Разделы библиотеки
Одиночество в сети. Возвращение к началу - Януш Леон Вишневский - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Одиночество в сети. Возвращение к началу - Януш Леон Вишневский - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Вишневский Януш
Одиночество в сети. Возвращение к началу
| Предыдущая страница | Следующая страница |
@2
Лопасти вентилятора едва шевелились, будто им не под силу было разрезать сгущающуюся духоту. Металлическим скрежетом вентилятор высказал недовольство своей судьбой и остановился. У Якуба оставалось единственное спасение – вода. Из щели в деревянных поддонах он извлек бутылку минералки, встал, подошел к письменному столу и некоторое время листал лежавшую рядом с клавиатурой книгу. На полях виднелись сделанные карандашом пометки. Одни были по-польски, другие по-немецки, а еще была строчка каких-то непонятных символов. Но, видимо, все эти пометки были важны, потому что каждая из них заканчивалась восклицательным знаком или многоточием. Он наклонился и поднял лежащую на полу фотографию в рамке. Стекло, за которым находилось черно-белые фото, раскололось ровно по диагонали. На фото старушка в пестром платке наливала половником суп в тарелку, стоявшую перед мужчиной в черной водолазке. В одной руке мужчина держал газету, а другой гладил по голове светловолосую девочку с ангельскими глазками. Все трое улыбались. Обычная сценка, а сколько радости и счастья.
Он взял фотографию и спустился по винтовой лестнице в каморку. Вспомнил, что Надя хранила там стекло, на котором рисовала. В металлическом ящике для инструментов нашел стеклорез и из найденного в каморке большого куска разбитого стекла вырезал прямоугольник, как раз под рамку. Возвращаясь на чердак, остановился на кухне у холодильника. Высокий стакан наполнил наполовину льдом, выжал целый лимон и залил водой из чайника. Вернулся наверх, поставил рамку с фотографией на стол и вышел на балкон. А там, укрытая в тенистом уголке от солнца, опершись о стену, сидела Надя в расстегнутой рубашке, с лэптопом на коленях, в наушниках. Пол вокруг был усыпан листками с заметками. Якуб поставил стакан на перевернутый вверх дном дубовый ящик для цветов. Надя оторвалась от экрана, подняла голову, сняла наушники и долго смотрела ему в глаза. Задумчиво, пронзительно, с какой-то необычной, странной серьезностью.
– Куба, я должна тебе сказать что-то очень важное.
Он нервно взъерошил пятерней волосы и подсел к ней. Она обхватила его голову, притянула к себе, потом так же внезапно оторвалась от него и прошептала:
– Я люблю тебя, очень, ты знаешь?
Потом взяла принесенный им бокал, жадно выпила до дна и, не произнеся больше ни слова, вернулась к своей работе. Он все еще стоял перед ней на коленях, ошеломленный, смотрел на ее грудь. Должно быть, она это заметила. Она прервала работу, улыбнулась, застегнула рубашку и, покачав головой, сказала:
– Не сейчас.
Он сел рядом и молча смотрел на бумаги, лежащие на полу. В основном рисунки и фотографии, на которых были запечатлены фрагменты стен, полов или потолков какого-то здания. Под ними были сделанные от руки подписи по-немецки, иногда по-английски.
– Как только я закончу с документами для Карины, перекусим. Я приготовлю томатный суп с макаронами. Можешь уже начинать радоваться, – сказала она. – Это не займет много времени. Я обещала ей сдать эту работу сегодня. Она очень ждет. Хотя на самом деле, Алекс ждет еще больше.
«Карина, Карина, опять она, – подумал Якуб, наблюдая за маленьким забавным терьером, который пробрался под сеткой и бегал, как сумасшедший по саду, гоняясь за голубями. – Не слишком ли много ее в нашей жизни в последнее время?»
Он познакомился с ней несколько недель назад при довольно экзотических обстоятельствах… Поздняя ночь, они с Надей сидят на кухне, и вдруг раздается громкий стук. Перед дверью, спрятанная за огромным букетом роз, стояла улыбающаяся стройная брюнетка. Ровесница его матери и чем-то даже на нее похожая. Он помнит, что она бросила на него испытующий взгляд и, громко смеясь, сказала:
– Я-то думала, что буду первая, а здесь, нате вам, кто-то меня уже опередил. Надеюсь, я не вытащила вас из постели? – Она сунула ему в руки большой букет и обняла Надю. – Я бы не простила себе такого, – добавила она.
Она не собиралась заходить в дом, хотела лишь поздравить Надю и сразу уйти. Надя чуть не силой затащила ее в прихожую. Якуб ничего не понимал. Он не знал ни эту женщину, ни по какому случаю букет, и понятия не имел, о чем идет речь.
Они вошли в кухню. Он положил букет на стол. Женщина протянула ему руку:
– Карина, – представилась она и, не дожидаясь ответа, добавила с улыбкой, – А вы, наверное, Якуб, не так ли? Я уверена, что видела вас где-то раньше.
Он посмотрел на нее внимательно, напряг память. Никаких ассоциаций.
– Вам повезло, – сказала она Якубу и повернулась к Наде. – Налей-ка мне водки, да похолоднее, а потом я убегу. Алекс ждет в машине. Решил не заходить, потому что до Цюриха путь неблизкий. Боялся, что из гостеприимного польского дома не удастся легко вырваться, во-первых, быстро, не обидев хозяев, а во-вторых, на трезвую голову. Поэтому остался в машине. А вот я не побоялась и имею право выйти пьяной. Я говорила ему, что до Цюриха из Польши давно уже летают самолеты, причем несколько раз в день, но он настоял на автомобиле. Наверняка, есть какая-то причина, а если она у него есть, то он делается сварливым. В такой ситуации лучше всего помогает водка. От нее я становлюсь трепетной, как лань, и всегда поддакиваю ему. А что еще мужчинам надо? Так что плесни-ка мне от души.
Надя достала из морозилки бутылку русской водки, подошла к Карине, крепко обняла ее и сказала:
– Не забыла. Спасибо тебе.
Разлила водку по двум стопкам. Одну подала Карине, с другой подошла к нему.
– Много-много тебе счастливых лет, Наденька! – сказала Карина, салютуя поднятой стопкой.
Выпила до дна, наполнила рот горстью черешни из чаши на столе, обняла их обоих и направилась к двери. Когда они выбежали за ней на крыльцо, она уже садилась в «мерседес». Надя вышла на улицу, встала посреди дороги и махала, пока машина не исчезла за поворотом. Якуб в это время в спешке сорвал несколько ромашек, и когда Надя вернулась домой, поздравил ее с днем рождения. Как он мог забыть об этом?! Именно тогда, сжимая букетик и целуя Надю, он впервые почувствовал благодарность к ворвавшейся, словно метеор, в этот дом и в его жизнь Карине.
На кухне Надя снова налила водку и начала понемногу рассказывать, кто такая Карина. Окончила архитектурный факультет в знаменитой Эколь Политекник в Палезо под Парижем, этой альма-матер двух французских нобелевских лауреатов, нескольких президентов и десятка руководителей крупнейших французских компаний, а потом – аспирантуру Женевского университета, специализируясь по реставрации памятников архитектуры. В университете, куда она ходила на занятия каждую пятницу, субботу и воскресенье, она и встретила Александра фон Липпена, богатого банкира из Цюриха, на двадцать лет старше ее. О том, что носивший аристократическую фамилию Александр руководит одним из крупнейших банков Швейцарии, она тогда понятия не имела. Для нее он был однокурсником, хоть и старше других, но все равно студентом. К тому же, тихим, отзывчивым и невероятно интеллигентным. Алекс, как она его называла, начал подсаживаться к ней в столовой, он был очарователен, говорил по-французски без немецкого акцента, всегда после обеда относил ее поднос на стойку, утром ждал с кофе, в течение некоторого времени приветствовал ее польским „dzień dobry”, а вечером провожал до метро. На вопрос, что он делает в колледже, отвечал, что его интересуют старинные строения и что он любит учиться. Но, думается, одной лишь любви к старине и ученью было бы недостаточно для того, чтобы выучить фразу на незнакомом языке и сказать: «Плагодар Богу я полюбит памьятник и поснакомица с топой». И только когда они уже стали парой, Карина обнаружила, что Александр фон Липпен настолько богат, что может купить не только столовую, но и весь университет. После двух лет жизни в Женеве, где она продержалась лишь благодаря работе – по утрам почтальоном, а по вечерам официанткой – она вернулась в Познань. Алекс регулярно навещал ее. Случалось, что он прилетал утром в десять, ловил такси, ехал к ней, говорил, как сильно по ней скучал, а потом спешил на обратный самолет в два и обязательно забывал что-нибудь из своих вещей.
Впрочем, чаще всего, он оставался дольше. Однажды Карина забрала его на выходные в Гданьск, откуда они должны были на несколько дней поехать в Калининград, где давным-давно, когда этот город еще был немецким Кенигсбергом, родился, жил и умер прадед Алекса, профессор философии, преподававший в том же университете, где ректором в свое время был Иммануил Кант. Конечно, Алекс хотел посмотреть Университет, но еще больше хотел он сходить на кладбище и найти могилу еврейской прабабушки, которую его швейцарская семья непременно хотела вымарать из своей аристократической истории.
По дороге в Гданьск они в очередной раз остановились на кофе. Если автомобиль нуждается в бензине, то Алексу в поездке нужен был кофе в среднем каждые сто километров, особенно когда он не за рулем. Пили тогда кофе из бумажных стаканчиков, облокотившись о высокий столик в переполненном «Макдоналдсе», Карина рассказывала о Гданьске, Сопоте, Гдыне и тогда Алекс по-польски спросил ее, выйдет ли она за него замуж. Ни с того ни с сего, вот так, прервав ее рассказ о Сопоте. В первый момент она думала, что ослышалась, что, может быть, неправильно поняла его все еще далекий от совершенства польский, но, когда он повторил свой вопрос сначала по-французски, потом по-немецки, а в конце начал целовать ее руки, она поняла, что «девочки, это серьезно». В принципе ей было неважно, что объяснение в любви произошло за бумажным стаканчиком кофе в «Макдоналдсе». Она часто подчеркивала, что это идеально вписывалось в его жизненную философию: не тянуть ни с чем, сразу брать быка за рога, когда чувствуешь, что вот он, этот бык. «Разве имеет значение, где просят твоей руки – в «Макдоналдсе», или в отеле «Ритц»? И там, и там у тебя та же самая рука», – сказала она Наде. Кроме того, аристократ Александр фон Липпен считает, что кофе в «МакКафе» на автомагистрали А1 в Польше гораздо лучше, чем тот, который он пил во всех «Ритцах» по всему миру. Что вовсе не означает, что Алекс страдает алекситимией или что он бесчувственный мужлан. Когда в тот день в «Макдоналдсе» на A1, вытирая слезы умиления, она обещала ему, что станет его женой, она еще не была до конца уверена в этом. Но все сомнения отступили, когда они добрались до Гранд-отеля в Сопоте и она увидела в гостиничном номере свои любимые фрезии, плавающие в фарфоровых блюдах, а потом на пляже перед отелем, когда они сидели, обнявшись, Алекс вдруг начал ковырять песок у ее ног и «случайно» нашел платиновое колечко с черной жемчужиной, которое сразу же надел ей на палец.
Она вышла за него, и они вместе основали реставрационную фирму. По налоговым причинам ее штаб-квартира с самого начала была в Монако. Алекс стал главой наблюдательного совета, потому что именно он выложил свои деньги, а Карина – исполнительным директором, потому что именно она приумножала этот стартовый капитал. Алекс, если не считать учебу в колледже, о памятниках знал не больше обычного туриста, но хорошего, опытного туриста, потому что много путешествовал, Карину по той же самой причине знали кураторы памятников, которые посещал Алекс.
Семейное предприятие фон Липпенов добилось успехов, выиграло множество конкурсов и тендеров. Фирма реставрировала объекты по всей Европе, от Норвегии до Кипра, а также в США, Вьетнаме, Сингапуре, а в последнее время и в Китае. Если кто-то в этом бизнесе не знал Карину, это значило только одно – он новичок. Раньше Алекс через свои контакты выполнял ее поручения, теперь все хотели иметь дело с Кариной напрямую, знать адрес ее электронной почты.
Она жила в Познани, он – все еще в Цюрихе, что, по словам Карины, было рецептом удачного брака. Общую квартиру они купили в жилом районе Франкфурта-на-Майне, до которого каждому из них было одинаково далеко или одинаково близко – оценка зависела от настроения. С Алексом Карина говорила по-французски, чтобы он не слишком зазнавался, что его немецкий лучше, ну и чтобы не подчеркивать свой безукоризненный на его фоне английский. Детей у них не было, но они компенсировали их отсутствие тем, что приютили в Руанде около сотни сирот. Там они построили и годами содержали приют. Четыре года назад Надя столкнулась с Кариной именно там, в приюте, в пригороде Кигали. Так они познакомились и подружились.
Карина всегда считала, что в смысле реставрации памятников полякам нет равных. В особенности, когда дело касается реставрации бумаги или камня. И она утверждала это не как патриотка, а как ответственный профессионал, к тому же глава корпорации, умеющий считать деньги. В течение нескольких лет она преподавала в трех университетах в Польше. В университете у Нади она читала курс «Виды и масштабы вмешательства в памятники архитектуры». Звучит, может, не слишком привлекательно, но на самом деле тема интереснейшая. К тому же каждая лекция Карины была увлекательным рассказом о выбранном объекте, который она сама довела до идеального состояния. Лекции выглядели как мультимедийное шоу, в котором история, теология, этика, искусство, архитектура, химия, политология, криминалистика смешивались в идеальных пропорциях. По мнению Нади, если бы Карина составила из этих лекций сериал, National Geographic купил бы его не задумываясь. А может быть, даже и «Нетфликс».
Карина была блестящим лектором, студенты восхищались ей, в опросах она безоговорочно лидировала на протяжении нескольких лет. Может быть, поэтому ее недолюбливали в преподавательской среде. Она не входила ни в один из кланов. Даже если ее не было в университете, она всегда была доступна по скайпу для студентов и коллег-преподавателей, а все свои премии и награды она в полном объеме переводила на счета студенческого научного общества. По словам Нади, такая практика закладывала прочные основы для осуществления пока непонятного, но в сущности очень благородного долгосрочного плана. Карина использовала работу в вузах Польши для того, что сейчас называют хедхантингом, то есть постоянной охотой за талантами, умами. Сначала она привлекала студентов своей харизмой, потом отбирала лучших и проверяла на небольших проектах в Польше, а если проверка проходила успешно, принимала на работу в свою фирму. Ведь в жизни как: никогда ничего заранее знать нельзя, и не исключено, что когда-нибудь они высадятся с ней на объекте, являющемся вершиной мечтаний и ее, и всех, кто любит камень – в храме Ангкор-Ват у Сиемреапа в Камбодже.
Такому же испытанию она подвергла и Надю. Их дружба и общие впечатления от Руанды не имели при этом никакого значения: для Карины профессиональные вопросы и личные симпатии или антипатии – это были два отдельных мира. Она поручила Наде одну «деликатненькую работенку» в монастыре на Мазурах, рядом с озером, которого даже не было на карте, в густом бору, на полном безлюдье, в месте, где не берет GPS. Вдобавок монастырь был не совсем обычный. У настоятельницы, кроме ее истинного призвания молиться Богу, была докторская степень по физике. Да и монахини не отставали: свои усердные моления о «благоволении в человецех» они дополнили организацией для пожилых жителей окрестных деревень «курсов цифрового образования, дабы противодействовать их цифровому отчуждению». В том районе вопрос стоял особенно остро, потому что, когда молодежь уехала из тех мест искать лучшей жизни в Германии и Англии, деревни практически обезлюдели. Интернет позволял их родителям и дедушкам с бабушками не только поддерживать с ними контакт, но и, прежде всего, облегчить тоску разлуки, познакомиться с женихами и невестами своих детей, увидеть внучат. Именно с этой целью монахини внедряли цифровое образование среди крестьян.
Для Карины заказ в монастыре был лишь мелким проектом, одним из многих, а для Нади – первым серьезным экзаменом. Во всяком случае именно так она воспринимала его. Как уникальный шанс, который судьба дает раз в жизни.
– Но так было только в начале, – шептала она, прижимаясь к Якубу. – Потом появился ты, на уходящем в озеро помосте, и выскабливание стен превратилось в коротание времени до вечера, в ожидание следующего свидания. Я влюбилась в тебя. Может, поэтому так хорошо у меня пошло.
Без Карины Надя не попала бы на тот помост. Если бы не Карина, они, скорее всего, никогда бы не встретились. Но был в этом и Божий промысел, распорядившийся так, что образованная, упрямая настоятельница выбила из курии деньги на новые компьютеры для монахинь и интернет, работающий за толстыми стенами. Вот так и пересеклись их пути.
– Почему Алекс ждет эту работу больше, чем Карина? – спросил он, вырванный из задумчивости жалобным поскуливанием собаки, но не услышал ответа, потому что Надя отложила ноутбук и скрылась в доме. Некоторое время спустя он увидел ее внизу – она звала испуганно бегавшую вдоль забора собаку. Та не могла найти дыру, через которую пролезла в сад. В конце концов, собачонка легла на спину, а Надя взяла ее на руки и пошла с ней к забору. Через несколько минут она вернулась, поставила перед Якубом корзинку, полную прекрасных, сочных вишен, а рядом – фарфоровую миску.
– Смотри, какая я у тебя добытчица! – воскликнула она. – Эта собачонка постоянно убегает от хозяев, жильцов с четвертого этажа, и иногда пролезает к нам в сад, чтобы погоняться за голубями. Глупышка не помнит, где этот лаз. Каждый раз, когда я отношу ее им, получаю взамен кучу ягод-фруктов. Наверное, есть у людей дача.
Он озорно взглянул на нее, загребая горсть вишен из корзинки:
– Ты хоть заметила, в чем ты ходила к ним? В моей рубашке! И что, кроме рубашки, на тебе ничего нет? Не говоря уже о таких мелочах, что ты босиком.
Надя посмотрела на свое отражение в стекле и облегченно вздохнула:
– Действительно. Какое счастье, что у тебя такие длинные рубашки. Боже, как я замоталась! Хотя это и твоя вина! Ведь это ты меня раздел, – с улыбкой добавила она.
Она расстегнула пуговицы и скинула рубашку. Голая, сидела на полу и объедалась вишней. Через некоторое время по ее губам, подбородку и шее потекли алые струйки сока. Они стекали к груди, останавливаясь на выпуклости сосков. Якуб наклонился и начал их облизывать. Она прижала к себе его голову. Он ощутил капли сока на виске и щеке, а затем тепло ее языка.
– Я не знала, что вишня бывает такой сочной. А ты? – прошептала она ему на ухо, после чего решительным движением отстранив его голову, спросила: – Так, на чем мы остановились?
– А мы разве остановились? – Вздохнул он разочарованно, положив голову ей на бедра.
– Я сняла рубашку, потому что не хотела ее запачкать. Сам знаешь, как трудно отстирать вишневый сок, – ответила она, посмеиваясь.
– На Алексе остановились, – сказал он, щурясь от солнца.
– Ну да, на Алексе! Это он ждет больше. Карина пишет, что в последнее время он даже занервничал, – ответила она, нежно расчесывая пальцами его волосы.
– Алекс? Ты ведь говорила, что он как пациент под наркозом, которого ничего не волнует.
– Ничего, кроме денег. Неудивительно. Это самый крупный заказ в истории фирмы. Гигантский. По сравнению с ним все, что они делали до сих пор, было похоже на строительство домиков из лего. Кроме того, проект настолько престижный, что никто в здравом уме не будет просить аванс. А Алекса интересуют в основном деньги. Это он должен контролировать логистику, приобретать материалы, общаться с чиновниками, платить людям зарплату, заботиться о жилье и, наконец, получить со всего этого какой-то профит. Карину же это совершенно не интересует. Она приходит, смотрит, щупает камень и приступает к работе, как будто это ее дом. Ну а кроме всего прочего, это все-таки заказ из Мюнхена.
– А разве это имеет значение?
– Для Алекса огромное. У швейцарцев какой-то странный комплекс по отношению к немцам, особенно если это немцы из Баварии. Кроме того, платит за это Берлин. Если все пойдет хорошо, фирма попадает в список правительственных подрядчиков. Сам знаешь, сколько в Германии объектов для такой работы. И какие деньги там крутятся.
– А у тебя-то со всем этим что общего? – спросил он, не понимая волнения Нади.
– Очень даже много, – спокойно ответила она. – Карина хочет большую часть реставрационных материалов заказать в Польше. Она утверждает, что у нас они лучшие и что с другими она работать не будет. Отправляет мне описания отдельных объектов, чтобы я могла составить калькуляцию, на основе которой она даст оценку стоимости заказов для всего проекта. Это будет семизначная сумма, – добавила она многозначительно. – Карина рационально скупа. Это типичная черта тех богачей, которые сами в буквальном смысле заработали свое богатство. В Руанде она построила приют за несколько сотен тысяч евро, но долго высчитывала, что лучше – ставить собственный дизель или пользоваться электричеством из государственных сетей. Решила брать из госсети, потому что оказалось, что за взятку выйдет дешевле. На примерно двадцать евро в месяц в течение десяти лет. А это уже что-то. На двадцать евро в Руанде можно купить сорок литров молока для малышей. Карина знает, – продолжала она, – что у меня гораздо больше причин для жадности, чем у нее. Вот почему она доверяет мне. Кроме того, я знаю немецкий, так что если что-то не буду знать, то спрошу непосредственно на месте куратора объекта, без того, чтобы кому-нибудь морочить голову. Она представила меня в Мюнхене как «единственного человека, принимающего решения, но не влияющего на финансы». Это означает, что у меня есть все права, но денег на взятки нет. Ладно, хватит трепаться, а то еще умрешь от скуки. Подожди, совсем немного осталось, всего несколько расчетов, – сказала она, указывая на бумаги на полу. – Вот только закончу и сразу займусь приготовлением томатного супа для своего парня.
Потрепала его волосы, нежно сняла его голову со своих коленей, поцеловала и ушла в темный угол.
Под палящим солнцем он выдержал лишь несколько минут. Вернулся в комнату, достал ноутбук из рюкзака и расположился за столом. Неделю назад он сдал последний экзамен, выезд в Грузию они с Надей запланировали на начало августа. Оставалось две недели, чтобы закончить задание, которое подсунул ему отец. Крупная сеть кондитерских цехов хотела заменить платежные терминалы, чтобы можно было совершать бесконтактные транзакции не только с помощью карты, но и со смартфона. Надо было перепрограммировать систему учета. Он приступил к этой работе еще до сессии, но на время экзаменов отложил. Неинтересное, скучное, хлопотное задание. Единственное, что его мотивировало, так это мысль о том, как кондитерам придется раскошелиться.
Ему нужны были деньги на поездку в Грузию. Он хотел денег. Может, это и старомодно, но он считал, что мужчина должен иметь деньги – не говорить, что они у него есть, а просто иметь. Что это элемент мужественности. Может быть, это и старомодно, но, когда он мог купить что-то Наде, то искренне радовался.
Сигнал мессенджера. Надя прислала ему ссылку на аэрофотосъемку. Монументальное неоготическое четырехуровневое здание с зелеными крышами было окружено с трех сторон парком, а украшенный бюстами и статуями терракотовый фасад выходил на реку, протекавшую внизу. Он прочитал комментарий: «Красивый объект, но он крадет у меня время, которое я могла бы провести с тобой. Ведь самый главный мой объект – это ты. Ты хоть знаешь это?». Его охватило волнение.
Надя даже не понимала, как часто вызывает в нем волнение. Не знала, наверное, что таким образом еще сильнее привязывает его к себе. Ляпнула что-то невпопад, как сейчас, что он самый главный, приготовила ему томатный суп с самой тонкой лапшой, как он любит, отправила эсэмэску с напоминанием, чтобы он не забыл куртку, потому что обещали дождь. Но это еще не все. Она пополняла его счет в телефоне, потому что знала, что он забывает об этом, продлевала электронный проездной или напоминала письмом, что в четверг у его отца день рождения. И каждое такое сообщение оказывалось поводом для сильного волнения.
Он взглянул на черно-белую фотографию в рамке, остановил взгляд на улыбающемся лице девочки. Задумался.
Когда же она была так счастлива? Сколько ей тогда было лет? Двенадцать? Не больше. Я никогда ее об этом не спрашивал. К бабушке, в дом номер восемь, они вернулись с отцом из Гамбурга, когда ей было одиннадцать. Когда отец умер, она заканчивала начальную школу, а когда сей мир покинула овдовевшая бабушка Сесилия, Надя сдавала экзамены. В восемнадцать она осталась одна. Совсем одна. У ее отца не было ни братьев, ни сестер. Семья бабушки Сесилии так и не вернулась из Сибири. Надя знала несколько адресов. Писала туда и по-польски, и по-русски, но ответа так и не получила.
Так что дом, который Сесилия перед смертью переписала на нее, ей ни с кем делить не пришлось. А вот за пенсию покойного отца пришлось повоевать. Почти два года, с немецким Управлением социального страхования. Так, после окончания средней школы она осталась с домом, полным воспоминаний, без близких и без денег.
Она хотела убежать. Как можно дальше. Сдала дом по себестоимости в обмен на уход за садом и вернулась в Гамбург, теперь уже как совершеннолетняя гражданка Польши. С одним чемоданом она сошла на той же станции, с которой они с отцом уезжали.
Как бездомная гражданка Германии обратилась в соответствующее ведомство. Ей повезло: принимавшая ее документы сотрудница оказалась полячкой. Сначала она не могла понять, почему Надя стесняется просить о помощи, а потом, когда выслушала ее историю, расплакалась и переквалифицировала дело в dringender Notfall, то есть особый случай, такой, как потеря дома в результате пожара, наводнения или теракта. Первую неделю она провела в четырехзвездочном отеле, после чего ей предоставили квартиру на последнем этаже обшарпанной высотки в районе Вильгельмсбурга, в который ночью лучше не заходить. Получив первое пособие, она сразу направилась в «Икею», где купила матрас, постельное белье, одеяло и бокалы для вина. Через несколько дней ее внесли в реестр безработных.
Так, в квартирке без мебели прожила она около месяца. Работу нашла сама. У немцев есть такая черта – они как нация постоянно каются в исторических грехах, а поскольку у них есть еще и деньги, они могут буквально искупить свои грехи. Надя разыскала правительственное агентство по оказанию помощи пострадавшим от катастроф, а катастрофой для немца является, между прочим, отсутствие школы в эквадорском селе, и воспитательниц детского сада на Гаити, и переводчиц в больнице в Бирме. Она сказала, что знает английский и что в Бирму может поехать хоть завтра и в течение недели сделает все прививки. Но самое главное: она ни словом при этом не обмолвилась о денежном вознаграждении. И уже на следующий день молодой волонтер привез ей на дом готовый к подписанию договор.
Так четыре года она бегала от своего отчаяния, депрессии, печали. И везде при этом сталкивалась с неописуемым горем и каждый раз все более критично относилась к своим несчастьям. Сначала была Бирма, потом Сомали, наконец, Руанда. Немецкое агентство предложило ей должность главного специалиста в Берлине. Она отказалась. В Польшу она возвращалась из Никарагуа. С одним чемоданом. Причем, не тем, с которым она уезжала, а поменьше.
Сначала она прогоняла назойливых застройщиков, которые за бабушкин домик посулили отвалить кучу денег. А те не скрывали, что люди они практичные, деловые, и домик снесут. Когда же она решительно отказалась, они стали засыпать ее письменными угрозами, а потом и регулярно наведываться. Все так бы и продолжалось неизвестно сколько времени, если бы не случай… Однажды она помогла какой-то старушке, которая стояла перед ней в очереди в кассу, дотащить до дома сумку с продуктами. Дверь им открыла дочь старухи. Увидев незнакомую женщину рядом со своей матерью, разволновалась, пригласила зайти. Надя вошла, потому что не могла отказать женщине, излучавшей столько тепла. За чаем рассказала, что живет в доме номер восемь. Оказалось, старушка прекрасно помнит бабушку Сесилию, а дочь у нее – юрист. Достала каким-то немыслимым образом (ну на то она и юрист) копию записи в земельной книге. Что было непросто, ведь как репатриантка бабушка Сесилия получила разрушенный коттедж на окраине города в конце 1947 года от коммунистов. А они распределяли дома, исходя из своих партийных пристрастий. Все, что было нужно тогда, так это письмо, подписанное какой-то партийной шишкой, да красная печать Центрального Комитета. Бабушка Сесилия прожила долгую жизнь и знала, что для полного спокойствия одного этого мало. После очередной партийной чистки письмо может утратить силу, жесткую шею секретаря можно сломать, а штампы поменять. Поэтому она ходила в офис до тех пор, пока подпись секретаря не дополнила запись в Земельном кадастре. Больше всего помогло Сесилии то, что она свободно говорила по-русски, без акцента. Некий чиновник, вроде как довоенный интеллигент, но который почему-то очень плохо знал русский, так испугался, что тут же занялся делом. Поскольку Сесилия по привычке представилась как Сесилия Леоновна, он воспринял ее как представительницу братского советского народа, а тогда это что-то значило. Вот так Надина бабушка стала полноправной владелицей дома под номером восемь. Об этой записи она потом забыла, потому что в той жизни она ей была без надобности.
Дочка старухи из универсама оказалась не только знающей, но и весьма доброжелательной особой и посвятила часть своего времени работе в городских архивах. И нашла-таки этот акт. На всякий случай заверила документ у нотариуса, а затем написала короткое, всего в одну строчку, письмо в юридический офис застройщика и приложила PDF с копией записи. С тех пор больше никто и никогда не появлялся с претензиями на дом номер восемь. Профессионалы-застройщики моментально поняли, что имеют дело тоже с профессионалами, и даже не потребовали оригинала документа.
За деньги с немецкой пенсии отца Надя отремонтировала дом, утеплила стены, перестелила крышу, огородила сад, обсадив по периметру туями, сменила угольную печь на масляную, заменила почти всю канализацию и оборудовала ванную комнату на чердаке. Одновременно поступила в колледж. Для ее отца архитектура была всем, это был для него целый мир. В детстве, когда она сидела у него на коленях, видела на мониторе постоянно включенного компьютера сооружения, которые он разворачивал для нее, увеличивал, уменьшал или чудесным образом открывал, чтобы она, как Алиса из Страны чудес, могла заглянуть внутрь. Потом во время прогулок они смотрели уже на реальные здания, задирали головы, трогали стены, заходили в помещение, и это было как на картинках в отцовском компьютере.
Она хоть и гордилась своим «папкой», но учиться архитектуре не хотела. Ей казалась, что в архитектуре слишком много математики и слишком долго приходится ждать результатов. Но на кирпичи, стены, камни, полы, потолки и все остальное с самого раннего детства она смотрела глазами отца – с любопытством, вниманием и страстью. Когда, скитаясь по миру, в течение четырех лет старалась сжиться со своими печалями, она знала, что когда-нибудь вернется к этой своей страсти. В свободное время она изучала реставрацию по немецким учебникам, а когда добиралась до интернета, смотрела информацию по работам, наконец, самостоятельно знакомилась с историей искусства, материаловедением, геологией и химией.
В Никарагуа ей пришлось впервые столкнуться с консервацией камня на практике. В пригороде Леона находилось что-то вроде колонии для малолетних, построенной и оснащенной благотворительным фондом из Нижней Саксонии. Надя работала там восемь месяцев. Однажды в воскресенье во время прогулки она спряталась от жары в прохладном интерьере барочного собора, который часто посещала. Она любила тишину этого места, оно напоминало ей церковь в Гамбурге, в которую водил ее отец. В одном из боковых нефов были возведены высокие строительные леса. На досках под самым сводом сидел бородатый парень с волосами до плеч. Он заметил ее и что-то крикнул. Потом опять. Когда она не ответила, ловко соскользнул по трубам, присел рядом на церковной скамье и начал ее убалтывать. Он входил в группу из Барселоны, которые, благодаря финансовой поддержке ЮНЕСКО, с прошлой недели занимались реставрацией собора. Ей он открыл душу и сказал, что «чувствует себя очень одиноко». Это он повторил несколько раз. Когда взволнованная Надя начала вполне профессионально расспрашивать о деталях проекта, парень, скорее всего, флиртуя, спросил, не хочет ли она подняться наверх и «прикоснуться к истории». Она конечно захотела. Причем немедленно. Лохматый бородач в первый момент не поверил, а когда увидел, что она направилась к лесам, попытался дать задний ход. Дескать, слишком высоко, правила, да и шлем у него только один. Наконец, когда она пообещала, что сходит с ним на кофе, а может даже на ужин, он разрешил ей забраться на самый верх.
Вот так, благодаря какому-то пикаперу из Барселоны в базилике Успения Пресвятой Богородицы, что в никарагуанском Леоне, она впервые вдохнула пыль «из-под собственных шпунта и троянки[14]», и это было незабываемо, как что-то первое и настоящее в жизни.
Надя рассказывала ему обо всем этом как бы мимоходом. В своей биографии она не видела ничего особенного. Чаще всего поводом для рассказа становилась какая-то банальная мелочь: фотография, лежавшая закладкой в книге, листок календаря, услышанное по радио название местности, в которой ей случалось бывать, или отрывок песни. Этого хватало для того, чтобы начать рассказывать еще одну историю, из которой выяснялось, что мелочь эта не так уж и банальна. Ее истории вырастали одна из другой, как сюжеты в романе-шкатулке: открываешь одну историю-шкатулку, а в ней другая история-шкатулка, и так дальше. Как правило, это были грустные истории, связанные с каким-то несчастьем, иногда со страданием, Надя, однако, так их компоновала, чтобы в конце мог блеснуть лучик надежды.
Она редко рассказывала о себе, а если уж и рассказывала, то в основном о недостатках, ошибках, страхах, пороках и сомнениях. Умела она и посмеяться над собой, над неправильными решениями, дать суровую оценку некоторым поступкам. А еще она никогда не сравнивала свою жизнь с жизнью других, потому что «чужое дело – темный лес, а жизнь тем более».
Несколько недель назад Наде исполнилось двадцать четыре года. И хоть они принадлежали к одному поколению, жили в одном городе, учились в одном университете, разделяли те же ценности и происходили из интеллигентных семей, их биографии были настолько разными, будто она существовала в совсем другом мире и прожила намного, намного дольше. Иногда он задавался вопросом, сколько еще шкатулок предстоит открыть.
Он достал фотографию и долго смотрел на улыбающуюся блондинку. И когда они были вместе, Надя тоже часто смеялась и часто повторяла, что счастлива. Но никогда не смеялась так беспечно, как на том фото.
– Ты заметил, какая я конопатая? – прошептала она, склонившись над ним. – Каждый год у меня веснушки с начала лета до ноября держатся. Когда-то я очень стыдилась этого. А фото сделал дядя Игнаций, мне на нем двенадцать. Я помню, что в тот день, промокшие и замерзшие, мы вернулись из леса с корзинками, полными грибов. Сначала бабушка поставила самовар, а потом приготовила на обед грибной суп с лапшой.
– Ты здесь такая счастливая. Да и вы все, – сказал Якуб, поставив фотографию на стол.
– Ты прав, – ответила она тихо. – Действительно, все. Папка очень старался, чтобы у меня было счастливое детство, а бабушка следила за тем, чтобы он старался. А ты ходил с родителями по грибы? – спросила она, устраиваясь перед ним на столе.
– По грибы? Разве я тебе про это не рассказывал? – Он тихо вздохнул. – Ходил, конечно, ходил. Но только с папой. Мама не хотела. Она боялась, что не сможет отличить поганку от боровика и отравит нас всех. Но это была только отговорка. Моя мама боится леса: клещей, пауков, ужей, даже муравьев. Отец же лес любит. Сколько себя помню, он всегда брал меня в лес. А я нипочем не желал уступать ему в сборе грибов. Я хотел быть таким, как он. Сначала он давал мне корзинку поменьше. Потом, когда я понял его педагогический трюк, мы уже шли в лес с одинаковыми, но все равно у него за спиной был большой рюкзак вроде как для термоса, бутербродов и сладостей. Конечно, он собирал грибов гораздо больше, чем я, но, чтобы я этого не заметил, прятал их в рюкзак. Из леса мы всегда возвращались с одинаково наполненными корзинами. Помню, как я тогда гордился собой.
– Красивая история, трогательная, – прошептала Надя. – А что ты сделал, когда заметил эту уловку?
– Ничего, потому что никогда не замечал! Только спустя годы мама рассказала об этом во время дня рождения отца. Помню, что я был очень недоволен.
Надя обняла его и поцеловала. Вынесла на балкон одеяло, собрала одежду с пола и спустилась на кухню. Через некоторое время он услышал музыку и шорох ее суеты по хозяйству.
Он вернулся к работе. На чердаке стало душно. Опустил все жалюзи – стало так темно, что пришлось зажечь лампу. Несколько раз попытался включить вентилятор, но тот не шелохнулся.
– Чертова китайщина! – прошипел он сердито и потянулся к шлепанцу. Швырнул им в вентилятор, попал в лопасть, и пару секунд устройство покрутилось.
Весь следующий час он писал программу.
Обедали они на террасе. Не возвращались к утреннему спору. Надя даже не упомянула название той злосчастной книги, с которой все началось.
После обеда она вернулась к расчетам для Карины, а он тем временем помыл посуду, починил засов калитки, скосил траву и специальным секатором обрезал шаровидную тую, растущую на клумбе посреди сада.
Вечером они поехали на велосипедах к пруду. Жара не спадала. На травке лежали люди, бегали, высунув язык и едва переводя дух, собаки, верещали измученные жарой дети, на которых кричали родители. Они сразу же направились на «свое место»: боковыми дорожками объехали пруд, преодолели небольшую рощицу, а потом по деревянному мостику добрались до травянистой отмели, которая весной и осенью превращалась в болото. Туда редко кто захаживал. Они устроились под старой плакучей ивой, которая своими ветвями, такими плотными, что образовывали естественный экран, касалась поверхности пруда. Именно Надя однажды назвала эту заросшую травой пустошь «их местом».
В кино на последний сеанс они тайком пронесли вино. В большом зале было всего несколько человек. Они сели в последнем ряду. Когда свет погас, он обнял ее и стал целовать ее руки. Во время первой же рекламы они открыли бутылку. Надя наклонилась и начала целовать его. Когда она расстегивала ему рубашку, на пол упал телефон. Якуб соскользнул с кресла и нащупал его. Надя подняла длинное платье, бросила Якубу на голову и нежно сжала его коленями. Потом ослабила объятия, развела бедра и привлекла его к себе.
– Пойдем отсюда, – тихо простонала она.
Кратчайший путь домой вел вдоль пруда. У парковых аллей было множество ответвлений. Одно из них вело в заросли. То, что нужно. Они пробежали по треснувшему мостку и, держась за руки, добрались до ивы. Надя уперлась руками в ствол ивы и расставила ноги. Когда он поднял ее платье, она встала на цыпочки. Сначала он целовал ее обнаженную спину, затем опустился на колени. Он кусал ягодицы, бодал головой бедра. Наконец он встал, схватил ее крепко за волосы и прижал к стволу.
– Это вожделение, Куба. Животная похоть, – задышала она ему в ухо, когда оба опустились на траву. Все еще содрогаясь, задыхаясь, он был не в силах вымолвить ни слова, а она еще сильнее прижалась к нему. – Знаешь, чего ты меня лишил, что я потеряла? Нет, ты не можешь знать этого, ты не женщина. Я абсолютно лишилась с тобой чувства стыда. Хотя предстала перед тобой, как самка бонобо[15] во время течки. Мне так нравится, когда ты перестаешь быть ласковым и, ничего не спрашивая, просто берешь меня как свою собственность. Ты понимаешь, я ничуть этого не стыжусь. И как теперь быть? Думаешь, ты и дальше сможешь оставаться с такой разнузданной девчонкой? – спросила она с напускным ужасом и рассмеялась.
Он подхватил ее театральный тон, взял за волосы, притянул к себе и сказал:
– У нас проблема. Неразрешимая. У бонобо не бывает течки. Что будем делать, Надя? Как теперь жить? Ну?
– Да ладно! Так не бывает! Разве здесь могут быть исключения? Помню, нам еще в школе говорили, что у всех животных есть течка. Это что же получается? Бонобо постоянно хотят и постоянно могут спариваться? Круглый год?
Он нежно наклонил ее голову, прикусил мочку уха и сказал:
– Именно, именно: бонобо и хотят и могут спариваться круглый год. Точно так же, как и я, – прошептал он ей на ухо. – А еще мухи и комары – усмехнулся. – И слава богу. Потому что какая мне с тебя польза, если бы ты ходила со мной в кино только во время течки?
– Ах ты мерзкий сексист! Но в сложившихся обстоятельствах я прощаю тебя, – прошептала она.
Он не помнил, сколько часов они пролежали под ивой. Обычно после секса они лежали в обнимку, а он прижимал ее руку к своим губам, слушал ее нежный шепот и, так и не успевая ничего сказать в ответ, засыпал. На этот раз все было по-другому.
Она положила голову ему на плечо, а он прикрыл ее пиджаком. Говорили. Она рассказывала ему об ивах в гамбургском парке, куда каждую субботу отец брал ее на прогулку. Она не помнила, высокими или низкими были они, те ивы, раскидистыми или стройными, но она помнила, что у тамошних белок, которые прибегали к ним, когда они сидели на скамейке, глаза были как у плюшевой игрушки, которую она получила на день рождения от бабушки Сесилии. Иногда, когда она очень скучала, доставала из коробки игрушку, обнимала и вспоминала большие теплые руки отца и тех белок. Она попросила Якуба снова рассказать ей о звездах на небе. Показывала пальцем и спрашивала: «А эта почему такая светлая? А эта почему мигает? А вон та, почему она такая маленькая? А почему?…». Она любила его рассказы о Вселенной, о черных дырах, которые вовсе никакие не черные, о сверхновых, которые как исчезающие фотографии на Снэпчат, о галактиках, которые сталкиваются друг с другом или поглощают одна другую. Она хотела, чтобы он еще раз объяснил ей, откуда известно, что Вселенная расширяется, и почему это означает, что каждый вечер люди смотрят на звезды, которые становятся все дальше и дальше от них. Для Нади звездное небо было, как однажды она ему призналась, «хэппенингом, необычным художественным событием, которое все люди в мире могут смотреть каждую ночь, причем бесплатно». Она утверждала, что если бы верила в Бога, то поздравила бы Его с талантливой постановкой. Астрономия, космология или астрофизика ее мало интересовали. Она больше верила поэту: ведь если каждую ночь зажигаются звезды, значит, это кому-нибудь нужно.
Укрытие под ивой они покинули, когда уже рассветало. В парке появились первые велосипедисты, радостные пенсионеры с палками для скандинавской ходьбы и утренние бегуны. Якуб с удивлением констатировал, что в обществе избыток мазохистов, желающих делать себе больно и готовых вставать на рассвете. Надя вытащила из рюкзака книгу и легла на траву, положив голову ему на бедра. Она начала вслух читать о Грузии.
Это была ее идея, поехать туда. С палаткой, рюкзаком, котелком, без какого-либо конкретного плана, обойти стороной все, что в туристически модной в последнее время Грузии считается достойным обозрения. С одним лишь исключением – они хотели поехать в Гори, туда, где родился Сталин, чтобы понять, кем сегодня для свободолюбивых грузин – особенно для молодых, в общем их ровесников – является этот варвар. И кроме того, они собирались дегустировать местное вино, пировать с грузинами, послушать бесконечно длинные и поэтичные тосты, танцевать до рассвета и без зазрения совести толстеть от чурчхелы, о вкусе которой ходят легенды.
А подбили их на это путешествие один известный журналист и его жена, настолько влюбленные в Грузию, что устроили в этой стране свое официальное бракосочетание и сыграли там свадьбу. Они не столько завлекали описаниями красот, сколько пытались объяснить непохожесть, оригинальность, особый менталитет жителей, ну и, конечно, кое-что о потрясающей истории этой страны.
С тех пор, как они решили поехать, Надя просто заболела Грузией. Она покупала исключительно грузинское вино, искала в интернете рецепты грузинских блюд, изучала на Ютубе грузинский и изводила Якуба песнями Кэти Мелуа, которая там родилась и только во время войны в девяностые эмигрировала с родителями в Белфаст. А ее песни про девять миллионов велосипедов в Пекине и про любовь до гроба он и без этих напоминаний знал наизусть.
Наверное, Грузия на самом деле какая-то удивительная страна, отдающаяся эхом в мироздании, если даже книга о ней Наде служила как повод для того, чтобы рассказать свою историю.
Когда в 1940 году после нескольких месяцев ссылки под Красноярск от тифа умерли родители бабушки Сесилии, осиротевшую девочку приютила грузинская семья, тоже ссыльные. Сесилии было тогда тринадцать лет, Мариам, дочери ссыльных грузин, было чуть больше. Они стали лучшими подругами. Зимой спали на лежанке за печкой, прижавшись друг к другу, летом уходили из школы, чтобы в самую жару искупаться в Енисее, а осенью вместе собирали картошку с делянки перед сараем, который был им вместо дома. В воспоминаниях бабушки Сесилии Сибирь совсем не напоминала замороженный ад, с которым она ассоциировалась у большинства поляков. Когда в 1947 году, уже став совершеннолетней, Сесилия получила репатриационное направление и решила вернуться в Польшу, она больше всего скучала по Мариам. Прошло более десяти лет, прежде чем им удалось снова установить контакт. Мариам тогда жила в Батуми, у Черного моря. Это из ее писем бабушка Сесилия знала, что происходило в Грузии, и рассказывала об этом Наде. Под конец жизни из-за глаукомы она начала терять зрение, и тогда внучка читала ей вслух письма от подруги. Поэтому Надя очень много знала о Грузии. Якуб никогда не спрашивал, как так получилось, что, будучи маленькой девочкой, она умела читать письма от грузинки, а о том, что она свободно говорит по-русски, узнал совершенно случайно. В один из субботних вечеров в конце марта. В филармонии.
Билет он нашел в конверте с письмом. Надя писала, что концерт будет событием неординарным, а в постскриптуме, как всегда, добавила: «Я хотела бы пойти туда с тобой. Очень». Концерты в филармонии были для нее чем-то особенным и очень торжественным. Она одевалась с особой элегантностью, покупала самые дорогие билеты, прекрасно знала, кто дирижирует, кто солист, почему именно этот, а не другой оркестр исполнит это произведение лучше.
В ту субботу русским оркестром из Москвы дирижировал молодой украинский гений, партию фортепиано исполняла чернокожая американка. Приближалась годовщина смерти Рахманинова, и концерт был посвящен его памяти. Когда во время антракта они пили вино в фойе и Надя вдохновенно рассказывала ему биографию композитора, к ним подошла молодая девушка с микрофоном. Через некоторое время появился оператор в рокерской косухе с красной звездой на груди, а за ним – молодой парень с небольшим переносным софитом. Девушка любезно спросила Якуба по-английски, не согласится ли он прокомментировать выступление российского оркестра для портала одной российской газеты. Когда он спросил, для какой, и узнал, что речь идет о «Комсомольской правде», не задумываясь, отказался. Отец рассказывал ему, что в свое время это был «самый лживый и скандальный рупор советской пропаганды». Когда девушка обратилась к Наде, произошло нечто неожиданное. Надя слезла с высокого барного табурета и начал дружелюбно общаться с журналисткой по-русски.
Надя говорила больше десяти минут. Он мало что из этого понял. К русскому языку симпатий он не питал и изучать его никогда не стремился. Главным образом потому, что не видел в этом смысла. Он мог уловить только отдельные слова: музыка, культура, Рахманинов, Чайковский, Украина, Польша во всех склонениях. Ему даже показалось, что он расслышал имя Шопена. Обычно застенчивая, держащаяся в стороне, интровертная и немного отрешенная, Надя активно жестикулировала, улыбалась, кивала в знак согласия или не соглашалась с журналисткой, молитвенно складывала руки, морщила лоб. Он впервые увидел ее такой. В свете софитов он заметил в ее глазах проблеск незнакомой ему дерзости.
Оператор смотрел на нее, как завороженный. В атласном платье, которое стягивало вздымающуюся грудь, с копной светлых волос, заплетенных в косу, Надя, его девушка, выглядела очаровательной. Она говорила низким, мелодичным голосом, а русский, исходящий из ее уст, полностью опровергал все стереотипы о языке, в которые когда-то поверил Якуб. В ее исполнении речь звучала нежно, чувственно и ласкала слух.
Потом в их жизни много раз бывало, что они до поздней ночи засиживались на кухне и пили вино, приходило чувство неописуемого уюта. Он смотрел на Надю, и его охватывала неуемная нежность и влюбленность… Непонятно почему, но в такие моменты ему хотелось послушать, как она читает стихи, и почему-то именно по-русски. Она молчала, улыбалась, тянулась к обернутой в газету книжке, которая лежала на табурете рядом с плитой, клала ее на стол, но не открывала, а читала по памяти, глядя ему в глаза. Случалось и так, что, когда он прижимался к ней в постели, пытаясь успокоить свою дрожь, она целовала его в виски и начинала что-то шептать по-русски. И тогда он засыпал.
В парке под ивой они пробыли до вечера. Планировали маршрут путешествия. На «Гугл-картах» подсчитали километры и выбрали места, которые хотели посетить, на «Букинге» и Airbnb присмотрели квартиры, искали кемпинги и палаточные городки. Больше всего подсказок находили благодаря поисковой системе Yandex.ru, на этой альтернативе «Гуглу». А поскольку «Яндекс» не связан с интернет-молохом, они часто находили информацию, которую «Гугл» вообще не приводил или, если она была, то оказывалась слишком краткой и не совсем точной. «Яндекс» был создан в якобы отгороженном высокими стенами от остального мира «русском пространстве», так что, если речь идет об истории постсоветской Грузии, эта поисковая система работает исключительно четко. Якуб не мог понять, каким чудом на вопросы о Польше она давала ответов больше, чем польский «Гугл»! И, кроме того, гораздо более подробных ответов. Надя с типичным для себя сарказмом заявила, что «У русских всегда были очень хорошие службы, а, кроме того, русские интересуются тем, что происходит в мире». Якуб решил для себя, что, если он когда-нибудь что-нибудь будет искать в интернете, обязательно начнет с «Яндекса».
Он радовался предстоящей поездке. Целых три недели вместе! Все будут делить пополам. В дороге, под одной крышей или в одном спальном мешке. Радовался даже тому, что будут есть из одного котелка. Но больше всего ему нравилась перспектива совместных впечатлений, эмоций. Именно они самые важные, потому что объединяют людей. Так говорила его мать.
Он редко разговаривал с матерью о любви. А все из-за того, что когда-то, давным-давно, произошло то, чего он долго не мог простить ей. Вроде большой уже был и готовый к серьезным разговорам, но повел себя по-детски, в нем взыграло щенячье самолюбие. А когда понял это, поступил еще более нелепо и перед матерью не извинился… Его бросила девушка, мать любила ее и хотела узнать ее версию событий. В его отсутствие она пригласила девушку домой, а когда он случайно появился, то выбежал, хлопнув дверью, будучи убежден, что мать сговорилась с предательницей, которая испортила ему жизнь. Вот и вся история. Не спросил у матери, почему ее пригласила, не понял, что она имеет право, и увидел в этом не материнскую заботу, а заговор против него. Истерически крича, запретил ей лезть в его жизнь и отрезал ее от всей информации о своих чувствах, о своих девушках, страстях и проблемах. Так она до сих пор ничего не знала, например, о Наде. Да, он уходил в пятницу, да, возвращался в воскресенье, и поэтому она вполне основательно подозревала, что это из-за женщины, но, уважая его решение, никогда ни о чем не расспрашивала.
О любви с тех пор разговор имел место только один раз. Возвращались домой после концерта Кортеза и – что редко бывает – за рулем был именно он. Еще дома мать пила вино, а во время концерта – виски с колой из банки. На обратном пути она постоянно напевала, и тогда он спросил, почему она так любит Кортеза. Она ответила так:
– Потому что он поет о переживаниях. Так же, как и Коэн. Иногда даже лучше. Когда Коэн умер, я начала искать ему замену. Того, кто бы нес в своей душе его печаль. Потому что песни Коэна печальнее чем даже стихи Посвятовской[16]. Очень органично выглядели бы его диски с бесплатным приложением в виде бритвы. Кортез через переживания рассказывает о любви. Не с помощью каких-то смыслов, а с помощью переживаний, эмоций, потому что они – самое важное в жизни, они объединяют людей сильнее всего. Помни об этом. Сегодня я это уже знаю, – вздохнула она.
Он взглянул на нее. Мать сидела задумчиво, понурив голову, и смотрела на свои руки. Очень грустная. Каждый раз, когда она опускала голову и смотрела на руки, она действительно хотела скрыть печаль. Он давно знал об этом.
– Когда-то, очень давно, – сказала она вдруг, – когда я еще не знала, что скоро у меня будешь ты, я очень страдала от отсутствия эмоций. Я делала много глупостей ради того, чтобы они у меня были. Впрочем, не я одна. Однажды мы с тетей Аней и тетей Урсулой ехали за ними полдня и всю ночь на разбитом автобусе до Парижа. Я помню, что тогда хотела… – она замолчала. Они добрались до парковки перед домом. Мать поспешно утерла слезы и вышла. Никогда потом он не спрашивал ни о Париже, ни о том, чего она тогда хотела.
По дороге домой они с Надей остановились у траттории, которая недавно открылась в самой большой из «стекляшек» на краю жилого комплекса, недалеко от дома под номером восемь. Варшавско-хипстерская наливайка, пристроенная к супермаркету – похоже, так называли это место аборигены.
Одним из владельцев заведения был человек по имени Шимон. Надя часто заходила туда. По большей части из-за него, а не из-за подаваемых там деликатесов. Она садилась за столом рядом с вешалками, заказывала пиво и через некоторое время появлялся Шимон с арахисом или с фарфоровой миской, полной оливок. Очаровательный, чуткий, высокообразованный мужчина за сорок с профессиональной улыбкой начинал разговор с безопасных тем. Осыпал комплиментами ее красоту, жаловался на погоду, расхваливал пиво или оливки, после чего под любым предлогом переводил разговор на философию. И когда Надя заглатывала крючок, он говорил о философии в два раза быстрее, чем о пиве. Будто боялся, что не успеет сказать всего. Наверное, поэтому Надя называла его «Симонидом». Эдакий Парменид – он тоже свои речи произносил очень быстро – с концепциями изящной гастрономии в модернистской атмосфере итальянской траттории. Нужно было иметь немалое мужество, чтобы потратить деньги на такое заведение, которое соседствует с культовой, вечно переполненной «Жемчужинкой» и которое и дизайном, и ценами отличалось от того, что в районе считалось нормой. При этом Шимон, кормивший своих гостей кровавыми стейками, был правоверным веганом. Не ел яичницу, не носил свитеров из шерсти, не дотрагивался до меда, не носил шелковых галстуков и, где только мог, протестовал против наличия животных в цирках.
В довершение всех этих чудачеств он мало того, что пропагандировал в своем заведении культуру, так еще и спонсировал ее. И науку тоже. Люди ели его пиццу и лазанью, запивая вином и слушая лекцию о генетически модифицированных помидорах, с которой выступала профессор Магдалена Фикус, самая известная в стране ученая-генетик. Или пили коктейли и думали о сексе, слушая лекцию самого Издебского, профессора-сексолога. В другой раз человек идет к Симониду на спагетти, а там воздушная Магдалена Целецка рассказывает о том, как делается хорошее кино и почему она все время с Хырой[17]. Когда Надя спросила Шимона, что нужно сделать, чтобы привлечь таких людей к «что ни говори, но все же мало известной (по сравнению, скажем, с такой, как варшавское «Big Book Café»)» траттории, он ответил, что «нужно быть женщиной и очень хотеть». А очень хочет «одна настроенная на культуру рыжая полонистка из дома, что рядом с твоим садом».
– Если женщина по-настоящему хочет, она своего добьется. За «Big Book Café» тоже стоит женщина. Не рыжая, но зато королева. В смысле Аня Круль. Когда я в Варшаве, всегда туда заглядываю. Смотрю, учусь, записываю и завидую за чашечкой кофе.
Якуб с Надей сидели за столиком напротив бара. Несмотря на поздний час, в ресторане было много людей. Баллада, лившаяся из динамиков под потолком, смешивалась с шумом разговоров. Вскоре перед ними появился мужчина в забавных очках, обнял Надю и поцеловал в щеку. Надя улыбнулась:
– А это тот самый Шимон, о котором я тебе столько рассказывала. Самый выдающийся философ среди кулинаров. Или, может, наоборот – лучший кулинар среди философов.
Они крепко пожали друг другу руки. К столику подошла молодая официантка с папками меню. Прежде чем она положила их, Шимон сказал:
– Что бы господа ни заказали, принесите бутылку нашего нового сицилийского мерло, от заведения, а пани Наде – тарелку оливок, большую. – После чего, обращаясь к Якубу, добавил: – Так значит, вот кто этот счастливчик.
Надя заказала баклажаны, запеченные в помидорах. Он понятия не имел, что такое блюдо вообще существует. В ожидании они съели оливки и хрустящий пшеничный багет, который макали в оливковое масло с приправами. Бутылку вина опорожнили, когда в тарелке еще оставались оливки.
Надя не просто любила вино, она, как считал Якуб, знала о нем все. В Никарагуа она несколько месяцев подрабатывала на небольшом винограднике, причем не на сборе винограда. Когда его владелец, богатый пенсионер из Калифорнии, узнал, что Надя может измерить pH жидкости и разбирается в сульфате меди, который удаляет нежелательные сернистые соединения из вина, отправил ее на работу в сарае, где располагалась лаборатория. Главным там был один венгр, а она стала работать его помощницей и зарабатывать в двадцать раз больше, чем на сборе винограда. Здесь, среди мензурок, пипеток и котлов, она поняла, что есть места, где знание – самый ценный капитал. Там же от мудрого Ласло Домокоша, бывшего монаха из венгерского города Эгерсалок, она узнала о плохих винах столько же, сколько и о плохих поступках. А заодно научилась отличать хорошие от плохих – и вина и поступки.
Якуб тоже любил вино и вроде даже неплохо разбирался в нем, единственном алкогольном напитке, который он признавал. У него это, наверное, было от матери, потому что отец различал только красные от «прозрачных как слеза», сладкие от «кислятины», «варшавские за более чем сотню злотых для подарка от фирмы» от тех за 14,99, что из сетевого магазина «на подарки для семьи». Ему нравилось, когда Надя «приобщалась» к вину. Особенно вечерами, перед тем, как они ложились в постель. И когда она читала ему вслух русскую поэзию.
Надя вытрясла последние капли Мерло на багет и, пряча пустую бутылку в рюкзак, спросила:
– Ну что, сыграем в бутылочку? Давно не играли. На мне сегодня нет нижнего белья, так что, может быть, сможем закончить по-честному.
Он улыбнулся. На самом деле иногда они играли в бутылочку. И на самом деле до сих пор им не удавалось выдержать до конца. Никогда честная игра не раздевала их до последней нитки. И это по его вине. В какой-то момент он забывал, что это игра, набрасывался на Надю и раздевал, не дожидаясь, когда ход дойдет до него. Иногда это происходило под столом на кухне, иногда на полу в гостиной с фотографиями, иногда на чердаке, иногда, когда она убегала от него, только под душем в ванной комнате.
Он взял оливку, положил ей в рот и сказал:
– Сегодня? До конца? Даже не рассчитывай на это.
На столе завибрировал телефон. Надя украдкой взглянула на дисплей. Некоторое время она колебалась, но все же вытерла рот салфеткой, извинилась и приняла звонок. Он понял, что на проводе была Карина. В какой-то момент на лице Нади появилось беспокойство. Она внимательно слушала, лишь изредка поднимая взгляд, чтобы посмотреть ему в глаза. Так прошло несколько минут. Наконец она заговорила:
– Когда? Когда самое позднее? Нет, я не могу принять это решение сама. Потому что так. У нас есть планы. Так же, как и у вас. Я знаю, что это важно. Кари, пожалуйста, verdammt noch mal, не повторяй мне это в сотый раз. Нет! Потому что нет! Не смей ему звонить, – крикнула она вдруг. – Это так обязательно? Думаешь, что Алекс расскажет мне что-то новое? Хорошо, тогда дай ему трубку.
Сначала она долго слушала, а потом начала говорить. По-немецки. Он не мог сказать, был ли разговор спокойным. Другая интонация, скрежещущая «r», непривычно длинные слова. Немецкий ассоциировался у него с напряжением, конфликтами и ссорами. Но чаще всего с приказами.
Наконец, Надя отложила телефон. Остановила проходящую мимо официантку и попросила бутылку холодной воды. Потом посмотрела на Якуба и сказала:
– Курить хочется. Иногда я жалею, что ты не куришь.
Отключила телефон и спрятала в рюкзак. Подошла официантка налила воды в бокалы и ушла. Она продолжила тихо:
– У Карины с Алексом серьезная проблема. Куратор проекта, этот всемогущий представитель министерства, не хочет подписывать договор, если в объекте не будет сметчика из Польши.
– Ну и что? – спросил он, не понимая.
Надя начала нервно заламывать руки. Он заметил на ее лице румянец, который медленно расползался, заливая шею и декольте.
– Ну и то, что этот господин считает, что польский сметчик – это я.
– Как ты? Какой ты сметчик, ты же студентка?
– А вот такой. Карина и Алекс внесли меня в ходатайство. Все расчеты, которые я делала, имеют три подписи: Алекса, Карины и мою. Причем моя подпись оказалась самой важной, они только давали одобрения расчетам, – пояснила она. – И теперь для этого бюрократа из Мюнхена за смету отвечаю я. А поскольку они только что узнали, что выиграли тендер… Видать, дело срочное, потому что сам куратор позвонил им. Причем в воскресенье! А в Германии звонить в воскресенье по делам – это как нарушение прав человека. Ведь я последние файлы отправила им только перед обедом, а они переслали их дальше, – добавила она тихо и замолчала.
В один момент у него в голове все сложилось в логическое целое. Он понял, о чем шла речь в разговоре с Кариной. У них были свои планы, и Надя не хотела их менять. Он посмотрел на нее.
– Не печалься о Грузии, она подождет нас, – сказал он, пытаясь успокоить ее.
Взял оливки, медленно отправил их в рот, достал косточки и положил на тарелку. Ровненько, одну рядом с другой, будто сейчас это было самое важное.
Надя молчала, нервно сжимая рюкзак.
– Когда ты должна быть там? – спросил он.
– Третьего августа.
– А когда вернешься?
– В начале ноября.
– Что с учебой?
– Карина уже написала декану. Он зачтет мне это как практику. Но экзамены я все равно обязана сдавать, как и все остальные.
Он понурил голову. Все думал, стоит ли спрашивать, если ответ ему известен. Ему когда-то задали один идиотский вопрос. «Хочешь поехать?». Ему было шестнадцать, и спрашивали его про Кливленд. Вопрос был жестоким. Он улыбнулся. Решил, что не станет спрашивать. Он взял ее руки и, целуя их, сказал тихо:
– Стало быть, Карина все продумала. Супер. Я буду к тебе приезжать. В сущности, Мюнхен – это не так далеко.
Надя кусала губы. По ее щекам текли слезы. Она не могла их утереть, потому что он держал ее за руки. Он чувствовал, как они дрожат. Старался, чтобы в его голосе не было слышно разочарования. Он знал, это очень важно, но придется делать вид, что ничего такого не случилось.
– А что сказал Алекс? Ведь это он занимается бухгалтерией.
– Что он должен был сказать? – Вздохнула тяжело и сжала его пальцы. – Ничего нового. Все то же самое, что и Карина, только по-немецки. Но что хуже всего: все понимают, что чиновник прав. Я обязана быть на месте. Так записано в контракте. И совсем не мелким шрифтом. Просто они не ожидали, что до этого дойдет, что кто-то будет настаивать на строгом исполнении всех пунктов. Алекс – сторонник строгого следования букве закона и соблюдения всех договоренностей, предпочитает спать спокойно. Он убеждал меня по-своему, – продолжала Надя, – совершенно иначе, чем Карина. Рационально, без эмоций, по-деловому. Назначил мне минимальную зарплату, размер которой может быть предметом для переговоров. А потом… Потом он просто попросил, по-человечески. Когда Алекс просит, у него меняется голос, ты знаешь? Это уже не тот же самый принципиальный и уверенный в себе бизнесмен. Хотела бы я посмотреть тогда на него. Он попросил меня приехать в Мюнхен. Но по-другому, чем Карина. Она какая-то крайне иррациональная, романтичная. О деньгах говорит только тогда, когда может взять что-то у богатых и раздать это бедным. Мало заботится о себе. Я знаю это по Руанде. Она больше волновалась за тебя. Обо мне вообще не беспокоится. Ныла, что они от тебя бедного меня отрывают. А о том, что забирают тебя от меня, даже не подумала. – Взяла бутылку с водой, подняла руку, давая знак официантке, что просит счет. – Пошли домой, а? Я хочу быть с тобой. Поскорее и подольше.
Когда они шли с велосипедами к Надиному дому, Якуб спросил:
– Просто из любопытства, сколько, по словам Алекса, минимальная зарплата для польской студентки?
– В Мюнхене? По договору? Десять штук, – ответила Надя.
– Десять штук за три месяца?!
– Нет, за месяц.
– Десять тысяч? Евро? За месяц? – он остановился как вкопанный.
– Ну да, евро, за месяц. А что?
– И это Алекс называет минимумом?! – Он посмотрел на нее с недоверием.
– Да, Алекс – человек экономный. Я бы даже сказала прижимистый. Ни в Германии, ни в Швейцарии, ни в Австрии он не нашел бы такого дешевого бухгалтера. Впрочем, это никакая не бухгалтерия, а составление смет. Чтобы рассчитать суммы в евро и центах, нужно хорошо разбираться в проектировании CAD, 3D/2D, уметь выполнять поиск в базе данных с материалами, знать, где продают дрянь, а где качественный товар. А еще надо много считать. Суммировать издержки: от обычной шпаклевки, кистей и напильников до строительных лесов. Так понемножку и набирается. И Алекс это знает. Лучше, чем кто-либо другой.
Когда они добрались до дома, Надя оставила велосипед на крыльце, подошла к Якубу и прошептала:
– Может, не надо об этом сейчас, ладно? Ведь у нас есть дела более приятные, а вот времени мало. – Она начала искать ключ в сумке. – Verdammt noch mal! Куда он подевался? Слишком много вещей, – негодовала она.
Рюкзак вывалился у нее из рук и упал на пол. Раздался звук бьющегося стекла. Якуб наклонился, чтобы поднять рюкзак.
– Бутылка! – воскликнул он. – И что нам теперь делать? Как я теперь тебя должен раздевать? Verdammt!
– Я помогу тебе, – усмехнулась Надя, стягивая футболку. – Жаль терять время! – Она схватила его за руку и потянула в кусты смородины.
В дом они попали со стороны сада, через двери, ведущие на террасу. По винтовой лестнице он побежал за ней на чердак…
Домой он вернулся последним трамваем. Глянул на часы. Было уже около двух ночи.
Начинался вторник, 18 июля.
Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры