Океан Разбитых Надежд

У шестнадцатилетней Кэтрин, внучки директора детского дома и дочери известного стилиста, есть всё: внимание противоположного пола, удачные контракты и шанс на жизнь за океаном. У Лукаса, подопечного её бабушки, нет ничего. Он молчалив, не терпит громких вечеринок и часто пропадает на берегу забытой речушки. Одно письмо поменяло их ролями и связало крепкими узами первой, настоящей любви. Но к чему приведут их непростые отношения?

Пролог

До встречи с Кэтрин я видел мир вокруг себя, после – только в ней.

Шестнадцать лет – большой ли срок? Шестнадцать лет – это сто девяносто два месяца, примерно шесть тысяч суток, сто сорок тысяч часов и целая бесконечность мельчайших секунд. Для меня ответ очевиден: да и ещё раз да.

Человек появляется на свет, делает первый резкий вдох и издаёт первый звук; с губ слетает первое слово; даётся первый, пусть даже маленький шаг. Появляются первые умные мысли, в голове генерируются тысячи и тысячи вопросов, ответы на которые не дать, наверное, никому: никаких сил не хватит. Появляются первые знакомые, товарищи, друзья. Человек начинает придерживаться собственного поведения, формирует круг общения по интересам. Кто-то увлекается литературными течениями, кто-то находит себя в искусстве рисования, а кто-то историей древнейших времён. Люди познают, изучают то, до чего они не смогли бы даже дотронуться без дарования жизни. Вместе с развитием люди оставляют прошлое позади: больше нет первого вдоха – его заменяет безостановочный физиологический процесс; больше нет первого звука – ему на смену приходит ежедневный обмен информацией; больше нет первых знакомых – так называемые дорожки разошлись.

Первый шаг – это путь к тому богатству, которое нам дарует жизнь. Это путь к друзьям, образованию и первой любви.

До шестнадцати лет мне не досталось ни единого первенства, чтобы познать жизнь. У меня нахально отняли отрочество. Моя жизнь была бесцельным существованием, исход которого предопределили. Предопределили бы, если бы не Кэтрин Лонг, перевернувшая мой маленький, искалеченный мир с ног на голову.

Был первый шаг, был второй и третий. С появлением этой девушки жизнь понеслась, как ястреб. Я больше не помнил свою жизнь без неё. Наша история стала прошлым, является настоящим и будет будущим. Кэтрин – моё всё. Мой лучший друг, к которому всегда можно обратиться за советом. Мой проводник в мир, где нет места жестокости и лжи. Мой учитель, который преподносит мне то, что не изучают ни в одной из школ.

Сейчас мне уже двадцать, а я до сих пор вспоминаю свои шестнадцать вместо того, чтобы смотреть по сторонам. Я шагаю по Нью-Йорку, скрывая мёрзлые щёки за длинным воротником пальто. Мне приходится сжимать ладони в кулаки и прятать их поглубже в карманах, чтобы спасти от первых заморозков. Костяшки уже успели заледенеть, а пальцы покраснели, и я всеми силами стараюсь их отогреть. Ветер дует в лицо, раскидывая отращенные до плеч кудри по сторонам.

Я никогда не планировал отпускать волосы. Они у меня вьющиеся, и я думал, что будет слишком сложно ухаживать за ними. В принципе, так и есть – мне приходится изрядно помучаться перед тем, как прилично уложить их, зато какой бывает результат! Друзья из университета говорили, что мне давно надо было сменить имидж. По их словам, с новой причёской я выглядел бы старше и солиднее. Что ж, я рискнул – и не прогадал.

И вообще мне повезло, что со мной в Нью-Йоркском университете учатся такие креативные люди. До знакомства с ними в институте изобразительных искусств мне не с кем было и кружку чая выпить, а теперь, когда наше общение прошло стадию формальных разговоров, мы вместе проводим свободное время в разных уголках мегаполиса.

Я перехожу Пятую авеню, любуясь ещё зелёными аллеями Центрального парка, и направляюсь прямо к припаркованному такси.

Серые тучи отражаются в окнах небоскрёбов. Я задерживаю взгляд на громадинах из стекла и бетона – штыки, устремлённые в хмурое небо, меня совсем не привлекают. Не то чтобы мне не нравилось в Нью-Йорке, просто этот город точно не для меня. Я с детства жил рядом с цветущим садом и бурной рекой, среди широких британских полей, и смена природы на шумный мегаполис, где в воздухе смог, а под ногами слой пластика, стала для меня серьёзным ударом. Да, здесь есть огромный парк, по которому можно бродить часами, и чудесная река Гудзон, здесь льют дожди и светит солнце, а весной цветут вишни и поют соловьи. Но Нью-Йорк, каким бы прекрасным он ни был, никогда не сравнится с маленьким Хантингтоном на севере Англии. Я люблю Хантингтон за пробивающиеся сквозь трещины в асфальте одуванчики, стрекочущих до поздней осени цикад, уютные вечера, но больше всего за Кэтрин, которая разделила мою жизнь на «до» и «после».

Идея переехать из Хантингтона в Нью-Йорк впервые возникла у Лиама, и ему удалось быстро уговорить Сару. Мы оставили в Великобритании бабушку с дедушкой, но это не проблема: я всё равно навещаю их несколько раз в год, и они этому несказанно рады.

Над головой сверкает раскат, а вскоре издалека доносится и гром. Я замедляю шаг. Кэтрин научила меня любить грозу, запах дождя и шум ветра. Я не мог терпеть грозу. Мне было тошно мокнуть под холодным дождём, мне хотелось плотно закрыть уши ладонями, когда следом за раскатом раздавался гром. Я до дрожи в коленках боялся бури, которая сламывала деревья. Но Кэтрин сумела изменить моё отношение к грозе.

Она научила меня многому, и сама училась со мной. Она проходила собственные испытания и помогала мне пройти мои. Именно поэтому я считаю, что она заслуживает даже большего счастья, чем сейчас.

Я закрываю глаза и в который раз начинаю вспоминать, с чего всё началось.

Глава 1

Я взяла фамилию своей бабушки, когда мне было не больше двух лет. В нашей семье это никогда не обсуждалась, и, пока миновали мои годы, я считала, что так и должно быть. Меня звали по фамилии Лонг, а маму – Гофман, но мне не казалось это чем-то из ряда вон выходящим. Я просто глупо улыбалась, когда взрослые переводили взгляд с мамы на меня и обратно. Да, миссис Гофман хорошо делала вид, что всё в порядке, чтобы у девятилетней дочери не возникало вопросов. Как она любит говорить, всё сложилось «наилучшим образом», но непонятно, для кого. Сейчас мне шестнадцать, и у меня всё по-прежнему. Каждый раз, когда фотограф называет меня по фамилии, я живо отзываюсь и почти не задумываюсь о своём отце. Об отце, которого я никогда не знала.

– Хорошо, мисс Лонг, очень хорошо, – мужчина высовывается из-за камеры, сделав очередной снимок. – Но было бы лучше, если бы вы чуть-чуть подняли подбородок.

Конечно, я была не настолько глупа, чтобы полагать, что моего отца просто не существовало. Если есть миссис Гофман, значит, есть и мистер Гофман. В детстве я частенько рассматривала своё лицо, представляя внешность папы. Однажды мне взбрело в голову высоко заколоть волосы и нарисовать себе бороду фломастерами, чтобы поглядеть на папу в зеркале. Однако мама не поддержала эту идею, так что уже спустя пять минут я растирала лицо мочалкой.

– Улыбайтесь шире, мисс Лонг, – фотограф делает мне замечание. – Хорошо, так намного лучше.

Давным-давно мама сказала, что у меня улыбка отца, но я была дурёхой и не понимала, как один человек может улыбаться точно так же, как и другой. «Получается, мой папа тоже улыбался с понедельника по пятницу, с трёх до восьми, – прямо как я!», – решила я. Теперь, когда мне шестнадцать, ему пришлось бы улыбаться круглые сутки – прямо как мне.

Вообще-то я без особого трепета вспоминаю занятия, которые отняли всё моё детство. Я и без энтузиазма смотрю в будущее: кажется, что я до самой старости буду вынуждена перевоплощаться из волка в Красную Шапочку. Не могу сказать, что такой расклад меня не устраивает, но я определённо не самая счастливая девушка на Земле. Хотя, если посмотреть с другой стороны, у меня есть всё, о чём мечтает любая другая девушка-подросток: набитый кошелёк, огромный дом, который остаётся в моём распоряжении большую часть дня, миловидное лицо и парни – много парней, бегающих вокруг меня все перемены. Проблема лишь в том, что я сомневаюсь, действительно ли это жизнь, о которой мечтала я.

Когда последний снимок готов, фотограф и стилисты, всё это время наблюдавшие за нами, стоя аплодируют друг другу. В каком-то смысле это и вправду подвиг – сидеть весенним утром в четырёх стенах и щёлкать одно и то же фальшивое лицо. Зато фотографии точно выйдут что надо – как раз такие, которые не стыдно показать агентам. Теперь, когда моё портфолио почти закончено, остаётся только финальная фотосессия, ретушь и отправка.

Я схожу с подставок и обуваюсь в туфли. В дверном проёме я замечаю маму с двумя стаканчиками в руках. Когда я киваю всем на прощание и иду к выходу, она выпрямляется и останавливает меня.

– Что с тобой такое? – неустойчивые нотки в голосе выдают её раздражение. – Как будто не спала ночью.

Согласна, раньше фотосессии давались мне намного легче. Мама вкладывала в меня деньги не для того, чтобы я отнимала время её дорогих коллег просто так. Я молча беру у неё кофе, и мы вместе идём в холл. Попрощавшись с милой девушкой за стойкой информации, мы выходим на улицу, и я наконец набираю полную грудь. По-летнему душный воздух даже немного обжигает лёгкие. Так бывает перед грозой, когда Хантингтон накрывает тучами, как серым куполом. Я смотрю наверх – и вправду, не видно ни единого голубого лоскутка. Кажется, что на город вот-вот обрушится ливень, затопив только позеленевшие лужайки.

– Ты работала не в полную силу, – замечает мама.

– Стараться недостаточно, чтобы иметь контракт, Кэтрин, – её строгий тон заставляет меня напрячься. – Нужно быть лучше всех.

Мне хочется возразить, но я успеваю прикусить язык. Бестолку доказывать, что я и так лучше всех, что есть и те, кто не проходил всего из-за одного жалкого критерия, и бла-бла-бла. Да, всё закончится именно этим глупым бла-бла-бла, заменяющим маме весь ответ. Ведь пока я не свожу всех с ума, как Мэрилин Монро, мне есть, к чему стремиться. Но маме лень повторять это каждый раз, так что она привыкла ограничиваться полюбившимся бла-бла-бла.

Мы подходим к припаркованному белому автомобилю “Toyota”. Я открываю дверь – здесь застоялся аромата лимона и лайма, – и запрыгиваю на заднее сидение. Стаканчик с недопитым кофе я оставляю в опущенном подлокотнике. Мама садится следом и поворачивает ключ зажигания.

Мы приезжаем домой спустя десять минут. Мама не в самом лучшем расположении духа, что я понимаю по постоянно барабанящим по рулю пальцам и сдвинутым бровям. С виноватым видом я выхожу из машины и иду к дому.

Бросив взгляд на часы в прихожей, я прикидываю, сколько у меня еще есть времени. До занятий целый час, но этого мне может не хватить, чтобы привести себя в порядок. Перед фотосессией меня хорошенько потрепали, так что нужно изрядно попотеть, прежде чем вернуть лицу человеческий вид. Уже в ванной я использую сразу несколько лосьонов, различные масла и даже готова сделать маску, но боюсь опоздать на занятия.

Вернувшись в комнату и взяв со стула приготовленную школьную юбку, я пулей лечу за ширму. Переодевшись в форму, я иду к шкафу за пиджаком. Как только я отодвигаю зеркальную дверцу, меня принимает в объятья терпкий древесный запах. В чём я согласна с мамой, так это в выборе мебели. Гости любят поглазеть на наши комоды и шкафы из натурального дерева, не прочь провести по ним ладонью и сделать умное лицо. Я накидываю пиджак на плечи и смотрюсь в зеркало. На мне моя любимая не слишком короткая и не слишком длинная юбка. Мама иногда шутит, что в ней я смахиваю на монахиню, а я и не спорю. Мне нравится посещать соборы и не ловить на себе осуждающих взглядов.

Йорк, рядом с которым находится мой родной городок, славится своими церквушками. Если смотреть на него с холмов, то можно даже подумать, что он выстроен из чистого золота. Сотни куполов украшают его улицы вот уже тысячи лет. Но вишенкой на торте является именно Кафедральный собор – невзрачный издалека, но величественный вблизи. Вы когда-нибудь чувствовали себя крошечным? Если нет, то обязательно почувствуете, как только очутитесь в центре Йорка.

В Хантингтоне всего один маленький собор, и всё же он по-своему прекрасен. Рядом с ним всегда царит умиротворение, даже когда в остальной части города идут громкие гуляния. Если прислушаться, то и сейчас можно услышать тихое, почти убаюкивающее пение хора. Мне кажется, что проводить службы в таких местах – настоящая честь для любого священника. А наслаждаться чудным пением церковного хора – удовольствие для прохожих.

Мы с бабушкой посещаем этот собор ранней весной, когда на веточках появляются первые почки, а из промёрзшей почвы начинает клочками сочиться трава. Служения продолжаются до самой Пасхи и чаще всего заканчиваются выступлением хора.

В маминой гардеробной я наношу немного теней, чтобы скрыть опухшие веки. Совсем чуть-чуть подкрашиваю ресницы, пудрю носик и решаю, что этого достаточно. В прихожей я встречаюсь с мамой – она маячит перед зеркалом, подкрашивая губы.

– Я использовала твою косметику, – говорю я, проходя мимо.

Я сажусь на пуфик и оставляю рядом сумку. Тянусь к туфлям, оставленным тут получасом ранее, и обуваюсь.

– Я всё убрала, – я закидываю сумку на плечо и выхожу, коротко прощаясь: – До вечера!

– Я уеду после обеда, – мама обращает моё внимание, когда я уже стою на пороге. – Скорее всего, не успею вернуться до твоего прихода.

Обычно после школы мне приходится сразу идти домой. Я почти не провожу время со сверстниками, потому что всегда занята. В последний год мои будни были забиты фотосессиями, и я просто не находила минутки пообщаться с друзьями. А теперь, когда все разъехались по стране в преддверии летних каникул, я провожу вечера в одиночестве или в компании захватывающего детектива. Если посмотреть с другой стороны, то я могу сказать, что в школе мне никогда не бывает одиноко: парни вертятся вокруг, как пешки, а девушки готовы продать мне душу за неземную красоту. Сообщений в социальных сетях никогда не было мало. Мне приходится скрываться под псевдонимами, чтобы хотя бы немного отдохнуть от постоянного внимания. Правда, его всегда уделяют моей внешности, а не душе. Это как судить о вкусе шоколада по обёртке. Так и получается, что мне не с кем поговорить, кроме парней, чьи гормоны бьют из всех пор на коже при одном взгляде на мою грудь. И всё то время, сколько я себя помню, я ходила на свидания лишь для того, чтобы как следует выговориться после тяжёлого дня.

Теперь мне приходится только догадываться о том, как остальные подростки проводят свободное время. Мода стала для меня работой, но я не то чтобы не имею свободного времени, просто зачастую стараюсь подольше поспать, чтобы набраться сил.

Помню времена, когда мальчишки звали меня в кино. В основном их выбор падал на грустные мелодрамы: поцелуи на фоне вечернего Лос-Анджелеса, старомодные танцы и, конечно же, отвратительная игра актёров почему-то привлекали их. И, если парни оставались в восторге от просмотренного фильма, то мне еле-еле удавалось не заснуть к титрам. Мне всегда нравились фильмы пострашнее и поинтереснее, например, леденящие душу триллеры или захватывающие ужастики. Но, когда мы шли в кино, с моим мнением, как правило, не считались.

Некоторые из юношей были ещё назойливее. Они не только придумывали множество поводов, чтобы прогуляться со мной, но и пытались указывать, как одеваться и краситься. Такие свидания, как правило, заканчивались, не успев начаться. И, похоже, именно из-за этого я оставалась в одиночестве. И тогда я поближе познакомилась с Билли Акерсом – подопечным моей бабушки.

Многие из школы говорят, что я слишком избалована чрезмерным вниманием парней. Они утверждают, что самые горячие красавчики готовы прыгать мне на руки и свято верят, что я не общаюсь с ними из-за гордыни. Чаще всего «вера» в этот бред рождается задолго до знакомства со мной. Мало кто из юных модниц готов мириться с переходным возрастом и всеми его сопровождающими. Подростковые прыщики, появление нежелательных волос по всему телу приводят к падению самооценки. Девушки, которым же удалось обойти все прелести столь прекрасного периода, оказываются в роли виновника. В древности было принято полагать, что красоту можно обрести, выпив кровь красавицы. Вот все и считают, что я никто иной, как вампир, нагло отнявший у всех красоту, да ещё и неумело пользующийся ею. Тогда мне хочется спросить учёных, почему эволюция обошла некоторых людей стороной. Люди зачастую не верят в то, настоящая красота прячется внутри, а не снаружи. Выразительный взгляд – не следствие подводки или иных средств макияжа, а показатель заинтересованности. Плавные движения – не следствие бесконечных тренировок, а женская манерность.

И я всегда считала, что парням нравится во мне именно это. Но некоторые ситуации, в которых я оказывалась, полностью переворачивали моё представление о мальчиках. То, что другие называют гордыней, я называю опасениями. Ведь далеко не все красавчики такие же приятные внутри, какие снаружи. За внешней красотой зачастую скрывается внутреннее уродство.

Я не скрываю того, что состою в отношениях с детдомовцем. С одной стороны, это здорово – подавать пример другим и иметь полное право утверждать, что социальный статус в отношениях не имеет значения. С другой стороны, отвратительно слышать клевету сверстников, которые утверждают, что я и моя семейка помешаны на статусах и что мои отношения с Билли Акерсом – ничто иное, как «обыкновенная пропаганда толерантности». Но пусть все будут считать так, чем знать истинную причину нашего союза.

Билли Акерс отличается от других парней крепким телосложением. Он не из тех, кто обрабатывает фотографии, отбеливая зубы или накладывая рельефный пресс. У него всё это имеется и без всяких сторонних программ. А ещё у него ужасно грубый голос. Когда у других он ещё не сломался, Билли способен басить так, словно несколько лет выступал в операх. Он также может учуять обман там, где прилагаются все силы, чтобы его скрыть. На этом его отличия себя исчерпывают: он точно такой же резкий, бестактный и злобный юноша. Но минусы Акерса почему-то только играют ему на руку.

Сидя в школьном кафетерии, я рассматриваю пену в чашке с остывшим кофе и пытаюсь собраться с мыслями. Я почти не притронулась к овощному салату, только перебрала вилкой кусочки помидора. Сейчас мне больше всего хочется забраться под одеяло и проспать следующие несколько дней. Идя в школу, я и не подозревала, что учителя решат сговориться и устроить мне целых три контрольные подряд. И всё бы ничего, если бы это не были контрольные по математике, экономике и – барабанная дробь! – физике. В старшей школе Хантингтона огромное внимание уделяется точным наукам – как раз таким, в которых я полный ноль. Видимо, администрация, стремящаяся подняться в рейтинге школ Йоркшира, просекла это, и поэтому заставила меня весь последний день нагонять упущенный материал, когда большинство учеников ушло на каникулы ещё вчера.

На контрольных я показала себя не с лучшей стороны, но уж точно не ударила лицом в грязь. Без искрящихся розеток на практической части по физике не обошлось, зато я почти на «отлично» справилась с тестом. Да и задач по математике с экономикой я решила с запасом, так что беспокоиться не о чем. Наверное.

Я всё-таки заставляю себя сделать пару глотков кофе, чтобы хотя бы доползти до дома после четвёртого и, к счастью, последнего урока. Кофе горький и совсем не такой, какой мама покупает мне после фотосессии, но всё же лучше, чем ничего.

– Привет, – Морис ставит свой поднос рядом с моим и, перешагнув через скамью, присаживается. – Надеюсь, ты не заждалась?

– Тебя можно ждать целую вечность, но так и не дождаться, – с шуточным укором произношу я, немного отодвинувшись.

– Бетти задержится ещё на пару минут, математик никак не может оставить её в покое. Надеюсь, наша мисс Пунктуальность не сильно разозлится? – он надувает губы и смотрит на меня щенячьим взглядом.

Они с Бет не упускают возможности мягко подшутить надо мной. Моя пунктуальность когда-то выводила их из себя, но мы уже не в том возрасте, чтобы ругаться из-за пустяков.

Морис победно улыбается и приступает к своему ланчу. Хотелось бы мне сейчас оказаться на месте этого свежего, всегда бодрого парня, которому достаточно съесть всего один сэндвич, чтобы быть в хорошем настроении до конца дня. Даже сейчас он широко улыбается, как будто я рассказала ему какую-то шутку, а он еле сдерживается, чтобы не засмеяться. Глядя на его взъерошенные тёмные волосы и небрежно заправленную рубашку, и сам невольно захохочешь.

– Как продвигаются… твои дела? – осторожно спрашивает Морис.

– Понятно, – он запинается. Моё уставшее выражение лица сказало всё за меня. – Ну, а контрольные-то ты все сдала?

– Почему не вышла и не написала нам с Бет? Мы бы помогли, ты же знаешь.

– Наверное, привыкла не искать лёгких путей.

– Или просто оставила телефон дома? – поддевает меня Морис.

Я легко толкаю его в плечо, и мы негромко смеёмся. Ни один, даже самый крепкий кофе не бодрит меня так, как делает это Морис.

– Ты поешь немного, – резко сменив тон на серьёзный, парень придвигает ко мне салат. – Давай, день будет долгим.

Я фыркаю, но решаю не возражать, хотя и планирую лечь поспать до возвращения мамы. Наколов на вилку несколько ломтиков огурца, я отправляю их в рот и медленно пережёвываю. Пока я обедаю, Морис сминает упаковку от сэндвича и выбрасывает её в ближайшее мусорное ведро.

– Слушай, Кэт, – говорит парень, вернувшись за стол. – Мы с Бетти хотим закатить вечеринку у меня в честь окончания учебного года, как ты на это смотришь?

– Как на изощрённый способ убить себя, если честно, – я ставлю пустую миску на поднос и допиваю остывший кофе. – Ты не считаешь, что ещё рано для вечеринок?

Только Морис успевает открыть рот, как из неоткуда у нашего стола появляется Бет.

– Привет! – радостно обращается она ко мне. Я снимаю сумку с колен и встаю, чтобы обняться. От неё веет мятной жвачкой. – Ну что, Морис уже позвал тебя?

Даже будь я за десять метров от Бет, я не могла бы не разглядеть искры в её глазах. Да она вся светится от счастья! Пригладив волосы, она садится рядом с Морисом и, шепнув ему тихое «привет», вопросительно смотрит на меня. Мне знаком этот взгляд. Так смотрят на зануду, который бесконечно обламывает весь кайф. А для Бет – этой энергичной и непоседливой девушки – жизненно необходимо веселиться двадцать четыре часа в сутки. Иногда кажется, что она работает от батареек.

– Да, позвал, но я ещё не решила, пойду или нет. Видишь ли, у меня фотосессия завтра утром, и я…

– Не надо оправдываться! – прерывает меня Бет. – Если люди идут в бар в пятницу, их почему-то совершенно не беспокоит то, что будет в субботу.

– Подруга дело говорит, – соглашается с ней Морис.

– Когда ты в последний раз выходила из дома? – продолжает Бет.

– Правильнее будет спросить, когда я в последний раз там была.

– Мне осталось доработать совсем чуть-чуть, – продолжаю я. – Завтрашняя фотосессия будет последней, понимаешь?

– Вообще-то нет, – Бет меняет тон на серьёзный. – Либо ты говорила так же месяц назад, либо у меня дежавю. Так кто из нас двоих врёт?

– Вот именно, – перебивает она. – Хватит мучить саму себя. Один вечер, проведённый с друзьями, ещё никому не повредил.

– Я пойду туда только с учётом, что вы выделите мне свободную комнату, где я смогу выспаться.

– Ну, не вредничай, Кэт, —встревает Морис. Я смотрю на парня круглыми глазами – я-то думала, что он на моей стороне! – Ты же знаешь, у меня обычно весело.

Когда он устраивает очередную вечеринку, весь крошечный Хантингтон стоит на ушах. Наверное, соседи Мориса прячут голову под подушку, чтобы уснуть.

– Зря ты отказываешься, Кэтрин. Многое теряешь.

– Упускаю возможность прославиться алкоголичкой?

– Ага, – кивает Морис. – Главной во всём Йоркшире.

– И какая муха тебя укусила… – качает головой Бет, глядя на меня. – Смотри, на урок не опоздай.

Я испуганно проверяю время на экране смартфона, пока Морис тихо смеётся. Мои щёки краснеют, когда я понимаю, что ребята снова меня подловили. До занятия ещё целых пять минут.

– В общем, у тебя есть время подумать до шести, —говорит мне Морис. – Конечно, можешь подойти и раньше, если тебе вдруг вздумается. Знай, что двери моего дома для тебя всегда открыты.

Как и для остальных учеников нашей школы, мысленно добавляю я. Сколько бы я ни проходила мимо его дома, там всегда много людей. Вообще-то мне не привыкать к большим компаниям, вот только я совсем не знаю своих сверстников – и поэтому мне вряд ли будет так же весело, как остальным. А портить радостную картину своей кислой миной мне не хочется.

– Я подумаю, – говорю я и добавляю: – Спасибо за приглашение.

После занятий я выхожу на улицу и радуюсь, что утренние тучи уплыли далеко за горизонт, а над головой светит яркое солнце. Частые дожди здесь не редкость, да и снег в начале мая никогда не бывает в диковинку. Конец же этой весны ознаменован по-настоящему летней погодой. Солнце одаривает своими лучами всё вокруг: и бескрайние зелёные поля, лежащие прямо за школой, и невысокие подстриженные кусты, и листочки деревьев. Свет бежит по каждой тонкой прожилке.

Свежий воздух – вот моя батарейка. Мне достаточно побыть на улице несколько минут, чтобы прийти в себя после учебного дня или затянувшихся фотосессий.

Не то чтобы я фотографируюсь подолгу, просто иногда я пытаюсь прыгнуть выше головы, чтобы выиграть несколько выходных. Чаще всего я ответственно подхожу к фотосессиям и стараюсь не терять время напрасно. Правда, когда фотограф замечает мой рабочий настрой, он обычно предлагает мне поработать ещё, и ещё, и ещё. Да, я собственноручно загоняю себя в ловушку, но лишь для того, чтобы после всего этого кошмара как следует оторваться… в компании скучной, как выражается Морис, книжки.

Стоя на крыльце и ища в сумке ключи, я снова делаю глубокий вдох, чтобы насладиться запахом лета. Он похож на беззаботное ребячество, вафельный рожок, только скошенную траву и ещё на много что. Наверное, если бы какой-нибудь парфюмер решил создать духи с ароматом лета, они бы стали моими любимыми.

Думая об этом, я всё же решаю ненадолго появиться на вечеринке. «Маленькая тусовка ещё никому не вредила», – напеваю я под нос, уверенно шагая в гардеробную. Ферги, звучащая в моих наушниках, точно знает, что мне нужно для хорошего настроения. Я уже еле сдерживаюсь, чтобы не затанцевать.

Я отодвигаю тяжёлую дверцу шкафа, и жёлтые лампочки любезно освещают длинные полки. Нижняя заставлена туфлями, верхняя – сумочками, а прямо над ними висят многочисленные мамины платья. Их тут, как и туфель, на любой вкус и цвет: от прогулочного до тёмного вечернего, больше напоминающего мне отдалённый уголок космоса. Перебирая одно за другим, я останавливаюсь на бархатистом голубом. Я легко дёргаю его на себя, и, когда оно соскальзывает с плечиков, я полностью беру его в руки. Ткань просто волшебная! И выглядит платье не слишком строго, что совсем не похоже на маму. Неглубокое декольте, как и подол, украшено изящным пепельным кружевом. Влюбившись окончательно и бесповоротно, я решаю идти в нём.

Что касается обуви, то мой выбор падает на самые простые и удобные кеды. Недели ходьбы на высоких каблуках делают своё дело – мои ступни болят, как будто я ходила по камням.

Я закрываю шкаф, смотрю на отражение в зеркале и думаю: «Не подчеркнуть ли мне глаза? Может, замазать чёрные точки вокруг переносицы? Использую тушь, придающую объём, нарисую стрелки, а почему нет? Тональный крем у меня тоже найдётся. А как же помада?» На самом деле, мне нравятся мои неброские губы, поэтому я решаю воспользоваться обычной гигиенической.

Сложив выбранную одежду у себя в комнате, я принимаю душ и завиваю волосы. Вскоре заблистали припудренные щёки, над глазами запорхали чёрные ниточки ресниц. Я аккуратно разглаживаю последние складки на платье, осторожно проводя по нему ладонью, и иду в прихожую.

Мама не против моего общения с Морисом. Жизнь в пригороде Йорка – дело, которое под силу не каждому. Огромные земельные налоги часто отпугивают приезжих. Но семья Мориса не только отлично справляется с этой задачей, но и еженедельно оставляет сыну деньги на карманные расходы. Да, на выходных в Хантингтоне Мориса не найти: чаще всего в это время он спускает наличные на стадионах Манчестера и в барах Йорка. Мне, конечно, не приходится мечтать о цифрах, которые он тратит на выходных, и я ни в коем случае ему не завидую. Однако мои отказы провести с ним время всё равно кажутся маме крайне глупыми.

Натянув новенькие кеды, я оглядываю дом с порога. Телевизор молчит, кондиционер отключён, и лишь негромкое гудение холодильника раздаётся в тишине. Поворот ключа, потом второго, пробираюсь сквозь маленький зелёный сквер перед крыльцом дома – и я на свободе.

Моё платье развевается на ветру, волосы подпрыгивают над плечами, и, кажется, я не хочу выходить из этого образа – свободной шестнадцатилетней англичанки. Жадно наполняя лёгкие воздухом, я иду навстречу новым эмоциям, прямо как героиня какого-нибудь приключенческого романа.

Тёплый вечер опускается на черепичные крыши Хантингтона, окрашивая их в ярко-оранжевый цвет. Стрекот разливается над Ривер Фосс – протекающей неподалёку речушкой. Мне нравится наша маленькая набережная: я люблю проводить время в тишине и спокойствии, всматриваться в спокойные воды Ривер Фосс и мечтать о безмятежности. По старой каменной кладке, обочины которой поросли камышами, почти никто не ходит. Когда я вглядываюсь в каждую трещинку старой мостовой, я осознаю, как много она пережила: и времена восстания Тайлера, и пушечные снаряды, и многочисленные набеги. Но набережная не развалилась. История вдохновляет меня: она заставляет жить дальше и быть примером для потомков. Но как бы мне ни хотелось задержаться здесь подольше, вскоре мне приходится покинуть тихую набережную.

Выкрашенный в белый цвет коттедж Мориса появляется за углом, и я направляюсь к входной двери. Неспешная ходьба, речной запах и рокотание стрекоз хорошо очищает разум от ненужных мыслей. Я сжимаю ладонь в кулак и, почти не волнуясь, стучу в дверь, за которой уже слышен смех ребят, тяжёлые басы и треск посуды. Выпивать начали задолго до моего прихода. И, кажется, не планируют заканчивать.

Дверь широко распахивается через несколько секунд, и моё лицо освещает яркий свет зажженных ламп.

– Кэтрин, ты всё-таки пришла! – вскрикивает Бет, увидав меня на пороге. – Ты не пожалеешь, ведь в этот раз веселья будет в разы больше. Проходи и наслаждайся!

Я почти не узнаю её голос во всём балагане. Разговоры смешались в гул, пробки от бутылок со свистом разлетаются по сторонам, а из-за топота содрогаются стены. С крыльца я могу различить около десяти человек, шатающихся за спиной Бет, но, судя по громкому смеху, доносящегося из глубины дома, гостей намного больше.

На худых плечах Бет надеты лямки розового сарафана, в ушах блистают перламутровые гвоздики. Рукава белой футболки закатаны, а на капроновых колготках несколько безобразных растяжек.

Бет всю свою жизнь была и остаётся самым отвязным человеком во всей Великобритании. Где шум, там и она. Где веселье, там и она.

– Пойдём, все уже готовы к игре, – подмигивает она.

– Так вы не выделили мне свободную комнату? – подшучиваю я.

Не успеваю я и моргнуть, как, крепко схватив меня за руку, Бет ведёт меня в гостиную.

– Только не отпускай меня, – предупреждает она. – В такой толпе легко потеряться.

Людей внутри не меньше, чем на стадионах Манчестера во время матчей. Я даже представить не могу, как небольшой диванчик в столовой выдерживает огромную компанию из восьми человек. На широкой лестнице, ведущей на второй этаж, расселись группы поменьше, и, к сожалению, наверх уже никак не ускользнуть незамеченной.

Подруга тащит меня в огромную гостиную, которую отгораживает от столовой длинная барная стойка. По дороге я успеваю прихватить чистый пластиковый стаканчик и закрытую бутылку газировки. Мы проходим всё глубже в дом. Я оглядываю лица будущих участников игры. Думаю, нет абсолютно никакого смысла спрашивать Бет, что они затеяли. Так и происходит на громких вечеринках – никто до конца не знает, к чему они приведут. Подростки живут моментом.

Бет ослабляет хватку, когда мы останавливаемся в углу просторной комнаты.

– Так, – протягивает она, подходя к Морису. – Когда начинаем? – она хлопает его по спине.

Морис поворачивается к нам. В одной его руке я замечаю стакан, наполненный белым вином, а в другой – открытую бутылку. Что-то мне подсказывает, что она уже пуста.

– Кэтрин Лонг, неужели ты явилась? – спрашивает он, остановив на мне свой полный удивления взгляд.

Я прекрасно понимаю, о чём он. До этого я была на вечеринке Мориса всего раз, и произошло это несколько лет назад. Тогда у меня ещё не начинала расти грудь, я понятия не имела, кто такой мастер маникюра и не умела пользоваться восковыми полосками. Я была совсем ребёнком, которому впервые признались в любви.

– Как видишь, – я подавляю неуместный смешок.

Если честно, я думала, что меня уже ничто не сможет заставить посетить дом Мориса вновь. Последняя моя вечеринка была в самом разгаре. Я стояла на том же месте, где стою прямо сейчас. Меня окружали те же люди – Бет и Морис. Но в голове были иные мысли. В тот день Морис изрядно выпил, поэтому грохнулся на меня, когда попытался дотянуться до губ. И тогда я поняла, что легкомысленный Морис – не мой типаж, а он осознал, что его мало привлекают девушки низкого роста. Он был крайне разочарован, а я сгорала от стыда.

Морис, и в этот раз перебравший с алкоголем, делает шаг ко мое и, чуть покачавшись, спрашивает у Бет:

Его дыхание отравлено дешёвой выпивкой. Алкоголя здесь пруд пруди – зеленоватые бутылки игриво сверкают под неоновыми лучами долларовых палочек из магазина подарков. Только и успеваю морщиться от очередного блика.

– А ты, – из груди Мориса вырывается сладкий винный пузырёк, и он икает на середине фразы, – ты играешь, Бетти?

Грудь парня проваливается, и за этим следует рык. Морис даже не приложил усилий, чтобы сдержать отрыжку.

– Разумеется, – почти возмущается она, состроив огорчённую гримасу.

Кто-то приглушает музыку. Бет, Морис и ещё некоторые ребята рассаживаются по краям шерстяного коврика в комнате, и я присоединяюсь к ним. Мне приходится ставить свой стаканчик и газировку прямо на пол. Бетти сидит рядом на коленях. В её руках мелькает прозрачный стаканчик с искрящимся напитком внутри. Зелёная трубочка искусана.

– Шампанское? – шепчу я ей на ухо, продолжая рассматривать лопающиеся пузырьки на стенках пластика.

– Нет, что ты, – девушка смотрит на меня так, будто впервые видит. – Персиковая газировка.

Стыдясь, я отвожу взгляд. Тянусь за полной бутылкой газировки, открываю её, и та шипит. Шея под воротником платья начинает запотевать, а на лбу появляется испарина. Обычно Бет не против пропустить бокал-другой, и мне впервые удаётся видеть её на вечеринках с обыкновенной газировкой вместо шампанского или вина. Вместе со стыдом я испытываю и облегчение, ведь мне никогда не нравилось, что Бет выпивает.

Не то чтобы я против алкоголя, но я и не в восторге от мысли выпить. Алкоголь слишком сильно затуманивает разум – в этом выражаются его порок и спасение. Из-за него люди вытворяют чёрт-те что, даже не осознавая этого. На счету Бетани числится несколько пьяных драк, два вдребезги разбитых смартфона и одно отравление, настигшее её в самый неподходящий момент.

– Итак, ребятки, сегодня играем в «Бутылочку», – запевает Моррис.

Свист и смех вперемешку слышатся со всех сторон. Думаю, все уже догадались, что игра будет по-настоящему жаркой. Но только не для меня. Вообще все эти игры не для меня. Поэтому, ещё раз заглянув в пустые глаза Мориса и не найдя в них ничего, что выдавало бы здравомыслие, на коленях я попятилась назад.

– Эй, чего такая кислая? – Бет легко толкает меня в бок, замечая, что я отсаживаюсь.

– Не бери в голову, – отмахиваюсь я.– Просто не люблю такие игры, вот и всё, – пока я выдавливаю из себя слова, язык заплетается. Я тянусь к своему стаканчику с газировкой и делаю несколько глотков.

Я изображаю далеко не самое искреннее изумление:

Актриса из меня такая себе, ведь моё «нет» прозвучало хуже некуда. Я даже промолчу насчёт невольной улыбки от мысли, что неприятности обойдут меня стороной. Лишь бы не пришлось целоваться с кем-нибудь! К этому я ещё не готова. Да и парни здесь точно не нарасхват: один едва стоит на ногах, у второго глаза светятся, как у какого-то вампира из «Сумерок». Даже гадать не хочу, под чем он.

Я сама не заметила, как сжала подол своего платья.

– Кэт, всё в порядке? – спрашивает у меня Бет.

– В полном, – я снимаю её руку со своего плеча.

Она отстраняется. Девушка с парнем напротив нас стукнулись стеклянными стаканами так, что вино расплескалось по сторонам. Его сладкий запах уже забил мне нос.

– Морис, давай сыграем в другую игру? – начинает она, нахмурив брови. – Мне не хочется играть в «Бутылочку».

– Бет, не стоит! – я поднимаюсь за ней, чуть не опрокидывая полный стакан газировки на ковёр.

Но Морис даже не замечает этого, ведь он уже уставился на нас. Мы с Бет застываем в ожидании его реакции.

– Что ж, – он покачивается из стороны в сторону, – давайте в «Правду или действие»?

Бет сияет и плюхается на ковёр. Маленькие кубики льда бьются друг о друга в её стакане.

Остальным ребятам всё равно. Все разошлись по коттеджу. Кто-то засыпает на диване в гостиной, так и не дождавшись начала настоящего, по его мнению, веселья, кто-то продолжает рубиться в видеоигры, а кто-то лежит в пьяном полуобмороке в нескольких метрах от нас.

– Ну-с, – хмыкает парень. – Я смотрю, мы сегодня в ударе. С кого начнём? – он вопросительно смотрит то на меня, то на Бет.

Никто, кроме нас, не обращает внимания на Мориса. Кажется, все тут живут своей жизнью.

– Так, Кэтрин Лонг, пора начинать, – обращается ко мне Морис. – Правда или действие?

Он трясёт пустым стаканом, на дне которого прозрачно колотятся мелкие кубики льда. Вино со льдом? Морис настоящий гурман.

Ну, это настолько легко, что у меня даже поднимается настроение.

– Ариана Гранде. Последний альбом взорвал сеть и моментально покорил моё сердце, – я слегка приукрасила сухой ответ. Но я нисколько не вру, ведь “Dangerous woman” действительно пришёлся мне по вкусу. Наверное, это из-за того, что в нём я нашла отголоски сентиментального “My everything”, который нравится мне не меньше, а также подвижного “Yours truly”.

Мне приятно, что хотя бы кто-то разделяет мои интересы. Обычно их разделяет только отражение в зеркале. Поэтому, невысоко подняв стаканчик с газировкой, я произношу тост:

Подруга смеётся, после чего мы чокаемся. Морису не понять некоторых вещей: наши вкусы абсолютно противоположные. Он бы точно поддержал разговор, если бы речь зашла о тяжёлом роке. Уверена, в этом ему нет равных. Так или иначе, мы продолжаем:

– Ты порвала бы с парнем, если бы влюбилась в другого?

– Звучит по-детски, Морис, – говорит Бет, потягивая газировку, – ну да ладно, может быть. Что насчёт тебя? – вдруг обращается она ко мне, и я вздрагиваю.

– Поверь, точно не из-за тебя, – специально обламывает его девушка, и Морис строит смешную гримасу ей в ответ. Бет поворачивается ко мне.

– Я выбираю действие, – неуверенно бормочу я.

– Эй, нельзя уклоняться от вопроса: это против правил, забыла? – театральное разочарование на её лице выводит меня из себя.

– Да брось, – обращается Морис к Бет. – Неужели есть нечто, заставляющее Кэтрин Лонг молчать? – он выпучивает на меня свои пьяные глаза.

– Лучше не смотри на меня так, – предупреждаю я.

– Это просто игра, Кэт, – обиженно фыркает Морис.

– Личная жизнь – никакая не игра, – подкалываю я парня, который меняет партнёров каждую неделю.

– Мы поняли, Кэтрин, мы поняли, – она широко улыбается и, кажется, краснеет. – Морис, тебе придётся принять поражение.

Я благодарю её и расслабляюсь. Боюсь, если бы не она, я бы давно сорвалась с цепи. Морис неплохой парень, даже помогает старушкам переходить дорогу, но иногда бывает слишком назойлив.

– Даже не смей расслабляться, Кэт, тебе придётся выполнить действие, – любезно напоминает мне он.

– Я тебя не боюсь, – смеюсь я. – Выпить три стакана водки подряд? У парней вроде тебя одни и те же задания.

Морис скрещивает руки на груди и надувает губы.

– Каждый человек неповторим, – защищается он.

Музыка становится громче: в ход пошла далеко не первая магнитола.

В гостиной начинается настоящий балаган. Мы с Бет выглядываем туда, но не видим ничего из-за плотной толпы подростков. Плывя по волнам музыки, они бесцельно размахивают руками. Песни играют из залитой сладкими напитками магнитолы, какой я ранее могла видеть только в старых фильмах. Готова поспорить, что та магнитола – практически раритет. На маленьком, выгоревшем экранчике еле-еле отображается название песни; на корпусе теперь можно разглядеть только потёки, к которым намертво приклеились блестящие конфетти. Гостеприимность Мориса всегда его подводит.

– Ты должна написать письмо с признанием в любви любому парню из детского дома, – говорит вдруг Морис, и я давлюсь газировкой.

Билли Акерс не будет в восторге от этой идеи – это самая первая мысль, проскользнувшая в моей голове.

– Нет уж, – отрезаю я. – С чувствами я играть не буду.

– Тогда выпей три стакана водки, – Бетани пихает меня в бок и звонко смеётся. – Выпьешь, и будь по-твоему. Да и смелости прибавится.

Смелости у меня не прибавится, а вот проблем – точно.

– Спасибо, я откажусь, – я робею. – Вы уверены, что не хотите дать мне другое задание?

– С тобой неинтересно играть, Кэтрин, – вздыхает парень, – кажется, мы зря позвали тебя на вечеринку, – Морис точно знает, как на меня подействовать, и это меня напрягает.

– Я и не просилась, – напоминаю я. – Вы первые предложили мне составить вам компанию, забыли?

– Остынь, он шутит, а это – просто игра, – Бетани протягивает мне стаканчик со своей газировкой со льдом, но я отказываюсь.

Наверное, я так уверена в этом, потому что игрались с моими. Я знаю, каково это, когда сыплют обещаниями, когда нашёптывают красивые слова, а потом отбирают всё в одно неуловимое мгновение. Я знаю, каково это – быть зажжённой, как спичка, а затем резко потушенной.

Но давление со стороны ребят нестерпимо. Они пришли сюда веселиться, как и я, а вынуждены наблюдать за моим поникшим выражением лица. Вообще-то я никогда не бываю вспыльчивой. Но, когда дело касается особенных тем для меня, (таких, как, например, отношения), я не могу сдержать эмоций.

– Извините, я погорячилась. Хорошо, я напишу кому-нибудь письмо.

Выбирать придётся недолго: я либо пишу отбросу, с которым никто не общается, либо дружкам Билли Акерса, что с высокой вероятностью приведёт к особенно печальным последствиям.

– Тогда тебе придётся приступить прямо здесь, – не отступает Морис.

– Чтобы мы убедились, что ты нас не обманула, – поясняет он, как маленькому ребёнку.

– Горю желанием обвести вас вокруг пальца, – отвечаю я с сарказмом.

Я поднимаюсь с колен, расправляя платье и подхожу к журнальному столику, на котором лежит коробка с пиццей. Беру её в руки и ставлю рядом с местом, где я только что сидела. Пицца уже остыла, но я всё равно беру себе кусочек. Я передаю коробку Бетани, и та меня благодарит.

– Мы серьёзно, Кэтрин, – напоминает мне Морис. – Если не хочешь пить водку, тебе придётся выполнить задание.

– Я соглашаюсь только потому, что на завтрашней фотосессии мне нужно быть трезвой, – я откусываю кусочек пиццы. – У вас классные закуски!

– Ещё бы, – оживает Морис. – Так, когда ты приступишь к написанию письма?

Моя попытка сменить тему не увенчалась успехом.

Бет внимательно следит за ходом нашего диалога, и, услышав о письме, встаёт на ноги и подходит к тому же журнальному столику. Она берёт в руки несколько листов бумаги и ручку, после чего возвращается к нам.

Я бы с радостью написала письмо Билли Акерсу, но, к моему сожалению, ребята уже в курсе наших отношений. Скорее всего, придётся писать Люку Грину. Он кажется мне беспроигрышным вариантом: с ним мы не раз пересекались в старшей школе, и ложь о моей влюблённости хотя бы отдалённо будет напоминать правду. Что до реакции Билли, то я легко смогу его убедить в том, что всё это не более чем шутка.

Я принимаю бумагу из рук Бетти, ставлю закрытую коробку с пиццой на колени и кладу на неё лист бумаги.

Перед тем, как ты начнёшь читать, я хочу сказать, что ты очень смелый. Будь я на твоём месте, я бы никогда не распечатывала это письмо. Люк, я безмерно виновата перед тобой, но и держать в себе переживания я тоже не могу. Я очень надеюсь, что ты правильно поймёшь меня. Спасибо.

Примерно в шестом классе я начала замечать за собой странные вещи. Например, однажды стоя около школьного крыльца, я любовалась твоей хитрой улыбкой, которая иногда украшало твоё унылое лицо. О чём ты тогда думал? О том, что снова сбежал с урока незамеченным? Я ещё тогда представляла, как тебе влетит от мистера Симпсона на следующий день, потому что мы собирались проходить какую-то очень сложную тему. Но ты оказался хитрее и сказал моей бабушке, что заболел. Я хорошо запомнила этот случай. Я хорошо запомнила твою хитрую улыбку.

Помнишь, как ты засмотрелся на меня, и споткнулся о бордюр на занятии физической культуры? Я тоже смотрела на тебя. Помнишь, как ты единственный смеялся с моих шуток, хоть в них не было ничего особенного? Я удивлялась твоей прямоте. Ты не позволял себе улыбаться другим, ты не смеялся над чужими шутками, хотя они были намного остроумнее моих. Ты влюблял меня в себя, Люк, своей медленной походкой и своей улыбкой. Той, которая не была ни для кого предназначена, но всегда попадалась мне на глаза…»

В реальности же всё наоборот. Этот парень никогда не смеялся ни с моих шуток, ни с шуток других – на его лице я ни разу не замечала улыбки, о которой только что написала. И на то наверняка были свои причины, ведь Люк всю жизнь рос в детском доме. Я громко стучала высокими каблучками, когда проходила по длинному школьному коридору, и чёткий стук разлетался во все стороны. И, когда все парни сходили с ума, начиная любоваться длинными ногами, Люк покидал коридор. На занятиях физической культуры мы вовсе не пересекались.

Я кладу ручку рядом с исписанной бумажкой и перечитываю полученные абзацы. Я пробегаюсь глазами по предложения, состоящих из грязной лжи, и вздыхаю, а затем сминаю бумажный лист.

– Мне нужно собраться, – монотонно произношу я, продолжая мять исписанный лист.

Когда он превращается в маленький неаккуратный комочек, я бросаю его в мусорное ведро. Я сосредоточенно смотрю на новый чистый лист перед собой и, делав глубокий вдох, начинаю выводить слова.

Когда мама советует мне разложить мысли по полочкам, я всегда смеюсь – потому что невозможно отделить одну мысль от другой, особенно когда они касаются тебя. Этот клубок не распутывается, как бы я ни старалась. Поэтому я начну с того, что посчитаю нужным. С того, что мне больше всего нравится в тебе.

Мне нравилось слушать тебя ещё со времён младших классов. Ты рассказывал какую-то историю своему соседу по парте, наверное, думая, что никто не обращает на тебя внимание. Но это было не так. Я не могла перестать слушать тебя. Ты с таким невероятным восторгом описывал всё, что помнил, как будто снова и снова переживал это наяву…»

Я неуверенно ставлю точку в конце предложения.

Люк никогда не подавал голоса в школе. Он молчал всегда: и на уроках, и на переменах. У него не было друзей. Я осознаю, что никогда не слышала голос Люка.

Я бросаю ручку в пол и, вздыхая, провожу ладонью по мокрому от пота лицу. Морис с Бетани дали мне слишком сложное задание – не только солгать человеку, но и постараться разгадать его. Разгадать его настоящего, чтобы письмо выглядело правдивым.

– Я так не могу, здесь слишком шумно, – оправдываюсь я. – Можно я закончу дома?

Впервые я почувствовала, что ложь может быть горькой и обидной. В сто, нет, в тысячу раз обиднее самой страшной правды.

– Хорошо, можешь закончить позже, – соглашается Морис, помедлив. – Но обещай, что передашь письмо парню. И помни – это всего лишь игра.

– Я помню. И да, я завтра же опущу письмо в почтовый ящик.

– Ты так скоро уезжаешь из Хантингтона? – она наполняет свой стакан газировкой и немного отпивает. – Мы же совсем не успели повеселиться.

– Мне срочно нужен отдых за городом, – смеюсь я. – Да и у бабушки завал на работе, а этим летом я обещала ей помогать.

– Очень жаль, – Бет опускает голову. – Надеюсь, мы скоро увидимся.

Подруга поднимается на ноги и встаёт рядом со мной в ожидании, что я сделаю то же самое. Мы тепло обнимаемся.

– Спасибо, что пришла, – повторяет она. – Прошу тебя, отдохни летом, ты вся на нервах.

– Нет проблем. Уверена, мы ещё не раз встретимся. У Мориса, например, – шучу я.

– Куда ты без Кэтрин, – Бет отстраняется и поднимает газировку с пола. – За нас!

Мы в последний раз смеёмся, провожая учебный год, и, махнув ребятам на прощание, я выхожу на улицу.

Я перешагиваю порог своего дома в половину восьмого, пока мама ещё на работе. Сейчас здесь только я и бешеный стук сердца. Только я и ложь, которую я принесла с собой. Я переодеваюсь в пижаму, смываю макияж, наливаю кружку чая и иду в свою комнату. Положив перед собой лист с ручкой, я сразу же сажусь за письмо.

Чёрт возьми, я больше не могу молчать – так и знай. Я больше не могу отмахиваться от собственных фантазий. Я больше не могу смотреть на тебя и при этом ровно дышать. Я больше не могу сдерживать себя. Твоё молчание заставляет меня говорить, твоя быстрая походка заставляет меня бежать за тобой, а в томном взгляде искать ответы на все вопросы. Твой загадочный вид выдёргивает меня из образа, который я тщательно оттачиваю каждый день. Я хочу разгадать тебя. Я жажду знать, почему ты действуешь на меня подобным образом…»

Хочешь солгать – скажи долю правды, а остальное додумай. Так я и поступаю. В этом мире не осталось ничего святого, раз правду мы теперь выдаём за ложь. Поставив последнюю точку, я отбрасываю исписанную бумагу в дальний угол стола и даю себе обещание, что обязательно закончу письмо позже.

Я осторожно-осторожно делаю несколько глотков зелёного чая, и кипяток обжигает язык. Мята всегда меня успокаивает. Я начала пить такой чай одним далёким Рождеством. Тогда я была в третьем классе. На зимних каникулах я, как и обычно, осталась в детском доме у бабушки на несколько дней. Всё было украшено сверкающими гирляндами, повсюду шуршала мишура, а подарочные коробки были на каждом шагу. Под Рождество самые добрые люди Йоркшира отправляют туда горы подарков. Обёрточная бумага шелестела так громко, что не все дети услышали тихий перезвон колокольчиков Хью – поварихи лет шестидесяти, которая до сих пор работает в детском доме. Эта милая старушка приглашала нас за праздничный стол, где нас поджидал чай с листами мяты, пудинги и бесконечно долгие, но очень интересные истории из её жизни.

Я медленно перемещаюсь в гостиную. Включив телевизор, я начинаю листать канал за каналом, но мне даже посмотреть нечего. В тишине раздаются щелчки кнопок пульта. Шестнадцать – это возраст, когда тебе уже не интересно смотреть американские ситкомы, но и к чему-то более взрослому переходить не хочется. Это возраст, когда ты уже не смеёшься с нелепых шуток из любимого шоу и не дрожишь от страха, когда идёт «Скуби-Ду». В этом возрасте людям вообще что-нибудь интересно? Интересно, что смотрит Люк? Да и смотрит ли он телевизор вообще?

Есть в мире только одна вещь, загадочнее тебя. Это звезда. И ты так похож на неё! Ты бороздишь в окутывающей тебя темноте, освещаешь путь и не нуждаешься в свете других. Тебя можно разгадывать долгими днями, месяцами, годами, но так никогда и не узнать, что скрывается за твоим таинственным светом. Его светлые лучи падали на меня последние несколько дней и заставили широко раскрыть глаза. Ты заставил меня прозреть, и теперь я так хочу знать, почему это произошло.

Девушки – создания с необычайным количеством интересующих их вещей. Наверное, я могу поздравить тебя: ты полностью интересуешь меня. Я разрываюсь на части, когда дело касается выбора, о чём бы мне спросить тебя. В моей голове зреют тысячи вопросов одновременно, представляешь? И, наверное, первым и самым желанным станет твой голос. Бархатный и чистый, быть может, хриплый и срывающийся – мне всё равно. Меня дико интересует твой голос, каким бы он ни оказался. Меня интересует голос, который никто никогда не слышал. Какой он? Мне бы хотелось, чтобы ты говорил со мной, будь ты в хорошем или плохом настроении. Странная фраза или прерывистое слово, любой твой вздох, Люк – мне необходимо слышать тебя рядом. Ты можешь поговорить со мной?..»

Я отчаянно пытаюсь представить его голос, но у меня ничего не выходит. Сколько бы я ни вспоминала, сколько бы ни придумывала, я не могу услышать его в голове так же отчётливо, как голос Мориса или Билли, например. Единственное, в чём я не сомневаюсь, так это в том, что он вовсе не такой же уверенный, как у остальных. Как могут говорить люди, у которых нет друзей? Кажется, они молчат всю жизнь.

Внутри всё сжимается, когда я осознаю это. Каждое написанное слово для меня как удар лезвием по сердцу – моему и Люка одновременно. И, когда их становится всё больше, я даже представить не могу, какую боль они причинят нам обоим.

Твои прикосновения – это чудо. Твои ладони грубы и черствы, а может, мягки и приятны. Кожа на них сухая, а может, похожа на шёлк. Другие не решаются прикасаться к тебе. С тобой не здороваются за руку. С тобой никто не хочет пересекаться.

Но это не про меня. Я представляю наше первое прикосновение, и моя ладонь вспыхивает таким пламенем, что его светом можно было бы осветить весь Хантингтон. Да что там, трещащие искры, вздымающие ввысь, были бы видны даже жителям Йорка. Твои руки пускай и черствы, но они наверняка теплее солнечных лучей. Твои руки пусть и грубы, но я знаю, что за грубостью скрывается изящество и манерность. Я восхищалась этим и не перестаю восхищаться по сей день. Одно твое касание, Люк, способно зажечь меня…»

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Океан Разбитых Надежд - Макс Уэйд - Пролог Читать онлайн любовный роман

Уэйд Макс

Аннотация к произведению Океан Разбитых Надежд - Макс Уэйд

Пролог

Пролог

Глава 1