Красная кокарда

«Когда мы дошли до террасы, которую мой отец построил незадолго до своей смерти и которая, извиваясь под окнами замка, отделяет дом от нового луга, маркиз де Сент-Алэ окинул местность презрительным взглядом. – Что же вы сделали с садом? – спросил он, скривив губы. – Мой отец перенес его в другую сторону, – отвечал я. – Туда, где его не видно… – Да его не видно из-за кустов роз. – Английская мода, – сказал он, вежливо пожимая плечами. – Вам больше нравится, чтобы у вас перед глазами была эта трава? – Да. – А эти посадки? Ведь они совсем закрывают вид на деревню…»

Часть первая

Когда мы дошли до террасы, которую мой отец построил незадолго до своей смерти и которая, извиваясь под окнами замка, отделяет дом от нового луга, маркиз де Сент-Алэ окинул местность презрительным взглядом.

– Что же вы сделали с садом? – спросил он, скривив губы.

– Мой отец перенес его в другую сторону, – отвечал я.

– Английская мода, – сказал он, вежливо пожимая плечами. – Вам больше нравится, чтобы у вас перед глазами была эта трава?

– А эти посадки? Ведь они совсем закрывают вид на деревню…

– Я замечаю, что таков обычный образ действий тех, кто распинается за народ, за его свободу и братство. Они любят народ лишь издали. В Сент-Алэ я предпочитаю, чтобы мои крестьяне были всегда у меня на глазах и видели, в случае необходимости, позорный столб. Кстати, что вы сделали со своим, виконт? Он прежде стоял как раз против подъезда?

– Его сожгли, – отвечал я, чувствуя, что кровь ударила мне в голову.

– Это, вероятно, тоже сделал ваш отец? – переспросил он, глядя на меня с удивлением.

– Нет, нет, – упрямо твердил я, презирая самого себя за то, что стыжусь маркиза. – Это велел я. Мне кажется, что подобные вещи отжили свой век.

Маркиз был старше меня лет на пять. Но эти пять лет, проведенные им в Париже и Версале, давали ему значительное преимущество передо мной.

Помолчав немного, он переменил тему и заговорил о моем отце. В его словах было столько уважения и любви, что мое раздражение быстро улеглось.

– Когда я впервые убил птицу на охоте, мы были тогда с ним, – сказал Сент-Алэ с присущей ему с детства обворожительностью.

– Совершенно верно. В те поры за мной бегал по пятам и считал меня великим человеком некий юноша с голыми ногами. Но я уже и тогда подозревал, что рано или поздно он станет разъяснять мне права человека. Ах, Боже мой! Я должен забрать от вас Лун, виконт, иначе вы сделаете из него такого же реформатора, как и вы сами. Впрочем, – прервал он самого себя с легкой улыбкой, – я приехал сюда не за этим. У меня есть к вам другое дело, в высшей степени для вас важное, виконт.

Я почувствовал, что опять краснею, хотя и по другой причине.

– Мадемуазель вернулась домой? – спросил я.

– Вчера. Завтра она едет с моей матерью в Кагор. Я надеюсь, что самым интересным впечатлением в этой поездке будет виконт де Со.

– Мадемуазель в добром здравии? – довольно неловко спросил я.

– Вполне, – вежливо отвечал маркиз. – Завтра вечером вы убедитесь в этом сами. Думаю, вы не откажетесь предоставить себя в ее распоряжение на недельку-другую?

Я поклонился. Услышать эту новость я рассчитывал еще на прошлой неделе, но не от маркиза, а от Луи, заменявшего мне брата.

– Отлично, в таком случае вы должны сказать это и самой Денизе! – воскликнул Сент-Алэ. – В ней вы найдете отличную собеседницу. Сначала, конечно, она будет застенчива, – продолжал он, надевая перчатки. – Сестры в монастыре, несомненно, боятся каждого мужчины как волка, но ведь женщины в конце концов всегда остаются женщинами, и через неделю все обойдется. Итак, смею надеяться видеть вас у себя завтра вечером.

– Почему вы зовете меня «маркиз», а не Виктор, как раньше? – спросил он, дотронувшись рукой до моего плеча. – Мы совсем скоро породнимся… А пока проводите-ка меня до ворот. Мне что-то еще надо было сказать вам… Но что именно?..

Оттого ли, что он действительно не мог вспомнить, или же потому, что считал неуместным заговорить об этом теперь, но он смолк и продолжил беседу, лишь пройдя половину аллеи.

– Слышали вы об этом протесте? – вдруг спросил он.

– Да, – неохотно отвечал я, смутно чувствуя тревогу.

Именно этот вопрос, видимо, вызвал заминку в нашей беседе. Настала моя очередь колебаться, но уже с ответом.

Протест, о котором маркиз говорил, предполагалось подать в собрание дворянства в Кагоре. Целью его было выразить неодобрение нашим представителям в Версале, которые согласились заседать с третьим сословием^[2].

Я лично считал этот шаг непоправимой ошибкой, хотя он и был одобрен королем. Лица же, составившие упомянутый протест, не хотели бы никаких реформ и стояли за сохранение своих привилегий. И я медлил с ответом, не желая насиловать своих убеждений.

– Итак, как же? – спросил опять маркиз, видя, что я молчу.

– Вы не считаете возможным поддержать протест?

– А я-то думал, что вы это сделаете, – воскликнул он, громко смеясь. – Но ведь это пустяки, а нам необходимо действовать единодушно. Сейчас это только и нужно.

Я покачал головой. Мы дошли до ворот, где приезжавшие в замок оставляли своих лошадей. Слуга уже вел их к нам.

– Послушайте, – настойчиво продолжал Сент-Алэ, – неужели вы думаете, что из этих Генеральных штатов^[3], которые его величество так неразумно разрешил собрать, могло выйти что-нибудь хорошее? Они собрались 4 мая, а теперь уже 17 июля, и до сего времени они не сделали ничего путного. Ровно ничего. Теперь их распустят, и всему будет положен конец.

– Для чего же в таком случае подавать протест? – тихо спросил я.

– Это я вам сейчас объясню, – снисходительно промолвил он, ударяя хлыстом по носкам своих башмаков. – Разве вы не слышали последней новости?

– Какой новости? – осторожно осведомился я.

– Первый раз слышу! – воскликнул я, пораженный.

– Да, да, банкир уволен, а через неделю будут распущены и Генеральные штаты, Национальное собрание^[5] или как там им угодно называть это собрание. Чтобы укрепить короля в его мудром решении, мы должны показать ему свое сочувствие, должны действовать, должны протестовать.

– Уверены ли вы, однако, маркиз, – спросил я, разгоряченный этой новостью, – что народ отнесется к этому совершенно спокойно и будет терпеть свою участь? Никогда еще не было такой холодной зимы, никогда еще не было такого неурожая, как прошлый год. Кроме того, теперь их надежды ожили, умы возбуждены выборами…

– Не беспокойтесь, виконт, все обойдется благополучно, – сказал он со странной улыбкой. – Я знаю Париж и могу вас уверить, что там уже нет фронды^[6], хотя Мирабо^[7] и пытается играть роль Ретца^[8]. Теперь этот мирный Париж не восстанет. Будут два-три голодных бунта, но с ними управятся две роты швейцарцев.

Поверьте, что с этой стороны опасности нет никакой.

Но эта новость возбудила во мне оппозиционный дух.

– Не знаю, – холодно произнес я. – Не думаю, что дело так просто, как оно вам представляется. Королю надо добыть денег, или ему грозит банкротство. А у народа нет средств дать эти деньги. Вот почему я не думаю, что все будет по-старому.

Маркиз быстро взглянул на меня неожиданно злыми глазами.

– Вы хотите сказать, виконт, что вы не желаете, чтобы все было по-старому?

– Я думам, что прежнее положение вещей невозможно, – резко сказал я. – Так долго продолжаться не может.

Минуты две он ничего не отвечал, и мы молча стояли напротив друг друга: я по одну сторону ворот, он по другую. Над нами простиралась холодная листва, а сзади тянулась пыльная дорога, раскаленная июльским солнцем. Лицо Сент-Алэ было красно и носило решительное выражение. Но вдруг это выражение переменилось: он рассмеялся тихим вежливым смехом и с легким пренебрежением пожал плечами.

– Не будем спорить, – промолвил он. – Надеюсь, что и вы подпишите протест. Подумайте об этом, виконт. Подумайте, ибо, – прибавил он, весело глядя на меня, – мы даже не знаем, что может зависеть от этого.

– Конечно, необходимо сначала обдумать это дело, – спокойно сказал я.

– Именно, хорошо подумать, прежде чем отказываться, – подхватил он, отвешивая мне поклон и на этот раз не улыбаясь.

Потом он повернулся к своей лошади и с помощью слуги сел в седло. Подобрав узду, он склонился ко мне.

– Конечно, – тихо сказал он, глядя на меня испытующим взглядом, – договор есть договор. Монтекки и Капулетти, как и ваш позорный столб, уже вышли из моды. Однако мы все должны идти или одной дорогой или разными. По крайней мере, я так думаю.

И, приятно кивнув головой, как будто он высказал какой-нибудь комплимент, а не угрозу, маркиз тронул лошадь, оставив меня в одиночестве.

Мысли неслись в моей голове вихрем, один план сталкивался с другим, пока я наконец не побрел обратно под тень деревьев.

Невозможно было ошибаться в значении слов маркиза: несмотря на всю свою вежливость, он в сущности предлагал мне выбирать между родством с его семьей, о чем так усердно хлопотал мой отец, и политическими взглядами, воспитанными во мне также моим отцом и укрепившимися после года пребывания в Англии.

После смерти отца я остался один в моем замке и жил, мечтая о Денизе де Сент-Алэ, которая должна была стать моей женой, и которой я со времени ее возвращения из монастыря еще не видел. В словах Сент-Алэ, очевидно, заключалась угроза с этой стороны. Внезапно мое раздражение показалось мне смешным. Мне было двадцать два года, ему – двадцать семь и он диктовал мне условия. Для него мы были деревенские увальни, а он явился к нам из Парижа и Версаля учить нас…

Уже через полчаса после того как мы расстались, у меня был готов план сопротивления. Остальную часть дня я провел, обдумывая тот путь, на который я хотел вступить. Я то перечитывал послание де Лианкура, в котором он развивал свой план реформ, то раздумывал насчет обмена мнений, которым удостоил меня Рошфуко^[9] во время его последнего приезда в Лушон. Я был не одинок в своих раздумьях о новом курсе. Но управляющий маркиза Сент-Алэ Гаргуф, например, до которого в этот день, очевидно, тоже дошла весть о падении Неккера, и не подозревал, к чему это может привести. Наш кюре, аббат Бенедикт, ужинавший вчера со мной, также не видел ничего дальше своего носа.

Слышал эту новость, конечно, и сын содержателя гостиницы в Кагоре, но и он не мог подозревать, что скипетр скоро упадет на дорогу. В июле 1789 года, увы, еще никто не видел, что старая Франция, старый мир умирает.

Однако, были признаки, которые можно было видеть простым глазом. По дороге в Кагор я видел сам опустошения, произведенные лютой зимой: почерневшие каштановые деревья, побитые виноградники, вымерзшие рисовые поля, общую привычную бедность, грязные хижины, тусклые стекла, соленных женщин, собиравших какую-то траву. Но бросалось в глаза и многое другое, еще более страшное – толпы людей около мостов и на перекрестках, неизвестно чего ожидавшие. В их безмолвии чувствовалось скрытое недовольство, их потупленные глаза и впавшие щеки таили угрозу. Голод совсем измучил их. Выборы принесли с собою возбуждение.

Подъезжая к Кагору, я не встречал таких зловещих признаков, но только некоторое время. Они вновь явились в другой форме.

Опоясанный блестящей Лотой, защищенный валами и башнями, город производил впечатление гнезда под скалами. Бесподобный мост, изъеденный временем собор, огромный дворец – все это сильно действовало на зрителя, даже увиденное не в первый раз. Но в этот день не это бросалось в глаза. Когда я спустился к рыночной площади, там продавали хлеб под охраной солдат с примкнутыми штыками. Жадные взгляды толпы, заполнившей всю площадь, полуголые фигуры, сморщенные лица, глухой ропот – все это так захватило меня, что я почти не замечал ничего другого.

Поражало то равнодушие, с которым относились к происходящему те, кого привело на площадь любопытство, дело, или привычка. Гостиницы были переполнены дворянством, съехавшимся на местное дворянское собрание. Они выглядывали из окон и вели спокойные разговоры, словно у себя в замках. Перед собором прохаживалась группа мужчин и женщин, равнодушно посматривая на толпу. Мне случалось слышать, что у нас во Франции образовались два мира, столь же далекие друг от друга, как ад и рай.

Все, что я видел в этот вечер, подтверждало верность этого замечания.

В маленьком сквере находилась лавочка, где продавались газеты и брошюры. Она была набита людьми. Все другие лавки из опасения погрома были закрыты. В последних рядах толпы я заметил управляющего маркиза Сент-Алэ-Гаргуфа. Он о чем-то беседовал с крестьянами. Проходя мимо, я слышал, как он сказал им:

– Ну что, накормило вас ваше Национальное собрание?

– Пока еще нет, – резко отвечал один из крестьян. – Но я слышал, что через несколько дней все будут сыты.

– Не они вас накормят. Для чего им кормить вас? – грубо заметил управляющий.

В это время Гаргуф заметил меня. Он поклонился и замолк. Через минуту я увидел в середине громко беседовавшей группы моего кузнеца Бютона. Сообразив, что он замечен, Бютон угрюмо взглянул на меня и так же угрюмо поплелся домой.

Бывая в городе, я всегда останавливался в гостинице «Трех королей». Содержатель ее, Дюри, подает ужин для дворянства в восемь часов.

У Сент-Алэ в Кагоре был собственный дом, где у него, как предупреждал меня маркиз, в этот вечер собралось несколько гостей. Я нарочно опоздал, чтобы избежать частных разговоров с маркизом. Комнаты были уже ярко освещены, на лестнице стояли лакеи, из окон доносились звуки музыки. Мадам де Сент-Алэ считалась гостеприимной хозяйкой. Она обыкновенно устраивала так, что ее гости разбивались на живописные, оживленные группы; модные в то время кружева, брильянты, напудренные парики, красные каблуки – все это придавало ее салону очень элегантный вид.

Едва войдя в гостиную, я понял, что передо мной политическое собрание. Здесь были все, кто потом должен был заседать в дворянском собрании. И, однако, пробираясь между гостями, я почти не слышал серьезного разговора: все спорили о достоинствах итальянской и французской оперы, о Гитри и Бьянки и т. п. Казалось, что хозяйка дома, собрав у себя в салоне все, что было лучшего в провинции, думала об одних развлечениях. В известной степени она достигла желаемого. Трудно было не попасть под обаяние этой атмосферы духов и музыки, болтовни и быстрых взглядов.

В дверях я встретился со старинным другом моего отца – Гонто, разговаривавшим с двумя Гаринкурами.

Он улыбнулся мне и рукой сделал знак идти дальше.

– В самую крайнюю комнату. Глядя на вас, я хотел бы опять помолодеть.

Я постарался быстро проскочить мимо него. Затем мне пришлось столкнуться с тремя дамами, задержавшими меня такими же бессодержательными разговорами. Наконец навстречу попался Луи: он схватил мою руку, и мы некоторое время простояли вместе. В его глазах была тревога. Он спросил, не видал ли я Виктора.

– Я видел его вчера, – отвечал я, отлично понимая, зачем он спрашивает об этом.

– Пока нет. Я еще не имел удовольствия ее видеть.

– В таком случае, идем. Моя мать рассчитывала, что вы придете пораньше. Что вы думаете насчет Виктора?

– Он уехал в Париж Виктором, а вернулся сюда важной персоной, – смеясь, отвечал я.

Луи слабо улыбнулся и с видом страдания поднял брови.

– Боюсь, что это правда. Он как будто не совсем доволен вами. Но разве мы обязаны исполнять все его желания? Идем же, однако. Мать и Дениза в самой дальней комнате.

С этими словами он повел меня вперед. Сначала надо было пройти через карточную комнату. Но у дверей последней комнаты столпилось столько народа, что войти туда удалось не сразу.

Посередине этой небольшой комнаты стояла сама маркиза, разговаривавшая с аббатом Менилем; тут же находились две-три дамы и Дениза де Сент-Алэ.

Она сидела на кушетке возле одной из дам. Мой взгляд, естественно, устремился на нее. Одета она была во все белое, и я невольно был поражен ее детским видом. Высокий напудренный парик и жесткое, вышитое золотом, платье придавали ей некоторую величавость, но все же она была слишком миниатюрна, и я почувствовал даже легкое разочарование. Увидев меня, сидевшая около нее дама что-то сказала ей, и девочка вдруг вспыхнула, как кумач. Наши взоры встретились… Слава Богу, глаза у нее такие же, как у Луи! Она быстро потупила взор и еще мучительней покраснела.

Я подошел к маркизе поздороваться и поцеловал ее руку, которую она, не прерывая разговора, мне протянула.

– Однако такая власть, – продолжал аббат, пользовавшийся репутацией философа, – безо всяких ограничений! Если употребить ее во зло…

– Король слишком добр для этого, – улыбаясь, отвечала маркиза.

– Когда около него хорошие советники, конечно. А дефицит?

– Но откуда? – спросил аббат, в свою очередь пожимая плечами.

– Король был слишком добр с самого начала, – продолжала маркиза с оттенком суровости. – Он должен был заставить их внести указ о налогах в реестр. Впрочем, парламент ведь всегда уступал. И теперь то же будет.

– Парламент – да, – отвечал аббат со снисходительной улыбкой, – Но нынче речь идет не о парламенте, а о Генеральных штатах.

– Генеральные штаты распускаются, а король остается.

– Этого не будет, – с тем же самоуверенным видом ответила маркиза. – Его величество предупредит их.

И, сказав еще два-три слова с аббатом, она повернулась ко мне.

– А, ветрогон! – произнесла она, ударяя меня веером по плечу и бросив на меня взгляд, в котором смешивались любезность и некоторая строгость. – Судя по тому, что мне передавал вчера Виктор, я даже не была уверена, что вы явитесь сюда сегодня. Вы уверены, что это вы сами?

– Мне свидетельствует об этом сердце, – отвечай я, прикладывая руку к груди.

– В таком случае приведите его в должный порядок, сударь. И, повернувшись, она церемонно подвела меня к дочери.

– Дениза, это виконт де Со, сын моего старого друга. Виконт, это моя дочь. Может быть, вы постараетесь занять ее, пока я продолжу наш разговор с аббатом…

Бедная девочка, очевидно, жестоко страдала весь вечер в ожидании этого момента. Она сконфуженно присела в реверансе; я стоял перед ней, держа в руках шляпу. Стараясь поймать сходство между ней и тем смуглым тринадцатилетним ребенком, каким я ее помнил, я вдруг неизвестно почему оробел сам.

– Вы изволили вернуться домой на прошлой неделе, мадемуазель? – спросил я наконец.

– Да, монсеньер, – шепотом отвечала она, не поднимая глаз.

– Сестры в монастыре были, конечно, добры к вам? – снова начал я после некоторого молчания.

Почувствовав, вероятно, банальность своих ответов, Дениза вдруг быстро взглянула на меня. Я заметил, что она готова расплакаться. Это привело меня в ужас.

– Мадемуазель, – торопливо сказал я, – не бойтесь меня. Что бы ни случилось, вам не надо бояться меня. Прошу вас, смотрите на меня, как на друга, как на друга вашего брата. Луи мой…

Не успел я докончить фразы, как вдруг послышался какой-то треск, что-то ударило меня в спину. Пошатнувшись, я почти упал девушке на руки. Кругом звенели стекла, кричали перепуганные дамы. Минуты две я не мог сообразить, что такое произошло, и очнулся лишь когда Дениза в ужасе схватила меня за руку. Обернувшись назад, я увидел, что окно сзади меня было выбито большим камнем, лежавшим тут же на полу. Он-то и ударил меня в спину.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Красная кокарда - Стэнли Джон Уаймен - Часть первая Читать онлайн любовный роман

Уаймен Стэнли Джон

Аннотация к произведению Красная кокарда - Стэнли Джон Уаймен

Часть первая