Послушай, это Жизнь - Алина Андреевна Верходанова - Читать онлайн любовный роман

В женской библиотеке Мир Женщины кроме возможности читать онлайн также можно скачать любовный роман - Послушай, это Жизнь - Алина Андреевна Верходанова бесплатно.

Правообладателям | Топ-100 любовных романов

Послушай, это Жизнь - Алина Андреевна Верходанова - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Послушай, это Жизнь - Алина Андреевна Верходанова - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net

Верходанова Алина Андреевна

Послушай, это Жизнь

Читать онлайн

Аннотация к роману
«Послушай, это Жизнь» - Алина Андреевна Верходанова

Нельзя читать чужой дневник. А если его хозяина уже нет в живых? А если он сам распорядился отправить тебе его после смерти? Читая чужой дневник, рискуешь узнать больше, чем хотел бы. И с этим тебе придется как-то жить. Послушай, это жизнь. Чужая жизнь в потертой папке на твоем столе.
Следующая страница

1 Страница

Послушай, это жизнь! Закрой глаза и послушай: за этим шумом дорог, за криками и воплями улиц я слышу Жизнь, и знаешь, она похожа на биение твоего сердца.

Здравствуй



Кофе



Три, пять, восемь – код на двери в подъезд оставался неизменным уже более десятка лет. Дверь тихо скрипнула и открылась – кто-то, явно мне не знакомый, зашел в подъезд. Я с сожалением отошел от окна и поставил турку с кофе на огонь – погасла последняя надежда на гостя в этот пасмурный вечер.

Кофе получился с горечью, я вылил его в раковину, вздохнул и решил попробовать еще раз, но уже с растворимым: я так и не научился варить сносный кофе.

Поставив чайник, я подошел к окну. Начался моросящий дождь – совсем не то, о чем мечтаешь в конце декабря, но для наших широт это, к сожалению, норма. Прямо над входом в подъезд горел фонарь, но на лампочках, конечно, всегда экономят, и горит он поэтому, сколько я его помню, каким-то желтовато-печальным светом, особенно тогда, в ту кошмарную морось… «Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет…», – подумалось мне, и я понял, что Блок, конечно, смотрел на мир в те минуты из моего окна.

В желтое пятно света вошел человек, подошел к двери и замер. Мне он показался любопытным: что он делает здесь? Он не живет в моем подъезде, и пусть я не знаю поименно всех соседей, но среди них нет людей с такой вороватой осанкой… может, гость? Забыл код на двери и теперь стоит и ждет божьей благодати? А что это такое у него в руках? Не то чтобы мне было не все равно, просто делать нечего, а свою работу – перевод нового сверхмодного детектива – я закончил пару часов назад и, кажется, чуть увлекся.

Но вот мой таинственный незнакомец, наконец, как это ни прискорбно, вспомнил простой код три, пять, восемь, и его мгновенно поглотила тьма подъезда. Мне снова стало невообразимо скучно и тоскливо смотреть на желтое пятно света, и я вдруг заметил, что чайник уже больше не кипит. Живу я невысоко, на втором этаже, и потому замер, услышав осторожный писк дверного звонка.

Признаться, я слегка растерялся. Кто бы это мог быть? Кто-то из соседей (что, в общем, маловероятно) или, или…

– Кто?

– Меня зовут Сергей, и мы не знакомы.

Довольно странный ответ, тем более, если ты хочешь, чтобы тебе открыли. Наверное, именно поэтому я и открыл-таки дверь – мне стало любопытно.

На вид он был моим ровесником, хотя в остальном он мог бы служить моим антиподом: высокий и худощавый, светлые глаза неопределенного цвета (что-то между серым и голубовато-зеленым) и какой-то «стандартный», неинтересный русый цвет волос, а главное – странная и непонятная мне нерешительность во всем, по-моему, даже в мыслях.

Несколько мгновений он просто стоял и смотрел на меня в ту щелку, которую я для него открыл.

– Что вы хотели? – у меня не выдержали нервы.

– Вы Александр Волков? – говорил он так же нерешительно, как и думал.

– А вы кого ищете?

– Александра Волкова, – и тут я понял, что, похоже, он просто напуган! Или идиот.

– Да, это я, – а что еще я мог ответить? Мой сарказм наткнулся на стену его буквальности.

И вдруг он начал лихорадочно искать что-то у себя в карманах, причем во всех сразу, что, в общем-то, было довольно забавно, особенно то, как он перекладывал свою папку то в одну руку, то в другую. Ах да! Это был именно тот парень, что только что гипнотизировал мой кодовый замок, и в руках у него была папка, довольно большая, старая и затасканная. Что в ней? И зачем она ему сейчас? Или это для меня?

– Вот!

Я вздрогнул и оторвался от папки, поняв, что он что-то мне показывает.

– Вам знакома эта девушка?

Но я уже не слышал.

Она была очень желтая, эта фотография, которую он мне показывал, не старая, а именно желтая.

Я неосознанно практически вырвал ее из рук забавного пришельца и, откровенно говоря, сел на тумбу в коридоре. Буквально.

На фото была девушка, лет 20, не больше, она смеялась прямо в объектив, а глаза горели ярче, чем июльские звезды. Золотой ковер листьев, венок из них же на голове, охапка в руках, и каждое дерево в парке словно в пожаре… Я помнил ту осень, такие у нас бывают раз на десяток лет.

Я поднял глаза. Он стоял на том же месте, не осмелившись перешагнуть порог.

– Софи, – это все, что я смог ответить. Это была Софи, конечно, я не мог не узнать ее, как и не мог вспомнить, когда видел ее в последний раз.

– А, э, и? – откровенно говоря, я был растерян, хотя нет, я был в шоке, я просто Совсем, то есть Абсолютно ничего не понимал. Что он здесь делает? И что случилось? И при чем тут она? А я? Это было словно прошлое, ворвавшееся в мою жизнь. Я просто уставился на него и чувствовал себя полнейшим тупицей.

– Так что?

– Она умерла.

Тут я обомлел окончательно. Как гром среди ясного неба. Умерла.

Словно в тумане, я встал и, распахнув дверь, сказал ему:

– Заходи.

Он немного помялся, а потом все-таки зашел и замер в прихожей. Как сквозь сон помню, что предложил ему раздеться и показал, где ванная, а сам пошел на кухню и зачем-то опять взял турку и принялся варить кофе. Софи всегда варила просто волшебный кофе. Я помешивал чернеющую жидкость и улыбался, вспоминая, как когда-то она стояла на моем месте и колдовала над этой же туркой. Забавно, кофе получился не слишком противным.



Курьер



Я достал вторую чашку и налил кофе, даже не спросив, пьет ли он его. Должен пить, если знает Софи.

Знал.

Мы долго сидели молча: он, должно быть, чувствовал себя не в своей тарелке, я же был поглощен происходящим за окном, впрочем, единственное, что там происходило, – это мелкий моросящий дождь.

– Мы учились вместе, – зачем-то сказал я, может, просто чувствовал, что надо что-то сказать. В горле пересохло, и я глотнул уже чуть теплый кофе – да, он определенно не столь противен, его даже можно было пить.

– В университете?

– Что? – я почему-то не ожидал ответа, а вот мой собеседник, кажется, обрадовался возможности просто что-нибудь сказать, впрочем, вполне возможно, что ему действительно было интересно.

– Вы учились вместе в университете?

– Нет, нет, еще в школе. Так что, считай, мы не видели друг друга уже 8 лет.

– Ты что же, не был ни на одной встрече одноклассников?

– Да как-то так вышло, да и ну их. А что, разве Софи на них бывала?

– На каждой.

Я лишь усмехнулся – никогда бы не подумал, хотя вряд ли я знал ее достаточно хорошо, чтобы судить об этом. Впрочем, когда-то я думал, что знаю ее отлично.

– Вы были друзьями?

– Мы? Да, наверное, нас можно было назвать друзьями. Но, если задуматься, то точнее будет – школьными приятелями.

Наша беседа ни к чему не вела, а моя чашка должна была вот-вот показать дно, и я решился:

– Сергей, а что тебя привело ко мне, да и как ты вообще обо мне узнал?

Он молча придвинул ко мне папку. Я положил на нее руку, но открывать не решился. «Не при нем», – подумал я.

– Что здесь?

– Я не знаю.

– А что же ты знаешь?

– Знаю, что в завещании она просила меня найти Александра Волкова и отдать папку ему, не вскрывая ее. Еще там был адрес десятилетней давности и код замка в подъезде. Вот и все. Я так и сделал, и теперь я здесь.

– Завещание? Никогда бы не подумал… Софи не любила думать о смерти.

– Но, согласись, юрист без завещания – абсурд!

Видимо, это была шутка, он сделал попытку улыбнуться, но получилась лишь кривая ухмылка, да и юмор был с запашком, хотя я, признаться, и не особо это заметил. Меня заинтересовало другое:

– Юрист? А разве она не пошла на психологию?

– Софи? Да ты что! Это не для нее!

– Шутишь? Впрочем, не мне судить, но должен сказать, когда-то она только об этом и говорила, да и не только она – к ней за советом сбегались все! Даже я порой этим грешил.

– Все может быть, но окончила она именно юридический.

Мы вновь замолчали, и мой взгляд невольно коснулся потертого картона папки у меня под рукой. Мой незваный гость встал и, очевидно, решил уходить, поскольку выполнил свой долг, а я, знаете ли, не собирался его задерживать.

Но когда он коснулся двери в коридор, я зачем-то спросил вслух, хотя уверен, что это прозвучало лишь в моих мыслях:

– Как она умерла?

Он не повернулся.

– Никто не знает. Диагноз – остановка сердца. Следов яда или отравления не найдено. Заболеваний не выявлено. Она просто не проснулась.

Я слышал, как он одевался, но все еще не двигался с места, чтобы его проводить или хотя бы закрыть за ним дверь. Я очень хорошо помню свое оцепенение: мне казалось, что я вижу до боли в висках реалистичный сон, при этом не имеющий ничего общего с настоящей жизнью, той, что начнется, когда я проснусь.

Не знаю, сколько мы так просидели – я на кухне, а он в коридоре, но только мне вдруг кольнуло: надо открыть ему дверь и пусть убирается ко всем чертям. Не такого гостя я ждал сегодня, лучше бы он вообще не приходил. Я с гневом еще раз взглянул на папку и вышел вон из кухни, даже выключив за собой свет. Кофе мне допивать не хотелось.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу у дверей. Я молча открыл перед ним дверь нараспашку – возможно, не слишком вежливо, но зато эффективно. Мне очень хотелось, чтобы он, наконец, ушел.

– Это моя визитка, я оставлю ее тебе, вдруг что…

Я коротко кивнул и взял небольшую белую картонку с именем, адресом и несколькими телефонами, глянул раз, а потом просто бросил на тумбу для почты и газет с журналами – у меня и мысли не было, что однажды я буду искать ее среди прочих бумаг, как спасительный глоток воздуха.

Он опустил голову и, буркнув что-то вежливое на прощание, перешагнул порог.

Я уже было захлопнул за ним дверь, когда он вдруг повернулся и сказал:

– Софи умерла в ноябре, когда пришли первые морозы. Мне понадобился месяц, чтобы это понять и заставить себя прийти сюда.

Он ушел, не добавив больше ничего. Он ушел победителем, и сейчас бы я вряд ли узнал в нем вороватого на вид парнишку в свете тусклого фонаря.

Кофе больше не хотелось. Я думал, что уже никогда не прикоснусь к черному напитку, поэтому утром решил выпить чай.





Суббота



Зачем-то я проснулся очень рано – в комнате стоял зимний сумрак. Суббота. И чего мне не спится? Было трудно заставить себя покинуть теплую постель, но делать там больше было нечего. Я подошел к окну: на улицы стеной обрушился ливень. Что ж, еще один день пройдет в хмуром брожении по квартире. Впрочем, откровенно говоря, просто не было желания даже нос на улицу высовывать, так что жаловаться не на что.

Свет зажигать я не стал – было в сумраке что-то приятное, как покров тайны.

Очень хотелось чаю. Не кофе, а именно чаю. Но, зайдя на кухню, я замер. Посреди стола белела папка.

Я взвыл. Софи умерла. Я помнил ее очень хорошо: всегда немного странная, но в целом милая, общительная, отзывчивая и – одинокая.

Перед глазами закружил выпускной: яркие платья одноклассниц и отчего-то грустный взгляд Софи. А все-таки хорошо, что я не ходил на эти встречи – последний раз я видел ее прекрасной, как предрассветная звезда.

Я сидел за столом с огромной кружкой горячего сладкого чая и неотрывно смотрел на картон.

– Софи, твоя последняя загадка лежит передо мной.

Я улыбнулся, вспоминая ее лукавые, как у лисички, глаза, и все-таки решил развязать эту чертову папку.



Первое письмо



Здравствуй, дорогая Джули!

Вот снова я пишу тебе, правда, теперь уж в последний раз – я скоро приду к тебе, милая!

Сегодня был ливень, а завтра будут уже морозы. Я не хочу холодов, хочу остаться в осеннем небе. Знаешь, Джули, мне спокойно. Я отвезла Лилит к родителям еще в среду. Сегодня суббота – я закончила все дела и даже вытерла пыль! Представляешь?!

Мне легко, Джули, впервые за долгие месяцы мне легко дышать под этим пасмурным небом.

Я была сегодня в парке – там хорошо даже сейчас, но уже пусто, последние листья сегодня падали к моим ногам и с прощальным шорохом под стук дождя по зонту уходили из моей жизни. Даже они оставляют меня.

Джули, Джули! Ты слышишь? Это Жизнь! Жизнь! Ты слышишь ее, Джул? Она везде, я слышу ее, она пульсирует в моем сознании и превращается в меня, увлекая за собой.

Послушай, это Жизнь: плеск, шум, шорох, ветер, осень, желтый, серый… слышишь?

Жизнь тихо течет во мне. Как прекрасен ее голос! Похож на биение сердца:«тук-тук, Со-фи, тук-тук, Со-фи».

Я скоро буду, Джули, я уже в пути.

Твоя маленькая Софи.



Письмо так и не было отправлено Джули, оно лежало в папке, прямо сверху. Я не стал вынимать его, было страшно прикасаться к абсолютно белому листу, исписанному ее мелким, всегда спешащим куда-то почерком. За столько лет он (надо же!) совершенно не изменился, а вот сама Софи, кажется, изменилась до неузнаваемости.

Я сделал глоток из чашки и подошел к окну. Ощущение было такое, словно я окунулся с головой под лед. Захотелось курить, но я давно бросил, впрочем, так ли давно?

Дождь на время прекратился, и я, быстро одевшись, все-таки выскочил на улицу: ужасно хотелось курить.

Небо было тяжелым и словно злым, а лужи – глубокими; голые деревья заставляли вспомнить строки из письма, словно голос из прошлого.

Я стоял у подъезда, вдыхая табачный яд. Надо же, я порядком забыл вкус своих любимых сигарет. Я всегда курю только их, если только не решаю бросить курить. Я смотрел, как клубится мутный дым и растворяется в пасмурном воздухе декабря. Я не мог понять, что изменилось в моей жизни с ее смертью, точнее, с вестью о ее смерти.

Мы не общались уже очень давно. Да что там! Мы не виделись 8 лет, 8 долгих лет…

Хотя я не могу сказать, что мы были большими друзьями, только в старших классах стали по-настоящему общаться. И все-таки я снова курю. Разрыв отношений, едва не дошедших до свадебных колец, не заставил меня спуститься за пачкой, а картонная папка с неотправленным письмом – вот, пожалуйста!

Может быть, просто странно умереть в 25? Просто она первая из нас?

Снова началась эта ужасная морось. Под ногами валялось два окурка, я бросил третий и вдруг понял:

– Сколько же я тут стою?

Я порядком замерз и поднялся к себе. Морок вроде прошел, но у зеркала я вновь замер:

– Почему ты умерла? Софи, умница Софи, что случилось?

Сигареты привычно легли на стол. Пора бы перекусить. Я кинул в микроволновку что-то, что осталось от ужина, и снова уставился на письмо, лежащее в папке.

Джули… Почему она его не отправила? Я знал Джул, конечно, не так, как Софи, но знал.

Джули и Софи – сестры, были сестрами. Джули была старше нас года на 3-4, она уже давно вышла замуж и, кажется, родила ребенка. Девочки всегда были очень близки, и я подумал:

– Какого черта! Уж Джул точно знает, что случилось с ее любимой младшенькой!

Мой завтрак успел остыть во второй раз, когда я откопал в школьных записях их старый телефон, дом, где они жили вместе с родителями: где еще я мог найти номер Джули?

Проглотив свой бутерброд и холодную картошку, я набрал номер.

Трубку взяла мама, не помню ее имени:

– Здравствуйте, простите, вы не подскажете, где я мог бы найти Джули? Телефон, адрес – что-нибудь?

– Вы, верно, не знаете. Она погибла.

– Как? – я словно сорвался в пропасть, – Она тоже?

– Да, уже давно, еще в конце августа, в самом конце. Автомобильная авария.

– Простите, я не знал.

Я повесил трубку и подошел к бару. Даже не помню, что я выпил, но горло мне обожгло.

И выкинуть бы все это из головы, и зачем мне все это надо? Но тайна манила. Что же все-таки случилось?



Работа была сделана, день стоял пасмурный, и не было повода смыться из дома.

Я налил в бокал сухого вина, взял злополучную папку и спрятался ото всех в кабинете.

Кабинет – моя любимая комната: там стоит мое любимое кресло, большое, глубокое и мягкое. И я никак не мог устроиться там поудобнее, мне словно что-то мешало. И так хотелось бросить все на свете!

Я бросил папку на кофейный столик и вдобавок в сердцах ударил бокалом о его стеклянную поверхность. Не слишком мелодичный звон накрыл комнату и меня сверху, и тут я понял: это письмо Джули, уже мертвой Джули!

– Ну-ка, ну-ка, что ты там написала?

Я рухнул на диван, рывком открыл папку и выхватил письмо, едва не порвав.

Не знаю, почему, но у меня дрожали руки, а глаза бегали по строчкам, выхватывая лишь отдельные слова:

…Последний раз… скоро буду….

Так что же это, выходит, Самоубийство?

Выходит, что так, значит, Самоубийство…

А мне не верилось в это. Перед глазами стояло желтое фото, то самое, что вырвало образ Софи из моей памяти, то самое, где она улыбалась. И мне казалось, я видел, как она кружится и смеется в осеннем парке. Как она могла?!

Я сидел, уставившись в стену, не выпуская письма из рук, и не верил. Вот она смеется, здесь, напротив меня, а вот пишет злополучное послание в никуда и… и как она умерла?

Я отложил ненавистный кусок бумаги и глотнул вина. Мне было плохо – я не верил. Вино кислой прохладой скользнуло в горло. Я не верил. Я не мог понять. Я слишком мало знал. Слишком мало? Что еще хранит неприметная папка?

На белом листе (еще одно письмо?) лежало фото. Такое же желтое, должно быть, было сделано в тот же день. Только на нем были двое: Она – Софи – улыбалась, Он – знакомое лицо?.. – просто сиял, обнимая ее. Стоп, я же его знаю! Это ведь он принес мне тебя… как его? Ах да! Сергей, Сергей. Не знаю, зачем, но я перевернул фото.

«Самая любимая,

не смогу жить без тебя.

            Сергей»

На обороте – Сергей. Насколько вы были близки? Да что я, все же ясно – «Самая любимая».

Я ломанулся в коридор, запнулся, зацепил косяк, чуть не упал и остановился лишь перед тумбой.

Я никогда раньше не испытывал такой ненависти к неодушевленным предметам. Я ненавидел ворох газет, бумажек и старых прочитанных журналов, скрывающих маленькую картонку с именем и несколькими телефонами. Мне хватило бы и одного из них. Через несколько минут весь коридор был завален бывшим содержимым газетной тумбы, но я все-таки нашел ее и уже, дрожа внутри всем телом, набирал цифры его личного номера.

Вспомнил он меня сразу, сказал, что ждал звонка, и предложил встретиться. Я не отказался, хотя не скажу, что горел желанием увидеть его. Что-то в нем было… не знаю, что. Может, просто он принес плохие новости – самые плохие за последние несколько лет. Восемь.

В кафе на набережной было пусто: еще бы, какой идиот в такую погоду выйдет из дома?! Сергей пил кофе, я заказал чай. Он усмехнулся:

– А я все никак не могу заставить себя пить что-нибудь другое, только кофе.

– Софи варила волшебный кофе.

– Нигде больше так не варят.

Я смотрел на него и понимал, что с каждой минутой, с каждым глотком отвратительного (все познается в сравнении) кофе он нравился мне все больше. И я решил не юлить с ним:

– Как она умерла?

– Как спящая красавица – никто не понял. Только сказали: остановка сердца.

– Да, да, я помню, ты говорил, но… Ты хорошо ее знал, ведь так?

Не знаю, я боялся самоубийства, боялся спросить: «А не было ли это самоубийством?». Просто боялся, хотя за этим и приехал, идиот.

– На завтра назначена свадьба. Была назначена.

Я не ответил ничего, просто достал из кармана то письмо.

– Я нашел его в папке, оно лежало сверху.

Читал он спокойно и медленно и, по-моему, несколько раз. Я смотрел и курил, и жутко хотел вырвать белый листок из его рук. А он все читал.

Затем вздохнул, положил письмо на стол (откуда я его тут же забрал) и только сказал:

– Это не самоубийство. Мы тоже так подумали вначале, но нет. Просто она ушла. Софи не поступила бы так. Только не она.

Я ему верил. Не то чтобы его слова были для меня истиной в высшей инстанции, да и он сам был далеко не авторитетен в моих глазах, но я ему верил. Просто мне не нравилось слово «Самоубийство». Просто перед глазами стояли ее улыбка, ее сияющее лицо, это чертово желтое фото! Но что я знаю о ней?! Сам-то я сильно изменился за восемь лет, ох как сильно…

– Расскажи мне о ней, Сергей.

Он усмехнулся:

– Ты не знаешь, о чем просишь. О ней я мог бы говорить всю жизнь!

– Знаешь, мне некуда спешить.

Он начал не сразу:

– Я познакомился с ней три года назад, когда она вернулась домой после учебы. Я встретил ее впервые в парке, где она гуляла с Лилит, – он говорил медленно, погружаясь в прошлое, как в воду, уходя в него с головой, и взгляд его с каждым словом становился все более туманным.

Но все-таки я вырвал его из этого транса, ощущая, что меня почему-то это начинало раздражать, будто он говорил не со мной:

– Кто это – Лилит?

– Что?

– Лилит – кто это?

– А-а, племянница Софи.

– Дочь Джули?

– А, да. Ты знал Джул?

– Да, немного. Но это тоже было уже очень давно. Сколько уже этой девочке?

– Пять. Было в сентябре.

– Ясно.

– Она жила у Софи после смерти Джули и Ника.

– Ник?

– Муж Джули

– Как? Он тоже? Выходит, девочка – сирота?

Сергей замолчал и опустил глаза.

– Они ехали домой, Никита за рулем и…

– Никита – Ник?

– Да, она его так называла, на французский манер.

– Да она всех так называла! – я осекся. – В школе, по крайней мере.

– Знаешь, в этом она не изменилась!

Мы долго говорили о ней, улыбаясь и шутя, словно она была жива, словно сидела сейчас дома и ждала нас там. Мы говорили о ней. О том, как она была прекрасна и как любила осень. Смеялась, кружилась и засыпала под музыку. Как «заболела» фотографией в вузе и делала снимки всего подряд, и все это висело на стенах ее квартиры. И как все-таки выучила французский – она мечтала о нем лет с десяти. Как любила сестру, а племянницу – еще сильнее, как стала ей больше, чем тетей, особенно после смерти Джули, как просыпалась каждое утро с улыбкой, будто самое страшное уже позади, как ненавидела школьные встречи, но ходила зачем-то каждый раз.

– Она тяжело переживала смерть Джули и Ника, неделю после похорон не выходила из дома, ни с кем не говорила и только плакала и молчала, а потом пришла осень, как всегда, первого сентября, я хорошо помню этот день – в этот день она ожила.

Он замолчал и уставился в свой кофе, а я вдруг понял, что пора, что я уже слишком глубоко заглянул в его душу и теперь ему больно, а мне в этом еще надо разобраться. И в себе заодно.

Я сказал что-то вежливое, он так же вежливо ответил. Я встал и ушел. Он остался.

Я ехал домой по серым улицам, а в голове крутились неумолкающие слова и обрывки фраз. Я остановился у своего подъезда, но все никак не мог выйти из машины: как представлю стены, лифт, комнаты – тошно, хотелось гнать за горизонт, где только ветер! Я поправил зеркало заднего вида, просто так, машинально и вдруг увидел в нем отражение самого прекрасного в мире лица, я даже не сразу понял, что эти невозможно глубокие глаза мне знакомы… я не двинулся, не обернулся, боялся спугнуть наваждение… Софи, малышка! Я видел тебя тогда в машине тем утром, будто ты сидела рядом, словно улыбалась мне, словно была жива!.. Я смотрел в твои глаза, как когда-то, но, Боже! Как ты изменилась!!! Мне хотелось сказать тебе, но я не знал, что… Конечно, ты знала это, я слышал, как бесшумно ты вышла – я не выбежал за тобой. Я не знал тебя, Софи. Я не знал ее. Никогда, наверное, не знал, даже когда считал себя ее лучшим другом. Знал многое о ней, но не ее.

И я вдруг понял: я хочу знать!! Хочу знать эту девушку! Вы скажете, мол, о чем ты раньше думал, осел? Она мертва… Вы ошибаетесь! Умница Софи сидела у меня дома, вернее лежала стопкой листов в неприметной папке.



Библиотека



Я думал, это еще одно письмо там, в папке, но это было не совсем так. Это был список имен и названий. Песни, книги, стихи на разных языках, но все о любви – потерянной и одинокой, о прошлом, о сложном. Кое-что я знал, чего-то не помнил, что-то не понял, было и то, о чем никогда не слышал. Выглядел этот список примерно так:



Гранатовый браслет

Joe Dassin

Ветер

Я написала слова

После тебя

Фонарь

Слушая пение

Lara Fabian

День после конца света

Still loving you

В ресторане

. . . . .



Я ходил по комнате и думал примерно так:

– Это Куприн, а «Ветер» – их штук с 20 точно наберется, если это стихи, конечно, а вот это – точно Ахматова…

Словом, толком я ничего не понял, поэтому вернулся к папке, она все еще оставалась очень толстой, и я терялся в догадках, какие тайны она хранит, о чем может поведать тому, кто отважится и сможет погрузиться в омут чужой памяти. Я был готов.

Я достал конверт из нее. Я не искал и не выворачивал ее наизнанку, словно боясь повредить ход ее мысли. Конверт лежал сверху. Он был довольно тяжел и зачем-то запечатан.

– Письмо? Уже почти отправленное, должно быть, есть марка и адрес отправителя, только вместо адресата – пустота, и уже позже – другой ручкой и даже другим почерком, нарочито аккуратным и даже витиеватым, словно неживым, неискренним – Библиотека. Я смотрел на эти буквы и видел медленное движение руки, скользящие на бумагу чернила и пустой, иступленный взгляд… Она никогда его не отправит больше… Почему? Некуда.

Я гладил белую бумагу конверта и так же иступленно смотрел на него. Адрес, сходить бы туда…

Я вздохнул, получилось как-то обреченно, даже странно, и вскрыл.

Диск, несколько сложенных листов и бумажки, клочки ржавого цвета с названиями книг – Библиотека, библиотечные вкладыши.

Телефонный звонок ворвался в мою реальность, как чужеродное явление совсем другого мира. Я встряхнулся и ответил, но, честно, даже не слышал, что мне говорили. Помню, что звали куда-то: может, выпить, а может, сыграть, но я отказался и услышал в ответ:

– Да что с тобой, Саня?

– Все о'кей. Просто погода…

– Ладно, звони, приятель.

Я повесил трубку и снова уставился на конверт. Что со мной? Эх, Димка, знал бы я, что со мной… Кого бы спросить?

Было что-то неправильное во всем, что происходило, было что-то неправильное во всем. Я поставил диск на воспроизведение. Музыка скользнула в комнату, покружила у потолка и смолкла, право, я даже не заметил ее ухода, я рассматривал названия книг на библиотечных вкладышах: Куприн, Гаррисон, Ахматова, Гумилев, Пастернак, Блок… ее любимые авторы – мог бы и сам догадаться. Я взялся за остатки письма, там лежало еще одно фото – маленькая девочка, наверняка это и была Лилит, она не улыбалась, глядя куда-то вдаль, а за ее спиной синело бесконечное небо, бесконечное и безразличное… Я долго смотрел на девочку: то ли в ней было что-то неуловимое, то ли Софи была замечательным фотографом – я не знаю, но меня не покидала мысль: о чем она думает? И словно далекое эхо, витал ответ: о маме…

А еще там было письмо. Еще одно. И, конечно, Джули:



«Дорогая моя, милая Джули!

Послушай, это жизнь! Она струится вокруг нас, только мы зачем-то игнорируем ее.

Мы с Лилит сегодня были в парке. Мы были вдвоем – не стали никого брать с собой. И, знаешь, я поняла, что дети чувствуют жизнь острее: глаза – ты видела детские глаза? Боже, конечно же, видела! Почему ты никогда не говорила мне, что дети стараются охватить весь мир одним взглядом? Это чудесно!

Жизнь, она повсюду, Джули, вот только мы не замечаем ее. Почему ты никогда мне этого не говорила?

Я слышала тихую мелодию сегодня в парке, она еле доносилась из окна чьей-то квартиры и тонула в крике и шуме – я бы никогда не заметила, но Лилит спросила:

– Тетя Софи, а что он поет?

Это был французский. Представляешь? Но я бы не услышала. Никогда, нет, не услышала бы.

Ты, конечно, спросишь, что это я прислала тебе, но я не знаю. Я просто вложила в конверт все, что отозвалось в моей душе сегодня утром, когда звучал французский. Я просто подумала: кто понял бы меня сейчас? Они бы поняли. Они поняли.

Послушай! Это Жизнь, Джул! Она звучит! И каждая нота – Жизнь, и каждый вздох, и каждый вдох, и звук упавшего листа в осеннем парке – не важно, что его заглушил детский смех – тем лучше, ведь смех прекрасен, и он тоже Жизнь, но ведь лист умер, умер и никто не услышал! И он тоже был Жизнью.

Страшно уходить из жизни тихо? Нет. Страшно умереть незамеченным. Я видела, как умер желтый лист. Я готова поклясться, я слышала его последний выдох. Я слышу.

Помолчи и послушай – это Жизнь.

Люблю тебя. Софи»



Я снова курил. Стоял у окна и курил. Курил и думал, что больше не осталось ни одного листа, а я даже не заметил, что была осень. То есть я, конечно, знал, что осень, но для меня она стала просто месяцами – безликими названиями, серыми днями и шумом дождей.

Шум дождя… Софи бы сказала, что это тоже Жизнь – она права. Но не для меня. Для меня это просто шум, ничего не значит.

Я ходил по пустой квартире, сначала в тишине, а потом поставил диск, что прислала Софи. И мне казалось, что прислала она его именно мне, а еще, что она сама проскользнула в мою комнату на звуках этой музыки. Я постоянно оглядывался в поиске ее глаз, заглядывал в окна, теребил шторы, но ее нигде не было. Или я просто не там искал?

Моя квартира, мой мир показался мне пустым и тесным. Разве так бывает? Одновременно пустым и тесным? Словно все, что в нем есть, просто мусор, отнимающий место и воздух. И нечем дышать.

Я взял фотографии: где Софи в объятиях Сергея и где малышка Лилит – и приколол их к стене в кабинете. Я сидел и смотрел на них, погружаясь в музыку, как в воду, вырывая из памяти обрывки стихов и сюжетов. Кто бы понял меня сейчас? Кто бы понял? Ветер, ветер – как мне его не хватает сейчас – свободный ветер в лицо. Я дышал глубоко и громкого, словно нечем было дышать. Я погружался в себя и в звуки собственных мыслей, заглушающих музыку. Я дышал, пока не рухнул в глубокий, как пропасть, сон. Глубокий и тревожный.



Вы мне приснились сегодня



Не помню, что видел во сне. Помню, это было что-то тяжелое, как небо, затянутое грозовыми тучами, небо, проглатывающее землю на горизонте.

Было темно, когда я проснулся. Темно и холодно. Я пошел на кухню сделать чай, чтобы согреться, и вдруг увидел снег, он тихо падал сверху на лужи, только подернутые льдом. «Слетались хлопья со двора к оконной раме», – да…

Но снег не принес покоя, он был каким-то суматошным, словно люди в больших городах. Я не люблю большие города, они теряют душу.

Что снилось мне?

Я точно ощущал, что больше не усну, хотя еще не было трех, впрочем, все равно – начиналось воскресенье, и до следующего утра все равно мне делать нечего. Конечно, я вернулся к Софи. Голова немного гудела – суббота вышла довольно сумбурной, я сделал большой глоток обжигающей сладкой воды с заваркой и посмотрел на Софи. В бледном свете настольной лампы она больше не казалась такой уж счастливой, а может, просто я хотел думать, что она не была так уж счастлива, иначе откуда все эти письма в никуда?

Вот только фотографии этой было уже два года. Я знал это точно – хорошо помню ту осень. Я тогда тоже частенько бывал в том парке и мог бы даже встретить ее там случайно, но не встретил. Я бывал там с Мариной. Марина… как давно все это было. Марина, прошлое, наши глупые ссоры, если бы я мог, я бы все исправил. Я бы не расстался с ней Так. Впрочем, «если бы» – это все просто слова, а история не терпит условного наклонения.

Я еще раз взглянул на Софи и достал следующее письмо.



«Моя любимая сестричка, Джули, здравствуй! Послушай, Джул, послушай, это Жизнь. Здесь, в повседневной суматохе, в бессмысленной спешке Жизнь. Но она ускользает от нас, глупых и слепых.

Я сегодня пишу тебе очень поздно – уже половина третьего ночи, впрочем, для меня это скорее уже очень рано, потому что я проснулась и теперь сижу возле спящей Лилит. Она спит сегодня очень беспокойно: крутится и что-то говорит иногда. Я немного волнуюсь за нее, хотя и знаю, что это просто сон, просто дурной сон.

А мне сегодня снился Он! Я так соскучилась по нему, но поняла это только когда проснулась. Знаешь, Лилит меня немного беспокоит, кажется, она простыла. Не хочу, чтобы она болела этой осенью. Хватит с нее, правда?

Впрочем, давай не будем об этом. Мне сегодня Снился Он! Я проснулась с мыслью о том, что я хочу написать письмо и ему тоже. И я его написала. Не буду присылать его тебе, не обижайся, но это личное. Даже смешно! Но, может, если я оставлю его у себя, то когда-нибудь наберусь смелости и отправлю. Вдруг.

Завтра мы пойдем в парк. Хочу вернуться в наш парк, хоть на миг. Мне, знаешь, все кажется, что именно там я могу его встретить как бы случайно, ведь я видела его там уже дважды. Вдруг.

Мне нравится эта ночь, Джули. В ней спокойно и слышно жизнь. Лилит дышит жизнью. Жизнь дышит в нас.

Замри и послушай! Жизнь дышит.

Глупышка Софи. Из одинокой ночи».



Я отложил его в сторону, мне не терпелось найти то, второе, письмо. Мне казалось, оно приоткроет завесу тайны.

Оно лежало тут же:

«Здравствуйте, любимый! Не осмелюсь назвать Вас по имени, я тогда не могу сказать ни слова, словно Вы стоите сейчас передо мною, и я немею. А скажу «любимый», и будто и не Вы это вовсе, а просто далекий образ, призрачный голос из прошлого. Голос и глаза – вот и все, что оставило мне время. Вот и все, любимый.

Сегодня вечером в мое окно заглянуло небо. Я подумала сначала, что это постарался сумасшедший художник, а потом просто побежала за камерой. И теперь это небо смотрит на меня с потолка, а я смотрю на него. Жаль, Вы не видите его – оно прекрасно! Небо всегда неповторимо. Сегодня оно было жемчужным и кремово-лиловым, ну и, конечно, невыразимо голубым. А вот рядом совсем другое небо – розовое и золотое – это закат над бухтой пару недель назад. Я люблю небо – оно одно и то же у нас над головами. Оно словно соединяет нас.

Вы снились мне сегодня. И я благодарна Вам за это. Я видела сегодня (во сне, к сожалению), как Вы гуляете неспешно по парку, где я видела Вас в последний раз. Вы одиноки были сегодня, и потому я осмелилась окликнуть Вас, а Вы оглянулись, улыбнулись и воскликнули: «Софи, малышка, сколько лет! Как ты прекрасна, право, я даже не узнал тебя – богатой будешь!» А я улыбнулась и, заглянув Вам в глаза, сказала: «Уж лучше счастливой». Вы засмеялись. Я люблю Ваш смех.

.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь


Следующая страница

Ваши комментарии
к роману Послушай, это Жизнь - Алина Андреевна Верходанова


Комментарии к роману "Послушай, это Жизнь - Алина Андреевна Верходанова" отсутствуют


Ваше имя


Комментарий


Введите сумму чисел с картинки


Партнеры