Май - Екатерина Вайсфельд - Читать онлайн любовный роман

3 Страница

На какое-то время школьники оставили Мая в покое. Присутствие на собрании мнимого отца одноклассника охладило ребяческий пыл. В их глазах его образ, смелость и твёрдость передались образу мальчика, наполнив его такой же силой и уверенностью. Ребята будто затихли, выжидая другой поры, лучших времён. Создалось впечатление, что он их вовсе перестал интересовать. У подрастающего поколения случились новые увлечения, состоявшие в первых экспериментах с сигаретами и алкоголем.

Май так же стремительно взрослел, и всё чаще его мысли становились тревожными. В четырнадцать лет в его теле пробудилась новая сила, для которой не существовало преград и которую совершенно невозможно было обуздать. Она отбирала былое спокойствие и заставляла ещё активнее вертеть головой по сторонам. Новая страсть выходила на первый план – интерес к женскому телу. И поначалу даже сильное увлечение музыкой было неспособно его заглушить. В парне вспыхивал и разгорался внутренний огонь желаний. Сидя за школьной партой, Май издалека с похотью рассматривал молодые, ещё не сформировавшиеся девичьи фигуры одноклассниц. Ему казалось, что он желал каждую без разбора. Проходя по коридору мимо стаек этих пташек, боялся повернуть голову на их громкие трели и девчачьи смешки, но взгляд так и скользил по ним; он весь сжимался, словно был повинен в чём-то непристойном, ведь раньше он никогда не разглядывал девочек с таким вниманием. Они же в свою очередь смотрели на косившегося на них парня с интересом, находя его симпатичным, пусть и со странностями. И многим нравилась его отчуждённость, загадочность, которая помимо воли окружала его как ореол.

Маю не чурался того, что с ним происходило. Как и полагалось его натуре, он бросился в этот омут желаний с головой, отдаваясь новым фантазиям. Рассматривал журналы, ища в них откровения женского тела, смотрел фильмы, надеясь увидеть интимные сцены. Если во время таких сцен в комнате присутствовала мать, она переключала канал или начинала о чём-то очень громко разговаривать с сыном. Иногда её разбирал выдуманный приступ кашля, или она просто выключала телевизор. Сын не смел выражать недовольство, дабы не выдать своего интереса. Если же рядом была сестра, то стеснение испытывал сам подросток, он даже чувствовал, как красная краска заливает его щёки. Но соблазн был сильнее, и он досматривал щекотливую сцену до конца, напрягая глаза, чтобы не упустить ни единой детали. Потом убегал к себе в комнату, на что сестра ехидно ухмылялась, прекрасно понимая, что в этот момент творится в теле взрослеющего брата. «Вырос, индюк» – тихонько говорила она, посмеиваясь.

Ему было не чуждо рассматривать даже сестру. Он вдруг стал замечать её пышную, не слишком скрываемую от брата грудь, не всегда гладко выбритые, немного полноватые ноги. Ему хотелось нырнуть глазами глубже, но не было возможности. Однажды, когда Света принимала душ, он подставил стремянку к кухонной стене, куда из ванной комнаты выходило маленькое окошко. От волнения сильно стучало сердце, он чувствовал, что поступает подло, неправильно, что он ломает некую тонкую грань дозволенности. Нужно было остановиться и отвернуться. Но он забрался по лестнице выше и, вытянув голову, заглянул в запотевшее окно. Света стояла боком, её упитанная, широкая от плеча рука закрывала грудь, которая выглядывала лишь привычной бегущей вниз ложбинкой. Май отвернулся, почувствовав срамоту своего поступка, и на один день впал в хандру, ощущая свою беспомощность перед телесным вожделением.

Его отпускало только на занятиях по музыке, на репетициях, которые в редкие дни он продолжал посещать по доброте своего учителя. Май очень быстро всему учился, в нём потихоньку просыпалась любовь к музыкальному инструменту, и Олег, замечая успехи и страстное увлечение школьника, проникся им, видя в этом подростке незаурядные способности. Как учитель он хвалил своего смышлёного и, безусловно, талантливого ученика, с другой стороны, почти как любой творческий человек, испытывал обжигающее чувство ревности к тому ремеслу, которым владел сам. Внутреннее чутьё подсказывало, что перед ним не просто юный ученик, который, скорее всего, как и любой другой подросток, страдает юношеским максимализмом, переменчивым настроением, непомерными амбициями. Этот молчаливый и на первый взгляд скромный паренёк требует к себе самого пристального внимания. Нет, он не требует, он бессловесно притягивает к себе ответственное отношение и участие в своей судьбе. Будучи честным и душевно простым, Олег сдался перед скрытой страстной натурой этого парня. Он был готов дать ему больше, чем тот мог пожелать.

– Знаешь, что? Я одолжу тебе свою старую гитару. Она всё равно лежит без дела, – тут он слукавил, – а тебе явно надо дома заниматься, чтобы ещё лучше играть.

Ученик сидел перед ним, склонив лохматую голову над гитарой, бренча выученные композиции. На слова Олега Май поднял сосредоточенное лицо.

– Вы не шутите? – спросил он, не веря своим ушам.

– Нет. Я абсолютно серьёзно. Тебе нужно упражняться. Ты явно талант. Если честно, я вообще удивляюсь, с какой скоростью ты всё схватываешь, я этим техникам овладевал дольше тебя. Я прямо вижу, как ты всё чувствуешь: инструмент, музыку… Такой талант нельзя терять, поэтому я даже настаиваю, чтобы ты её взял.

И Май получил бесценный подарок, ещё один подарок судьбы, которая вела его по особому, начертанному только для него, пути.

Он посещал музыкальную школу предпоследний год. И стоял перед выбором: идти по этой дороге дальше, подготавливая себя для поступления в высшее музыкальное училище, или остаться в роли любителя. Но в этой роли его занятия были бы платными, а денег у семьи не было. С тех пор как сестра ушла из торговли, они погрузились в бедность. Света устроилась работать официанткой в кафе, но зарплаты и чаевых хватало лишь на самое необходимое. Она привыкла к поблажкам, подаркам и быстрому заработку на рынке, а теперь приходилось мириться с новым положением, учиться жить по средствам, что было для неё самым тяжким трудом.

Атмосфера в семье стала ещё мрачнее и тягостнее. После инсульта мать стремительно старела. От её былых сил остался лишь ворчливый характер, которым она сокращала себе жизнь. По мере возможностей она занималась готовкой и уборкой. А возможностей было мало. Квартира выглядела как заваленный барахлом чердак, с вытертой мебелью и выцветшими коврами, пыльными шкафами, в недрах которых хранилось никому не нужное тряпьё, пожелтевшие книги, ленты негативов, поцарапанные пластинки, отжившие своё фотоаппараты, чёрно-белые снимки. Всё это в основном были осколки былых увлечений их отца, когда он ещё не пьянствовал. Эта рухлядь и беспорядок раздражали. Много раз Света порывалась освободить квартиру от старого хлама, но мать требовала дотошного разбора, полагая, что на полках ещё могут храниться вещи, представляющие хоть какую-то ценность. Света не была способна на скрупулёзную уборку, ей было легче выбросить всё не глядя, поэтому в квартире ничего не менялось.

Май не интересовался домашним бытом вообще. Свою комнату он убирал только после хорошей взбучки. Не замечая на мебели пыль, в упор не видя грязного пола, мальчик всё время был поглощен иными вещами. Если Май не читал, не рисовал, не слушал музыку, не гулял и не размышлял о чём-то, уставившись в одну точку, то он бренчал на гитаре. Домашние возненавидели её в тот же день, когда счастливый, сияющий улыбкой, он вернулся домой, гордо и высоко держа в руках подарок учителя. Когда Май на ней играл, Света кидала в него книжками, тапками, хлопала дверьми с криком: «Заткнись уже!» Мать стучала в стенку, как она это часто делала на шум соседей. «И этот гадёныш ещё хочет, чтобы мы платили за его уроки! Так и будешь мне всю жизнь мозг отравлять? Бездельник хренов, хорошо устроился!» – ворчала сестра.

Все эти возмущения и ругань не трогали парня, он к ним давно уже привык. Поэтому продолжал свои занятия дома, несмотря на запреты и оскорбления. Его огорчало другое: он не знал, что ему делать дальше. Эта неизвестность временами останавливала ход его мыслей и замирала перед взором большим знаком вопроса. Май знал лишь то, что свою дальнейшую жизнь он видит только в музыке. Но кем и каким образом – не имел понятия.

Как-то мальчик спросил учителя:

– Когда мы закончим наши занятия, я не знаю, что мне делать дальше. Точнее, я бы не хотел бросать музыку… и…

Олег, который имел привычку во время уроков нетерпеливо расхаживать по классу, тем самым расходуя переполнявшую его энергию, на секунду остановился, потом резко выдвинул из-за парты стул и, сев напротив мальчика, вперил в него свои миндалевидные глаза, над которыми на лбу собрались три жирные мимические морщины.

– Бросают те, кто ничему не научился, – медленно проговорил он. – Ты же к концу обучения будешь владеть гитарой так, что тебе никто не нужен будет, понимаешь? Продолжай разучивать песни, играй, чего тебе ещё надо?

– Я не знаю… Я бы хотел стать музыкантом, но для этого, наверное, нужно дальше учиться?

– Считай, ты уже музыкант! Или ты куда хочешь пойти учиться? В консерваторию, что ли? – прыснув коротким смешком, спросил Олег.

– Ну… – неуверенно протянул Май.

– Ты каким хочешь быть музыкантом? Пижоном во фраке? Выступать на конкурсах? Или играть настоящую музыку в клубах? На стадионах?

– А что, можно на стадионах?

– Слушай, ты иногда меня поражаешь. Вот ты на скольких репетициях у нас был? Мы уже за это время знаешь сколько раз в клубах выступали?

– Я не думал…

– Конечно, до уровня стадионов ещё расти и расти, но всё, что мы играем, мы пишем сами. У некоторых, с кем я знаком, и учителей-то по музыке никогда не было. Они сами всего добились. Я считаю, за эти два года мы уже достаточно с тобой поработали, так что будет ещё через два? А я тебе скажу: дальше сам, в свободное плавание. И если не бросишь… Да тебе и нельзя бросать, у тебя талант! Я надеюсь увидеть тебя лет через…

– Десять, – закончил за него чуть покрасневший от смущения ученик.

– Да раньше. Ну ты вот скажи мне честно, как чувствуешь, рок – это твоё?

– Да, – не задумываясь ответил Май. Он смотрел на это глазами самого учителя, иначе зачем он здесь?

– А ты хотел у пижонов учиться дальше… – Будто припоминая, Олег немного закатил глаза, скривил губы, его жирные полоски морщин снова собрались на лбу.

– Просто я думал, нужно быть… как это сказать… Всё знать, что ли… Нет! – улыбнулся он своим мыслям. – Быть разносторонне развитым?

Олег хмыкнул, встал со стула и снова заходил, нервно заправляя волосы за уши.

– Это дело каждого. Мне было бы жаль тратить время на профессиональное изучение того, что я и так знаю или сам могу. Помимо музыки тебя ещё будут пичкать всякой ерундой, которая никогда не пригодится.

– А как же вы…

– Я – это ладно, – перебил его учитель. – У меня родители с музыкой связаны, я начал играть на пианино уже с трёх лет. До сих пор помню эти сцены экзекуции. И что в итоге? Мы ищем клавишника для группы, который снял бы с меня это бремя. Я, наверное, единственный музыкант, который не любит клавишные. Но если ты очень хочешь, то учись, конечно, иди дальше. Время только не потеряй.

– Это так долго?

– Да нет, – остывшим голосом произнёс Олег. – Это даже полезно. А знаешь, чего тебе не хватает, да не только тебе – каждому?

– Чего? – быстро спросил ученик, сгорая от нетерпения.

– Решимости. Мы всё время мямлим, рассуждаем много, копаемся в чём-то. Надо раз решить и идти к своей цели, – озвучил Олег давно уже найденный им путь, которому не следовал сам.

– Да, – подтвердил Май. – Я недавно думал, может, попробовать песни писать? Уже можно, наверное?

– Отличная идея.

– Иногда мне кажется, что я даже могу сочинить мелодию, бывали моменты, когда что-то звучит в голове. Один раз я проснулся с этим. И в той мелодии такие колокольчики играли… прямо дзинь-дзинь. Чисто-чисто звенели, я даже испугался, как такое вообще можно слышать внутри себя. Но, может, я просто не проснулся ещё тогда? Или распирает в такие моменты, когда вокруг всё раздвигается внутри, кажется, я сейчас лопну…

Май осмелился рассказать о своих переживаниях, которыми никогда ни с кем не делился. Они начали его волновать, потому что с каждым годом становились более ощутимыми. Это не были фантазии, с которыми он жил прежде. Это были реальные чувства, нападающие на него приступами, раскручивающие и расшатывающие его мир. И он начинал осознавать, что его чувства уникальны и что скорее всего это связано с каким-то необыкновенным или необъяснимым явлением, которое в нём творится. И наступило время, когда ему захотелось поделиться, чтобы другие оценили и прочувствовали так же, как он. Новый, беспокойный мир юного музыканта сделал ещё один виток. Май накопил в себе уже достаточно, чтобы глубины его души заполнились под завязку. Для новых идей нужно больше места. Он уже не вмещал в себя. Пришло время для освобождения. А двери к освобождению были лишь в одном – в творчестве.

Олег старался внимательно слушать своего ученика. Но иногда терялся в обрывках его фраз, в сумбурности мыслей. Главной посылом было то, что Май хотел творить. И для этого ему нужно было услышать только одно: «Дерзай, парень!» Это нормально – пытаться что-то создать самому. Нет, даже не так. Как это прекрасно, что у него есть такое стремление. И как это похвально!

– Вот смотрю я на тебя и узнаю себя в твоём возрасте, – единственное, что нашёлся сказать Олег.

Ему хотелось верить, что в четырнадцать лет он был наполнен теми же чистыми, возвышенными мечтами. И что им двигала та же любовь к музыке, с теми же сомнениями и робкими шагами, а не желание быть просто модным рокером, который обязательно должен играть в музыкальной группе.

Когда Май заканчивал восьмой класс, он пришёл посмотреть на последний звонок выпускников. Ребята подготовили программу выступлений, куда входили театральные сценки, пение, танцы и игра на гитаре. Он заглянул послушать музыку. Любая минута, посвящённая его увлечению, была для него бесценной. Мальчик пришёл, когда зал был ещё пуст, и занял место во втором ряду. Помещение было украшено красно-белыми шарами, плакатами, мишурой. Май ничего этого не видел. Он смотрел на сцену широко открытыми глазами, сгорая от нетерпения.

Когда актовый зал стал наполняться народом, он начал беспокойно дёргаться и елозить на стуле. Ему казалось, что торчащие перед ним учительские головы, шумные соседи, галдящие школьники будут мешать внимать тому, ради чего он здесь. И Май крутился, оглядывался по сторонам, недовольно и непроизвольно гримасничал, ища глазами более подходящее место, на случай если станет совсем тесно и многолюдно.

Наконец представление началось. Первым был спектакль, затем – чтение стихов, выступление танцевальной пары, и вот на центр сцены вынесли стул, следом вышел молодой человек с гитарой. От волнения у Мая вспотели ладони, пересохло во рту, от возбуждения его забила мелкая дрожь. Он всегда испытывал нервное напряжение, когда дело касалось его страсти. Выпускник, долговязый юноша с длинными, изящными пальцами, склонил голову над гитарой и легким движением заскользил по грифу. Музыка, словно вспышки света, стала выскакивать из-под его руки. Май сжал кулаки. Он чувствовал ревность к тому, что слышит, что видит. Ревность к музыке, к музыкальному инструменту. Ему стало невыносимо сидеть в этом зале, слышать игру, замечать десятки глаз, устремлённых на исполнителя. Он задёргался на месте, порываясь уйти, но каждую секунду откладывал это решение. При этом нервничал, закусывал и слюнявил прядку своих отросших волос. Было ощущение, что перед ним разыгрывается сцена невидимого для других действия, настоящая драма для его ревностного сердца.

И наконец он поднялся, протиснулся сквозь толпу и духоту и выскочил из зала. Май даже не бежал, а летел по ступенькам вниз. В ушах стоял звон аплодисментов, ему надо было успокоить своё волнение. Казалось, голова сейчас лопнет, глаза не видели под ногами опоры. Не упасть бы! Как же страстно он хотел быть там, на сцене! Он играет лучше, он знает это точно. Никто не может чувствовать музыку так, как он. Каждое её движение, каждое её дыхание. Ведь музыка была для него живой субстанцией, она могла с ним разговаривать без слов. Эта интимность, которую Май ощущал с ней, была сильнее, чем открывшаяся интимность его тела.

Сексуальное влечение: бестолковое, неосознанное, не испробованное, не облачённое в какую-либо телесную форму – шаг за шагом заполняло его мысли, и в новом учебном году Май пришёл в школу, подогретый и наполненный этим влечением. Сейчас он чувствовал отчуждение от сверстников ещё сильнее, чем когда-либо. Он с жадностью наблюдал, как школьницы кокетничают с ребятами. Как мальчишки-подростки хорохорятся под девичьими взглядами.

Как на переменках молодёжь бегает через дорогу от школы курить. Как даже девочки пробуют свои первые сигареты, которые они держат в тоненьких пальчиках, подкладывая одну руку под локоток другой, чтобы выглядеть взрослее и смелее, словно курить для них – дело привычное. И как после уроков, сбиваясь в шумные стайки, они все вместе ходят гулять. Май желал быть с ними. В прежние годы его это не волновало. Но не сейчас, когда пришло время для самоутверждения – начала длинного, отбирающего силы пути в жизни любого подростка. Молодой человек нравился девочкам, но ни одна не осмеливалась с ним дружить. Кто он? Чем живёт? Почему не общается с мальчишками? Почему над ним посмеиваются? Почему он не бегает курить и не хулиганит с остальными? Почему так нелюдим? Нужен ли ему кто-то вообще? Вот какие вопросы возникали в их пытливых умах. Девочки полагали, что ему никто не интересен, и если бы не смазливая внешность, парня не замечали бы вовсе.

В этом году в школу, где учился молодой человек, пришёл новый учитель иностранного языка. Это не было новостью – в школе почти каждый год менялись преподаватели английского. Новым учителем была молодая женщина очень приятной наружности. Маленького роста, светловолосая, худенькая, с миловидным лицом, которое выдавало мягкий характер. Юлии было двадцать семь лет, она почти всегда носила серый брючный костюм, который, по идее, должен был прибавлять ей возраст. Но и серый костюм, и длинные юбки, скрывавшие стройные ножки, и водолазки, и застёгнутые на все пуговички блузки ещё больше подчёркивали её женственность и хорошенькую внешность. На уроках Юлия скрупулёзно, последовательно учила ребят иностранному языку, не обращая внимание на то, какими глазами на неё смотрят повзрослевшие школьники. Старшеклассники нагло и в полный голос обсуждали свою учительницу, собираясь тесной компанией в курилке.

– Блин, повезло же нам иметь такую училку, – покачал головой один из парней. Он был высокого роста, с непропорциональной фигурой – длинной спиной и крепкими, чуть более короткими, чем требовала его спина, ногами.

– Я бы её точно поимел, – сказал пухленький рыжеволосый парень из одиннадцатого класса, бывший в их компании всегда на передовой.

На его высказывание все четверо жадно загоготали, дёргая плечами.

– Я хоть инглиш перестал прогуливать, – продолжил всё тот же высокий ученик.

– Да-да! – быстро покивал рыжий, сильно затягиваясь сигаретой сквозь плотно сжатые губы и с такой же силой выталкивая дым из лёгких.

– Не… Серьёзно, английский теперь – мой любимый предмет!

И снова вся компания нетерпеливо засмеялась.

– Чувствую, посадят нашу Юльку за развращение малолетних, – скинув пепел, ухмыльнулся пухленький парень.

И все как по команде опять загоготали.

Юлия вела английский язык у слабых групп старшеклассников. Май занимался в сильной (он до сих пор был одним из лучших учеников в классе). Но молодую учительницу видел каждый раз, когда заходил в кабинет, где только что закончился урок предыдущей группы. Он сразу заметил её: миниатюрную, миловидную, так сильно отличавшуюся от остальных учителей. Такой она ему показалась. Но в первый раз он лишь скользнул по ней взором, когда учительница, собрав свои записи и журнал, вышла из кабинета. Во второй раз взгляд задержался на ней чуть дольше, помимо его же воли. Но этот взгляд был неосознанным, рассеянным, блуждающим где-то далеко. И когда в третий раз школьник встретил Юлию, на мгновение она перехватила его внимание, и тут он узрел её тёплые карие глаза, полные губы, взрослую, женскую сексуальную недоступность. Это было слишком сильное впечатление для страстной юной натуры.

Учительница ушла, и целый урок Май просидел в странном чувственном облаке, испытывая телесное оцепенение, но сладкое душевное возбуждение. После урока, в надежде ещё раз увидеть Юлию, он поднялся на третий этаж, где располагалась учительская. Встал у ближайшего окна, поглядывая на открытую дверь кабинета и продолжая пребывать в этом сладком чувстве, которое укреплялось и подогревалось ожиданием. Он был абсолютно спокоен – он никому не интересен, его не заметят, можно не прятаться, не бояться встретиться взглядом. Пока вместо любви над ним властвовал интерес. Он не испытывал надежд, желаний, страхов, волнений. Интерес лишён всей палитры многообразия чувств, он скуден и прицелен. В данном случае цель была одна – увидеть. Но в этот день он её больше не встретил. И к вечеру все чувства и ощущения рассеялись. Май пока был свободен от рабства первой любви.

Света работала в небольшом кафе в центре города. Работа была тяжёлой. В первые недели она приходила домой, падала на кровать и задирала на стену отёкшие ноющие ноги. Охала и жаловалась:

– Как спина болит, мама дорогая… Будь проклято это кафе забулдыжное! Ноги отваливаются, спина отваливается… Работа там, конечно… Три копейки чаевых.

– И знаешь, что самое интересное? – делилась она с матерью. – Девки, которые там давно работают, говорят, будто это самое прибыльное направление. Мол, рестораны и кафе посещают только богатенькие, и мало того что от тебя зависит твой заработок, так ещё можно подцепить какого-нибудь мужчинку при деньгах. Тут только вопрос времени и опыта. Но что-то мне кажется, что официантишка никому не интересна. У нас на прошлой неделе Надька рассказывала, как у неё один клиент попросил телефончик. Она говорит: «Зачем вам?» А он ей прямо сказал: «Ты мне понравилась, будь моей любовницей». – Света хихикнула. – А она ему: «Не люблю вторых ролей». Представляешь? Он так и съел на месте. Короче, естественно, ни копейки на чай не оставил, козёл! Я бы таких козлов отстреливала. Собирала бы в одну кучу и подвешивала за одно место. Нет, ну надо же! Понятное дело, что ты не жениться на ней собрался, но так хоть интрижку создай, а не говори прямо. Кому это понравится?

– По мне, так мужик молодец, – лениво ответила мать через зевоту, глядя новости по телевизору.

– Это ещё почему?

– А потому! Честности от них не дождёшься. А тут прямо сказал. Так он и будет честным по жизни.

– Так это получается, что и с женой он должен быть честным?

– Может, и с женой такой.

– Кто же с ним жить-то будет? – усмехнулась девушка.

– А ты бы не жила, если бы он тебя полностью обеспечивал и не врал с три короба, а говорил всё как есть?

Света призадумалась. Потом опустила ноги, поправила задравшуюся юбку и, взглянув на мать из-под взъерошенных волос, ответила:

– Жила бы, наверное, лишь бы не работать.

– Ну вот. А ты говоришь. Хороший мужик оказался, честный. С ним страдать не будешь. Либо сразу соглашаешься на его условия и живёшь спокойно, всегда зная, где он и что он. Да он и прятаться от тебя не будет. Зато ты всем обеспечена. Растишь себе спокойно детей, а он пусть там кобелится сколько влезет. Для тебя это не будет ударом. Да и пойми ты, лучше выйти замуж за богатого. Проблемы во всех семьях есть. И бедные мужики изменяют так же, как богатые, и скандалы в обоих случаях будут всё те же. Только уровень жизни у тебя будет другой.

Света часто делилась с матерью сердечными делами. Хотя по-настоящему ни в кого никогда не влюблялась. Она искала себе мужчину холодной головой, который устраивал бы её финансово и ярко выраженной мужественностью. Её привлекали мужчины гораздо старше, и как-то она призналась себе, что не против стать даже любовницей, если кавалер будет отвечать всем её запросам. Влюблена она была лишь однажды – в Володю. Но чувства быстро прошли, когда Света встретила Аслана. Володя, её ровесник, воспитывавшийся строгой матерью, сумевшей задушить в нём волевые качества личности, был слишком романтичен и мягок для Светы, характер которой требовал грубой мужской силы и властности. С Асланом её женская суть окончательно сформировалась и стала заточена на властных суровых мужчин.

Через месяц девушка втянулась в работу. Её больше не беспокоила ноющая к вечеру спина и отёкшие ноги. Она деловито разносила подносы, встречала посетителей, улыбалась им задорной, кокетливой улыбкой, при которой её тёмно-зелёные глаза светились хитрым прищуром. С дамами была холоднее, к столикам же с мужской компанией подходила, упруго виляя полноватыми бёдрами. Света носила на работу исключительно узкие юбки, ткань которых сильно натягивалась на изгибах её фигуры, и глубокое декольте, притягивающее взгляд к пышной груди.

На аппетитную рыжеволосую официантку заглядывались повар Роман и бармен Костя. Над молоденьким парнем, который смешивал коктейли, готовил кофе и разливал пиво Света немного подтрунивала. Она часто подходила к его рабочему месту, опускала локти на стойку бара и, немного подавшись вперёд, высказывала свои просьбы: «Костюш, будь душкой, а сделай мне кофейку?» Или просила чай, или немного сока, пока начальство не видит. Костя прожигал её серьёзным взглядом и безропотно делал кофе, отвлекаясь от необходимых дел.

К Роме же она пока присматривалась и осторожничала. Он был старше её лет на пятнадцать: здоровый, угрюмый на вид, необщительный. Рома вызывал во многих брезгливость тем, что работал с мясом: резал туши, извлекал внутренности, рубил, жарил, варил. Его рабочее место всегда было наполнено жаром, паром и вонью пригоревшего жира. После полуденного наплыва гостей от беспощадной готовки Рома покрывался потом, стекавшим по его грубым щетинистым щекам и капающим со лба на засаленный фартук, из-под которого торчал большой круглый живот. В минуты отдыха он вытирал лицо свалявшимся пожелтевшим полотенцем, залпом выпивал стакан воды, брал сигарету и выходил через чёрную дверь во внутренний дворик покурить. Там он сталкивался с рыженькой официанткой, всегда встречавшей его испуганным взглядом.

– Ну что, красавица, – обращался к ней Рома, неуверенно подходя ближе, – как дела?

Света отшучивалась, отвечая глупостями. Ей нравилось повышенное внимание в стенах этого маленького мрачного кафе. Она наслаждалась своей мнимой женской властью и ещё не решила, нужен ли ей этот скучный тип со средним финансовым достатком. Возможно, она найдёт себе получше и побогаче.

В конце сентября, в обычный школьный день, произошло событие, которое сильно повлияло на ещё не окрепшее душевное состояние Мая. В школьном расписании была указана замена английского языка. Прозвенел звонок, ребята зашли в привычный класс. И за ними следом вошла Юлия. В кабинете моментально воцарилась тишина. Все взгляды остановились на новом учителе. Почувствовав неловкость от столь пристального интереса, Юлия немного сконфузилась, бегло взглянула на наручные часы и поспешила занять своё место за учительским столом.

– Меня зовут Юлия Александровна, сегодня я буду заменять вашего преподавателя, – обратилась она к ребятам, почти не глядя на них. Немного помедлив, подняла взор: – Хорошо. Начнём наше занятие. Кто скажет мне, что вам задавали на дом? – Взгляд её из растерянного тут же стал сосредоточенным и уверенным.

Май сидел как оглушённый, испуганно глядя на молодую хорошенькую учительницу. Вокруг него зашелестели тетрадями, зашумели молниями на рюкзаках, зашептались. Кто-то громко шлёпнул учебник на парту. Краем уха он слышал, как на задней парте двое одноклассников перешёптываются о чём-то непристойном.

Юлия обвела взглядом класс. Дети продолжали молча шелестеть, словно эти звуки могли оттянуть необходимость отвечать. Затем в воздух взметнулась тоненькая ручка одной ученицы. Юлия в знак разрешения кивнула.

– У нас было задание прочитать, перевести текст на странице двадцать три, и к нему первые пять упражнений.

Учительница надела аккуратные, в серебристой оправе, очки, нашла нужную страницу, пробежала текст глазами.

– Так… Хорошо. Кто хочет прочитать текст?

Снова зашелестели листы, ученики опускали взоры в книгу, некоторые принялись что-то записывать в тетрадь. Май сидел на третьей парте беззвучно. Его сердце стучало в висках. Он то напряжённо смотрел в учебник, пытаясь прочесть и осознать текст, который прыгал английскими буквами и не складывался в понятные для ума предложения, то на учительницу, пытаясь вглядеться в её образ, и делал это так настойчиво, что Юлия почувствовала на себе пристальный взгляд. Она посмотрела на третий ряд и увидела удивлённое бледное лицо подростка, пойманного врасплох, с большими выразительными глазами, широко распахнутыми и с надеждой смотрящими на неё. Май очнулся, судорожно отвёл глаза и уставился в книгу. Ему стало стыдно. Он почувствовал, как зашумело в ушах, как запылали щёки и на пропечатанный иностранными словами лист учебника упала капля крови. В испуге он схватился за нос, и новая капля, просочившись между пальцев, жирно бухнулась на книгу.

– У Маячка из носа кровь пошла! – раздался чей-то выкрик.

Все посмотрели на одноклассника. Не дожидаясь реакции учителя, молодой человек пружиной вскочил со своего места и, держась за нос, выбежал из класса. Он мчался по коридору в диком волнении, роняя капли крови на паркетный пол. И лишь в туалете, наполнив ладошки прохладной водой и опустив в них горячее лицо, почувствовал облегчение.

Юлия выглянула из кабинета. Коридор был пуст.

– Кто-нибудь сходите в мужской туалет, посмотрите, как он там, – обратилась она к ребятам.

Все продолжали молча сидеть.

– Хорошо, – кивнула учительница. – Как его зовут?

– Май, – сказала школьница с первой парты.

– Как интересно, – тихо произнесла Юлия и вышла из класса.

Услышав шаги, молодой человек отошёл от раковины и с бьющимся сердцем спрятался в глубине туалета за стеной, покрытой белым кафелем.

– Май! – услышал он голос учителя.

Он затаил дыхание, чтобы не выдать себя. Но от волнения не смог долго продержаться и стал тихонько дышать ртом. Грудь сильно вздымалась и опускалась, с влажного лица стекали капли воды. Учительница сделала ещё два шага внутрь туалета, остановилась, послушала тишину и, не решившись идти дальше, ушла. Молодой человек сполз по стенке вниз и, сев на корточки, обхватил голову руками. В висках стучало выпущенное на свободу сердце. Он ещё долго не мог прийти в себя, спасаясь лишь блаженным ощущением холодной плитки за спиной, утихомиривавшей биение пульса. Вернуться в класс было выше его сил.

Так он и сидел, пока не прозвенел звонок на переменку. Затем встал и, внутренне весь сжавшись, пошёл в класс за вещами. Его била мелкая дрожь, словно он замёрз, но в груди, в самой её глубине, полыхал пожар. Учительница сидела за столом, заполняя классный журнал. Ребята выходили из кабинета, с интересом поглядывая на одноклассника, по бледному лицу которого блуждал страх. Юлия, завидев вошедшего ученика, с волнением на него посмотрела. Май потупил взор. Он направился к своей парте, взял вещи и, проходя мимо учительницы, не стерпел – посмотрел на неё. Юлия поджидала его взгляд, желала его поймать.

– Постой, – окликнула она Мая. – Подойди, я посмотрю на тебя.

Не помня себя, не чувствуя ног, он подошёл. Её внимательный, тревожный и ласковый взгляд бегал по его лицу. Он посмотрел на неё ещё раз и заметил нежный светлый пушок над её верхней губой.

– Всё в порядке? – спросила она.

– Да, – еле выдавил из себя ученик, не соображая, что делать дальше – уйти или стоять.

– Хорошо, – сказала учительница, отпуская его руку.

И только сейчас молодой человек осознал, что она держала его за руку. Он поправил на плече широкую лямку рюкзака, выбежал из класса и понёсся по коридору в самый его конец, далее по лестнице на четвёртый этаж, и остановился там у окна, в самом углу, рядом с закрытым актовым залом. Он смотрел в окно, на желтеющие листья деревьев, ничего не соображая. Не мог утихомирить волнение, мысли разбегались. Не мог собрать их в кучу. Юлия держала его за руку, рассматривала его, он видел её глаза и губы так близко… и дальше всё – туман, расползающийся в его голове. Затем мысли снова прыгали, путались, смешивались. Он хотел задержать видение, возвращался снова и снова к обрывкам этого дня.

И уже дома перед сном ещё долго смаковал эти фрагменты, восстанавливал их в памяти, собирая разбежавшиеся пазлы. Каждую чёрточку её лица, своих эмоций и чувств, дорисовывал как дотошный художник, наполняя свою картину яркими цветами. Пережёвывал всё это снова и снова, пока плёнка минувшего дня не затёрлась и не потускнела. Тогда, наевшись этими впечатлениями, опьянённый, заснул.

Жизнь молодого человека наполнилась новыми красками, новой высотой, на которую он вряд ли мог подняться сейчас. В этом была его трагедия – в умении испытывать слишком сильные, глубинные чувства, с которыми он ещё не умел справляться, а может быть и никогда не справится.

С этого дня Май вставал рано, раньше, чем полагалось, чтобы успеть в школу. Теперь его день начинался с музыки. В шесть тридцать утра, неумытый, растрёпанный, с радостными, предвкушающе распахнутыми глазами, он выползал из-под одеяла, ступая босой ногой на прохладный пол. Тихонько включал магнитофон, бухался обратно под одеяло, следом закрывал глаза и предавался сладким мечтам. Так он лежал ещё некоторое время, а после вставал и одевался на выход.

В школу молодой человек приходил также рано, часам к восьми, и садился на узкую, длинную скамейку у раздевалки. Теперь он не мыслил свой школьный день без новой порции вдохновения, которое находил во встрече со своей любовью. Вечно опаздывающая на первые уроки Юлия забегала в здание вся запыхавшаяся, с растерянным видом, никого не замечая вокруг.

В эти моменты молодой человек жадно провожал её взглядом, наслаждаясь всем её образом, словно музыкой. Он любил её суетливые движения, когда она на ходу расстёгивала плащик, отряхивала с зонта капли осеннего дождя или стягивала платок, скользивший мягкой тканью по шее и груди. Любил эмоции её лица. В этот момент оно было озабоченным, сосредоточенным. Учительница хмурила лоб и, недовольная собой, поджимала губки. Она всегда так торопилась, что её высоко подколотая причёска сползала, трепалась у шеи, и некоторые освободившиеся от заколок-невидимок завитки расправлялись на плечах.

От этой картины по телу школьника бежали мурашки и лёгкая, сладкая истома возбуждения. Ему казалось, что в общей суматохе утра, в шуме разбуженного школьного улья, который пытался скомкать эти утренние минуты наслаждения, он даже слышит шуршание её одежды, стук невысоких каблучков, щёлканье зонта. Всё это длилось пару минут, не больше. И далее он проживал время на волне музыки, рождавшейся в его душе от всего того, что было собрано в эти мгновения.

Бывало, что утро проходило в душевной пустоте. Юлия не появлялась в школе, и расстроенный ученик неохотно поднимался в класс. Но он не терял надежды увидеть её позже. На переменке, в учительской, в столовой, в длинных коридорах. Он не мог прожить без неё уже и дня. И если не видел, то вечер и ночь были непомерно тоскливы и бесконечны. Поначалу в такие пустые дни он впадал в уныние, не находя себе места. Бродил по квартире, брал книги и не мог прочесть ни страницы, садился делать уроки, но голова не желала запоминать материал, брал гитару и лишь ненадолго отвлекался. И потом снова пустота, время, тянувшееся вечно.

Но вскоре выход был найден: Май стал ходить гулять. Он шатался по улицам, растворяясь в воспоминаниях о тех минутах, когда видел свою возлюбленную. Те краски давно потускнели, но он усилием воли воскрешал их, даря им новый свет. Куда бы он ни шёл, за чем бы ни наблюдал, в каждом предмете, в каждой виденной картине звучало её имя. Весь город был наполнен его любовью, сакральным смыслом, её сладкозвучным именем. И всё вокруг становилось прекрасным, всё дарило надежду. Но на что? Он даже не задумывался.

Однажды, так гуляя, он зашёл в один из просторных дворов среди высотных домов, выстроенных вдоль набережной, где была небольшая площадка за сетчатым ограждением. Зимой на ней заливали лёд, и ребята играли в хоккей, летом – в футбол. Молодой человек шёл мимо «коробки», когда его внимание привлекли суета, крики и смех. На поле гоняли мяч. Он задержался взглянуть на игру. Тут кто-то из игроков сильным ударом выбил мяч за пределы ограды. Мяч пролетел несколько метров и, ударившись о землю, вприпрыжку покатился, шурша опавшей листвой.

– Слышь! Подай, пожалуйста! – раздался голос светловолосого паренька за сеткой.

Май поднёс мяч.

– О, спасибо! – поблагодарил футболист и, взяв его, пошёл обратно к своей компании.

Подойдя, о чём-то зашептался с ребятами. Потом крикнул:

– Не хочешь с нами сыграть? У нас одного игрока не хватает!

– Не знаю… Ну можно, – неуверенно ответил Май.

Когда-то давно он играл в футбол на уроках физкультуры ещё в младших классах. Играл без особой охоты, потому что не любил спорт. Ни одно спортивное соревнование не разжигало в нём юношескую дерзость и дух соперничества. Но сегодняшняя игра с ребятами его увлекла. Молодой человек почувствовал, как его голова тут же опустела от навязчивых мыслей, посветлела, он с удовольствием бегал и смеялся с остальными. Ребята гоняли мяч несколько часов, пока совсем не стемнело. Уставшие, но довольные, они стали расходиться по домам.

Светловолосый паренёк по имени Саша жил в соседнем дворе. Какое-то время им было по пути, и они шли вместе – Май и его новый приятель. Они были ровесниками, обоим было по пятнадцать, но Саша выглядел помладше. Он был худее, с очень простым, открытым и понятным лицом, на котором выделялся широкий рот с немножко приплюснутыми губами. Над светло-серыми глазами расходились широкие брови в цвет шевелюры. Довершал облик невысокий лоб и густые, коротко стриженные волосы.

– Ты, это… приходи к нам играть? – предложил Саша, остановившись на перекрёстке, где настало время им разойтись.

– Да, можно, чё, – ответил Май, глядя на приятеля уставшими, но счастливыми глазами.

– В субботу. Мы обычно к четырём собираемся. Ха, мы почти соседи?! Я вон в том доме живу, – показал Саша в сторону двенадцатиэтажного здания с эркерными окнами.

– Ну почти, – ухмыльнулся Май. Он жил за проспектом, тянувшимся параллельно набережной.

– А ты в какой школе учишься? – спросил Саша, просовывая руки в длинные карманы спортивных штанов.

– В сорок пятой.

– Я почему-то так и подумал. А Тайку не знаешь?

– Нет, а что?

– Да просто. Я в семьдесят первой. Здесь рядом с «коробкой». Тая – это моя девушка. Она в твоей школе учится, странно, что ты её не знаешь. Ты в каком классе?

– В девятом, – ответил озадаченный Май.

– Не в «Б», конечно же?

– Не, – улыбнулся молодой человек – В «А».

– А, Тайка – в «Б». Ну покеда! – И он протянул руку.

Ребята попрощались, и вдохновлённый этим днём Май побрёл домой.

В субботу он снова пошёл играть в футбол. И ходил ещё не раз, увлечённый новыми друзьями.

– Ты не заболел? – спросила как-то сестра, увидев вернувшегося домой брата с грязными коленками, раскрасневшегося от долгого бега, с всклокоченными волосами.

– Нет, – серьёзно ответил Май, развязывая шнурки на кроссовках.

– Ты странный какой-то. Чумазый весь, непривычно видеть тебя таким.

– Я в футбол играл.

– Ты – что? – Света громко засмеялась, Май почувствовал в этом смехе издёвку. – Мам, ты слышала? Он в футбол играет! – крикнула сестра в дальнею комнату, где была мать.

– Заболел, – проскрипела женщина.

– Не говори, – усмехнулась Света, уткнув руки в бока, и сияющими, смеющимися глазами уставилась на брата.

– Чего ты на меня так вылупилась? – тихим голосом огрызнулся обиженный подросток.

– Да просто, на тебя это не похоже. Обычно в комнате сидишь, не расстаёшься со своей дурой, – сказала она про гитару.

Май ничего не ответил – прошёл мимо сестры, которая проводила его таким же насмешливым взглядом.

Теперь мысли молодого человека порхали от любви, вдохновлявшей и возвышавшей его до самых высоких шпилей башен, – любви к друзьям, общение с которыми выстилалось в его сердце тихой, светлой радостью дружбы. Он сравнивал себя с остальными ребятами и проигрывал в этом сравнении. И это его не обижало. Наоборот, приукрашая их качества, Май получал удовольствие от такого мысленного альтруизма. Саша для него был не просто открытым и весёлым. Он был самым душевным и верным другом из всей компании, и у него была девушка! Женя в глазах молодого человека был смелым, дерзким на выдумки, а ещё он, бесспорно, забивал самые лучи голы. Лёша всегда смешил их спортивную компанию. Без его шуток не представлялось полного веселья. И у него тоже была девушка. Ваня – самый старший парень, фанат футбола, играл серьёзно и обижался, когда игра шла в шутливой форме, с ребячьей вознёй вместо дела. Эльдар, пожалуй, самый неприятный тип: с острым языком, часто подтрунивавший над всеми. Это был единственный парень, которому Май не приписывал идеализированных черт.

– Ты, конечно, дерьмово играешь в футбол, – с безобидной усмешкой сказал как-то Эльдар новому товарищу.

– Мне уйти? – серьёзно спросил Май.

– Да ты достал! – засмеялся Лёша, стоявший рядом. – Шуток не понимаешь? – Он петлёй накинул руку на шею друга и стал прижимать его к земле.

Занялась ребячья разборка. Оба смеялись, валяя друг друга в пыли.

– Харэ уже! – крикнул Ваня.

Май и правда плохо играл в футбол, и когда к ним присоединялись ребята постарше (в некоторые дни приходили Ванины друзья), он предпочитал наблюдать за игрой со стороны, сидя на корточках в углу «коробки», рядом с разбросанными вещами: куртками, школьными рюкзаками. Сильнее всего он сдружился с Сашей. Точнее, этот светленький, весёлый паренёк необъяснимо тянулся к нему сам. Они были полной противоположностью друг друга. Открытый, лёгкий на общение Саша и закрытый, погружённый в себя Май. И неизвестно как бы их отношения складывались дальше, если бы Саша не был главным двигателем этой дружбы.

Осень стремительно рвала последнюю листву с деревьев, живописно устилая землю под ногами. Май наслаждался уходящей красотой парков и аллей. Он продолжал свои долгие пешие прогулки, растворяясь и вдохновляясь всем, что его окружало, пребывая в возвышенных чувствах своего сердца. В нём уживались две крайности – одиночество души и радость общения со сверстниками. Душевное одиночество он заполнял прогулками и мечтами. В эти часы он впитывал всё, что давали ему город и городская суета. Фантазии смешивались с реальностью и дарили вдохновение. Он мечтал, что станет известным музыкантом, и когда это произойдёт, Юлия сможет открыто признаться, что любит его. Он был уже почти уверен, что его чувства взаимны, потому что она заметила его, украдкой наблюдала за ним, легонько улыбалась при встрече. Она не может открыто сказать только потому… что он младше. Но это сейчас, а потом, когда ему будет двадцать, он приобретёт известность. Тогда всё будет проще и будет по-другому. Он грезил о ночи любви с ней. Наверное, после того как этот мечтатель-подросток влюбился, он не мыслил своей близости ни с кем, кроме неё. Хотя до сих пор поглядывал на других девочек, но не испытывал ничего, помимо физического влечения, на которое он бы сейчас в жизни не пошёл, потому что не терпел самообмана. Слишком уж он лелеял свои чувства, чтобы предать их. Май знал, что ещё слишком юн, чтобы посягать на высоту, которую занимала его любовь. Ему всего лишь пятнадцать. Шестнадцать будет через полгода. К тому времени он уже закончит девятый класс (ах если бы он родился на полгода раньше, ему бы уже было шестнадцать, как многим ребятам из его класса! Хоть какой-то вес в её глазах…). Он страдал от своего малолетства, и в его душе разливалось сладкое чувство одиночества. Что-то приятное было в этих страданиях.

Общение с приятелями-футболистами заземляло его, привнося в жизнь простую ребяческую действительность. Оно дарило ему радость подростковых дней, непринуждённость общения, некую телесность, которой он лишался в своих мечтах, творческих полётах. В эти моменты он отрывался от своих дум, и казалось, что даже лицо светлело, глаза наполнялись задором, их озаряла улыбка. Май никогда не искал дружбы, но был не против, если бы она нашла его сама. С Сашей они пока общались только в пределах футбольного поля, и он даже представить себе не мог, что это общение перерастёт в крепкую и длительную дружбу.

С первым снегом ребята оставили игру. И на время прекратились их встречи. Май снова проводил вечера, бренча на гитаре или за письменным столом, за которым всё время что-то писал, изучал, либо рисовал, либо читал. Ему было интересно копошиться в своём мире, из которого он выныривал неохотно, даже когда ему звонил друг. Саша несколько раз тревожил своего приятеля, они о чём-то коротко говорили, точнее, говорил в основном Саша. Потом Май возвращался в свой сладкий придуманный мир и продолжал оставленную на время работу.

В своей любви к учительнице английского молодой человек продвигался маленькими, аккуратными шажками, боясь выдать свою тайну и слабость. Но цепкие глаза ребят, которые раньше задирали неугодного одноклассника, раскрыли его тайну. Май был слишком откровенен в своих чувствах к молодой учительнице, чтобы это осталось незамеченным. Юлия ещё не раз проводила уроки в девятом «А», и каждый раз ученик не мог скрыть своего волнения. Он запинался, отвечая на вопросы, нервно теребил ручку, проглатывал буквы в английских словах. Бледнел, краснел, делал вид, что его не существует: садился за последнею парту и утыкался в книгу по самый лоб. В эти моменты одноклассники взрывались приступами хохота, как если бы он делился своими фантазиями, как это бывало в младших классах. С урока молодой человек всегда уходил, чувствуя себя раздавленным и униженным.

Но что бы ни творилось в его душе, любовь требовала действий. Ему уже было мало просто наблюдать, жить мечтами и короткими школьными встречами. Хотелось большего, хотелось прикоснуться. И в своей любви он сделал новый шаг. Это произошло, когда Юлия поднималась по лестнице на третий этаж, а Май спускался. Быстрыми шагами, почти летя по ступенькам вниз (он сам не понял, как это произошло), пробегая мимо учительницы, выставил руку и скользнул, будто нечаянно задел, по её бедру. Юлия почувствовала этот специальный выпад, но не обернулась. Май летел вниз, на первый этаж, на крыльях счастья. Он ощущал, как его любовь стала более явственной, более плотской. Он был безмерно счастлив от своей дерзости.

Молодая учительница догадывалась о чувствах этого паренька и старалась их не ранить. Она замечала мучения и томления его сердца, которые отображались на его лице, в его вопрошающем взгляде. В больших тревожных глазах, которыми он смотрел на неё. И часто корила себя за то, что стала причиной этих томлений. Будучи такой же нежной, сложной и романтичной натурой, она воображала себе ситуацию ещё сложнее и глубже, чем она есть. Её притягивала чистота и искренность паренька, покорность, готовность отдать всего себя. Это то, что отличало Мая от других ребят – учеников, писавших Юле любовные записки, которые она находила в тетрадях, на рабочем столе, в классных журналах. Она слышала о тех пошлостях, которыми обменивались старшеклассники, знала, что её осуждают другие учителя, видела взгляды, которыми её провожают в школьных коридорах. И всё это не давало ей покоя. Заставляло ещё сильнее отказываться от своей молодости, красоты. Ещё сильнее прятаться за серым, брючным костюмом, не разрешая себе снимать даже пиджак. Она была к себе очень строга, считая, что тем самым не позволяет греху и соблазну через неё входить в мир.

Дочь священника, Юлия была очень строгого, целомудренного воспитания. И своё призвание она нашла в педагогике. Поэтому её коробило, что она не по своей воле будоражит незрелые, исковерканные и, как итог, пошлые умы. Но также она не желала быть причиной страданий для романтических, душевно неокрепших юнцов. Была ли в её чувствах хоть капля лести в отношении себя? Возможно. Но найти её можно было, только тщательно исследовав потайные уголки её души или ослабив бдительность воспитанного в строгости ума. Может быть, просто не пришло время?

Юлия наблюдала за влюблённым подростком, как мать наблюдает за младенцем, чтобы тот не споткнулся по дороге. Она будто взяла на себя ответственность за него, словно в её силах было указать ему правильный путь.

В своих чувствах к нему она ощущала то родительскую нежность и заботу (не имея ещё своих детей), то достраивала его образ, придумывая свой идеал, взращивала его в своих ещё незрелых фантазиях, поскольку сама была ещё молода и неопытна, и пугалась того, что получалось. Ей, ещё одинокой в любви, нестерпимо хотелось чувствовать и знать, что существует такая чистота сердца, такая глубина души, которой не страшно отдаться. Этот юнец дарил ей то, что никогда не будет облечено в плотскую форму. Он дарил платонические чувства, которые возвышали обоих, но истощали физические силы, не привыкшие пребывать на такой высоте.

Исходя из всего этого невидимого, чувства Мая не были безответны. И не могли быть. Чистая и искренняя любовь всегда связывает сердца невидимой нитью. Даже если любит кто-то один. Май ощущал это, но не мог объяснить.

После затяжного молчания и кажущегося безразличия со стороны драчливых одноклассников Май снова их стал занимать. Они подняли головы и начали исподтишка наблюдать за ним. Им был нужен лишь удобный случай, чтобы выступить. Который вскоре нашёлся.

Незадолго до зимних каникул Саша позвонил приятелю.

– Привет, ты на школьный дискач идёшь? – спросил он.

– На чей? – не сразу понял Май.

– Да блин, на твой. Я думаю прийти к вам в школу. Тайка собралась, я и спрашиваю – идёшь или нет?

– Иду, наверное.

– Отлично. Тогда увидимся там, – поспешно сказал Саша.

С девятого класса ученикам разрешалось ходить на школьные дискотеки, которые устраивались два раза в год: первая – за неделю до новогодних каникул, вторая – весной, в апреле. Май решился пойти, в надежде увидеть Юлию. Многие учителя в день дискотеки оставались в школе до самого вечера, чтобы следить за порядком. Также в этот день намечалось празднование Нового года.

Школьные танцы проходили в актовом зале. В основном там собирались ребята из старших классов. Девятиклассники ещё стеснялись танцевать; их вечно шпыняли ученики постарше, и весь вечер они проводили на стульях в углах зала, сбившись в свои маленькие, тесные компании. В такие дни жизнь школы творилась только на четвёртом этаже, где царил полумрак, разбавляемый бегающим светом от зеркального шара, подвешенного к потолку. На стенах зала висели старые, наполовину сдувшиеся воздушные шары (нет более жалкого зрелища, чем праздник, покрытый пылью забытья). Огромные окна с забранными по бокам шторами глядели на жилой дом, стоявший через дорогу от школы. Его окна, как шахматная доска, перемежались черными и жёлтыми квадратами. Громкая музыка лилась из двух больших колонок, вынесенных на сцену; в общем шуме слышался смех и выкрики молодёжи. Среди школьников всегда находился кто-то более активный и деятельный, кто заведовал музыкой, создавая настроение зала, сегодня это был Максим из десятого «Б».

Придя на дискотеку, Май, как и многие девятиклассники, держался скромно, словно бы просто зашёл посмотреть на чужое веселье. Так оно и было. Его ничего не интересовало, кроме входной двери, из проёма которой вовнутрь рвался свет школьного коридора. Иногда в зал входил какой-нибудь учитель и молча стоял на пороге, как тень, блуждая глазами по школьникам, блюдя порядок.

Молодой человек поджидал Юлию и боялся, что ошибся, что её нет в школе, а значит, он зря пришёл. Иногда он отрывал взгляд от входной двери и смотрел на танцующих. Под некоторые песни старшеклассники, обутые в тяжёлые ботинки на тракторной подошве, устраивали настоящее буйство: прыгали, сбивая друг друга с ног, и кричали, раздирая глотки. В такие моменты девочки с визгом отбегали в сторону и истерически хохотали, глядя на это сумасшествие.

Несколько раз Май выходил в коридор, по левую руку которого располагался класс по химии. Его двери были настежь открыты. На первых партах валялись наваленные куртки, сумки, портфели. Из класса тянулся поток холодного воздуха – где-то было открыто окно. В этот кабинет часто бегали школьники, незаметно опустошая на последних партах принесённый алкоголь: коктейли в жестяных банках или пиво. В остальном школьные коридоры и классы были пусты. Лишь на третьем этаже в учительской горел свет, и за закрытыми дверями шло своё веселье, выдававшее себя громкими разговорами присутствующих учителей, иногда смехом.

Молодой человек вышел из зала и увидел поднимающегося по лестнице Сашу. Тот, просияв широкой улыбкой, прокричал:

– Здоров!

Затем подошёл и приветственно подал руку. Май был рад его видеть как никогда.

– Тайку ищу, куда-то с девчонками умотала. Ты давно здесь? Я думал, ты не пришёл. Что-то тебя не видел.

– Минут двадцать уже торчу, – ответил друг.

– Пойдём бухнём тогда, задолбался я её искать. Главное, пришли вместе, а потом усвистала, колбаса!

Они направились обратно к выходу и на первом этаже повстречали Таю. Девушка только что вернулась с мороза. На её длинных тёмно-каштановых волосах таяли ажурные снежинки. На круглом личике красовался лёгкий румянец и блестели частички пудры. От её куртки, которую она отряхивала от снега, струился холодный дух зимы, а от неё самой исходило тепло. Девушка взглянула на подошедших ребят слегка озорным взглядом. На тонких губах блеснула улыбка. Тая была очень хорошенькая, и помимо воли Май с удовольствием разглядывал её. Эмоциональную и капризную, о чём говорил весь её облик. Он видел её раньше, но так близко – никогда.

– Тая! – громогласно встретил подругу Саша. – Где ты всё шляешься?

Девушка лишь мельком взглянула на своего друга.

– В курилку бегала. Там наши девчата коктейли попивают, – быстро ответила она и остановила взгляд на Сашином спутнике.

– Ты же из параллельного класса? – спросила она, улыбнувшись.

Май заметил, что над правым уголком её верхней губы выпирает маленькая светло-коричневая родинка. Он кивнул.

– Ты всё время один ходишь. Классно, что вы подружились. Сашка как сказал твоё имя, я сразу поняла, о ком он. Ты один такой на всю школу.

– Наверное, – пожал плечами Май, с интересом глядя на Таю.

Они прошли в зал и встали возле окна. Тая была очень суетлива. Она часто отходила, возвращалась, шепталась с Сашей, постоянно запускала руку в волосы, поправляя и распутывая их кончики, над чем-то смеялась, глядя на танцующих, зачем-то лазила в сумочку, болтавшуюся на её плече. Один раз достала из неё маленькую баночку, в которую окунула пальчик, а потом приложила его к губам, смазывая их чем-то, что издавало едкий клубничный запах. В другой раз обновила духи, аромат которых повис прохладным цветочно-фруктовым облачком. Стоявший рядом Май рассеянно отвлекался на её суету, изредка косясь в её сторону. Она же часто поглядывала на него и беспричинно улыбалась.

– Я всё же предлагаю бухнуть! – прогорланил Саша над самым ухом своего друга. – Тухло так, не стоять же тут у окна весь вечер! Пойдём лучше купим выпить и прогуляемся?

Май неохотно отреагировал на предложение. Он всё ещё надеялся увидеть Юлию. Но как объяснить приятелю, что он хочет остаться один на этом празднике жизни? Остаться в одиночестве, чтобы никто не мешал. Но друг оправдывал его появление на дискотеке. Без него Май чувствовал себя глупо. И потому согласился пойти.

– Хорошо, только я на минуту, – предупредил он, натягивая куртку.

И решил напоследок пройтись мимо учительской, надеясь, что удача всё-таки улыбнётся. За ним как тень последовало двое ребят. Это были всё те же забияки его прошлых лет. Время затишья ушло, случай представился. Они знали, что Май влюблён в учительницу, и это знание подогревало им кровь, раззадоривало. Как он мог полюбить? Как это вообще возможно? И влюбился – в кого? В красавицу Юлию, которая нравилась почти всем ещё не оперившимся юнцам. Эта учительница стала предметом ночных фантазий многих извращённых умов. А Май смотрел на неё не так, как смотрели другие. Он растворялся в своей чистой, платонической любви, наслаждался всеми её гранями. Это-то и злило, раздражало. Как он посмел летать так высоко? Поэтому они хотели его опозорить, стянуть с душевной высоты, растоптать это чувство, унизить. И, захмелевшие, подзуживая друг друга, парни побежали вслед за ним.

Май спустился на третий этаж, когда его догнал высокий темноволосый Игорь. Следом подлетел светленький, намного меньше ростом, Антон.

В коридоре третьего этажа горели всего две лампы, освещавшие вход и выход на лестницу. С четвёртого гулко доносилась музыка.

– Эй, Маячок, постой!

Май обернулся, и в ту же минуту рука Игоря легла ему на плечо.

– Ты курить?

– Нет, поссать, – с дерзостью в голосе ответил Май, скидывая руку с плеча.

– Пойдём покурим? – предложил Антон, жадно улыбаясь, кивнув на открытую дверь женского туалета, откуда тянуло сигаретным дымом.

– Зачем? Не курю.

– А придётся, – ответил Игорь. – Побазарить надо.

Губы Мая сложились в горькую ухмылку. Он посмотрел на Игоря тяжёлым, упрямым взглядом, в котором читался вызов.

– Слышь, придурок, ты тупой, что ли? Говорю же, побазарить надо, чё ты как баба на меня уставился?

Май стоял, прожигая обидчиков глазами. Казалось, он был непробиваем.

– Сука, раздражает он меня! – в нетерпении дёрнулся Антон, щёлкая пальцами.

– Ты думаешь, папашу-чурку своего притащил тогда – и всё, зелёный свет? – продолжил Игорь, наступая на свою жертву. – Да мы таких знаешь сколько били? Тоже мне, спасатель! – Ребята нервно захихикали.

В тусклом свете коридора, одетый во всё чёрное, Май сливался с окружающим полумраком, его глаза блестели ненавистью, в душе возгорался огонь мщения. Но он не выплёскивал чувства, а аккумулировал их внутри. Они горели и бушевали, ожидая подходящего момента. Ему нужно было больше поводов, чтобы ответить, больше силы, которая налила бы его кулаки. Пока он стоял и смотрел на безобразные в тупости и злобе лица ребят, его гнев выдавали лишь губы, бегающие от ухмылки сарказма в плотно сжатый рот. Разгорячённые своей смелостью, одноклассники продолжили нападки:

– Ну ладно ты, фрик хренов, а кто тебе позволил на Юльку смотреть?

В первые секунды Май даже не понял, о ком речь. Он никогда даже в самых смелых мечтах не называл Юлию – Юлькой.

– Наяриваешь на неё, наверное, перед «Спокойной ночи, малыши»? – И оба засмеялись в полный голос, закатывая глотки и показывая острые кадыки.

Это была та капля, которая развязала драку. Май резко дёрнулся, чтобы ударить обидчика. Ребята, молниеносно отреагировав, затолкали одноклассника в женский туалет. В приоткрытое окно залетал морозный воздух, принося с собой снежинки, тут же таявшие на холодном, влажном полу. Завязалась драка. Как шкодливые псы, Игорь и Антон наносили удары и отскакивали на шаг-два, чтобы не получить сдачи, смеясь прерывистым гиканьем трусливых гиен.

– Так что, Маячок, да или нет? – задыхаясь в угаре потасовки, выкрикивал Антон.

Он подпрыгивал на месте, выжидая удобный момент, чтобы атаковать. Как только Май переключился на второго обидчика, Антон сделал выпад и ударил ногой. Отскочил и снова задёргался на месте. Уже разъярённый, Май кинулся на Антона, схватил за шею и попытался уронить. Антон отбивался, колотя противника в живот. Игорь, всё ещё держась на небольшом расстоянии, через длинные паузы бил ногой, но Май не чувствовал боли: вся его энергия прорвалась наружу, и он был готов даже убить. Но, не удержав равновесие под натиском Игоря, поскользнулся и упал на ледяной пол. Из носа брызнула кровь.

– А-ха-ха, на обоссанный пол! – радостно завопил задыхающийся Антон.

В этот момент в туалет вбежала Юлия.

– Мальчики, вы что?! – вскрикнула она.

Май поднял на неё огромные глаза, в которых колыхался ужас. На губы и вниз по подбородку стекала кровь. Учительница схватилась за голову и метнулась помочь пострадавшему. Но школьник вскочил на ноги и не помня себя бросился вон из туалета, задев Юлию. Игорь с Антоном в панике также побежали прочь.

Молодой человек мчался по заснеженной улице. «Опозорен, унижен», – крутилось в его голове. Он плакал, и слёзы текли по холодным щекам, маскируясь в хлопьях снега, летящего в лицо. Он бежал к набережной, одной мыслью было – умереть. Броситься в реку, манившую, как сладкозвучные сирены, в тихую, спокойную гладь. И, сверкая бликами фонарей, желанная река показалась вдали. Май притормозил, чтобы отдышаться. Морозный воздух, который он жадно заглатывал, обжигал горло; влажное от слёз лицо горело румянцем (нет, этот парень даже в страданиях был полон жизни! Не ему в этот раз принимать на себя участь юного Вертера…). Огни набережной спокойным, тёплым светом уходили в ледяную воду и зигзагами искажались среди дрейфующего льда. Тихо падал снег. И тишина и зимнее спокойствие сильно контрастировали с тем пожаром страстей, который творился в груди юноши. Там была рана, в которой томилась душа мечтателя.

Он побрёл к мосту. Мысли прыгали от чувства перенесённого унижения, от картины холодной, грязной плитки пола, на красивое, но искажённое страхом лицо Юлии. Затем перескакивали на ненавистные, противные лица ребят из школы, затем набирались силы мщения и тонули в слабости его души: «Трус, ты опять не смог выдержать удар!» Май вспомнил, что они говорили про Аслана, и тут же заныла прошлая рана, вскрылась старая боль, хранящая пустоту и печаль. Всё светлое ушло. Ушло его спокойствие и свобода, которую он имел рядом с этим человеком. «Я никогда не смогу быть таким, как ты…» – Май вытер рукавом куртки заплаканные глаза.

– Сука! – Он пнул бетонное ограждение набережной. – Ненавижу! Ненавижу! – прокричал следом.

Затем решительно взбежал по припорошенной вечерним снегопадом лестнице на мост. Перед ним открылось тёмное пространство неба, завешенного мглой с редкими, крупными летящими хлопьями снега. На другом берегу вереницей вдоль реки горели огни заснеженного сада. Вода смотрела на него чёрной, оголённой пустотой. Он перегнулся через перила и внимал безразличию реки, похожей на выглядывающую руку в распоротом рукаве. Представил, как прыгает в воду. Так далеко и страшно лететь! А потом – удар! Его тело обожжёт ледяным холодом, и он захлебнётся там, побеждённый и отчаявшийся. Лёгкий страх вместе с морозом пробежали по груди. Очень страшно.

Молодой человек поднял голову на жилые дома, тянувшиеся по правой стороне набережной. Окна светились жёлтым светом чужих судеб. Каждое окно – дверь в чей-то мир. Там шла жизнь – какая она? Май устремился за новыми мыслями и стал фантазировать. Кто живёт в том арочном окне? Художник или астроном? А в тех двух окнах пониже? Кто они и что делают прямо сейчас? Едят, читают, разговаривают по телефону, смотрят телевизор, ругаются? А вон в тех тёмных окнах? Там ведь кто-то уже спит? Или никого нет дома. А вот в этом, где горят новогодние гирлянды? Скоро Новый год!

Май улыбнулся. В их семье ёлку всегда наряжали они с сестрой. С тех пор как он обрёл и потерял Аслана (при этой мысли он нахмурился), сестра стала ему ближе. Он где-то даже полюбил её. Бывали дни, когда он получал от неё больше теплоты, чем от матери. Но мать он любил по-своему. Вечно ворчливую, недовольную, обиженную. Она ненавидит его, это несомненно, но за что? И молодой человек отвернулся от окон – семья была ему не близка. Он один на этом свете, и ему нужно вырваться, убежать, освободиться. Теперь он смотрел вдаль, и мысли медленно перетекли к любви.

И тут в сердце внезапно поднялась волна приятных чувств. Он медленно оживал под её напором. Он любит! Всей своей душой любит! И радость захлестнула его. Ну и что, что этой любви никогда не быть, – но то, что он чувствует, дарит свободу, волшебство. Хочется дышать глубоко и всей грудью. Он любит! И это всё, что он хотел бы ощущать и знать о себе. И вдруг окружающее пространство расширилось. Небо поднялось высоко. Дышать стало удивительно легко. Уже не больно. Всё ушло. Он заглянул внутрь себя – такое же непомерное пространство раскрылось в душе. Всё было необъятным, чистым, высоким, небесным! Май смотрел, как зачарованный, вокруг себя. По-другому сверкали окна жилых домов; мягким, дивным светом отображались в воде фонари; река, уже не угрожающая, но спокойная и властная, искрилась огнями так близко под его ногами. Молодой человек сбежал вниз по лестнице, его захватил полёт души. И, глупо улыбаясь, направился к дому, мечтательно глядя по сторонам. Он был счастлив.

Бесшумно проскользнул в свою комнату, чтобы избежать лишних расспросов. Залез под одеяло, дрожа всем телом, и попытался уснуть. Но карусель мыслей и чувств продолжала волновать его. Он снова поднялся. И тут вспомнил про друга. «Ладно, завтра ему всё объясню», – с улыбкой подумал Май. Взгляд упал на гитару, стоявшую в углу комнаты. Осторожно взял её и едва слышно заскользил пальцами по грифу, перебирая аккорды. Просто для успокоения. Так он обретает себя, вспоминает, кто он, куда идёт, и самое главное – для чего. Он становится собой, когда играет музыку. И пишет…

Май отвлёкся от гитары, задумался: почему он не пытается писать свои собственные песни? Нет, он писал до этого, но всё это были обрывки его мыслей, фраз, отдельные вырванные чувства. Таких заметок на полях тетрадей, на выдранных листках у него накопился целый ящик. Он лилейно относился к каждой поэтической мысли, записанной им. Не смел выбросить ни одного листка. Ведь они хранили его переживания.

Молодой человек бросился к ящику. Вытащил его из стола и вытряхнул на кровать содержимое. Клочки бумаги – тайники его сердца, хранящие дивный мир. Миллионы чувств и фантазий: «Мы так истощены, забудь мои черты, я вор любви, нам с тобой не по пути…» «Слишком страшны мои прошлые сны…» «Пусть себе идут, покрытые пылью строки…» «История души человеческой не чиста на здешней земле, мы с тобой вечные, окрылённые извне…» «Мои удушливые глаза вновь терзают тебя…» «Я один в этом городе, я один в этом сне, моя бессонница взывает к тебе…» «Люди… злые, потерянные, как бесы бездомные, дышат мне в спину, бросают холод на моё лицо…» «Дожить бы до света, рассвета, чтобы тонкой струйкой света рука Бога коснулась меня…» Май перебирал эти записи, они его увлекли, за некоторые строчки он цеплялся взглядом, и вскоре, утомлённый прошедшим днём, бессильно уронив голову на подушку, уснул.

А утром проснулся с мыслью, что ему не обойтись без пианино. Надо было срочно учиться. Может быть, этим летом он сможет устроиться на подработку, и денег хватит на обучение и покупку инструмента. А ещё он мечтал об электрогитаре. «Надо что-то думать», – твердил он, озадаченный этой проблемой.

В квартире зазвонил телефон.

– Возьми трубку, – буркнула с кухни мать.

Сын с неохотой подошёл к телефону.

– Привет! – радостно поприветствовал его Саша. – Ты куда вчера свалил-то?

Саша отличался редкой душевной простотой. У него был удивительный характер: парень не терпел никаких недомолвок, не мог долго обижаться и любил всё прояснять. За этим он и позвонил – чтобы поскорее решить вчерашнюю непонятную ситуацию. Если бы не Сашин прямой, открытый и дружелюбный характер, он бы никогда не стал Маю лучшим другом. Потому что, в отличие от него, Май никогда никому не искал оправданий, никогда не интересовался причинами разлада, никогда не обижался – он просто переставал думать о том человеке, который его задел, и вообще мало думал о других, потому что всегда был поглощён только собой. Оба юноши были людьми широкой натуры, только один смотрел в глубь себя, другой – вовне.

Услышав голос друга, Май искренне обрадовался, но про свой уход с дискотеки ответил туманно:

– Да я вчера сопротивление встретил…

– Ну, говори, говори! – поторопил приятель.

– В общем-то и всё, – буркнул Май.

Он не хотел говорить про драку. Тем более приплетать позорный побег из женского туалета. Он не привык с кем-либо делиться и не думал, что его молчание может обидеть.

– Так, погоди, старик, так дело не пойдёт. Я тебя вчера ждал, искал тебя, как последний дебил. Не хочешь общаться, так и скажи…

– Да нет, Сань, я просто вчера встретил двух отморозков, Антона и Игоря, может знаешь их. У меня с ними старые контры.

– Чё, рожу друг другу били?

– Ну, типа того, – усмехнулся Май.

– А-а-а… – раздавленным голосом просипел Саша. – А чего сразу не сказал? Знаю я этих ссыкунов! Этот Антон одно время к Тайке клеился, я ему морду бил. Они ссыкуны, поодиночке вообще не дерутся.

Саша рассказывал всё с таким воодушевлением, что нарисованная им картина выглядела преувеличенно комичной.

– Так что, если чё, ты мне сразу говори, забьём им стрелу, погорланимся с ними.

Саша так жаждал быть нужным и интересным в глазах друзей, что часто приукрашивал свои возможности и достижения. Он вырос в большой семье среди троих братьев и одной сестры. На младшего сына уже не хватало времени, и Саша рос без должного внимания родителей. Он постоянно слышал об успехах старших братьев, и ему жутко хотелось, чтобы его тоже заметили. Он малевал детские рисунки и приносил родителям для похвалы. Но взрослые только отмахивались. «Санька, посмотри на себя, ты весь выпачкался в гуаши, пойди к Владику, пусть он тебя умоет», – говорила мама, поручая старшему сыну заботы о младшем. Сама же она всегда была занята домашними делами. Её больше волновало, чтобы дети были сыты, чисто одеты и вовремя уложены спать. На остальное просто не оставалось сил. Тем более пятым ребёнком в семье была дочь, требовавшая дополнительного внимания как единственная девочка в семье. Старший же сын ненавидел порученные ему обязанности и при случае всегда ругал младшего брата. Ругал за краски, за разрисованные книжки, за поломанные игрушки: «Бестолковщина, рисовать не умеешь, только краски мне переводишь! С чем я в школу пойду? У нас в пятницу изо!»

Старшим было неинтересно играть с Сашей, потому что в силу своего возраста он играл не по правилам. Когда дети оставались дома одни, они затевали войнушку. Устраивали на полу большой комнаты поле боевых действий, уставляя пёстрый ковёр пластмассовыми солдатиками, у которых уже были оторваны руки или пожёваны головы; машинками, выглядевшими так, будто их разорвало ещё при первом сражении; самолётиками с подбитыми винтами. Саша только всем мешал, потому что ходил по полю, хватал то одного, то другого бойца, наступал туда, куда не следовало. Старшие дети кричали на глупого, как им казалось, брата, выпихивали с поля, прогоняли из комнаты. А он жаждал быть с ними, жаждал быть нужным им – и не мог добиться взаимности. И чем старше становились братья, тем больше разрасталась пропасть между детьми. Только лишь раз, когда мальчику исполнилось семь лет, он на некоторое время перетянул на себя внимание остальных.

В то лето вся дворовая земля была изрыта. Ребятня научилась играть в ножички. Саша, несмотря на возраст, кидал перочинный нож в числе лучших игроков. Каждый день после занятий дети бежали во двор. Они рисовали на земле круги, в зависимости от количества играющих, обозначающие города. Вокруг каждого города выстраивалась защита от захвата. Один удар ножиком в землю – одно попадание – «солдатик». Это была фигура в виде круга. Два удара – «минка». Фигура в виде треугольника. Пять попаданий – «танчик», квадрат с кружком внутри. Все они крепились к городу чёрточкой-ножкой. И так каждый хозяин на выбор обносил свой град.

И только редкие умельцы, вроде Саши, ограждались «тиграми» или «пантерами». Для «пантеры» – десять попаданий подряд либо одно – с высоты своего роста, из положения, когда лезвие зажато между большим и указательным пальцем. И самое крутое – «тигр». Двадцать попаданий либо один удар с высоты роста, зажав лезвие между указательным и средним пальцем. Высший пилотаж, если укрепление состоит из «тигров». Мало кто пойдёт войной на такое вооружение. Чтобы отобрать такой город, в каждого защитника нужно бить ровно столько раз, сколько требовалось по правилам. Игра могла длиться целый день, ведь задача игрока – завоевать как можно больше городов, не потеряв свой. Выигрывал тот, кто побеждал всех, либо захвативший наибольшее количество чужаков. Чем больше игроков, тем дольше длилась игра. Порой она вообще не заканчивалась.

Саша чаще всех оказывался в числе победителей, и в то лето старшие дети восхищались умением и ловкостью младшего. Затем общее помешательство на ножичках сошло на нет, и Саша снова получил роль всем докучающего брата. Но длилось это недолго, так как старшие дети повзрослели, у них сменились интересы, а у Саши появились друзья в школе, где благодаря своей общительности он быстро вошёл в коллектив.

В школьных стенах мальчик всегда старался быть весельчаком. Ему нравилось, когда одноклассники смеялись над его шутками, в такие моменты он чувствовал себя на высоте. Любая игра или шалость с Сашиным участием становились веселей и колоритнее. Он был бесхитростным, добрым, смышлёным и любознательным пареньком, с которым было приятно дружить и в искренних чувствах которого никто не сомневался.

Их отношения с Маем выстраивались поэтапно. Саша больше говорил, его друг – слушал. (Свой редкий дар – умение слушать – он объяснял тем, что ему нравились голоса. Разные: высокие, низкие, мягкие, грубые, шершавые и плавные. В любом голосе он находил свой интерес, особую манеру передавать информацию, которая раскрывала характер говорящего.) В свою очередь Май стал вовлекать Сашу в свой творческий мир, приотворяя его створки пока лишь на время. Получая ответный живой отклик и интерес, он распахивал двери своей души всё шире и шире. В конце концов Саша стал его поверенным. Самым близким другом, с которым они понимали и дополняли один другого. Эта дружба базировалась на противоположностях, благодаря чему была неиссякаемой.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Разделы библиотеки

Любовные романы Любовные романы по темам Любовные романы по автору Современные любовные романы Исторические любовные романы Женские фильмы КулинарияСекреты красотыСонник

Страницы романа:Стр:3

1 2 3 4 5

0

/ 0 Гол.

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10