7

– Начинаем с минуты на минуту! – скомандовал Роллинс. Сегодняшней ночью он нарядился в светлые джинсы клеш, майку и белую кожаную куртку с воротником, подобным «воротнику» бешеной ящерицы.

Я только что сделал затяжку и сидел за столиком, приходя в себя. Мой настоящий отец смотрел на меня с осуждением и толикой сожаления. О, какая дикая смесь! Любой на моем месте почувствовал бы себя виноватым, но адреналин все еще горел адским пламенем в моей крови, и свет этого пламени был столь ярким и сильным, что он ослепил чувство вины, породив равнодушие.

Вечная темнота, лишь изредка рассеивающаяся из-за блуждающего света прожекторов, придавала Ганну мрачный и пугающий вид. Он напрягал пальцы костлявых рук, точно собирался дать мне в челюсть.

– Хватит употреблять эту мерзость, – сказал он устало.

– Ты и сам не прочь ее принять.

«Я больше не могу смотреть на то, как ты отравляешь свою жизнь. Ты еще так молод» – я знал, что Ганн хотел сказать мне это, как в прошлый и позапрошлый раз, и заученные слова уже застряли на его языке за плотно сомкнутыми зубами, но рваться наружу не спешили, потому что он знал мой ответ: «Так не смотри».

Я окинул взглядом охотников за удовольствиями. Клубный отдых был таков, что после него требовался еще один отдых, но уже дома, в тишине и одиночестве.

Колдера нигде не было, только Роллинс, болтающий у сцены со следующими исполнителями. Порой я задумывался, что творилось в развращенных мальчиками мозгах этого барыги, и каждый раз словно лез в черную зловонную тину, под которой угасали лучики света Роллинса, погибала его верность жене и детям. А может, он признался им в своей сущности? Может, он, как любимый мной покойный Фредди Меркьюри, любит жену платонически, а мальчиков и мужчин – физически?

Но стоило задуматься об этом, как я снова почувствовал, словно погружаюсь в пучину несмываемой грязи.

Жизнь так черна, что найти в ней что-то белое сродни самоубийству, ибо, гуляя в потемках, задумываясь о немыслимом, пытаясь отыскать свет там, где его осталось лишь на один достойный поступок, можно затеряться в собственных грехах лишь сильнее. Там, в дебрях непризнанных согрешений, живет дьявол. Там живет самообман.

Я знал об этом, ибо стал почетным жителем этой черноты давно, еще в четырнадцать, когда, вместо того чтобы спросить маму, почему она принимает наркотики, вытаскивал их у нее из сумки, искал в шкафу с ее нижним бельем, рыскал под подушками и матрасом, под которым однажды обнаружил мокрый длинный резиновый пакетик. Я был так одержим поиском измельченного дурмана, что не придал этой вещице особого значения. А то был использованный презерватив. Лишь сейчас я понял это. Как мерзко! А ведь я тогда даже не помыл руки.

Мне стоило сейчас думать не о семени родителей на своих руках, а об извинении, равном унижению. Как сложно быть искренним с тем, кого ненавидишь, и актерский талант тебе здесь не друг, а подлый враг, предавший в последнюю минуту.

Колдер должен был выступать после гитариста, но вместо него на сцену вышла девушка-хиппи, а после нее – ободранный неформал с гитарой покруче, чем у Колдера.

Дело пахло дурно, и чем больше я вдыхал его ртом, тем больше чувствовал горький вкус обмана. А украшало его таинственное молчание Ганна.

Я закрыл глаза лишь на секунду, чтобы скрыться от клубной суеты и скучного номера. Исполнитель играл куда хуже Колдера: жестко, ломко, без душевного тепла, без смысла, улыбок и любящего взгляда, окидывающего публику.

Ни один из выступавших не был таким, как Колдер. Он был лучше. Потому я возненавидел его еще сильнее.

Я мечтал оказаться с ним в темном, укромном местечке, вдали от чужих глаз, где свершится суд по делу юноши, обвиняемого в том, что он во всем лучше меня.

О да, я все это видел так: пустой переулок на краю города, шелест перешептывающихся деревьев, лишенных кроны и веток, пустая парковка, железные скамейки с отколупанной краской, зловоние старых мусорных баков, один из которых с почтением примет в себя безжизненное тело, и тьма, накрывшая окна каждой квартиры.

Я привезу Колдера с холщовым мешком на голове и завязанными руками в это забытое Богом, но обожаемое дьяволом место. Я вытащу его из машины, брошу на холодную после дождя землю. Его мольбы об освобождении будут меня смешить. Ему будет страшно до слез, бегущих по его горячим щекам. Недостаточно будет казнить его одним ножом, потому я возьму молоток. Один удар, минус злость и плюс облегчение – а все вместе, вопреки законам математики, сольется в единый большой плюс, чуть повернутый идеальный крест.

Я буду убивать его медленно, и никто ему не поможет. Я останусь безнаказанным и удовлетворенным, как сытый хищник после долгожданной кровавой трапезы.

О сладкие мечты, осуществить которые я буду не в силах, ибо тогда они прекратят быть мечтами, навсегда потеряв свою ценность, перевоплотившись в сухие цели.

«Ну и где же Колдер?» – мое терпение подошло к концу. Даже фантазии о его смерти, что казались мне теперь дикими, были не в силах более развеивать мою скуку.

И тут надо мной нависла тень, скрывшая меня от безжалостного, поднадоевшего синего света прожектора. Я лениво поднял взгляд, ожидая увидеть извращугу Роллинса с его «воротником» бешеной ящерицы. Но это был Колдер.

8

– Привет. – Он не улыбался, а я не произнес ни слова.

Сердце сжалось до размера горошины – это страх вместе с недоумением сдавили его в своих тисках. Виной тому – моя неподготовленность к неожиданному появлению нежеланного гостя.

Из меня рвался мат, адресованный Ганну, но он… тихо смывался, уступая теплое, насиженное его подлым задом местечко Колдеру. Тот с опаской принял безмолвное предложение.

Зоркий взгляд Роллинса блуждал по нашим с «восходящей звездой» фигурам уже не в одиночку, ибо к ним присоединились и осуждающие глаза Ганна. Я почти был уверен в том, что Роллинсу неважен исход нашего разговора. Его неповоротливое тело вертелось на месте, руки спрятались в карманах джинсов. Даже на расстоянии я видел, как его проворные пальцы, едва касаясь, пытаются играться с напряженной плотью в его паху. Я перевел взгляд, стараясь стереть эту гадкую картинку из памяти.

Неужели Ганн не видит этого? Или он уже давно заметил это? А может, Колдер и Роллинс… Почему нет? Может, прямо сейчас, почти незаметно онанируя перед всем клубом, он смотрит не на меня, а на Колдера. Или, что вдвойне отвратительнее, на нас обоих, рисуя в своем воспаленном воображении наши оголенные тела, прижатые друг к другу. О, какой ужас!

Я хотел поделиться своими догадками с Ганном, догадками, которые с каждой новой встречей крепчали, перерастая в факты, как если бы наивный ребенок постепенно становился подростком-извращенцем. Но это признание лишило бы меня хрупкой возможности считать себя самостоятельным человеком, состоявшейся личностью. Это сделало бы меня в глазах Ганна лишь большим ребенком. И потому я буду терпеть, и если однажды почувствую тяжелую руку на своих ягодицах, то Роллинс уедет к своей семье с выбитыми зубами, до самого утра обливаясь кровью из сломанного посиневшего носа.

Колдер сложил свои изящные пальцы в замок и упер локти в стол. Он был в той же одежде, что и при первой встрече, даже укладка его восхитительно шелковистых волос осталась прежней. Единственное, что изменилось в нем, – это поведение. Я не услышал ноток добродушия в его кратком приветствии, не видел былой заинтересованности, и даже движения его рук стали резче. Может, в его дивных глазах и жили остатки огонька радушия ко мне, но они были скрыты под полуопущенными веками. Все это выводило меня из хрупкого равновесия, поднимало новую волну сокрушающей, но тихой ядовитой злости, которую я должен был проглотить и сделать вид, что готов к примирению. Проще съесть красный перец и притвориться, будто только что отведал нежнейшего клубничного заварного крема.

Молчание Колдера начинало угнетать, взгляд Ганна уже прожег насквозь, а внимание похотливого Роллинса держало в нескончаемом напряжении и жаре, словно меня заперли в сауне. О, как же они все мне надоели! И каждый надоел по-своему.

– Слушай, – начал я свою краткую лживую исповедь, – я не хотел катить на тебя бочку тогда. Я был не в настроении, а ты оказался поблизости. В общем… прости меня.

Да, все-таки проще съесть красный перец, чем извиняться перед Колдером.

Он медленно поднял взгляд, и я разглядел в нем тот самый, скрытый секундами ранее, огонек радушия. Тогда же моя проржавевшая память неожиданно запечатлела дивный миг, подобно камере допотопного фотоаппарата, поймавшей один из красивейших снимков в своей жизни: на застывшее в изумлении лицо Колдера лег бирюзовый свет прожектора, чьи края мягкой каймой выделили его вздернутый нос; уголки его небольшого рта предвещали легкую добродушную улыбку; губы, точно карандашами нарисованные и искусно заштрихованные умелой рукой художника, были слегка открыты; а глаза… они были живее всех глаз, что я видел в своей жизни, – бурлящие таинственной энергией, жаждущие познания, открытые для всего мира, отражающие искренние помыслы их хозяина, влюбленные в жизнь… Бирюзовый и черный. Любовное неосознанное слияние этих насыщенных красок с чертами лица Колдера порождало нечто прекрасное и девственное, достойное вечной жизни на полотнах великих художников. Потому что сам Колдер был, черт возьми, прекрасен. Я был переполнен злобой, но нашел в себе силы для признания этого факта, оспорить который мог разве что безумец еще эгоистичнее меня.

И в тот самый миг все мои отравляющие чувства растворились, оставив после себя целебный нектар – ту сладкую отраду вкупе с восхищением, насладиться которыми я смог лишь на секунды.

– Я не зол на тебя, – ответил он. – Я сам вспылил. Прости меня тоже.

Не означало ли это, что теперь нашей недолгой вражде пришел конец? Не изменит ли его увековеченный в моем сознании дивный образ отношения к нему?

Я не любил меняться. По крайней мере, не так быстро и резко. Это унижало меня перед самим собой – нечто из худшего, что может произойти. Если ты жалок в собственных глазах, не жди от себя поступков, способных удовлетворить твой покой.

В ответ я дважды медленно кивнул. После недолгой паузы Колдер сказал:

– Я не против… то есть я хотел бы научить тебя… петь, играть на гитаре. Чего бы ты хотел?

Легкая усмешка, больше схожая с моей редкой добродушной улыбкой, вырвалась на волю. Не успел я пожалеть об этом, как Колдер встал из-за стола, наклонился ко мне и похлопал по плечу. О, как же это по-ганнски. Так по-ганнски, что я невольно взглянул на своего настоящего отца и заметил на его лице одобрение.

Интересно, сидел ли в это время в клубе какой-нибудь таблоидный писака, который, быть может, прямо тогда строчил в своем блокноте новую сенсацию? Но ни на следующее утро, ни даже через три дня никаких высосанных из пальца статеек не вышло. Все по-прежнему считали нас с Колдером либо врагами, либо страстными любовниками, скрывающими свою тягу друг к другу под личиной ненависти. Как же плохо меня знают люди!

Обычно мнение об актере, как и о его характере, складывается из совокупности его ролей, тех эмоций, что удалось ему передать своей игрой, и характера его персонажа. Но так происходит только в глазах чужих людей. Лишь Ганн знал, какой я настоящий, лишь я знал, каков настоящий Ганн. Но Колдер был «прозрачным» человеком, и то, что видел я, видели и другие. Думая об этом, я ощущал, как во мне борются два несовместимых, вечно враждующих чувства: злость и зависть против восхищения и… привязанности, что оплела нас с этим парнем невидимой, тонкой, но прочной как сталь нитью. Кажется, что без противостояния этих чувств моя жизнь лишится того, что так долго и незаметно искала, – ощущения самой жизни, бурления крови в жилах, вечных размышлений не только о временных удовольствиях, но и о людях, трудностях, о том, что нужно двигаться дальше, стать лучше, стать лучше Колдера.

На четвертый день после нашего с ним примирения мне позвонили, ближе к ночи. После разговора я окончательно убедился в том, что Колдер появился в моей жизни не просто так и роль учителя музыки и примера для подражания – далеко не последняя.

Мне предложили главную роль в новом фильме Кристиана Кавилла – одного из лучших режиссеров тех лет. В 1992-м вышла его знаменитая «Ода тщеславию». И теперь он собирался повторить свой успех, заполнив кассу предстоящего фильма до отказа. Но был один момент, заставивший меня молчать долгих пять секунд, прежде чем ответить: «Хорошо, встретимся завтра и все обсудим». Кристиан предложил одну из важнейших ролей и Колдеру, и тот согласился, не поинтересовавшись подробностями. Единственное, что он услышал от режиссера, – это то, что я могу сыграть главную роль вместе с ним.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Разделы библиотеки

Любовные романы Любовные романы по темам Любовные романы по автору Современные любовные романы Исторические любовные романы Женские фильмы КулинарияСекреты красотыСонник

Страницы романа:Стр:7

1 2 3 4 5 6 7 8 9

0

/ 0 Гол.

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10