Песок пирога - Олег Николаевич Жилкин - Читать онлайн любовный роман

В женской библиотеке Мир Женщины кроме возможности читать онлайн также можно скачать любовный роман - Песок пирога - Олег Николаевич Жилкин бесплатно.

Правообладателям | Топ-100 любовных романов

Песок пирога - Олег Николаевич Жилкин - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Песок пирога - Олег Николаевич Жилкин - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net

Жилкин Олег Николаевич

Песок пирога

Читать онлайн

Аннотация к роману
«Песок пирога» - Олег Николаевич Жилкин

Основную тему романа задает его название, построенного на созвучии английской метафоре «Peace of cake» – «Кусок пирога», означающего простоту, и созвучного ему «Песок пирога», намекающего на пироги из песка, что каждый из нас делал в детстве и превращал силой собственного воображения в изделия из теста (текста). Автор обыгрывает этот образ в своем шутливом четверостишии: «Ваше любимое занятие? – Похоже на топик в начале текста. – Мое любимое занятие писать фигню, а могло бы быть: «изделия из теста». Несмотря на обилие намеков в самом названии, текст достаточно простой. Это почти дневниковая запись событий, в которых воссоздается попытка героя начать новую жизнь в новых обстоятельствах, где он претерпевает все, что обычно и сопутствует подобному строительству «на песке», но вера в магическую силу воображения помогает ему преодолеть эти трудности и все же испечь свой пирог, идя на риск.
Следующая страница

1 Страница

Мой отец был железнодорожником, поэтому не удивительно, что я с детских лет привык к звукам и запахам железной дороги, к перестуку колес, к колыханию полки во время сна, к позвякиванию чайной ложки в стакане. Отец часто брал меня с собой в путешествия, порой спонтанные, потому что у него были льготы на проезд для семьи, благодаря чему я с четырех лет совершал регулярные путешествия то в Москву, то Иркутск, то просто катался с ним на электровозе учась подавать сигналы поездам. Однажды, когда он еще работал машинистом на паровозе, он взял меня с собой в ночную смену, и я обжог себе щеку, прислонившись к котлу, когда меня одолела дрема.

Путешествия в Москву носили в основном коммерческий характер. Отец ездил в столицу, чтобы прикупить там дефицитных товаров, чтобы потом с выгодой продать их на толкучке. По тем временам это считалось спекуляцией, и папу пару раз ловили, но он отделывался штрафом. В Москве я был нужен ему, чтобы охранять купленное барахло где-нибудь в переходе ГУМа, дожидаясь, когда отец вернется с очередной добычей. Мне с этого ничего не перепадало, лишь однажды я упросил отца купить мне танк на колесиках, который я с гордостью провез по булыжной мостовой Красной площади. Однажды по дороге в столицу я заболел свинкой, и когда мы выгрузились на перроне, у меня так отекла шея, что я начал бояться, что я и впрямь превращусь в маленькую свинью, но отец меня убедил, что ничего подобного со мной не произойдет. Мне же хотелось пить, мы переходили от одного кафе к другому, но везде продавался только кофе, а мне хотелось чай – кофе я ненавидел, да и сейчас вполне к нему равнодушен, поскольку, как истинный сибиряк, воспитывался на горячем, обжигающем горло чае.

Я не стал железнодорожником, но в поездах прошла большая часть моей жизни. Несколько лет я проработал гидом в Китай, сопровождая челноков в их коммерческих вояжах в Поднебесную. Мне подолгу приходилось колесить через всю страну в специальном вагоне, сопровождая особо ценные и опасные грузы в качестве курьера по спец перевозкам. Мне часто приходилось менять места жительства, и, отправляясь в путешествие, я стал осознавать, что оставляю часть своей прошлой жизни на перроне. Уезжая, я расставался с прошлым, часто навсегда. Я привык к разлукам и расставаниям, понимая, что невозможно следовать за кем-то, для кого дорога является не целью, а смыслом, кто всегда в пути или в ожидании новых путешествий и трансформаций.

В разговорах случайных, встречных,

Вдруг разменянных на мелочь,

Я людей без числа встречаю,

И с собой забираю в вечность.

А им может быть и не надо,

У них дел может быть по горло,

Только вскакивают на подножку,

Когда трогается платформа.

Сердце балуют просторы,

Проплывающие мимо –

Пролетающие опоры,

Ускоряющегося мира.

Глава 1. Грибы Орегона

О том, какой у меня богатый внутренний мир я не догадывался, пока не напоролся в лесу глазом на ветку. Что я делал в лесу? Смешной вопрос – грибы собирал. С приятелем одним, он по грибам дока, его в Америку родители еще ребенком привезли – знает все грибные места, вот он меня в эту чащу и завел, сам бы я в такие дебри ни за что не полез, а тут нужно было держаться рядом, чтобы не заблудится – я леса не знаю, поэтому шансов самостоятельно выбраться немного. Леса в Орегоне знатные, года три назад, один русский пошел, так его две недели искали. Вышел он из леса самостоятельно только на десятый день, сутки еще до города добирался, ни один американец не хотел его в машину брать – в таком страшном и диком виде этот человек спустя десять дней скитаний по лесу оказался, а объясниться толком не мог, поскольку за пятнадцать лет жизни в Америке английский не выучил.

В общем, грибы я нашел, но левый глаз потерял. Не навсегда, конечно, временно. Болел глаз нестерпимо, пришлось к доктору обращаться. Доктор американский, поэтому я подробности про лес и грибы в рассказе об обстоятельствах получения травмы опустил, все-равно ни черта они в грибах не разбираются, а к людям, собирающим грибы, относятся подозрительно – это для них смертельно опасное занятие, из разряда прыжков без парашюта с небоскребов или работы в цирке пожирателем огня. Доктор мою деликатность оценил и сразу предложил мне наркотики. Так и сказал: наркотики потреблять будешь? Я от неожиданности даже переспросил: «Наркотики?»

– Ну, да, наркотики, ты же испытываешь физические муки, с такой травмой, как у тебя, чем я еще могу помочь?

В общем, согласился я. Выписал он мне рецепт, но все ближайшие аптеки к тому моменту закрылись, и пришлось мне ехать до круглосуточной аптеки уже в сумерках на другой конец района. Пока добрался, муки мои усилились. Самое страшное, что я почти ничего на дороге не видел – слезы катились потоком, затрудняя видимость. Ехал как под тропическим ливнем, ориентируясь лишь по огням встречных автомобилей – благо дорога была почти пустой. В таком состоянии и начинает просыпаться твой спящий богатый внутренний мир. Начинаешь людей, общественные институты, самого себя и свое место в этом мире воспринимать несколько иначе.

Во-первых, совершенно теряешь терпение и начинаешь раздражаться на всякие формальности, принятые в обществе. Несмотря на дезориентацию, мозг настроен на самое кратчайшее и скорейшее донесение информации и ее обработку, и любые дополнительные жесты внимания друг к другу, принятые в обществе, воспринимаются как помеха. Во-вторых, отключаются и резко ограничиваются все внешние информационные ресурсы: смотреть телевизор ты не можешь, читать и писать тоже, книги так же исключены. Ты даже просто долго сидеть с открытыми глазами не в состоянии. Раздражает дневной свет, экран монитора кажется ослепительным даже на самых низких единицах освещенности. Темы в ленте кажутся сводками с далекой планеты. Так начинается отрыв и полет в космос. Дальше в ход идет прописанная доктором наркота и ты, глуша боль, просто проваливаешься в полусон, полубред. Долгий, тяжелый и безрадостный, как сама жизнь человека, лишенного зрения.

Из всех внешних источников информации выживает только радио. На первых фазах болезни хорошо идет музыка. Под нее неплохо спится и так же легко просыпается. В моем случае, это был джаз и инструментальная музыка, хотя я не поклонник ни того, ни другого, и вообще к музыке равнодушен. На второй день на смену музыке пришло какое-то странное местное ток-шоу в прямом эфире, в котором ведущий, обладающий приятным тембром голоса, всерьез рассуждал о свойствах демонической природы.

Помогает ли Христос от демонов, и от всех ли демонов он помогает? В передачу звонили его постоянные радиослушатели и делились своим опытом. Некоторые из них пережили опыт одержимости, и ведущий подробно интересовался тем, как им удалось преодолеть эту напасть и выйти победителем из схватки с нечистой силой. В общем, мне крупно повезло с радиоволной, и я благополучно просыпался и засыпал в ходе эфира не меньше десяти раз, с удивлением обнаруживая, что содержание передачи не иссякает, а только наполняется новыми примерами и плавно переходит от одного аспекта демонического к другому, погружая слушателя в раскрываемую тему, и я уже где-то начинал ощущать присутствие потустороннего в своей жизни, как нечто обыденное и привычное, словно это глазные капли, стакан воды или упаковка Гидрокодона на тумбочке. К концу того познавательного радио-вечера я уже ощущал себя по пояс в земле, причем сверху по пояс, а не снизу.

Через два дня боль ушла, глаз начал открываться, но ощущения отрыва от реальности сохранялось еще сутки. Отказ от приема наркоты привел к переживанию состояния абстиненции: раздражительности и чрезвычайной сонливости, которая и является спутником раскрытия и обнаружения вашего богатого внутреннего мира, поскольку на внешний мир просто на некоторое время перестает существовать.

Сны были долгими, с подробностями. Однажды мне приснилась авиакатастрофа. Мы ехали с близкими, уже умершими, правда, в реальности родственниками в поезде, и я, вдруг заметил, что в небе за окном совершенно не двигаясь завис самолет. Какое-то время мы изумлялись чудесам технической мысли, позволяющим добиться такого замечательного эффекта, но затем самолет начал медленный разворот в нашу сторону и какое-то время продолжал полет параллельно направлению железной дороги, что позволило мне разглядеть огромную дыру в корпусе и языки пламени, вырывающиеся из его чрева. Тут до меня дошло, что самолет рано или поздно рухнет и мы сгорим заживо. Мы выскочили на остановке из поезда и бросились бежать. Раздался взрыв, я посмотрел в небо, и среди окутавшего его дыма разглядел приближающие к земле на огромной скорости обуглившиеся фрагменты «железной птицы». Мне удалось избежать попадания под обрушившийся на землю ливень из обломков, но родственников моих накрыло. Через какое-то время я вернулся на место, чтобы предпринять попутку найти их и оказать помощь. Вместо дымящихся обломков и груды мертвых тел я обнаружил бойко торговавший продукцией самодеятельный рынок на тележках, и на мои вопросы никто из продавцов не был в состоянии ответить ничего вразумительного. Наконец, я заметил вдали фрагмент непотушенного пожара и стал громко требовать от окружающих объяснить причины всего происходящего. Только теперь до меня осторожно стали доводить информацию о том, что власти, во избежание паники, решили сделать вид, будто ничего не произошло, а тела свезли в ближайшую больницу, куда меня обещали немедленно доставить.

В больнице, к своей радости, я обнаружил уцелевших родственников, которые отделались незначительными ссадинами и царапинами. Надо сказать, что в реальности, все эти близкие мне люди уже умерли, но в моем сне сознание приготовило для них более счастливое развитие сюжета.

Проснувшись, я вспомнил, что вчера был день рождения старшей дочери. Я заглянул в холодильник и обнаружил в нем торт, который именинница есть не стала, а предпочла ему поход с другом на только что открывшееся в преддверии Хэллоуина шоу: «Дом с привидениями». Там же, в холодильнике, замаринованные в банках, стояли стоившие мне левого глаза грибы из Орегонского леса.

Глава 2. Кот принес мышь.

Какое-то давно забытое чувство своей оставленности нахлынуло, словно из детства, невыплаканной волной слез, совершенно неожиданно прорвавшихся, неуместно, но, в то же время, таких горячих, как будто только что пережил разлуку, только непонятно с кем. Кому адресовалось это чувство: к забывшей меня матери, к уехавшей в долгую командировку жене, к оставленному ребенку? Все это было в моей жизни, все эти горькие моменты какой-то неизбежной тоски от разлуки, прощания с самым дорогим тебе в тот момент человеком. Но эта необходимость казалась тогда настолько властной и вынужденной, что все невольно преуменьшали ее значение, оправдывая тот урон, который она может нанести чувствам, хотя никто на самом деле не знает, что действительно в этот момент важнее. Нас приучили к мысли, что следование всякой жизненной программе неумолимо вынуждает к тому, что приходится оставлять любимых, родителей, своих детей, сначала на время, а потом и навсегда.

Мы привыкаем к этим состояниям, мы смотрим на них с неизбежностью взрослого человека, мы гасим эту волну слез и тоски в самом начале, мы не даем ей подняться и смести всю нашу жизнь в пропасть, потому что не можем жить не отрываясь друг от друга. Нам почему-то кажется, что в этой разлуке многое для нас проясняется, мы будто взрослеем, станем мужественнее, научимся контролировать свои чувства, время и свою жизнь. Разумеется, это полная чепуха.

Как же порой хочется просто уткнуться лицом в подушку, укрыться с головой в одеяло и просто поплакать о себе, о том, что уже потеряно навсегда, и о том, что еще предстоит потерять, потому жизнь приучает нас к расставаниям, и если они не случаются, то мы воспринимаем это как чудо, и в душе появляется надежда на то, что это чудо может повторится или вовсе стать частью нашей обыденной жизни, лишенной постоянного страха разлуки. И чем больше в нас этой надежды, тем больше в нас смелости, и может быть, когда-нибудь, этот страх покинет нас навсегда, и уже больше никогда не вернется в образе того покинутого всеми мальчика или девочки, которые всматриваются в сумерки, в ожидании прихода близкого человека: матери или отца, которые почему-то сегодня задержались с работы, и дай бог, чтобы это ожидание не затянулось на часы, дни, недели, месяцы, годы.

С возрастом мы учимся преодолевать это чувство, оно кажется нам нелепой и смешной прихотью маленького человека, которые так и не вырос, не повзрослел, и сидя на берегу, не научился без страха наблюдать за этой огромной волной невыплаканных слез, которая надвигается на тебя, грозит смести, но разбивается о камни у самых твоих ног, не причиняя никому ни малейшего вреда.

Разве мало можно было бы сделать хорошего друг для друга? Разве мало можно было подарить друг другу нежности и любви? Почему мы жалеем на это свое время, почему мы убиваем его на пустые забавы, ничего не говорящие ближнему о нашем к нему отношении, о том, как он нам дорог? Как странно, что в нас совершенно не воспитано это чувство восприимчивости, нет желания прожить с человеком вместе его жизнь, а ведь это удивительный дар и способность, данная нам, как возможность побыть одним телом, одним фактом совместного существования, соучастия в делах друг друга.

В союзе с другим человеком, все твои бреши и пустоты заполнились так прочно, что ты больше ни в чем не нуждается, из тебя не выливается жизнь, как из пробитого ведра, ты полон этой плещущейся в тебе энергии, общей на двоих. Не об этом ли все мечтают и, почему так редко этого удается достичь?

И все же люди, наверное, мечтают о разном, иначе все было бы намного проще. Трудность именно в том, чтобы найти это общее и согласится разделить его, а не пытаться каждому найти что-то свое, для себя. Нужна ли для этого зрелость, или опыт, или удача, или действительно на это должен указать перст божий – я не знаю, но что-то большее зовет оно нас к преображению, к изменению не только внешней действительности, но и нашей природы. Не к святости ли оно нас зовет, на самом деле? Что есть любовь в мире, если не первый шаг к ней, а все, что называется под именами любви, это всего лишь преходящие тени, не имеющие к ней никакого отношения. В том и обида заключена для многих, и зависть, и несчастье человека, что, прожив жизнь, он так и не познал этой любви, и даже не приблизился к ее понимаю, живя земными интересами, ничем не отличаясь в этом отношении от других несчастных жителей Земли, вынужденных бороться за свое существование, которое, быть может, без любви того и не стоит?

Просыпаться не хотелось. Я чувствовал себя звездной пылью под микроскопом вселенной. Мною владело единственное желание – не рассыпаться, не исчезнуть от случайного дуновения космического ветра. Ради этого я был готов лежать недвижимо, закутавшись в одеяло. Жить активной жизнью казалось невозможно, да и не за чем. Я не торопился собраться с силами, до прилета дочери еще было время.

Дочь уже на следующей неделе прилетала из Америки в Россию, чтобы заменить свой российский паспорт по случаю своего совершеннолетия. Этот внезапный прилет перевернул все мои планы.

Кот принес мне мышь, но я даже не вставал, чтобы убрать ее, и лишь к восьми часам нашел в себе силы выбросить ее в окно и начать застилать постель после сна.

Вера позвонила как раз в тот момент, когда я взял короткий перерыв и залез в фейсбук, чтобы окунуться в новости дня.

Вера прежде всего осведомилась, как прошла моя ночь, каково состояние моего желудка и пораненной накануне стопы, а затем уже перешла к главной новости, которая меня изрядно встряхнула. Мой первый и самый скандальный роман «Мальчик на качелях» берут в публикацию! Это означало, что моя основная цель достигнута, мои романы складываются в цикл, и у меня в запасе уже есть продолжение приключений главного героя, которым, я уверен, должны заинтересоваться читательницы от сорока до шестидесяти лет.

Одним кликом я заключил договор на издание электронной версии романа и благословил этот день и час. Кто знает, какие еще трансформации ожидают моего героя? Что если он закончит свою жизнь в каком-нибудь монастыре или, не дай бог, клинике для душевнобольных? Но пока я способен формулировать свои мысли, тревожиться не о чем.

Чтобы немного успокоиться, я решил собрать слив и сварить из них варенье.

Груши, яблоки, сливы – все осыпается в моем райском саду в изобилии, я даже не успеваю их собирать. Зреет виноград и тянет свои антенны вверх. Я возлежу на старой металлической кровати, установленной прямо под деревом, и набиваю строчками монитор. Вокруг меня порхают бабочки и птицы. Свет удивительно мягкий, он отражается от свежей зелени, контрастируя с ярко-синим безоблачным небом. Пахнет яблоками от стола, на котором я собираю самые крупные и ровные плоды. Временами я их пробую. Они твердые и не очень сочные – это зимний сорт, но я чувствую скрытую в них силу. Я тоже зимний сорт. Я родился зимой и не слишком тороплюсь вкусить всех плодов лета. Я хочу, чтобы оно настало и пребывало со мной всегда, чтобы я ни о чем не заботился, и ни о ком не переживал. Я хочу, чтобы любовь вечно согревала меня, и я не испытывал никогда ни тревоги, ни сомнений, следуя той единственной дорогой, которая ведет нас к радости, теплу и свету. Счастье развязывает человеку язык. Возможно, к концу жизни, я стану болтливым стариком, а пока я учусь выбалтывать секреты на страницах своих романов.

Глава 3. Вырванные страницы истории

Софья кипятила чай в желтом от заварки стакане. На ее черном, строго покроя платье выделялись пятнышки от химреактивов.

– Зуко! – позвала она.

На зов, поцокивая коготками по полу, прибежала маленькая кривоногая собачонка.

Софья налила ей в блюдце молока, покрошила в него немного хлеба и села пить чай, поглядывая на занятую едой собаку.

Внезапный стук в дверь вывел Софью из оцепенения. Не дожидаясь приглашения, в комнату вошел мужчина с пронзительно синими глазами.

– Меня зовут Василий! – отчетливо и резко произнес он, вытянувшись на мгновение в струну и издав звук, напомнивший Софье старорежимное щелканье каблуками.

– А его зовут Зуко. – сказала Софья, указывая носком туфельки на собаку.

– Он кусается? – спросил Василий.

– Что за вздор! – возмутилась Софья. – С какой это стати?

– Животные порой кусаются без всяких на то причин.

– Это люди зачастую говорят дрянные вещи о ком попало без каких-либо причин и всякой стати. И еще любят врываться без приглашения в приличные дома, чтобы грабить, насиловать и убивать хозяев. Кроме того, скажу вам напрямик, Василий, я вас узнавала – вы тот самый убийца ста семнадцати девственниц из Нью-Орлеана, но на этот раз у тебя ничего не выйдет, имей это в виду! Мужчина моментально покрылся малиновыми пятнами и попытался выхватить что-то из кармана, но ему в руку вцепилась собачонка и принялась с остервенением рвать его рукав. В одно мгновение Софья вскочила со стула и уверенным движением обрушила его на голову несчастному. Стул разлетелся на кусочки, осыпая обломками оседающее на пол тело. Когда Софья убедилась в его неподвижности, она спокойно опорожнила карманы мужчины, где среди прочих документов обнаружила бирку полицейского и наган.

Приехавшие вскоре люди в штатском арестовали Софью вместе с собакой. Два черных санитара накрыли тело Василия целлофаном и поволокли его куда-то на носилках. Комната опустела. Настала пора и автору вылезать из-под кровати, где он пролежал уже несколько дней, записывая сюжеты из жизни знаменитой террористки в огромную, неопрятного вида тетрадь.

Увы, София отнюдь не была девственницей.

Написанием подобной чепухи я занимал себя в двадцать лет, называя свои литературные упражнения «псевдореализмом». Мне было тесно в рамках литературных стандартов начала восьмидесятых годов, и я по-своему пытался их раздвинуть, не рассчитывая, разумеется, ни на успех, ни на публикацию своих сочинений. При всех недостатках, сюжет этих коротких рассказов был непредсказуем, и мне нравилось придумывать для них неожиданный финал. Моим сегодняшним повествования, насколько я заметил, недостает легкости. Прежде все мои истории строились на импровизациях. Теперь я описываю только то, что пережил сам, временами впадая в морализаторство.

Зануды – это конченные неудачники. Я не засуживал такой участи. Я был довольно симпатичным парнем, пользующимся успехом у противоположного пола. На хрена я влез в этот улей сублимирующих интеллектуалов и не чаявших в них души суфражисток? Впрочем, позже улей исторг меня из своего чрева. Я переживал острое увлечение православием и пытался ввести идеи христианских философов в интеллектуальный дискурс, который, по правде сказать, не сильно бы от этого пострадал. В ходу был самый пестрый набор идей, но темы религии встречали самое упорное сопротивление организаторов. И все же, меня не изгоняли из милосердия. Раз в неделю, по четвергам, я являлся на собрания общества, всякий раз покидая его еще более неудовлетворенным. Я был сжигаем изнутри огнем богоискательства.

На третьем курсе университета, я чуть было не решился бросить учебу и уйти в монастырь, даже не будучи сколько-нибудь верующим человеком. Просто мне вдруг опостылила моя жизнь и учеба в университете, и я почувствовал необходимость кардинальных перемен в своей жизни, которую, как мне казалось, я трачу неизвестно на что. Я даже записался на прием к владыке, чтобы уточнить детали. Опытный, хотя и довольно молодой секретарь, исподволь выведал у меня цель моего визита и нарисовал мне картину послушничества, через которое мне придется пройти, прежде чем дело дойдет до принятия монашеского пострига.

– Послушники много физически работают. – предупредил он.

– Ну, а читать-то им можно? – поинтересовался я тем, что составляло для меня в то время главный интерес моей жизни.

– Можно, но только душеполезную литературу.

Что секретарь подразумевал под «душеполезной литературой» мне было понятно. Такого рода чтения на истфаке мне хватало без монастыря, и я не стал дожидаться аудиенции с владыкой, поскольку интересы мои в ту пору лежали в совершенно иной области, и духовная жизнь для меня более сочеталась с понятиями риска, а не пользы.

Я все же сохранил интерес к аспектам христианского учения, и мне то и дело приходило на ум искать точки пересечения ученых занятий гуманитарной направленности, с изучением вопросов теологического круга, но мои предложения, как я уже упомянул, не встречали сочувствия. На меня смотрели с некоторым сожалением, как на человека, который своими руками отрезал себе пути к самообразованию и развитию. Я же все острее переживал свое одиночество в своем кругу. Позже я переехал в другой город, а потом поменял и страну, и мои контакты почти сразу оборвались, и лишь однажды мой знакомый приятель, живущий в том же доме, в котором размещалась некогда приютившая меня организация, по моей просьбе, посетил собрание моих прежних коллег, и невольно поинтересовался у меня впоследствии: что за секту он посетил? Меня так развеселила его непосредственная реакция, что я описал этот случай на своей страничке в фейсбуке, и тут же на меня обрушилась волна негодования всех, кто имел честь принадлежать к этому избранному обществу. Сравнение с сектой их настолько оскорбило и даже напугало, что я вынужден был оправдываться. К тому моменту я уже несколько лет не жил в России, и даже не предполагал, что атмосфера изменилась настолько, что подобные шутки могут восприниматься ответственными людьми, как повод спровоцировать проверку деятельности учреждения. Я, как всегда, оказался недостаточно чуток к нюансам. Позже нашлись и те, кто всерьез обвинили меня в том, что я предал своего учителя, которому всем обязан, так что и вовсе пришлось прекратить всякое общение с руководителем, которое длилось у нас не одно десятилетие и пережило даже мой арест, обыски и допросы в КГБ в середине восьмидесятых годов.

На исторический факультет я попал случайно. Меня больше к языкам тянуло, к иностранной литературе. Хотелось самому на иностранных языках читать, а еще лучше стать переводчиком. Но поскольку языкам я учился в провинции, то экзамены завалил, и пришлось мне на следующий год уже продумывать более серьезно стратегию своего поступления. В общем, так я на истфаке и оказался, без особой любви и интереса к истории, чисто из прагматических соображений. Утешало лишь то, что что история, несмотря на крайнюю степень идеологизации преподавания в середине восьмидесятых, все-таки относилась к гуманитарным дисциплинам, и на факультете был принят дискуссионный характер подачи учебных материалов, что нарушало монотонный ритм преподавания схоластических дисциплин и вносило элементы свободомыслия в процесс познания материалистических основ исторических процессов.

Учеба давалась легко, дружным наш курс назвать было трудно – слишком разные люди на нем собрались. Первое время девушки пытались устраивать вечера знакомств, но ребята быстро напивались и начинали валять дурака с непривычки к алкоголю. То вдруг примутся плясать с ботинком на голове, то отправятся на вокзал «делать революцию», то вздумают разгромить киоск «Союзпечати», приветствуя размещение советских ядерных ракет в Восточной Европе. Девчонки расстраивались и делали ставки на следующий вечер знакомств, который так же заканчивался провалом. Так прошла зима, наступила весна и пришло время первокурсников в историки посвящать. Церемония посвящения включала в себя необходимость пройти через испытания, заключающиеся в том, чтобы протащить недавнего абитуриента по всем историческим эпохам от неолита, вплоть до торжества Советской власти. Наливали больше всего в период НЭПа, били и издевались сильнее всего в эпоху Средневековья, до Советской власти люди добирались в жалком состоянии, но все искупало торжество посвящения первокурсника в историки. В конце исполнялся студенческий гимн на латыни, студентам вручали свитки, свидетельствующие о том, что их приняли в братство историков, после чего пьянка приобретала по-настоящему ритуальный размах. Все пили на равных из одних канистр: и студент первокурсник, и убеленный сединами профессор и высокомерный аспирант.

Наше посвящение в студенты закончилось в отделении милиции. Проходя гурьбой мимо местной шпаны, собравшейся у входа в Дом Офицеров на танцы, у нас возникла минута взаимной неприязни, вылившаяся в драку прямо на улице, причем драку начал я, и виной тому был алкоголь и мое великое воодушевление фактом своей причастности к исторической науке, из чего я решил создать небольшую историю в память о событии. Мой левый боковой пролетел мимо цели и сокрушил афишу дворца офицеров, приглашающих всех желающих на вечер танцев. Гул от удара перекрыл гул негодования возмущенной моей дерзостью толпы «бродовских», считавших Дом офицеров своей законной территорией. Парни разбежались, зная суровые нравы иркутских улиц, а девчонкам все-таки удалось отбить меня у шпаны и вызвать милицию. Всех, кто не разбежался свезли в участок, где я с трудом вспомнил имена своих одногруппников, потому что за весь прошедший учебный год мы так толком и не познакомились.

В том, что меня на четвертом курсе все-таки поперли из университета, безусловно была своя логика. Удивительно, что меня так долго терпели, и не выгнали раньше, но тут уже надо отдать дань моей хитрости и способности к мимикрии. Мне вовсе не хотелось идти служить в солдаты, и, хотя истфак меньше всего напоминал башню из слоновьей кости, о которой я грезил до поступления туда, но все же, здесь была военная кафедра, занятия на которой гарантировали мне офицерское звание по окончанию военных сборов, до которых я, к сожалению, так и не дотянул. Меня с двумя моими приятелями исключили с четвертого курса университета за антисоветские лозунги на стенах Альма-матер в честь шестьдесят девятой годовщины Октябрьской революции

Отработав наказание на стройках народного хозяйства и отслужив положенные два года в стройбате, я все же восстановился в университете на четвёртый курс, но от клейма изгойства так и не избавился.

Примечательно, что меня с подельниками декан факультета исключил из «цеха» историков за нарушение профессиональной этики, и ради этого случая был придуман специальный ритуал, который был исполнен на праздник всех историков, проходящий каждой весной в память «отца истории» – Геродота Галикарнасского. Согласно логике декана, если в историки «принимают», то можно и исключить. В моей справке об окончании трех курсов университета декан указал в качестве причины исключения: «за аполитичную деятельность». Я горжусь этой справкой и поныне. Как высокопарно и смешно эта формулировка звучит сейчас. В двадцать один год я уже занимался «аполитической деятельностью! Я был чем-то вроде термита, подрывающего основы государства. И это государство в конце концов приказало долго жить. На этом основании меня смело можно представлять к награде «За развал Советского Союза» или судить повторно.

Как бы высоко мы не летали, мы все-равно будем задевать провода. Глупо созидать на этом факте легенду, но биографы как раз и занимаются подобной ерундой, пытаясь внести краски в биографии героев, и как бы паршиво легенда не вязалась с фактом, она так и будет болтаться, как бирка из химчистки. Глупо искать какое-то специальное место, чтобы свободно мыслить. Но потребителям простых истин нужны модели совестливого поведения, и герой обязан в эти модели попадать, и, хотя это определенный штамп, но иначе и невозможно задать стандарт, чтобы определить качество человека, достойного суда потомков.



Глава 4. На дачах Черноземья.

Южное солнце приятно ложится на мой загорелый за лето торс. Я уютно устроился между яблонь, и солнце падает чуть сбоку – его косые лучи ложатся на густые заросли папоротника, создавая у меня ощущение, будто я нахожусь в тропическом лесу. Проведя свою юность на Сахалине, я никогда не рассматривал папоротник в качестве садового растения. Обычно мы собирали его ростки ранней весной и заготавливали их в пищу, служившей отличной закуской, по вкусу напоминавшей грибы.

Половина шестого – самое время заварить себе чай и насладиться закатом.

Я обнаглел за это лето и почувствовал себя настоящим писателем. Еще бы, ведь я пишу каждый день по несколько часов подряд, стремясь наверстать упущенное время.

Если бы я бы мог вернуть себе юность, я бы, наверное, купил себе спортивную машину. Я бы отпустил волосы, жил на берегах Эгейского моря и гонял бы на своей тачке, подсаживая черноволосых длинноногих красавиц. Женщины – это моя слабость, но я никогда не позволял себе ее проявлять. Я был беден. Я всегда делал вид, что красивые женщины мне безразличны. Я думал, что мне не хватит денег, чтобы за ними ухаживать. Конечно, мне бы не хватило тех денег, что я имел. Как правило, если рвались мои босоножки, то домой с юга я возвращался чуть ли не босиком. Однажды в Крыму, после неудачной игры в пляжный футбол, прикончившей мою единственную пару обуви, я по дешевке на последние деньги купил босоножки, которые были мне на два размера велики. Накануне я познакомился с очень красивой девочкой, но в таких босоножках у меня не было ни единого шанса продолжить знакомство, поэтому я сразу сказал какую-то дерзость, и свидание закончилось прежде, чем девушка обратила внимание на мою обувь. В неудачах есть определенная приятная сердцу сладость, оценить которую способен только по-настоящему тонко чувствующий человек.

Солнце склоняется к закату и светит уже мне прямо в глаза. Я сижу в расслабленной позе и наблюдаю за побегами папоротника. Может быть, в следующем году я попробую их нарисовать – они очень красивы. Я уже хочу планировать свое будущее. Я хочу провести еще одно такое праздное лето, наполненное тихим и мирным творчеством. Мне так мало нужно от жизни, и, в то же время, так много. Я бы хотел, чтобы мое счастье стало мне подвластно. Но разве могут быть мне подвластны эти заросли папоротника, сквозь которые пробивается солнечный свет? Я нахожусь в очень удобном для наблюдения месте. Я в центре мира. Для этого мне не нужно пересекать океан, я наслаждаюсь тем, что у меня есть. Как же обманываются люди, стремясь за своим счастьем за тысячи километров. Как же доступно оно может быть, на самом деле, даже не предъявляя человеку никаких завышенных требований, не ставя трудновыполнимых условий и обязательств, не обманывая его, не завлекая его в сети, в кабалу долгов, в тяготы долгих переходов. Солнце везде одно и то же, небо прекрасно в любой точке мира, где есть сколько-нибудь стабильная погода и смена сезонов. Температура должна быть умеренной, отсутствовать паразиты, полицейские сирены и криминальная активность. Здесь, в самом сердце России, я об этом даже не задумываюсь. Мне нет необходимости приплачивать за свою безопасность.

Да, я бы хотел загадать себе еще одно такое же лето. Если оно случится, значит я научусь контролировать свою жизнь.

Я хочу встретить свою дочь и спокойно ее проводить. Я хочу собраться с силами и следующий год встречать с большей уверенностью, чем этот. Я хочу, чтобы у меня было то немногое, что есть почти у каждого – уверенность в том, что его жизнь глобально не изменится в следующем году. Впрочем, 2020 год был кажется совершенно неподходящим для начала этой новой жизни.

Круто не просто провести без «палева» контрабанду через границу, круто уже после объясняться с барыгами, которые тебя «зарядили», доказывая, что ты им ничего не должен. Транки выключили свет, и я всю ночь не просыпался. Приятно избавиться от чувства страха и действовать спонтанно на рефлексах. Просто избиваешь этих скотов, которые на тебя наезжают и все. Какая-то бандерша с восхищением оценивала мой стиль. Приятно осознавать, что он у тебя есть, а главное понимать, что внутри тебя живет иная сущность – более смелая и рискованная, чем в обыденной жизни. Хотя это и сон, но когда ты просыпаешься, то чувствуешь в себе эту пружину, как в юности перед выходом на ринг.

Пришло письмо из редакции о том, что мою очередную рукопись взяли в рассмотрение. Это значит, что возможно положительное решение в течении недели.

Первую свою повесть я написал буквально с метлой в руке, в телефоне, подметая классы в американской школе. Это была сатирическая новелла о городе, в котором я родился. Я так увлекся, что игнорировал опасности, которые меня подстерегали. За мной «охотилась» старшая в смене уборщиков Шеннон, которая сама не выпускала телефона из рук, но не могла допустить того, что какой-то русский позволяет приходить на работу как к себе в кабинет, обдумывая планы действий героев и сочиняя новую главу, которая рождалась в течении рабочего дня. Я тут же выкладывал ее в сеть и получал на нее отклики. До сих пор я писал только короткие рассказы, и сочиненная за две недели повесть стала для меня самого неожиданным открытием того, что я способен и к более крупным формам.

Я следил за актуальными событиями, происходящими в родном городе, поддерживал переписку с некоторыми своими знакомыми по сети и даже ухитрялся ссориться со старыми приятелями, стремясь сохранить иллюзию динамики наших отношений несмотря на то, что я покинул город более десяти лет назад. Я посвятил городу несколько своих стихотворений, в одном из которых я даже пожелал родному городу превратиться в пепелище, в метафорическом смысле, разумеется, желая забыть все то дурное, что было с ним связано. Город стал для меня художественным образом, в котором я черпал свое выдыхающееся в Америке вдохновение.

Я из Иркутска.

Давно, причем, из.

Зная одно направление -

на Запад, типа,

на самом деле:

«мели Емеля!»,

развивался по шизофреническому типу -

круги наматывая,

как фокусник из шляпы

доставал ленты пестрые

одну за другой,

и в зал бросал на потеху публике

толпе, практически,

для которой материя всегда первична

будь то стринги,

иль ризы Христовы.

Не с того ль повелось, на самом деле?

Жребий бросали,

псами вгрызались, делили

рвали на части…

Отвлекся, впрочем.

Так, вот:

петель кружева,

мелодии дерева,

в сумме слагаемые города.

В памяти вырублено топором:

«Не говорят о веревке, в доме повешенного»,

и имени не называют.

В церквях записочки

с просьбами о поминовении:

два пишем, три в уме.

Кадят кадила, втыкаем в подсвечники

свечи валятся замертво, не горят!

Зло, с досадой: как все неловко,

не протиснуться, не повернуться

«Сени, вы, сени мои», -

спасение -

свежего воздуха с Ангары вдохнуть.

Вдох-выдох,

даже не верится,

что так легко можно попасть

в меда эти восковые, в эту патоку,

что льется из бочки,

прямо в пасть

потребителю-любодею

сала-солода,

золота куполов,

графских титулов,

мироточащих икон

из закромов купеческих,

из грязи,

достают адмиральский погон.

Много чести

для города.

Властью, данной мне…

не важно, впрочем…

Объявляю сей град винтажный

пепелищем!

Впрочем, кто не рубил икон, тот не читал Достоевского. А я читал Федора Михайловича в подлиннике, чем мало кто из интеллектуалов с мировой известностью мог бы похвастаться.

Но удивительным образом, моя главная тема, как начинающего романиста, оказалась связана не с Иркутском, а с Ессентуками. Из Ессентуков я призывался в ряды Советской Армии после своего «позорного» и скандального исключения из университета, здесь теперь могила моей мамы, умершей через год после нашего отъезда в Америку. Через пять лет после ее похорон, меня неудержимо потянуло туда, чтобы окунуться в непритязательную атмосферу курортного местечка с простыми и понятными правилами поведения, настроенными на флирт и развлечение отдыхающей «на водах» публики.

Мои летние приключения в России в 2018 году сами просились в роман, я его написал на одном дыхании за два месяца. Я люблю этот роман, хотя он и насыщен эротическими сценами, и крайне рискован по содержанию, но написан он еще на свежих эмоциях и впечатлениях, вырвавшегося из тисков эмигрантской жизни человека. Мой герой настоящий эротоман и мерзавец. Эмоциональный накал, который я испытывал тогда, и страстное ожидание приключений были настолько сильными, что буквально преобразили действительность маленького курортного города, превратив городской парк в Диснейленд для взрослых, в котором кипели и бушевали страсти, достойные пьесы Шекспира.

Было бы и вправду жаль потерять память о том воистину фантастическом лете, которое случилось со мной два года назад. Это подлинный документ безумия, – с одной стороны, а с другой – хроника жизни, какой она предстает в состоянии транса: ожидание чудес и их реализация каждый божий день. Так, словно ты находишься на страницах сказки, где тебя поджидают не только восточные красавицы, но и опасные разбойники, коварные соблазнительницы, джины, прорицатели, тайные покровители, и еще множество невидимых тобой существ и созданий, которые следят за тобой, не зная как к тебе подступиться, поскольку тебя охраняет неведомая сила. В общем, я одновременно был и автором, и участником творящегося со мной безумия.

Осень тоже была необычной, и я описал ее, как переход из восточной сказки в не менее сказочную реальность, но уже в интонациях более осторожного и уже опытного героя, и там тоже хватало своих чудес и удивительных превращений. Я наконец нашел свою героиню, и мы продолжили праздновать эту сказку вдвоем. Я дал ей имя Вера, хотя первое время упорно называл Наташей, путая ее с моей предыдущей возлюбленной. Потом, как она сама позже мне рассказывала, я целый месяц никак ее не называл. Это было странно, и она ждала, что же будет дальше. Когда спустя три месяца нашего знакомства я впервые назвал ее по имени, она вздрогнула от неожиданности.

Это была особенная жизнь. Мы смеялись сами над собой, боясь поверить в то, что это действительно происходит с нами, радуясь тому, что нам легко даются поступки, на которые прежде мы бы ни за что не отважились. Мы действовали по вдохновению, как единое тело, предугадывая все, что будет происходить с нами дальше.

Мы не расстались, несмотря на все дурные предчувствия и опасения, несмотря на то что здравый смысл всякий раз заставлял сомневаться в верности выбранной стратегии, но все благоразумные планы разбивались о простое и сильное желание быть вместе, потому что это казалось самым естественным выбором из всех возможных вариантов развития сюжета.

Я прожил странные два года, и это время позволило мне осмотреться вокруг, пересмотреть свое отношение к жизни, отпустить прошлое, перестать болеть старыми обидами, увидеть здоровое зерно, сохранившееся в моей душе, чтобы наконец позволить себе быть самими собой, без страха осуждения или наказания.

До этого момента я был слишком скован рамками, которые сам же себе и определил. Жизнь оказалась бесконечно богата возможностями, о которых я даже не в состоянии был помыслить, потому что мои желания оказались слишком уж приземлены. Но, к счастью, дух веет где хочет, и иногда нас слегка «задувает». Мы начинаем мечтать о чем-то большем, и тут же попадаем в совершенно иной мир возможностей, который кажется нам таким родным и знакомым, что мы тут же забываем о том старом и дурном, что еще вчера определяло нашу жизнь. Я верю в то, что этот момент рядом, что скоро все переменится, что уже что-то начинает происходить, но мы пока слишком углублены в насущные проблемы и лишь по привычке, сложившейся годами, не замечаем этого. Мы все счастливцы, по правде сказать, и очень скоро это поймем, хотя и не признаемся себе в этом только из суеверия. Все худшее позади. Нас ждет счастье, нас ждет радость, нас ждет лучшая из всех возможных судеб, мы еще молоды, мы опытны, мы научены своими ошибками и больше их не повторим. Чтобы понять это, человеку нужно всего лишь признание, утоление своего эгоистического голода во внимании, и больше ничего.

Которую ночь сплю так глухо, так беспробудно, что когда просыпаюсь, то не могу первое время понять, где я, и с кем. С одной стороны – хорошо спать так глубоко, а с другой – немного не по себе, что во сне можно забыть обо всем: о родных, любимых, о всех своих выстроенных в сознании стенах и перегородках, что тебя защищали, определяли, придавали тебе смысл, звание, род занятий. Хоть какой у меня род занятия? Я живу на даче у Веры. На улице сумрачно, в доме холодно, но все-равно на несколько секунд в колодце между туч выглянуло солнце. Сварил овсяную кашу, кота покормил, понемногу прихожу в себя. К счастью, все спокойно в мире, никаких глобальных перемен. Накануне наварил сливового варенья, компот из яблок. Доели с котом рыбу, остатки мяса и рис, что стоял с прошлой пятницы, в общем, ничего у нас зря не пропадает.

Солнце еще пуще разгулялось, колодец все шире, с Верой по телефону поговорил, жду, когда чай на плите закипит. Дел у меня на сегодня никаких. Дела я сам себе выдумываю. Иной раз думаю: что если все мои дела ничему доброму не служат, и когда-нибудь обнаружится за ними пустота страшная, что я делать буду тогда, чем оправдаюсь? Что кота сыром «Честер» накормил?

В дом надо идти – солнце совсем спряталось за тучи. Летом жизнь не так трудна, а что зимой? Но люди, я смотрю, не печалятся, живут как-то день за днем, друг другу помогают, друг за друга цепляются. А верят ли они во что? – один бог знает. Сам я, верю ли?

Верю, пока солнце светит. Хорош тот родителей, кто о детях своих думает. А у меня батарейка слабовата, за других думать. Семя гибнет, за счет него и рост у побегов. Вот я и гибну, как умею, но не очень старательно.

Сегодня четверг, завтра пятница. Сегодня я впервые за неделю начал что-то делать руками, залез на крышу, стучал, прибивал, менял истрепанный дождями и ветрами рубероид. Нога почти восстановилась, но делал я все словно принуждая себя к действию, организм разленился и с неохотой подчинялся мне. И все же, я сделал, все, что задумал, хоть и с неохотой. На улице пасмурно, пришлось стирать одежду, в которой я работал, но сейчас я заварил себе чай и прихлебываю его, закусывая шоколадом. В интернете абсолютная скука, мир по-тихому беснуется, но это его привычное состояние, и люди вполне им удовлетворены, и собой тоже. Меня беспокоит только то, что они не удовлетворены мной и все вопрошают, а не сошел ли я окончательно с ума, и чего я добиваюсь?

.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь


Следующая страница

Ваши комментарии
к роману Песок пирога - Олег Николаевич Жилкин


Комментарии к роману "Песок пирога - Олег Николаевич Жилкин" отсутствуют


Ваше имя


Комментарий


Введите сумму чисел с картинки


Партнеры