Разделы библиотеки
Следующий раз - Марк Леви - 1 Читать онлайн любовный романВ женской библиотеке Мир Женщины кроме возможности читать онлайн также можно скачать любовный роман - Следующий раз - Марк Леви бесплатно. |
Следующий раз - Марк Леви - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Следующий раз - Марк Леви - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Леви МаркСледующий разАннотация к произведению Следующий раз - Марк ЛевиДжонатан, эксперт по живописи из Бостона, незадолго до свадьбы с художницей Анной вылетает в Лондон, чтобы увидеть загадочную картину русского художника девятнадцатого века Владимира Рацкина. Познакомившись с галеристкой Кларой, он осознает, что они уже встречались, она испытывает то же чувство. Они не могут жить друг без друга, но невеста Джонатана готова на все, чтобы его вернуть. Влюбленным предстоит узнать невероятную истину: они любили друг друга в прошлой жизни и их судьбы навеки связала таинственная картина…
загрузка...
1Marc Levy LA PROCHAINE FOIS Издательство благодарит Анастасию Лестер за содействие в приобретении прав на данное издание Иллюстрация на обложку: Pixland/Think Stock/Getty Images www.marclevy.info © Éditions Robert Laffont / Susanna Lea Associates, 2004 © Кабалкин А., перевод на русский язык, 2005 © Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2016 Издательство Иностранка® ***Книги одного из самых популярных французских писателей Марка Леви переведены на сорок пять языков и расходятся многомиллионными тиражами. ***
Джонатан! Тебя по-прежнему зовут Джонатан? Сегодня я понимаю, что очень многого не знал, и теперь барахтаюсь в пустоте, окружившей меня после твоего ухода. Когда одиночество вгоняло меня в черную меланхолию, я смотрел на небо и землю, кожей ощущая твое присутствие. Так было все эти годы, только мы не могли видеть и слышать друг друга. Кажется, мы могли бы столкнуться на улице и не узнать друг друга. Со дня твоего ухода я не перестаю читать, повсюду ищу тебя, ищу способ хоть что-то понять и узнать. Время перелистывало страницы моей жизни, и я все яснее понимал, что прозрение лишь отдаляется, как в кошмарах, когда каждый шаг вперед оборачивается отступлением. Я бродил по библиотекам и улицам нашего с тобой родного города, хранящего так много общих воспоминаний. Вчера я гулял по набережным и рядам рынка под открытым небом, который ты так любил. Останавливался то тут, то там, и мне казалось, что ты идешь рядом. Потом, как мы всегда делали по пятницам, завернул в маленький бар в гавани. Вспомнишь ли ты его? Мы часто встречались там с наступлением темноты. Мы обожали словесные игры, у нас были общие страсти. Мы часами говорили о картинах, даривших нам вдохновение, переносивших нас в иные времена. Боже, до чего же мы с тобой любили живопись! Я часто перечитываю написанные тобой книги, наслаждаясь твоим стилем и пристрастиями. Я не знаю, где ты, Джонатан. Не знаю, был ли смысл во всем том, что мы пережили; мне неведомо, существует ли истина, но если ты когда-нибудь прочтешь эту записку, то узнаешь, что я сдержал данное тебе слово. Знаю, стоя перед картиной, ты заложишь руки за спину и прищуришься, как делал всякий раз, когда что-то тебя удивляло, а потом улыбнешься. Если она будет рядом – а мне этого очень хотелось бы, – ты обнимешь ее за плечи, и вы будете вместе созерцать чудо, как делали когда-то мы с тобой, и тогда ты, возможно, вспомнишь… Если все так и случится, ты исполнишь мою просьбу, как я исполнил твою. Впрочем, забудь, дружбой движут не обязательства. Но я все-таки попрошу. Скажи ей, скажи, что где-то на этой земле, далеко от вас и вашего времени, я бродил по тем же улицам, мы смеялись, сидя за теми же столиками, а поскольку камни вечны, каждый камень, которого касались наши руки и взгляды, запечатлел частицу нашей истории. Скажи ей, Джонатан, что я был тебе другом, ты мне – братом, а может, больше, чем братом, ведь мы нашли, выбрали друг друга, скажи, что ничто не смогло нас разлучить, даже ваше внезапное исчезновение. Я думаю о вас каждый день и надеюсь, что вы счастливы. Я состарился, Джонатан, и скоро уйду, но благодаря вам в сердце старика живет дарующая блаженную легкость искра света. Я любил! Многим ли дано уйти, унося с собой столь бесценное сокровище? Сейчас ты прочтешь последние строки, ты сложишь листок, молча уберешь его в карман пиджака, заложишь руки за спину и улыбнешься – как я, когда писал эти слова. Я тоже улыбаюсь, Джонатан, я не переставал улыбаться. Будьте счастливы, мои дорогие. Твой друг Питер 1– Это я, я выезжаю из «Степлдона», буду через полчаса. Надеюсь, ты дома? Проклятый автоответчик! Еду. Питер раздраженно дал отбой, поискал в карманах ключи и вспомнил, что накануне отдал их служащему гаража. Он взглянул на часы: рейс на Майами вылетал из аэропорта Логан только под вечер, но времена наступили смутные, и по новым правилам безопасности следовало приезжать в аэропорт за два часа до вылета. Он закрыл дверь элегантной квартирки, которую арендовал на год в жилом комплексе в деловом районе, прошел по застеленному толстым ковром коридору к лифтам и трижды нажал на кнопку вызова, хотя нетерпение, как известно, еще ни разу не ускорило прибытие кабины. Спустившись с восемнадцатого этажа на первый, он торопливым шагом прошел мимо консьержа Дженкинса, бросив на ходу, что вернется через день. У двери квартиры он оставил мешок с грязным бельем. Дженкинс убрал в ящик стола тетрадку «Искусство и культура» из газеты «Бостон глоб», зарегистрировал просьбу Питера и успел распахнуть перед ним дверь. На крыльце он раскрыл широкий зонт с эмблемой, защитив Питера от падавшего на город моросящего дождика. – Я позволил себе распорядиться, чтобы подогнали ваш автомобиль, – сообщил Дженкинс, глядя на затянутый тучами горизонт. – Очень любезно с вашей стороны, – сухо ответил Питер. – Миссис Бет, ваша соседка по лестничной клетке, сейчас в отъезде, так что, увидев, что лифт вызвали на вашем этаже, я заключил… – Я знаю, кто такая миссис Бет, Дженкинс! Привратник неодобрительно взглянул на серо-белую пелену облаков у них над головами: – Отвратительная погода, вы не находите? Питер не ответил. Он терпеть не мог некоторые преимущества проживания в шикарном доме. Всякий раз, проходя мимо конторки Дженкинса, он переживал эффект незаконного вторжения. Человек с регистрационным журналом восседал за конторкой лицом к огромной вращающейся двери и контролировал приходы и уходы всех жильцов. Питер не сомневался, что рано или поздно привратник узнает его привычки лучше большинства друзей. Однажды, пребывая в дурном настроении, он спустился по служебной лестнице до подземной стоянки и вышел из дома через ворота гаража. Возвращаясь, он прошел мимо Дженкинса с гордо задранным носом, а тот учтивым жестом протянул ему ключ с круглой головкой. В ответ на недоуменный взгляд жильца портье невозмутимо пояснил: – Он вам понадобится, если пожелаете снова воспользоваться этим путем. Двери на лестничные площадки запираются изнутри. Это универсальный ключ. В лифте Питер старался сохранять полную невозмутимость, поскольку Дженкинс наблюдал за пассажирами благодаря установленной в кабине камере. Полгода спустя, заведя интрижку с модной молодой актрисой по имени Тали, он решил провести с ней ночь в отеле, лишь бы не видеть лучезарное выражение лица консьержа, чье неизменно благостное настроение по утрам раздражало его сверх всякой меры. – Кажется, я слышу звук двигателя вашего авто. Осталось подождать совсем недолго, сэр. – Вы узнаете машины по голосу их моторов, Дженкинс? – с неприкрытой язвительностью спросил Питер. – Далеко не все, сэр. Но у вашей немолодой «англичанки» слегка постукивают тяги. Этот их «тук-тук-тук» напоминает изысканный выговор наших заокеанских кузенов. Питер вздернул брови, но сдержался, хотя был взбешен. Дженкинс всю жизнь жалел, что не родился подданным Ее Величества: Бостон чтил англосаксонские традиции. На выезде из темной пасти подземной стоянки загорелись круглые фары «Ягуара XKя-140». Служащий аккуратно затормозил на белой линии. – Неужели, Дженкинс? – С этими словами Питер шагнул к открытой вышколенным служащим гаража дверце. Сев с оскорбленным видом за руль, Питер заставил «пожилую англичанку» натужно взреветь и сорвался с места, небрежно махнув Дженкинсу, который дождался, когда автомобиль свернет за угол, и только после этого вернулся на свой пост. – Старый олух! Сам родился в Чикаго, и семья твоя из Чикаго, а туда же! – буркнул Питер. Он вставил мобильный телефон в держатель, нажал кнопку памяти с домашним номером Джонатана и рявкнул в микрофон, укрепленный на противосолнечном щитке: – Я знаю, ты дома! Не представляешь, как меня бесит твоя игра в прятки. Чем бы ты там ни занимался, в твоем распоряжении осталось девять минут. Услышать меня – в твоих интересах. Он потянулся к бардачку, чтобы переключить приемник на другую волну, а выпрямившись, заметил идущую через улицу женщину весьма преклонного возраста. Он резко затормозил, оставив на асфальте черные следы, и боязливо открыл глаза. Женщина спокойно ковыляла дальше. Питер не без труда оторвал пальцы от руля, выдохнул, отстегнул ремень безопасности, выскочил из машины, рассыпался в извинениях, взял ее под руку и помог преодолеть отделявшее ее от тротуара расстояние. Напоследок он вручил ей свою визитную карточку, еще раз извинился и, пустив в ход все свое обаяние, поклялся, что будет всю неделю корить себя за то, что так ее напугал. Вид у пожилой дамы был крайне удивленный, она успокаивала Питера, отмахиваясь от него белой тростью. Она вздрогнула, когда он учтиво взял ее под локоток, только потому, что туговата на ухо. На прощание Питер снял волосок с плаща старушки и вернулся в машину. Привычный аромат старой кожи в кабине «ягуара» помог ему прийти в себя. Остаток дороги до дома Джонатана он проделал не торопясь, а на третьем по счету светофоре уже беззаботно насвистывал. ***Джонатан поднимался по лестнице своего прелестного дома в районе старого порта. На последнем этаже находилась мастерская со стеклянным потолком, где работала его подруга Анна Уолтон. Они познакомились на вернисаже. Фонд, основанный местной богачкой, коллекционирующей живопись, устроил выставку картин Анны. Рассматривая развешанные в галерее полотна, Джонатан подумал, что все они напитаны природным изяществом автора. Стиль, в котором работала Анна, напоминал стиль столетия, который Джонатан изучал как эксперт-профессионал. Джонатан нашел пейзажи Анны весьма проникновенными и не преминул сообщить ей об этом в самых изысканных выражениях. Молодая дебютантка была потрясена оценкой столь уважаемого профессионала, и они стали неразлучны, а весной поселились в выбранном Анной доме. Большую часть времени она проводила в мастерской под стеклянным фонарем. На рассвете солнце заливало комнату, создавая волшебную атмосферу. Пол, от белой кирпичной стены до высоких окон, был застелен светлой широкой паркетной доской. Отрываясь ненадолго от мольберта, Анна курила, присев на деревянный подоконник, и любовалась заливом. В любую погоду она поднимала раму и наслаждалась сладким дымом и соленым ароматом водяных брызг. «Ягуар» Питера остановился у подъезда. – Кажется, приехал твой друг, – сказала Анна, услышав за спиной шаги Джонатана. Он подошел, обнял ее, потерся щекой о шею и поцеловал. Она вздрогнула. – Не заставляй Питера ждать! Джонатан не отреагировал. Его рука, скользнув под воротник легкого платья, коснулась груди Анны. С улицы донеслись нетерпеливые гудки, и она с веселым смехом оттолкнула его. – Твой шафер – надоеда. Отправляйся на свою конференцию – чем скорей уедешь, тем скорей вернешься. Джонатан еще раз поцеловал ее и начал пятиться к двери. Анна снова закурила. Питер махнул ей рукой, и машина рванула с места. Анна со вздохом перевела взгляд на старую гавань, куда когда-то причаливали корабли с переселенцами. – Почему ты никуда не можешь прийти в назначенное время? – спросил Питер. – Кем назначенное? Тобой? – Да не мной, а, к примеру, авиакомпанией. Люди встречаются за обедом или за ужином – и не опаздывают, потому что смотрят на часы. Ах да, забыл, ты не носишь часов. – Ты – невольник времени, а я боец сопротивления. – А известно ли тебе, что даже твой мозгоправ на сеансах пропускает мимо ушей подобную чушь? Пока ты изливаешь душу, он прикидывает, сможет или нет купить на деньги от сеансов машину своей мечты, и какую – в версии «купе» или «кабриолет». – Я не хожу на сеансы! – Может, стоит попробовать? Как ты, кстати, себя чувствуешь? – Отстань… Лучше объясни, с чего ты так развеселился? – Читал раздел «Искусство и культура» в «Бостон глоб»? – Нет, – ответил Джонатан, глядя в окно. – А вот Дженкинс читает! Журналюги решили меня прикончить! – Да что ты говоришь? – Значит, ты все-таки прочел! – Так, между делом, – буркнул Джонатан. – Помнится, в университете я спросил, спал ты с Кэтти Миллер, по которой я сох, или нет, и ты ответил: «Между делом». Может, объяснишь наконец, что означает это пресловутое «между делом»? Я двадцать лет ломаю над этим голову… – Питер стукнул кулаком по рулю. – Как тебе нравится этот хамский заголовок: «Последние сделки аукциониста Питера Гвела стали полным разочарованием»? А кто побил державшийся десять лет ценовой рекорд картин Сера? Кто заключил самую дорогую за десять лет сделку по продаже Ренуара? А коллекция Боуэна с Джонкингом, Моне, Мэри Кассат и иже с ними? Кто был первым защитником Вюйара? Сам знаешь, сколько он теперь стоит! – Зря тратишь нервы, Питер. Критик на то и критик, чтобы критиковать, только и всего. – Ничего не зря, у меня на автоответчике четырнадцать сообщений от компаньонов по «Кристи», они очень обеспокоены, вот что плохо! Он затормозил на красный, не переставая бурчать. Джонатан выждал несколько минут, включил радио, и голос Луи Армстронга заполнил кабину. – Что это? – спросил Джонатан, заметивший стоявшую на заднем сиденье коробку. – Ничего! – отрезал Питер. Джонатан обернулся и начал перечислять с насмешкой в голосе: – Электробритва, три драные рубахи, две пижамные штанины, ботинки без шнурков, четыре разорванных в мелкие клочья письма, и все обильно сдобрено кетчупом… Вы разбежались? Питер изогнулся и сбросил картонку на пол. – У тебя что, никогда не было плохой недели? – поинтересовался он, прибавляя звук. Джонатан нервничал все сильнее и решил поделиться опасениями с Питером. – Успокойся, всезнайка! – отмахнулся тот. – Именно такие идиотские реплики нас и добивают. – Я ужасно перетрухнул за рулем, – вдруг признался Питер. – Когда? – Да только что, когда выезжал к тебе. «Ягуар» тронулся с места. Джонатан провожал взглядом старые здания в гавани. Они выехали на скоростное шоссе, ведущее в международный аэропорт Логан. – Как поживает старина Дженкинс? – поинтересовался Джонатан. Питер припарковался напротив будки охранника и незаметно сунул ему в ладонь купюру, пока Джонатан доставал из багажника старую дорожную сумку. Они поднимались по пандусу стоянки, вслушиваясь в гулкое эхо собственных шагов. Питер, как это всегда бывало в аэропорту, вышел из себя, когда на посадке его заставили снять ремень и ботинки: рамка безопасности трижды отчаянно звенела, когда он пытался пройти. В отместку за грубость пограничник перетряхнул все его шмотки. Джонатан махнул рукой в сторону газетного киоска, где Питер и нашел его за чтением джазовой антологии Милтона Мезза Мезроу. Джонатан купил книгу. Посадка прошла без осложнений, и самолет взлетел без задержки. Джонатан не стал обедать, опустил шторку на иллюминаторе, зажег лампочку и погрузился в записи выступления на конференции, до которой оставалось несколько часов. Питер полистал журнал, прочел инструкцию по безопасности и даже каталог беспошлинной торговли на борту, хотя знал его наизусть, после чего откинул спинку кресла. – Скучаешь? – спросил Джонатан, не отрываясь от бумаг. – Думаю! – Ну я и говорю – скучаешь. – А ты нет? – Я готовлюсь к лекции. – Ты одержим этим человеком, – поддел друга Питер, возвращаясь к правилам безопасности на борту «Боинга-737». – Увлечен! – Учитывая тяжесть навязчивого состояния, старик, я ставлю диагноз «одержимость» твоим отношениям с этим русским художником. – Владимир Рацкин умер в конце девятнадцатого века, и у меня «отношения» не с ним, а с его творчеством. Джонатан вернулся к чтению, но молчание длилось недолго. – У меня острое ощущение дежавю, – насмешливо проговорил Питер. – Что неудивительно: мы уже раз сто вели подобный разговор! – Ты сам-то здоров или подхватил тот же вирус, раз летишь со мной? – Во-первых, я тебя сопровождаю. Во-вторых, бегу от звонков коллег, уязвленных идиотской статьей кретина из «Санди таймс». И в-третьих, и главных, мне скучно. Питер достал из кармана пиджака фломастер и нарисовал крестик на листке в клеточку, где Джонатан делал последние пометки к докладу. Не отрываясь от картинок, Джонатан нарисовал рядом нолик. Питер поставил другой крестик, Джонатан пририсовал по диагонали следующий нолик… Самолет приземлился на десять минут раньше. В багаж они ничего не сдавали, прошли на стоянку такси и поехали в гостиницу. Питер посмотрел на часы: у них был целый час до начала мероприятия. Они зарегистрировались, и Джонатан поднялся в номер переодеться. Дверь за ним бесшумно закрылась. Он бросил сумку на маленькое бюро красного дерева и набрал номер. Когда Анна ответила, он закрыл глаза и отдался во власть ее голоса, словно был рядом с ней в мастерской. Весь свет потушен. Анна сидит на подоконнике. Сквозь стеклянную крышу мерцали редкие, выигравшие бой у городской иллюминации звезды, подобные тонкой вышивке по бледному полотну. На старинных, скрепленных свинцовыми полосками стеклах оседали соленые морские брызги. В последнее время Анна отдалилась от Джонатана, казалось, колесики хрупкого механизма начали застревать, как только они решили пожениться. В первые недели Джонатан объяснял эту отчужденность страхом перед ответственным, на всю жизнь, решением, хотя именно она жаждала торжественной церемонии. Их город был так же консервативен, как и мир искусства, в котором они вращались. Было очень бонтонно объявить о свадьбе после двух лет сожительства. На каждом коктейле, вернисаже, крупном аукционе бостонский высший свет ясно давал это понять. Джонатан и Анна уступили. Внешние приличия были залогом профессионального успеха Джонатана. Анна молчала на другом конце провода, он слушал ее дыхание, пытаясь угадать жесты. Длинные пальцы тонут в густых волосах. Закрыв глаза, он мог почувствовать запах ее кожи. К концу дня аромат духов смешивался с пропитавшим все уголки мастерской запахом дерева. Их разговор закончился в точке молчания, Джонатан положил трубку и открыл глаза. Под окнами длинной красной лентой тянулся непрерывный поток машин. Его охватило чувство одиночества: так бывало всякий раз, когда он оказывался далеко от дома. Он вздохнул, спрашивая себя, зачем согласился выступить с докладом. Времени оставалось в обрез, он достал из сумки белую рубашку и начал одеваться. Джонатан сделал глубокий вдох перед выходом на сцену. Ему поаплодировали, и свет пригасили. Он встал за пюпитр с маленькой, как ночник, медной лампочкой. Джонатан знал свой текст наизусть. На огромном экране у него за спиной появился слайд первой картины Владимира Рацкина из числа тех, что он собирался показывать этим вечером. Он решил представлять полотна в обратном хронологическом порядке. Первая серия – виды английской деревни – относилась к последнему периоду укороченной болезнью жизни мастера. Рацкин писал эти картины в своей комнате, которую не покидал из-за запрета врачей. Там он и умер в возрасте шестидесяти двух лет. На двух больших портретах был изображен сэр Эдвард Ленгтон. На первом Рацкин запечатлел его в полный рост, на втором знаменитый коллекционер и торговец живописью, покровитель художника сидел за письменным столом красного дерева. Десять полотен необычайно проникновенно передавали жизнь бедняцких пригородов Лондона конца XIX века. Довершали презентацию еще шестнадцать картин. Они не были датированы, но их темы отсылали к молодости художника в России. Шесть первых – портреты придворных сановников – были выполнены по заказу царя, десять других молодой художник создал, потрясенный нищетой простого люда. Из-за этих уличных сценок Рацкин вынужден был навсегда покинуть родину. На устроенной в Эрмитаже персональной выставке он самовольно развесил вызвавшие громкий скандал картины. Император пришел в бешенство: народные страдания были переданы мощнее и ярче блеска его правления. Рассказывают, что, когда министр культуры поинтересовался у Владимира причинами такого поступка, он ответил: путь власти проложен через ложь, живопись же питается правдой. Искусство в моменты слабости способно разве что приукрашивать действительность. Разве несчастья русского народа заслуживают меньшего внимания творца, чем царь? Ценивший Рацкина сановник только рукой махнул в ответ на эти горькие слова. Они беседовали в библиотеке, полной бесценных манускриптов, он посоветовал молодому художнику бежать, пока за ним не явилась тайная полиция, и выпустил Владимира через потайную дверь. Больше он ничем помочь не мог. Спустившись по витой лестнице, Рацкин побежал по длинному темному коридору, подобному ведущей в ад тропинке. Он двигался на ощупь, обдирая ладони о шершавые стены, добрался до западного крыла дворца, перейдя из низкого подземелья в сырые каменные подвалы. Седые крысы семенили ему навстречу, касаясь лица, и вдруг поворачивали следом за непрошеным гостем и кусали его за лодыжки. Когда стемнело, Владимир выбрался на поверхность и спрятался в подгнившей соломе на телеге во дворе дворца. Там он дождался рассвета и сбежал, воспользовавшись утренней суматохой. Все картины Владимира немедленно конфисковали и сожгли в огромном камине зала приемов царского советника. Действо длилось четыре часа. В полночь гости столпились у окон, чтобы полюбоваться зрелищем казни. Владимир, стоя в глубине ниши, наблюдал за злодейством. Двое гвардейцев приволокли его жену Клару, арестованную накануне вечером, в равелин. Оказавшись во дворе, она подняла глаза к небу. Двенадцать солдат навели на нее ружья. Владимир молился, чтобы Клара в последний раз встретилась с ним взглядом, но этого не произошло. Она глубоко вдохнула, раздался залп, ноги женщины подкосились, и ее тело осело в глубокий грязный снег. Эхо ее любви перелетело через стену, и воцарилась тишина. Во вспышке душевной боли Владимир осознал, что жизнь сильнее его искусства. Идеальная гармония всех красок мира не смогла бы выразить его горя. Обильно лившееся в ту ночь за столами вино ассоциировалось у него с кровью несчастной Клары. Алые ручьи растопили белый снежный покров, начертав эпиграфы на черной брусчатке, подобно черным осколкам, пронзившим сердце художника. Десять лет спустя в Лондоне этот навечно впечатавшийся в память художника сюжет стал темой одной из лучших его картин. За годы изгнания он одну за другой восстановил уничтоженные в России картины, но никогда больше не писал ни женских тел, ни лиц и изгнал из своей палитры красный цвет. Экран погас. Джонатан поблагодарил аудиторию за шумную овацию. Он ссутулился, как если бы ноша успеха оказалась неподъемной для его застенчивой натуры. Он погладил пальцем очертания букв на папке, складывавшихся в имя и фамилию «Владимир Рацкин». «Они тебе аплодируют, старина», – прошептал он. Щеки его пылали румянцем смущения, он подхватил портфель и в последний раз неуклюже поклонился, благодаря публику. Один из слушателей поднялся, чтобы задать вопрос. Джонатан прижал портфель к груди и снова повернулся лицом к залу. Мужчина представился хорошо поставленным голосом: – Франц Джарвиц, журнал «Новости живописи». Не кажется ли вам странным, господин Гарднер, что ни один крупный музей не выставляет картин Владимира Рацкина? Не связано ли это с консервативностью вкусов? Джонатан подошел к микрофону: – Я потратил много времени и сил, чтобы вернуть творения Рацкина зрителям. Он, как многие другие большие художники, не был признан при жизни. Он никогда не пытался понравиться публике, главное в его творчестве – искренность. Владимир хотел запечатлеть надежду, его интересовало все истинное в натуре человека, что никак не способствовало благосклонности критиков. Джонатан поднял голову, его взгляд устремился куда-то за пределы зала, в иную эпоху. Страх исчез, слова лились свободно, словно старый художник встал к мольберту и писал на его сердце: – Взгляните на лица, которые он писал, на свет, рождавшийся под его кистью, проникнитесь благородством и смирением его персонажей. Ни на одном полотне вы не найдете сжатой в кулак руки или уклончивого взгляда. Зал слушал, затаив дыхание. Следующий вопрос задала сидевшая в первых рядах женщина. – Сильви Леруа, музей Лувра, – представилась она. – По легенде последнюю картину Владимира Рацкина никто никогда не видел: ее не нашли. Что вы об этом думаете? – Это не легенда, мадам. Рацкин писал Алексею Саврасову, что, превозмогая подтачивавшую его силы болезнь, начал писать новую картину, и называл ее своим лучшим творением. На вопрос Саврасова о здоровье и о том, как продвигается дело, Владимир ответил, что только работа над этим полотном помогает ему превозмогать раздирающую внутренности боль. Владимир Рацкин умер, дописав свой последний шедевр, загадочно исчезнувший во время престижного аукциона в Лондоне в 1868 году, через год после кончины живописца. Джонатан рассказал, что полотно сняли с торгов в последний момент и что по непонятным причинам ни одна картина Владимира Рацкина в тот день продана не была. О художнике надолго забыли. Эта несправедливость удручала как самого Джонатана, так и всех тех, кто считает Рацкина одним из величайших живописцев столетия. – Душевная щедрость часто разжигает ревность и пренебрежение современников, – продолжил Джонатан. – Некоторые люди воспринимают только мертвую красоту. Но сегодня время утратило власть над Владимиром Рацкиным. Искусство рождается из чувства и становится бессмертным, живет вне времени. Большая часть его работ выставлена в небольших музеях или является частью крупных частных коллекций. – Считается, что, работая над последней картиной, Рацкин нарушил самозапрет и нашел какой-то необыкновенный красный цвет, – прозвучал следующий вопрос. Весь зал замер в ожидании ответа. Джонатан заложил руки за спину, прищурился и поднял голову. – Как я уже сказал, картина неожиданно исчезла и публика ее так и не увидела. По сей день никаких сведений о ней не появлялось. Я ищу ее следы с тех пор, как начал работать экспертом. Доказательством существования картины остаются письма Владимира Рацкина к Саврасову и немногочисленные статьи в газетах тех лет. Отвечу осторожно: все сведения о сюжете картины и ее композиции основаны на слухах. Благодарю за внимание. Слушатели захлопали, и Джонатан поспешил уйти в кулису. Питер обнял друга за плечо, поздравляя с успехом. ***В конце дня залы Конгресс-центра в Майами, где работали четыре тысячи шестьсот человек, одновременно пустели. Людской поток растекался по барам и ресторанам комплекса. От Центра имени Джеймса Л. Найта общей площадью тридцать тысяч квадратных футов к шестисоткомнатному отелю «Хайат Редженси» тянулся бульвар. После выступления Джонатана прошел час. Питер не расставался с мобильником, Джонатан сидел у стойки бара. Он заказал «Кровавую Мэри» и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. В глубине освещенного бронзовыми светильниками зала старый пианист наигрывал мелодии Чарли Хейдена. Джонатан наблюдал за контрабасистом. Он обнимал инструмент, нашептывал ему ноту, которую собирался взять. На дуэт мало кто обращал внимание, хотя играли музыканты просто божественно. Казалось, эти двое проделали вместе долгий путь. Джонатан встал, подошел к «Стейнвею» и положил десятидолларовую бумажку в стоявший на крышке рояля бокал. Контрабасист поблагодарил, сухо ущипнув струну. Когда Джонатан вернулся к стойке, купюры в бокале уже не было, хотя дуэт не взял ни одной фальшивой ноты. На соседний табурет села женщина. Они раскланялись. Серебристо-седые волосы незнакомки напомнили ему о матери. Мы запоминаем родителей в одном определенном возрасте, словно любовь стирает воспоминания о том, как они старели. Женщина прочла на бейджике Джонатана его имя и род занятий – эксперт по живописи. – Какой период? – осведомилась она, и не подумав представиться. – Девятнадцатый век. – Джонатан поднял стакан. – Изумительная эпоха. – Женщина сделала большой глоток бурбона – бармен как раз налил ей вторую порцию. – Я посвятила ему большую часть своих исследований. Заинтригованный Джонатан вгляделся в висевший у нее на шее бейдж. Дама оказалась участницей симпозиума по оккультным наукам. Джонатан удивленно покачал головой. – Вы ведь не читаете гороскопы? – предположила соседка. Она сделала новый глоток и добавила: – Как и я, можете мне поверить! Она крутанулась на табурете, протянула Джонатану руку с бриллиантом необычной формы на безымянном пальце. – Старинная огранка впечатляет, хотя каратов немного. Я очень люблю это фамильное украшение. Я профессор, руковожу исследовательской лабораторией в Йельском университете. – Над чем вы работаете? – Над одним синдромом. – Новая болезнь? Она лукаво подмигнула: – Синдром дежавю! Эта тема всегда интересовала Джонатана. Он не раз испытывал ощущение, что уже переживал происходившее с ним в определенный момент времени. – Говорят, наш мозг способен предвидеть будущее событие. – Все ровно наоборот: это одно из проявлений памяти. – Но как можно помнить непережитое? – А кто говорит о непережитом? И заговорила о феномене прежних жизней, и лицо Джонатана приняло насмешливое выражение. Она отодвинулась и смерила его взглядом. – У вас красивые глаза! Вы курите? – Нет. – Так я и думала. Дым вас не смущает? – спросила женщина, доставая из кармана пачку сигарет. – Нисколько, – заверил Джонатан. Он взял со стойки коробок, чиркнул спичкой и дал женщине прикурить. – Вы преподаете? – осведомился он. – Случается, я собираю полные аудитории. Вы не верите в прошлые жизни, так зачем эмигрировали в девятнадцатый век? Задетый за живое, Джонатан задумался. Выдержав паузу, он придвинулся к ней: – У меня возникла почти чувственная связь с одним жившим в то время художником. Она разгрызла лед и уставилась на заставленную бутылками стенку бара. – Почему начинаешь интересоваться прошлыми жизнями? – спросил Джонатан. – Это случается, когда человек смотрит на часы и ему не нравится то, что он видит. – Именно это я безуспешно пытаюсь объяснить моему лучшему другу. Кстати, я вообще не ношу часов! Джонатану стало не по себе от изучающего взгляда женщины. – Простите, – сказал он, – я пытался острить. – Редкий мужчина просит прощения. Чем именно вы занимаетесь? Столбик пепла ее сигареты грозил осыпаться на стойку, и Джонатан подвинул пепельницу под пожелтевший указательный палец собеседницы. – Я эксперт. – Значит, много путешествуете. – Даже слишком. Седовласая женщина погладила пальцем стекло своих часов: – Время тоже путешествует. В разных местах оно разное. Только в нашей стране четыре часовых пояса. – Мы с моим желудком терпеть не можем разницу во времени. Бывает, я неделями завтракаю в ужин. – Наше представление о времени ошибочно. Время – это измерение, наполненное частицами энергии. Каждый вид, каждый индивидуум, даже каждый атом пересекают это измерение на свой манер. Возможно, я когда-нибудь докажу, что Вселенная заключена во времени, а не наоборот. Джонатан так давно не имел дела с воистину увлеченными людьми, что охотно погрузился в беседу. Женщина продолжила: – Когда-то люди верили, что Земля плоская, а Солнце вращается вокруг Земли. Большинству людей достаточно верить в то, что они видят. Настанет день, и мы поймем, что время движется, вращается, как Земля, и непрестанно расширяется. Джонатан был растерян и начал рыться в карманах пиджака. Женщина придвинулась еще ближе: – Когда мы будем готовы подвергнуть сомнению собственные теории, то поймем гораздо больше про относительную и истинную протяженность жизни. – И вы читаете об этом лекции? – изумился Джонатан. – Видели бы вы свое лицо! Представьте, как отреагировали бы мои студенты, обрушь я на их головы результаты моих исследований… Нам еще слишком страшно, мы не готовы. Как и наши невежественные предки, мы причисляем к паранормальному или к эзотерике все, чего не можем постичь, все, что тревожит наш ум. Наш вид жаждет приобщиться к науке, но страшится открытий. Мы лечим страхи верованиями, моряки в старину отказывались заплывать слишком далеко, свято веря, что в стороне от привычного мира их подстерегает бездонная пропасть. – В моем деле тоже есть научные стороны. Время меняет живопись, многое скрывает от взоров людей. Не представляете, сколько чудес открывается при реставрации! Неожиданно женщина схватила его за руку и уставилась на него блестящими голубыми глазами. – Вы ничего не поняли, господин Гарднер. Я не хотела докучать вам, просто увлеклась. Джонатан сделал знак бармену, чтобы тот наполнил бокал женщины. Она следила из-под тяжелых век, как маслянистая янтарная жидкость льется по хрустальной стенке. Поболтав кубиками льда, она залпом выпила виски и продолжила, отвечая на молчаливое приглашение Джонатана: – Мы ждем новых исследователей, наших путешественников во времени. Довольно будет небольшой группы Магелланов, Коперников и Галилеев. Мы объявим их еретиками, подвергнем осмеянию, но именно они проложат пути в глубь Вселенной, сделают наши души видимыми. – Оригинальные речи для ученого! Обычно наука и духовность не ходят рука об руку. – Бросьте банальности! Вера – дело религии, а духовность рождается из нашего сознания, кем бы мы ни были или ни считали себя. – Вы действительно полагаете, что после смерти тела души продолжают жить? – То, чего глаз не видит, не перестает существовать! Она заговорила о душе, и Джонатан задумался о душе старого русского художника, вселившейся в него в одно дождливое воскресенье, когда отец привел его в музей. В большом зале под высоченным потолком висели картины Владимира Рацкина. Чувство, которое он испытал, широко распахнуло двери отрочества, навсегда определив его судьбу. Голубые глаза женщины стали почти черными из-за расширившихся зрачков. Несколько секунд она смотрела на Джонатана, словно оценивая его, потом перевела взгляд на свой бокал. – То, что не отражает свет, прозрачно, – сказала она надтреснутым голосом. – И тем не менее оно существует. Мы не видим жизнь, когда она покидает тело. – Признаюсь, что не нахожу ее кое в ком из живых… Она улыбнулась. – Рано или поздно все умирает, – смутившись, закончил Джонатан. – Каждый из нас возводит и разрушает свое существование в собственном ритме. Мы стареем не из-за течения времени, а потому, что лишь частично возобновляем потребляемую энергию. – Полагаете, мы оснащены некими аккумуляторами, работаем от них и подзаряжаем? – В каком-то смысле. Если бы не научные звания на бейдже, Джонатан мог бы подумать, что его собеседница – из тех одиноких чудаков, что сутками просиживают в барах в надежде поделиться со случайным соседом безумными теориями. Пребывая в недоумении, он подал знак бармену, но она покачала головой, и тот вернул бурбон на стойку. – Думаете, душа живет несколько раз? – не отставал Джонатан. – Не все. – В детстве бабушка говорила, что звезды – это души взятых на небеса людей. – Свет звезды не путешествует во времени, оно несет его к нам. Поняв, что есть время, мы сможем путешествовать в его измерении. Наши тела ограничены физическими силами, но души свободны. – Было бы замечательно представлять души бессмертными. Я знаю душу одного художника… – Умерьте пыл. Большинство душ угасают. Мы стареем, а души меняются в размерах, накапливая знания. – Что они хранят в своей памяти? – Воспоминания о путешествии по Вселенной! Свет, что они поглощают! Геном жизни! Они несут послание – от бесконечно малого до бесконечно великого, до всеобщей мечты. Мало кто из живущих на планете совершает кругосветное путешествие, и не многие души достигают цели своего путешествия: описать полный круг творения. Души – это электрические волны. Они состоят из миллиардов частиц, как и все во Вселенной. Подобно звезде из сказки вашей бабушки, душа страшится рассеяния, все для нее сводится к энергии. Вот почему ей необходимо физическое тело: она поселяется в нем, набирается сил и продолжает путь во временно́м измерении. Когда в теле не остается энергии, она его покидает и ищет новый источник жизни, чтобы продолжить скитания. – Сколько времени уходит на поиски? – День, век? Все зависит от ее силы и запаса энергии, накопленного за предыдущую человеческую жизнь. – А если энергии мало? – Тогда душа угасает. – Что это за энергия? – Источник жизни: чувство! Питер тронул Джонатана за плечо, и он вздрогнул от неожиданности. – Прости, что прерываю, старик, они не станут держать столик, а другой мы вряд ли получим, здесь сегодня полно оголодавших пентюхов. Джонатан пообещал через несколько минут присоединиться к другу в ресторане. Питер кивнул женщине и, сделав страшные глаза, покинул бар. – Знаете, господин Гарднер, – продолжила она, – я не верю в случай. – При чем тут случай? – Мы придаем ему недопустимо большое значение. Из всего, что я вам наговорила, запомните одно. Случается, что две души встречаются и сливаются воедино, навечно попадая в зависимость друг от друга. Они неразлучны и будут встречаться снова и снова. Если во время очередного земного воплощения одна половинка оторвется от другой, нарушив клятву, обе тотчас угаснут. Одна не может продолжить путешествие без другой. Лицо пожилой женщины вдруг изменилось, став жестким, в глазах снова заплескалась синева. Она встала, схватила Джонатана за запястье и сжала что было сил. Ее голос теперь звучал в самом низком регистре: – Мистер Гарднер, вы сейчас догадываетесь шестым чувством, что я вовсе не выжившая из ума старуха. Запомните то, что я сейчас скажу: не отступайтесь! Она вернулась, она рядом. Она ждет вас где-то на этой Земле, она вас ищет. Отныне время отсчитывается для вас обоих. Если вы отречетесь друг от друга, это будет еще хуже, чем пройти мимо собственной жизни, вы утратите души. Конец пути каждого из вас окажется полным крахом, а ведь цель так близка! Когда вы встретитесь, постарайтесь не разминуться. Вернувшийся Питер потянул Джонатана за рукав, заставляя расстаться с табуретом. – Они отказываются сажать меня за столик, пока не будет «комплект». Я выторговал у метрдотеля трехминутную отсрочку, потом он поставит нас в хвост очереди. Поторопись, иначе антрекот с кровью перестанет истекать соком! Джонатан высвободился, но седая женщина исчезла. Его сердце заколотилось, он кинулся в коридор, но искать ее в плотной толпе было делом безнадежным. Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь 3
Поиск любовного романа
Партнеры
|