода водой, но в разных странах она разная, – думала Гретхен, кидая хлеб крикливым чайкам. Здесь они тоже были другие – мельче и шустрее.

Гретхен поймала себя на мысли, что ей хорошо здесь, в Стамбуле. Рауф оказался прекрасным экскурсоводом. Она поразилась богатству истории этого города, множеству его памятников.

– Воистину, вечная земля. Наверное, генетически в её жителях заложены и доброта, и мудрость, и хитрость, и коварство, и воинственность, – всё сразу. Мои островитяне выглядели бы рядом с ними наивными детьми.

Разгуливая по районам Сарайбурну и Султанахмет, она почти совсем забыла о своей болезни.

– Что ни говори, а лучшее средство для выздоровления – избавиться от гнетущих воспоминаний… Избавиться. Но как? На мгновение рядом мелькнуло нежное лицо матери. Появилось, улыбнулось и погасло…

И тут же не без гордости Гретхен сама себе ответила, что для людей с устойчивой психикой и сильным арийским характером чувства не должны составлять проблему. Она пыжилась сама перед собой, но знала – ей далеко до легендарной Брунгильды.

Вместе с сумерками на город стало вдруг опускаться нечто, какая-то другая атмосфера, что давало ощущение радостной тревоги, предвкушение волнующего вечера. То ли так действовали яркие, разноцветные огни, которыми Стамбул обильно засиял, то ли нарастающая темпом и громкостью музыка, рвущаяся из многочисленных кафе и ресторанов, то ли аппетитные запахи жареного мяса и ароматного кофе, то ли откровенные взгляды мужчин, – всё располагало к прекрасному отдыху, полному неожиданностей. И ещё одно обстоятельство не могло не поразить Гретхен – ощущение безопасности, не вязавшееся со столь людной и шумной жизнью Старого Византия.

– На улицах полно переодетых полицейских, которые не дадут разыграться беспорядкам. Да и потом – здесь мусульманская страна, в которой не приветствуются обильные возлияния. Может, в этом всё и дело. И не забывайте: благодаря дисциплине, сдержанности и аскезе нами был когда-то завоёван почти весь мир, – не без гордости отметил Рауф.

Они долго ещё праздновали первый визит Гретхен в этот город.

– Не знаю, сможет ли больше, чем этот чудный град удивить меня Западная Европа.

– Ваши сомнения вполне обоснованы. Считается, что Стамбул – Жемчужина Босфора, так называли его в древности. С точки зрения культурных и исторических ценностей он не уступает Риму. Я и сам его обожаю. А Вы надолго в Турции? Я хотел бы показать вам ещё Анталийское побережье, наш чистейший лазурный Акдениз, – так называем мы Средиземное море.

– Пожалуй, это будет в следующий раз, завтра-послезавтра я улетаю в Берлин, – она проследила за реакцией Рауфа. Он явно расстроился. Парень был ей симпатичен, но не настолько, чтобы принять его ухаживания всерьёз. За ужином, который она оплатила в знак благодарности за экскурсию, не смотря на его возражения (истинные, или мнимые) выяснилось, что ему под сорок, что он из небогатой семьи и единственный у мамы сын. Отец бросил их почти сразу после рождения Рауфа, но заботился о сыне в меру своих возможностей. Они видятся с ним до сих пор.

Рауф не знал, что Гретхен умеет читать по глазам, – он стал рассказывать ей о своих лучших качествах, о том, что ему всецело можно доверять, в том числе и деньги, ведь главный его талант – умение их с толком пристроить. Просто до сих пор ему хронически не везло, поэтому он не богат. Но ведь он ещё достаточно молод, и может начать с нуля, правда? Вот-вот, так говорит и гадалка, к которой ходила его мать. Не хотела бы Гретхен открыть с ним бизнес в Турции? Он бы тут всё организовал на её деньги, а ей своевременно отправлял бы отчёты…

Он её изрядно развеселил своей непосредственностью. Неужели так наивно она выглядит, что можно о ней подумать, будто она доверит капиталы первому встречному мальчику на побегушках? В благодарность за то, что он её так невероятно рассмешил, она заказала ему ещё ракии.

Натанцевавшись вволю восточных танцев (она научилась даже трусить животиком), Гретхен захотела, наконец, избавиться от Рауфа. Сказала, что ей позвонили из отеля и просили зачем-то срочно приехать. Он расстроился, но по всему было видать, что такой поворот для него не смертелен: так поступают охотящиеся кошки. Завидев добычу, они ползком к ней приближаются с таким вниманием и так целеустремлённо, что, кажется, это единственная их в жизни цель. Но, если птичка улетает, – равнодушно зевают и отворачиваются: подумаешь, дескать, не очень-то и хотелось…

Гретхен пожелала пройтись ещё разок по тому белому квартальчику, где днём они сидели с Рауфом в кафе.

Рауф подозвал такси и сказал водителю название района. Он поцеловал на прощанье девушке руку, пожелал всего хорошего и протянул свою визитку.

Таксист быстро доставил Гретхен в так полюбившееся ей место.

Вечером эти милые улочки – чистые, хорошо освещённые – выглядели ещё более уютно. И плитка под ногами казалась совсем домашней, керамической, а не тротуарной, настолько она была белой и нарядной. С обеих сторон улиц открытыми дверями зазывали прохожих магазинчики – небольшие, до отказа набитые всевозможными яркими товарами: сувенирами, вазами, светильниками, кальянами. Из разноцветного стекла или матовой, сочных цветов керамики. В витринах великого множества ювелирных лавок сверкали золотые и серебряные украшения с драгоценными камнями.

Гретхен ощущала себя заколдованной принцессой из сказки. Город не отпускал её, завораживал, просил остаться на его улицах до утра. Она тихо смеялась про себя, она ему верила. Константинополь, или как его только не называли за века, внушал спокойствие, радость и смутные предчувствия оправданных надежд.

Она присела за столик открытого кафе. Напротив сидели пожилые турки – муж и жена. На смуглых полных пальцах женщины красиво смотрелись кольца из жёлтого золота восточной работы. Гретхен отметила, что всех мусульманок отличает особая, присущая только им скромность. Даже то, как эта дама курила, выглядело целомудренно.

На обратном пути таксист ей попался весёлый. Он откровенно заигрывал с Гретхен. Это был типичный турок: османское наследие его предков сквозило во всём его облике. У него был маленький горбатый нос, острый подбородок, пронзительные глаза, короткие смолянистые, напомаженные по моде волосы, остроконечные низкие уши. Когда он выскочил на минуту из машины, чтобы купить сигарет, Гретхен рассмотрела его ладную, спортивную фигуру. Наверное, он был очень сильным, не взирая на свой небольшой рост. Всё дело портил только исходивший от него стойкий запах позавчера вымытого тела.

Они шутили и смеялись с ним всю дорогу до гостиницы. В открытые окна такси врывался вихрь чувственной турецкой музыки, микст из разных песен: громких, звонких, печальных, зажигательных. Казалось, музыка была неотъемлемой частью этого древнего, прекрасного, загадочного организма под названием Стамбул.

В отеле, выйдя с сигаретой на балкон, Гретхен стала с наслаждением рассматривать панораму ночного в огнях города. Поймала лицом тёплый ветерок – бриз, который постоянно дул с Босфора в эту пору. И поняла, что хотела бы прожить здесь всю жизнь. Как жаль, что завтра ей улетать.

Мариетта сегодня встала пораньше. Ну, и пусть, что выходной. Настроение у неё было чудесное, энергии – море. На днях её любимый улетел в отпуск, а она будет его ждать. Верная, как собака. У неё и в мыслях не водилось, чтоб изменять такому парню. И не только из-за боязни огласки, просто это не в её природе – предавать. Уж если она любила, то до конца дней. А если ненавидела – лучше об этом не думать…

В последнее время она ловила себя на том, что ей стало плевать на Энрике. И на Люси, и на всех них вместе взятых. Она даже перестала злиться. И этот факт её радовал: ведь когда кого-то проклинаешь, лишь малая толика может навредить объекту ненависти, а вся остальная злоба травит тебя саму. Твою суть, твою душу.

Сегодня у неё были грандиозные планы по дому: навести порядок во всех уголках, перестирать вещи, наготовить на неделю вперёд, заняться цветами в палисаднике.

Всё утро и весь день она копошилась по хозяйству, и теперь вот вышла во двор, к своим орхидеям. Их у Мариетты было великое множество. Как радовали они глаз своим неповторимым разноцветьем! А форма цветка! Недаром говорят, что орхидея – символ женщины, её гениталий, самой её сути. Секатором она бережно отрезала подсохшие стебли и корни, опрыскивала цветы благодатной для них влагой.

Закатное солнце тёплым бархатом касалось жаждущего нежности тела…

Жаль, что у неё нет телефона, она могла бы поговорить с Крессом. Как он там?

Кресс задумчиво скатывал пальцами билет до Гааги в трубочку. Он только что прошёл регистрацию, сдал багаж и стоял в зале ожидания вылета, прислонившись к белой мраморной стене в Стамбульском аэропорту.

Вот так верить женщинам. Целых полтора часа он, как идиот, прождал Гретхен возле Софийского Собора, а она не пришла. Жаль, что он не записал название её отеля. Да она и не хотела оставлять ему никаких координат, в том числе и домашнего адреса.

Вероятнее всего, он её безнадежно потерял. Досадно – что-то в его душе утратилось вместе с ней. Она была непростой девушкой.

А может быть, это и к лучшему! Дома его ждёт Мариетта, и хоть он и не давал ей никаких обещаний, и не факт, что та его дождётся, всё-таки было бы подло, вот так, переспав накануне с одной, заводить сразу роман с другой. Хотя, какой роман? Он и не помышлял о романе. Но если быть абсолютно честным с собой, Гретхен его очень волновала.

Объявили посадку. Он встряхнул своей блондинистой шевелюрой, отгоняя тоскливые мысли, и нагнулся за саквояжем. Как вдруг, сердце его бешено забилось:

– Oh, mein Gott! Я была уверена, что больше не увижу тебя!

Он так заорал, увидев девушку, что пассажиры стали оборачиваться в их сторону.

Они представляли собой заметную пару: высокий, ладный, загорелый блондин в одежде стиля гранж и элегантная, изысканная, очень стройная блондинка в дорогом светлом летнем пальто, с бриллиантами в ушах. При этом он излучал неподдельную, бурную радость. Она – лишь прохладную вежливость.

– Только не говори, что мы опять летим вместе, – Гретхен разговаривала с ним тоном избалованной кошечки, почти мурлыкала (она знала, что это ей идёт).

– Думаю, нет. К сожалению. У нас ведь разные направления. У меня – Гаага, у тебя – Берлин.

– Ну да, – Гретхен равнодушно оглядывалась: где бы присесть.

– Хотя, я могу отказаться от своего рейса и рвануть с тобой. Я никогда не бывал в Берлине.

– Ты с ума сошёл! – глаза Гретхен округлились, – зачем тебе менять билет? – Но то, как смотрел на неё этот парень (в его глазах она прочла истинное восхищение) решило дело, – впрочем, как хочешь.

Кресс стремглав кинулся к окошку дежурного по посадочному залу. Что он ему говорил, как он его убеждал, Гретхен так и не узнала, но через несколько минут он уже возвращался к ней с талоном на посадку в самолёт на Берлин.

– Мы летим вместе, – он так сиял, что Гретхен тоже развеселилась.

Кресс и в самолёте проявил такую же виртуозность: обаял стюардессу и уговорил посадить их вместе. Он весь светился счастьем. Гретхен доставляла удовольствие его пылкость. Она чувствовала себя настоящей женщиной, способной покорять с первого взгляда. Даже её обычная циничность отступила под натиском внезапной и такой искренней влюблённости Кресса.

С первого взгляда, с первого вдоха в родном городе она его вспомнила. Это была её родина. Старинные, величественные Унтер-ден-Линден, Жандарменплатц; невозмутимые, словно статуи, полицейские их охраняющие. Зелень и прохлада древних Тиргартена и Трептов-парка, куда мама приводила подышать её свежим воздухом в детстве. Здесь она, кажется, помнила каждую скамейку, не смотря на огромную территорию. На глаза то и дело наворачивались слёзы. Боже, в какой жизни это было? Не во сне ли она сейчас?

– Что-то случилось, дорогая? – Кресс поглядывал на неё с тревогой.

Они гуляли по старому парку, возраст которого насчитывал почти пятьсот лет. Площадь – около трёхсот гектаров земли, вековые деревья! Когда-то Тиргартен был лесом перед воротами города. Там гуляла и охотилась знать. А сейчас она, Гретхен вновь идёт по его тротуарам под руку с кавалером.

Это произошло накануне ночью в отеле. Там они остановились в разных номерах, разумеется. Но после ужина, за которым Кресс как всегда был галантен и заботлив, Гретхен пригласила его к себе выпить чего-нибудь. Он не мог не покорить её, злюку и привереду, своим искренним вниманием и добротой, своей неподдельной влюблённостью, своим восхищением ею как женщиной, как личностью. И, конечно же, своей незаурядной внешностью.

В любви он также оказался великолепным. Говоря обыденным языком: «превзошёл все её ожидания».

– Хочу, – им не надо было много слов, чтобы понимать друг друга. Они прогуливались молча, наслаждаясь близостью друг друга и природы.

Кресс впервые был в этой части Земли. Он знал, что его предки – европейцы, родом из Голландии. Она совсем близко отсюда. Интересно, она тоже так хороша, как и Германия?

Анатоль сегодня не спешил выходить из дома. Приближался шторм, и хоть колдун и был местным жителем – не боялся океана – непогода всегда его тревожила, напоминая трагические события детства. То цунами было воистину страшным. Особенно маленького Анатоля потрясли его последствия: за один единственный день волна смыла всё побережье, не оставив ни малейшего свидетельства вековой жизни на нём людей. Океан слизал своим громадным языком всё то, что росло, жило, развивалось, важничало, бурлило страстями… И – раз – не осталось следа! А на утро опять синее небо без облаков и мирные чайки. И ласковое солнце. Как ни в чём ни бывало! Воистину, человек – жалкая щепка в игре стихий.

Колдун сидел за рабочим столом и перелистывал книги по алхимии. Их он купил когда-то давно, будучи моряком торгового флота. Они тогда стояли в Индии в Мадрасском Порту, одном из самых старых и больших в Бенгальском заливе.

У экипажа было достаточно времени для отдыха. Кто просиживал свои кровно заработанные в борделях и кабаках, кто заводил подружек, «подженивался» и проводил в имитации семейных радостей скоротечные дни моряка на суше.

Анатоль всё свободное время проводил возле торговцев жемчуга, ковров, антиквариата. Его страстно влекла старина – с её тайнами, загадками и непознанной до конца мудростью.

Так случилось, что в городе всё ювелирное дело принадлежало мусульманскому клану. Ювелиры в просторных и длинных светлых платьях с аккуратными, в цвет им шапочками, с бородами без усов, с крашеными хной ладонями заходили друг к другу, вежливо кланяясь, снимали перед входом обувь. Обычно они приходили, чтоб выпить чаю, или обменяться поделочными камнями.

Анатоль подружился с одним из них. Ему было чуть больше тридцати, его звали Шахид. Он был очень доброжелательным, улыбчивым и гостеприимным. И, как ни странно, не слыл обманщиком. Анатоль часами просиживал в его прохладной лавке и разглядывал в лупу драгоценные камни, которые тот хранил буквально килограммами. Аквамарины, рубины, изумруды, сапфиры – различных оттенков и величины сверкали на белых холщовых салфетках тем благородным холодным блеском, которым могут сверкать только натуральные камни. Но особенно Анатоля поражали топазы, раухтопазы, аметисты и цитрины. Их в Индии добывали в большом количестве, и они не считались особо ценными. Таких огромных камней, иногда в триста карат, великолепной огранки он никогда не встречал прежде. Шахид продал ему их несколько и некоторые подарил в знак дружбы.

Анатоль много почерпнул у него знаний в части ювелирного дела, научился распознавать подделки и имитации камней, узнал секреты драгоценных сплавов. Однажды он обнаружил в мастерской несколько запылённых томов книг на арабском языке.

– О, это учебники по алхимии. Они достались мне от деда.

Анатоль еле упросил друга продать ему пару книг. Позднее он специально выучил арабский, чтобы можно было их прочесть. В книгах, кроме прочего, были советы по обогащению руд.

Сегодня Анатоль надумал заняться бирюзой, великолепный образец которой он также купил когда-то у Шахида.

Никто не мог бы убедить Анатоля, что камни – всего лишь безжизненные минералы. Уж кто-кто, а он знал, что они живут в особом ритме. У них есть своё дыхание: примерно один вдох за год. Они способны двигаться. В древних книгах описывались случаи самопроизвольного передвижения больших каменных глыб на равнинной местности, без вмешательства человека – по непонятным ему причинам. Иногда древние сакральные плиты буквально «вырастали» из-под земли. Камни лечили, камни спасали от заклятий, растолчённые до порошка, принимаемые вовнутрь помогали при разных хворях.

Бирюзу Анатоль ценил особенно. В природе она не встречается в больших размерах. Бусы из крупных камней, которые местные торговцы на острове «втюхивали» доверчивым туристам как натуральные, были в лучшем случае из хризоколлы. Или склеенными из бирюзовой пыли; в худшем – это была не бирюза, а крашеная под бирюзу пластмасса.

Когда-то, путешествуя в самой глубине континента Южной Америки, ему довелось увидеть древние ритуальные маски ацтеков из человеческих черепов, инкрустированные бирюзой. Уже в те доисторические времена о необыкновенных её свойствах было известно шаманам. Бирюза считалась символом непобедимости воинов, талисманом влюблённых и, как ни странно, отшельников. Только в полном, длительном одиночестве обладателю этого камня удавалось проникнуться его волшебными свойствами. Анатолю она помогала постигать тайные знания в его медитациях.

Он любовно разложил перед собой несколько крупных (диаметром примерно в два с половиной сантиметра) камней иранской бирюзы. Нежно голубого – самого ценного цвета. Потом приказал Сэму выловить молодого индюка во дворе. Тот должен будет проглотить камни. А потом, когда бирюза обогатится, камни наберут ещё больше цвета и яркости – индюк (без бирюзы) пойдёт в суп.

– Вот так, всё в этом мире существует для чего-то. Всему своё назначение.

Мариетта узнала от Роя, что на днях Кресс возвращается домой.

– Когда точно, не скажу тебе, подруга, но на этой неделе должен быть обязательно, так он мне написал.

Мариетте еле-еле удалось скрыть радость. Она попыталась принять равнодушный вид, но заблестевшие ещё больше, чем обычно чёрные её глаза и задрожавшие руки, теребившие недорогую тряпичную сумочку, всё выдали.

– Да ты не нервничай так, – Рой снисходительно похлопал её по плечу, – никуда он не денется. Я-то уж точно знаю: он на тебя запал.

– А я и не нервничаю, – ей удалось взять в себя в руки, и она чуть надменно как всегда выпятила подбородок.

Дома она принялась опять всё мыть и стирать. Работа спорилась: было ради чего стараться.

В аэропорту Пауль с нетерпением поглядывал на табло с расписанием прибывающих самолётов. Кажется, Гретхен прилетит без опоздания.

Наконец, двери между таможенным коридором и залом ожидания распахнулись. Стали появляться первые прилетевшие. Вдалеке он увидал стройный силуэт дочери в светлом кардигане. Рядом с ней мелькала крупная фигура какого-то рыжеватого парня. Вот они вдвоём подошли к дверям. Увидев отца, Гретхен приветственно замахала рукой. Но, оh mein Gott, как она похудела!

– Познакомься, папа, это мой друг Кресс. И ты представляешь, он живёт неподалёку от нас. В Европу, как и я, он летал, чтобы посмотреть на родину своих предков-голландцев.

– Но до Голландии я так и не долетел, – Кресс многозначительно посмотрел на Гретхен. Та захихикала с довольным видом.

Пауль пожал парню руку. Что ж, по крайней мере, было очевидно, что он не негр и не еврей.

– Кресс, как насчёт того, чтобы поужинать с нами? – Гретхен вся светилась: наконец она в полном окружении любящих её мужчин.

«BMW» последней модели, который Пауль держал для торжественных случаев, мчал его и гостей в самый фешенебельный на острове ресторан. Прилетела его долгожданная дочь! И она казалась вполне счастливой! Может ли быть большая радость для отца?

За обедом под звуки негритянского джазового оркестра царила весёлая и непринуждённая обстановка: все слегка выпили белого вина и наслаждались салатами, раковым супом и устрицами. Как Гретхен соскучилась по свежим морепродуктам, кто бы знал!

Она оживлённо рассказывала отцу о своих впечатлениях. Как ни странно, Европа не произвела на неё ожидаемого впечатления. Она показалась ей такой, словно её вымочили в хлорке: невыразительная, скучная, слишком чистая. И её жители напоминали сонных мух. Никакого темперамента. То ли дело Стамбул! Вот это город!

Кресс внимательно поглядывал на девушку. В его взглядах Пауль видел любовь и восхищение:

– Пусть девочка играется пока. Разумеется, этот парень – не партия для неё, но для приятных встреч: почему бы нет?

После ужина Кресс и Гретхен поехали к ней. Пауль, сытый, слегка навеселе, счастливый видеть дочь в хорошем настроении, направился в мужской клуб сыграть партию-другую в преферанс.

– Я люблю тебя, Гретхен, – вечные, простые, самые важные в жизни слова. Они так и рвались с его губ. Про себя Кресс произнёс их сотню раз. А вслух так и не решался.

– Я тебя, кажется, тоже, – она почти готова была ему это сказать, признайся он её первым. Но он молчал. Молчала и она. А так ли обязательны слова, когда без них обо всём расскажут прикосновения, взгляды, поцелуи?

Мариетта сидела в самом мрачном настроении у Анны за остывшей чашкой кофе, курила сигару. Смотрела, не отрываясь, в одну точку на стене, чуть повыше копии «Молочницы из Бордо» Гойи. Такой странный – мрачный, безнадёжный, пристальный был у неё взгляд – Анна даже несколько раз всматривалась в то место, куда глядела Мариетта, но так ничего там и не заметила.

– Да ладно, тебе, подруга! Может, он ещё и не прилетел?

– Ну что, по рюмашке? Или, давай, я раскину карты?

– Ах, оставь свою дурацкую ворожбу. В те дни, когда я повстречала Кресса, ты уверяла, что согласно картам – это мужчина всей моей жизни! И что теперь? Прилетел – не прилетел? Когда доподлинно известно: он вернулся на остров. И не стремится меня видеть. Из-бе-га-ет. А значит, нашёл себе другую. Всё баста, никому из них веры нет. Будьте вы прокляты, мужики! – Она встала, подняла руки к небу и закричала это таким страшным голосом, что Анна перекрестилась.

– Что ты, что ты, Мариетта, так нельзя, Бог тебя накажет!

– А, плевать, теперь мне уже всё равно, – Мариетта плюхнулась в кресло и опять бездумно уставилась на стену.

– Беда с ней, эдак ещё с ума сойдёт под гнётом мужских измен. Жаль подругу, – Анна незаметно перекрестилась.

Дело близилось к вечеру. Мариетта и Анна решили прогуляться – развеять грусть-печаль в каком-нибудь клубе. Неподалёку от Анны жила Лулу. Девушки зашли к ней и позвали с собой на прогулку.

Втроём, грациозно покачивая бёдрами, они шли по набережной, и в свете ночных фонарей улыбки на их смуглых лицах были ослепительны. Все встречные мужчины поглядывали на них с интересом и многие оборачивались им вслед.

– Вот это красотки! – Их нагнали двое высоких парней. Это были Педро и Рой.

– О, какая встреча! И где же ваши подружки? – Лулу попыталась «пробить» обстановку на предмет занятости мужчин.

– Да какие нынче подружки? Вы, девушки, вне конкуренции! Мы вот вас как раз и разыскивали.

– А где же третий? Где Кресс? – Лулу оборвалась на полуслове – её в бок больно ткнула локтем Анна.

Наступило неловкое молчание. Парни имели явно растерянный вид. Лицо Мариетты побагровело. Смерив компанию презрительным взглядом, она развернулась всем корпусом и, разрезая пространство, словно гордый фрегат, решительно пошла прочь. Анна было кинулась её вернуть, но Лулу придержала ту за плечо:

Мариетта шла вдоль набережной, не обращая внимания на приветствия и удивлённые взгляды встречных знакомых.

Она шла и шла, без определённой цели, просто шла. Вдруг взор девушки приковала картина, от которой её бросило в жар: через большое полураскрытое окно фешенебельного ресторана она увидела Кресса. Он сидел с какой-то незнакомой блондинкой, явно богачкой. Это следовало из посадки её головы, манеры держать бокал, смеяться: расслабленно и чуть снисходительно. Да и просто из того, что она была белокожей блондинкой, наконец! К тому же на её пальцах поблескивали явно не стекляшки.

Несколько минут Мариетта стояла перед окном ресторана, как вкопанная. Потом, действуя совершенно не осознанно, нагнулась, схватила камень и запустила его в окно. Раздался резкий звон. Краем глаза она увидела, как исказилось испугом лицо блондинки, как с неподдельным страхом за неё бросился к ней Кресс, пытаясь закрыть её от осколков. Больше она ничего не разглядела, – она бежала, как сумасшедшая, куда глаза глядят.

«Всё идёт отлично, дела налаживаются, Гретхен счастлива, – а, стало быть, незачем ехать к колдуну и отдавать ему бесценные артефакты», – так думал Пауль, играя в теннис со своим постоянным партнёром – местным воротилой и дельцом Костасом. Чем конкретно занимается Костас, никто не знал, но его часто меняемые дорогие автомобили и яхты говорили сами за себя. Для пущей важности (чтобы в его могущество поверили абсолютно все) он носил на мизинце огромную золотую «гайку» с большущим бриллиантом, на шее – массивную золотую цепь, золотые часы с бриллиантами на левой руке и тяжёлый золотой браслет на правой.

– Интересно, не мешают ли они ему играть, – иронично думал про себя Пауль, невольно отвлекаясь время от времени на драгоценности Костаса.

Отбив последнюю подачу Пауля, Костас, вытирая полотенцем лоб и плечи, подошёл к нему, пожал руку и попрощался.

– До скорого, амиго! – Пауль усталой походкой пошёл в душ, с наслаждением ощущая каждую мышцу разогретого тела.

Выйдя из спортклуба, Пауль направился к стоянке, где стоял его «Volkswagen». Проходя между машинами, он вдруг увидел Костаса, который стоял возле своего «Bentley» и разговаривал с двумя какими-то людьми. Пауль уже почти прошёл мимо, как вдруг остолбенел: он узнал этих двоих, то были его бывший Parteigenosse Шульц и бывший Parteigenosse Морган, оба когда-то служили в разведке. Лихорадочно размышляя: подходить к ним или нет, Пауль решил всё-таки пока себя не обнаруживать. Он потихоньку стал обходить беседующих с тыла, желая подслушать, о чём те говорят. Наконец он приблизился на столько, что стал различать слова. Умора! Стараясь соблюдать конспирацию, они говорили по-немецки. Но чего стоило произношение и грамматика Костаса! Однако услышанное отбило у Пауля охоту смеяться.

– Нам нужно немедленно решить вопрос с устранением Фигуры Импортанте. Если вы, мистер Гуэндо, не готовы нам помогать, мы прибегнем к услугам других лиц, – это был голос Моргана.

– Ах, ради Бога, не пугайте меня отказом от услуг моей скромной персоны, – Костас раскрыл в широкой язвительной улыбке свои по-обезьяньи крупные зубы, – на этом острове никто лучше меня не ориентируется. Только я знаю обычаи местных жителей досконально: кто на что способен и кому можно доверять. И меня тут тоже все знают. Попробуйте, суньтесь вот так запросто с таким делом к незнакомцу: ни в жизнь свой вопрос не решите, только дело загубите.

– Ладно, Гуэндо, не набивайте себе цену. Мы напоминаем Вам, что время поджимает, и нам необходимо доложить стратегию плана руководству. А мы даже ещё не знаем исполнителя, – Шульц явно нервничал.

– Да ладно вам, господа! Завтра же я переговорю с одним местным колдуном – он в этих краях самый сильный, лучшего не найти – расспрошу его об условиях. До сих пор он не хотел меня принимать, такой уж он человек – непростой. Ну, да ничего, я знал, что его слабое место – золото, ну, и наобещал ему его немерено. Так что придётся вам раскошелиться по полной программе. А пока подготовьте мне аванс за вступительный этап работы, как обещали.

«Ах, вот оно что! Уж не Анатоля ли имеет в виду Костас? И что это за Фигура Импортанте, которую собираются устранить мои бывшие единомышленники? А, может, и не бывшие вовсе? Почему бы с ними не связаться? Наверняка, речь пойдёт о возрождении нацизма! Необходимо всё хорошенько обдумать, набросать план действий, так сказать. Чтобы не испортить встречу необдуманными словами и поступками», – так думал Пауль, медленно выезжая через шлагбаум со стоянки.

Анатоль раздумывал над предложением Костаса.

Было о чём подумать: гонорар мог составить очень круглую сумму, да плюс несколько бесценных золотых изделий с бриллиантами. Анатоь обожал золото. Этот неповторимый металл ценился людьми с древних времён. Почему? За что? Никто до конца не понимал. Ведь за годы эволюции человека им было изобретено много более прочных металлов, нержавеющих и не уступающих золоту по ряду параметров. Тем не менее, золото оставалось золотом. Анатоль считал, что дело было в его мистических, до конца неизведанных на сегодня свойствах. Путешествуя по миру, он узнал от цыган, что золото даёт мощь, долголетие, могущество и славу его владельцу. Поэтому цыгане собирали (скупали, воровали его) килограммами. Якобы в день Страшного суда именно оно, благодаря своим таинственным качествам, поможет их племенам перейти в миры иных измерений.

Анатоль часами медитировал как на золото, так и на драгоценные камни. Он заметил, что если долгое время смотреть на алмазы и бриллианты, обостряется зрение, улучшается настроение.

Ну, и кроме вышеуказанной пользы драгоценностей и просто эстетического удовольствия от любования ими, Анатоль был алчным. В чём, впрочем, не очень любил себе признаваться.

Итак, Костас пообещал ему приличное вознаграждение за какую-то важную и секретную работу. Интересно, что это могло быть?

Его раздумья прервались бесшумным и неожиданным, как всегда, появлением Сэма.

– Учишь тебя, учишь – всё бесполезно! Неужели так трудно стучаться перед тем, как зайти? – И, махнув рукой от безнадежности, разрешил впустить посетителя, – пусть войдёт.

Костас вошёл своей уверенной походкой, выработанной за многие годы «выгрызания» себе места под солнцем. В бизнесе – как законном, так и нелегальном – да и просто в повседневной жизни. Ведь он был родом с помойки, как и большинство местных. Его гены южанина – настырного и энергичного – помогли ему в продвижении по жизни. Сейчас он, как всегда, был с иголочки одет и распространял аромат дорогого одеколона. Хотя, на взгляд Анатоля, видавшего настоящих денди в Европе, наряд Костаса был крикливым, а духов он вылил на себя многовато.

– Моё почтение, господин Анатоль. Я пришёл по делу, о котором Вам намекал несколько дней назад.

Анатоль жестом пригласил его сеть. И взглядом отправил из комнаты Сэма, восхищённо таращившегося на гостя.

– Итак, господин Анатоль. Позволю себе напомнить, что на той неделе я рассказывал Вам о людях, стремящихся поближе с Вами познакомиться. О, это очень большие люди! И очень непростые. Вы даже не представляете себе их уровень! Можете не смотреть на меня так презрительно, я знаю, о чём говорю. Их интересует наш Президент, да-да, Президент нашего государства. Вот видите, Вы насторожились. Костас не болтает чепухи. Короче, дело было так. Я познакомился с ними на приёме у одного важного господина в одной заокеанской державе. Думаю, нет нужды её называть, Вы и так поймёте. Я сидел в ожидании приёма, а за мной в очереди были они. Почему на меня обратили внимание? Я думаю, из-за моего солидного «прикида». Зря Вы ухмыляетесь! Всё, что на мне надето, стоит денег! А уж на украшения и аксессуары я вообще не скуплюсь! Вот они ко мне и присмотрелись. После того как я вышел, они назначили мне свидание в кафе через час (сами пошли на приём), чтобы познакомиться и «обсудить кое-что», – так они сказали. В кафе за бокалом мартини они стали расспрашивать меня о нашей внутренней политике, и спросили: не желал бы я с ними сотрудничать. Сами были очень осторожны – никаких подробностей о себе не рассказывали, но суммы, которые предлагали мне за помощь, впечатляли.

– Так в чём суть их просьбы? – Анатоль нетерпеливо заёрзал в кресле.

– Я не ослышался? – колдун взял в себя в руки и задал вопрос спокойным тоном.

– Именно так, но Президент нашей страны слишком одиозная, заметная в мире фигура, и обычные методы устранения здесь не подойдут. Необходим изощренный, нетрадиционный какой-нибудь метод. К тому же, правительственная служба охраны не дремлет. Так что, оптимальным был бы дистанционный вариант. Какой? Да почти сверхъестественный. Тут уж Вам карты в руки: придумайте что-нибудь из ряда вон, эдакое колдовство, что бы Президента обесточить, что ли, чтоб он умер от какой-нибудь неизлечимой болезни. Тогда никто ничего не поймёт и виновных не установит!

Анатоль задумчиво раскачивался в кресле-качалке: что ж, задача была вполне реальной. Он много в жизни подобных просьб удовлетворил: низменные инстинкты (месть, ненависть, ревность) сопутствуют человечеству всегда и везде. И каким бы совестливым на первый взгляд не казался человек, тем не менее, хоть раз в жизни с ним приключается ситуация, когда проявляются самые мерзкие его наклонности, вопреки морали и совести. Да и что такое совесть? Жалкий атавизм, не дающий отдыхать по ночам и ограничивающий свободу воли человека. К тому же, если оплата будет достойная…

Костас возвращался в приподнятом настроении: кажется, наконец, колдун клюнул! Об этом он сейчас сообщит своим заказчикам – они уже поджидают его в условленном месте. Костас принялся весело насвистывать и сильнее нажал на газ своего роскошного авто – он уже придумывал, на что потратит гонорар. Да на эти деньги можно будет скупить половину недвижимости острова! И на какое-то время устраниться от дел с наркотиками, которые в последнее время всё больше и больше принимали опасный оборот…

Подача. Отбил. Подача. Отбил. Мягкие, приятные на слух своей особой гулкостью удары теннисного мяча об пол и об ракетку. Прохладный кондиционированный воздух закрытого корта. Мягкое освещение. Всё и успокаивало, и тонизировало одновременно – настраивало на хороший (дорогой!) образ жизни. Сегодня Костас играл особенно рьяно, воодушевлённо даже – впереди мерещились капиталы. Они манили и обещали полное счастье.

– Надо будет после сета переговорить с ним о Моргане и Шульце, ненавязчиво так завести беседу и разузнать как можно больше, – думал Пауль, – да, Костас, – Пауль уже тяжело дышал, настолько умотал его партнёр, – сегодня Вы, что называется в ударе! С меня пиво!

– Да нет, я выиграл, значит, выставляюсь я! – Костас, польщённый результатами игры и похвалой, чувствовал себя превосходно.

Через некоторое время в баре клуба они с удовольствием освежались холодным пивом с креветками.

– Мы можем посидеть подольше? Очень устал. Вы никуда не спешите? Я имею в виду: никто Вас сегодня не поджидает, как в прошлый раз? Я видел позавчера двух мужчин около Вашего автомобиля.

Костас вздрогнул, но попытался скрыть напряжение:

– Чёрт, спугнул, – Пауль досадливо сглотнул слюну и поспешил перевести разговор в другое русло.

Но беседа так и не состоялась: очевидно было, что Костас нервничал и под любым предлогом желал уйти из бара.

Раздосадованный своей промашкой, Пауль не стал его задерживать.

– Да, да, Пауль Штраубе, именно он. Я не ошибаюсь.

– Нет, Штраубе, я видел его пропуск, служба безопасности клуба очень щепетильна.

– Что ж, Костас, нам необходимо на него посмотреть. Для начала издалека, – Морган нервничал.

– Завтра ты нам его покажешь, потом мы за ним проследим и выведаем о нём всё, что возможно. Таких любопытных надо ставить на место сразу, – Шульц сделал ароматную затяжку и даже как будто успокоился, – всё распланировано, а значит – под контролем, остаётся только следовать плану.

На следующий день перед посещением спортклуба Пауль заехал к Гретхен. Она приняла его в столовой, приказав прислуге подать что-нибудь вкусненькое. Она отлично выглядела: свежо и бодро. Кажется, благодаря новой влюблённости, она стала чувствовать себя гораздо лучше. Глаза её светились, и она перестала жаловаться на боли. Вот только по-прежнему оставалась очень худенькой. Но, Бог даст, всё образуется и его единственная любимая дочь, наконец, поправится!

Он ехал, насвистывая, и за приятными мыслями не заметил «хвост». А ведь от самого дома Пауля его машину «вёл» старенький, неприметный «Renault», таких на острове много, подобные машины пользуются здесь популярностью в силу их доступности.

Переодевшись, Пауль в обычное для своих тренировок время зашёл в зал, но Костаса не увидел.

– Что ж, придётся сегодня разминаться самому.

Он самозабвенно стучал мячом о стенку, отрабатывая удар. Через час, устав, пошёл в раздевалку.

После душа решил перекусить чего-нибудь в баре.

Заказав пиво, копченые колбаски и жареный сыр, с наслаждением закурил сигару. И тут к нему подсели двое.

Привыкший к неожиданным сюрпризам судьбы, будучи опытным и осторожным офицером СС, Пауль всё-таки опешил.

– Вот уж кого не ожидал больше увидеть никогда в жизни, – сказал он после минуты молчания Моргану и Шульцу, стараясь не выдать голосом своего волнения.

– Да, мы не смотря ни на что, живы. А Вы, господин Граубе, то есть, простите Штраубе, видать, нам совсем не рады?

– Взаимность – великая вещь! Знать бы наверняка, что вы в восторге от встречи со мной, то и я бы, наверное, выказал радость. Но зная вас, приходится вести себя сдержанно. Хотя, хватит обо мне – судя по всему, вы уже всё обо мне разузнали. Может, что-нибудь расскажете о себе?

– Охотно, господин Пауль, – Шульц закурил, – после событий мая 1945-го нам, как и Вам, пришлось скрываться. Не смотря на то, что мы числились погибшими, осторожности ради всё же пришлось поменять паспорта и сочинить «легенды».

– Так, простите, как к вам теперь обращаться?

– Это не важно, – Морган, в отличие от Шульца, не пытался изображать радушие.

– Да, так будет лучше. Первый вопрос к вам, Штраубе: что Вам о нас известно, и почему Вы расспрашивали о нас Гуэндо?

– О, Костас сделал из этого проблему, – Пауль деланно рассмеялся, – на самом деле я случайно увидел вас вместе на стоянке спортклуба, узнал и попытался навести справки. После войны это впервые, когда я вас встретил. Так что не беспокойтесь, я за вами не следил. В отличие от вас.

Морган и Шульц, помолчав, многозначительно друг на друга посмотрели:

Собеседники относительно успокоились. Они теперь молча курили и потягивали пиво.

Через несколько минут Пауль возобновил разговор:

– Итак, господа, я действительно был обрадован, вас увидав. Знаете ли, устал от бездействия. И неужели все те высокие идеи, за которые мы были готовы отдать жизни, канули в безвестность? И никому больше не нужны? Я бы искренне хотел надеяться, что вы продолжаете воплощать их в жизнь. Позвольте вам всё-таки задать прямой вопрос: чем вы сейчас занимаетесь?

– Мы работаем на разведку одной из развитых соседних стран. Как видите, специальность не поменяли. На приёме у некого важного иностранного лица познакомились с этим самым Костасом Гуэндо. Просто-напросто он привлёк внимание своим петушиным костюмом и украшениями – типичный местный мерзавец-мафиозо средней руки. Как раз то, что нам нужно (мы навели о нём справки). Маму родную продаст за деньги. Но по-своему деловит и хорошо ориентируется на острове. И его все знают, – Шульц помолчал, потом продолжил, – а у нас очень важная задача здесь. Без его помощи не обойтись.

Пауль сделал вежливо-любопытный вид, не проявляя при этом особой заинтересованности (они не должны были догадаться, что ему известны их планы).

– О наших целях мы пока Вам говорить не будем, они слишком секретны. Что касается возрождения нацизма здесь и сегодня – время ещё не подоспело. К сожалению, обстоятельства пока против нас: повсеместно слишком рьяно развивается демократия. Да и человеческие ценности изменились круто, в сторону гуманизма. Что же касается культа лидера, то это по-прежнему работает. Взять хотя бы местного Президента – как слепо его обожает большинство в этом государстве! Крикни он завтра любой лозунг толпе – и поддержат.

– Но не те лозунги он кричит, – саркастически вставил Морган.

Пауль про себя подумал с усмешкой: знаю, мол, я какие у вас задачи, конспираторы несчастные! Пауля так просто не проведёшь. Но вслух сказал:

– Как жаль, что я ошибся в вас. Я так надеялся, что вы – по-прежнему наци. Местная же политика меня совсем не интересует, и я не хотел бы никуда влезать.

– А Вам никто и не предлагает, – Морган сказал это более грубым тоном, чем позволял бы этикет.

– Спокойно, дружище, – Шульц похлопал товарища по плечу, – раз господин Штраубе выбрал жизнь пенсионера, это его право.

– В этом не так уж много плохого, – Пауль был явно задет. Но спор начинать не имело смысла. Гораздо умнее изображать из себя стареющего провинциального профана, так будет безопаснее, – что ж, господа, если вам нечего мне предложить, я бы хотел откланяться. А то, извините за подробности, в моём возрасте нагрузки должны быть дозированными. И я их сегодня уже имел достаточно: и физических, и эмоциональных.

Прихрамывая так, чтоб это выглядело натурально, он пошёл прочь из бара.

– Продолжаем за ним следить. И прослушивать телефонные разговоры. Нельзя допустить ни на секунду, чтоб он нам помешал.

– Вот так, Пауль Граубе, хорошо, если бы ты понял, что жизнь твоя висит на волоске, – Шульц и Морган, расплатившись, вышли вслед за Паулем, стараясь оставаться им незамеченными.

Мариетта через джунгли шла по тропинке к озеру. Она редко бывала в этой стороне острова, – веками местность оставалась совершено дикой и мало освоенной людьми. Кроме того, здесь водилось полно крокодилов. Зачем она сюда отправилась? Почему не пошла к океану, который так любила, – ей было бы трудно сказать. Словно она не имела воли, словно кто-то невидимый вёл её за руку.

Несмотря на жаркое полуденное солнце, в джунглях царила прохлада, было сыро и душно, и безбожно кусались комары, которых тут летала тьма тьмущая. Далеко вверху, на самых верхушках крон пронзительно и настойчиво пела какая-то птичка, удивляясь солнечному свету – ведь внизу, в джунглях он терялся, настолько непроходимой оставалась годами зелень растительности. Этой удивлённой птичке вторила другая, им отвечала третья. Сопровождаемая их перепевами, Мариетта шла вперёд. Иногда, чтоб расчистить себе дорогу среди густых лиан, ей приходилось пускать в дело мачете. Куда и зачем она шла – она не понимала, но знала точно: ей необходимо добраться до озера. «Ну, что ж, сегодня проведу время там, я ведь сто лет туда не ходила», – как бы пыталась она сама себе объяснить происходящее. Накануне она даже приготовила бутерброды и взяла с собой питьё.

Мариетта почти уже достигла цели – там впереди за кустарниками блестела гладь воды – когда внимание её привлекла лодка, застывшая почти на середине озера. Приглядевшись, она разглядела в рыбаке, вперившемся в поплавок – о, Боже – Кресса! У Мариетты первым порывом возникло желание развернуться и бежать, но она справилась с ним и осталась на берегу наблюдать. Отбросив в сторону мачете, она для лучшего обзора спряталась в тени огромного баобаба, ствол которого невозможно было бы обхватить одному человеку – дерево служило хорошим укрытием.

Она разглядывала Кресса жадно, откровенно, ненасытно. Так подглядывают за объектом интереса в замочную скважину, или любым другим способом: бесцеремонно и в полной уверенности, что сам ты невидим.

Минут через пятнадцать Кресс стал сматывать удочки. Плавными, большими взмахами вёсел он погрёб к берегу. Мариетта залюбовалась им. Как он был спокоен, мужественен! Как красивы были его движения, его широкая спина и плечи, мускулистые руки. И этими руками он обнимает теперь другую! Негодяй! Предатель!

Кресс доплыл до берега. Он спрыгнул в воду (ему было по колено) и стал толкать лодку к суше.

Вдруг Мариетта увидела страшный контур чего-то, что на несколько сантиметров, выглядывая из воды, подплывало сзади к Крессу.

Крокодил! То была морда огромного крокодила! Она зажала себе рот рукой и подавила крик. Минуту она раздумывала. Но обида взяла верх: так ему и надо, вот расплата за предательство и её слёзы!

События развивались стремительно: крокодил схватил Кресса за ногу и, вращаясь вокруг своей оси, стал утягивать добычу вглубь. Там он расчленит жертву и сожрёт её, не заботясь о том: будет ли она ещё жива, или уже мертва.

Кресс отчаянно сопротивлялся: веслом он колотил тварь по голове. Свободной ногой упирался о дно. Но было очевидно: он обречён.

Что именно произошло с Мариеттой, она так и не поняла. Позже она вспомнит, как с диким криком выбежала из укрытия, держа в руках огромный камень. Забежав в воду, она с силой запустила его в то место, где находилась под водой голова крокодила. От неожиданности тот на мгновение ослабил хватку. В этот миг девушка, схватив Кресса за руку, выдернула его из зубов хищника на берег.

Крокодил отступил. Мариетта, невероятно напрягшись (Кресс весил около ста килограммов) оттащила его подальше от воды. Разорвав на себе нижнюю юбку, перебинтовала его рваную рану, из которой обильно сочилась кровь.

Минут двадцать они лежали рядом на тёплом песке, в тени баобаба, отдыхая и постепенно приходя в себя. Потом она достала воду и бутерброды.

Они ели молча. Так едят родственники после долгой разлуки. Только что произошедшее невидимо связало их, укрепив и без того сильную, удивившую их когда-то своей естественностью (почти закономерностью) близость.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Избранное. Проза. Стихи. - Елена Геннадьевна Соколова - Дороги через океан Роман Читать онлайн любовный роман

Соколова Елена Ивановна

Аннотация к роману
«Избранное. Проза. Стихи.» - Елена Геннадьевна Соколова

Дороги через океан Роман

Дороги через океан

Роман

Избранное. Проза. Стихи. - Елена Геннадьевна Соколова - Дороги через океан Роман Читать онлайн любовный роман

Соколова Елена Ивановна