Аннотация к роману
«Теща» - Виктор Улин

Часть первая

Изабелле Семеновне Г.

«Ибо много жертвенников настроил Ефрем для греха

– ко греху послужили ему эти жертвенники.»

(Ос. 8:11)

Огромный плоский экран ЖК-телевизора почему-то оставался завешенным.

Не вчетверо сложенной простыней или какой-нибудь тряпкой – на него был аккуратно надет штатный транспортировочный чехол.

Телевизор давно вышел из срока гарантии. Но мой тесть, человек основательный и предусмотрительный, никогда не выбрасывал старых упаковок: размер кладовки позволял хранить гору макулатуры, а в нынешние времена наличие коробки упрощало продажу для обмена на новую технику. Ничего, даже вконец устаревшего, тесть никогда не выносил на помойку.

Сам я выбрасывал из дома любую мелочь в тот момент, когда она становилась ненужной. Но каждый человек имел право на свои привычки.

Тем более, сейчас этот чехол из тонкого поролона не бил наотмашь так сильно, как полотенца, привычные на зеркалах в прежние времена.

Едва я успел о том подумать, как какая-то старая женщина, бормоча о несоблюдении традиций, стащила конверт с телевизора.

Так искони полагалось у населения, привязанного к вековому укладу, который строго регламентировал процедуру отхода в лучший мир.

Главными пунктами там были завешивание зеркал, мытье полов чужими людьми после выноса тела и снятие завес перед началом языческого ритуала, именующегося поминками, по возвращении с кладбища.

Экран телевизора качнулся и открыл свою безнадежную, бездонную черную пустоту.

И теперь уже ничто не напоминало ни о чем.

Часть первая

1

Мне трудно вернуться в состояние тринадцатилетнего подростка, из 2008 года переместиться обратно в 1972-й. Мешает взрослое знание, не позволяющее стереть информацию и попытаться еще раз прожить жизнь с чистого листа, пусть даже по известному тексту.

Попытка подобных воспоминаний со стороны зрелого состоявшегося мужчины в расцвете жизненных сил, каковым являюсь я в свои 49 лет, может показаться недостойной.

Многие люди, чего-то достигнув, начинают стыдиться своего прошлого, своих детских и отроческих привычек. Пытаются доказать всему свету – и прежде всего самим себе – что они сразу появились в нынешнем качестве.

Но как раз это и является недостойностью для умного человека. Все мы родом из детства в том смысле, что пристрастия ранних времен накладывают отпечаток на дальнейшую жизнь.

По крайней мере, относительно самого себя я вижу так и ничего не стыжусь. Хотя многие на моем месте открестились бы от многого.

И я попытаюсь отключится от своего без одного года пятого десятка и уйти назад на тридцать шесть лет.

Только перед этим я не могу с нынешней высоты не вспомнить общую ситуацию в отношении главнейшего состояния, которая владела нами тогда.

Да, сейчас я понимаю, что все, о чем хочется вспомнить, в самом деле является главным.

Оно принадлежит настоящему и освещает каждый миг бытия. Ведь настоящее – это сама жизнь.

Это понятно всем сейчас. Но во времена моего детства и отрочества настоящего как бы не существовало.

Злобой дня довлело будущее – недостижимое, как дуга радуги.

Или как «колеса Иезекииля», которые мне однажды довелось увидеть над городом в сырой и морозный зимний день.

Для всей страны и ее жителей будущим был химерический коммунизм.

Для моих сверстников личное будущее членилось, распадалось на этапы достижения.

В мой 1973-й год будущим являлся отличный аттестат за восемь классов и переход из микрорайонной школы №9 – где учились дети всех возможных отбросов общества – в городскую математическую №114.

Это требовало определенного напряжения сил на достаточно длинном отрезке времени. В стране победившего социализма – в отличие от нынешнего разорванного времени – царил железный принцип: будущее следовало создавать с нуля, от начала координат своей беспредельной жизни.

Строя жизнь едва ли не с детского сада, человек обеспечивал будущее до могильного холма – если, конечно, не высовывался дальше дозволенного. Но высовывались только дураки, поскольку не имело смысла высовываться, когда имелась возможность без всякого напряжения провести жизнь безбедно.

Впрочем, об этом хватит. На данную тему писано многими, гораздо лучше, нежели мною.

Я вспомнил о другом.

Мне хочется восстановить свое подростковое состояние, хотя я сам не знаю, зачем это нужно. Но, видимо, зачем-то нужно, иначе не возникло бы самой потребности.

Итак, попробую начать точно по смыслу.

В 1973 году – 56-м после Октябрьского переворота, 28-м после победы, которая на самом деле обернулась поражением, 12-м после полета Гагарина – бессмысленным и безрезультатном, как вся советская космическая программа, за десять лет до смерти Брежнева – самой отвратительной мрази, которая когда-либо правила Россией…

Через 181 год со дня рождения и спустя 117 лет после смерти Николая Ивановича Лобачевского – единственного великого русского математика – все было иначе, чем сейчас.

Совершенно иначе, до такой степени по-другому, что сейчас в это трудно поверить.

Я был мальчишкой; все мы были мальчишками, почти никто не выбивался из общей массы.

В том смысле, что нами владела мысль о будущем, владевшая движением жизни.

А все остальное оставалось за бортом.

Ну не то, чтобы совсем за бортом, но…

Но давалось мелким шрифтом, как принято делать в серьезных математических учебниках, где автор отвлекается от общей темы, определенной названием главы. Места набранные мелким шрифтом, говорили: хочешь – читай, не ленись и разбирайся, не хочешь – не читай и ничего не потеряешь.

Во всяком случае, так воспринимал жизнь я – целеустремленный мальчик, сын образованных интеллигентных родителей, готовивших мне такое же образованное интеллигентное будущее, коему подходу я нисколько не противился. Точнее, даже сам рвался вперед.

Под «мелким шрифтом» я подразумеваю все, что существовало независимо от победившего социализма, и грядущего вот-вот коммунизма, от устремлений человека в будущее, от будущего и от человека вообще.

То есть природу, которая развивалась в каждом из нас. И во мне в том числе.

Внутренние метаморфозы, которые начинались неожиданным образом, принимали странные формы и удивляли результатами едва не каждый день.

Думаю, нетрудно догадаться, что я веду речь о половом взрослении.

Эта тема, как само явление, находилась на полях жизни – точнее, на обороте ее листа.

Если в СССР официально не существовало секса – как заявлялось лет через двадцать после описываемых мною событий – то в нашей образцовой инженерно-бухгалтерской семье его не могло быть и подавно.

Я не догадывался – точнее не задумывался о таких деталях бытия. Но теперь, с позиции нынешнего возраста, прихожу к убеждению, что в те годы мои родители природным делом уже не занимались.

Сейчас я понимаю, что коммунизм и отвергнутое им христианство имеют больше сходств, чем различий. Говоря привычным математическим языком, у них общая аксиоматика, хоть и употребляемая на разных уровнях. Большевики и церковники соотносятся между собой примерно как теорема Крамера о решении линейной системы с квадратной матрицей и альтернатива Фредгольма для линейных операторов в гильбертовом пространстве.

Объяснять не вижу смысла, интересующиеся могут заглянуть в Канторовича и Акилова или даже понять это тезисно, посмотрев нужные статьи в математической энциклопедии.

Впрочем, меня куда-то понесло; я словно начал читать трижды осточертевший курс математического анализа студентам университета, которым он трижды не нужен, поскольку в их возрасте интересует одно: кому или перед кем – в зависимости от пола – раздвинуть ноги. Но они натужно собрались на лекцию первого сентября, сидят в душной аудитории, оставив за окнами еще живое лето, и жадно рассматривают друг друга, делают априорные оценки. А я – старый дурак с седеющими висками – стою у доски и нудным голосом объясняю полную структуру предмета, на три семестра вперед. Когда-нибудь – в общем довольно скоро – из общей биомассы вычленятся человек десять, которым математика окажется до определенной степени интересна, ради них-то я и стану читать все дальнейшее. Однако это случится позже, а сейчас еще никому ничего не нужно и с наибольшим смыслом стоило бы свернуть эту лекцию, распустить всех по домам и койкам, а самому идти в буфет пить кофе, поскольку мне платят не за проведенные пары, а по установленной нагрузке. Но я так сделать не могу, меня прижмет к ногтю учебная часть, поэтому я тяну время, говорю что попало и искоса поглядываю на часы, которые по-старомодному ношу на запястье.

Так, конечно, не стоит вести воспоминания о серьезных вещах. Поэтому поясню мысль кратко: и у христиан и у коммунистов секс был допустим в браке – как неизбежное зло для продолжения рода – но не более того.

Мои родители, полагаю, подходили под это определение.

Ну и, кроме того, на изыски, которые могли быть в молодости, к периоду моего детства у них не осталось сил.

Мать родила меня поздно – в тридцать с лишним лет – а отец был старше ее еще на восемь.

Работа при социализме не измочаливала людей до состояния оберточной бумаги, но на женщину нагрузка была куда более сильной, чем сейчас.

Ведь тогда не существовало ни посудомоечных машин, ни приемлемых стиральных, а из средств для мытья стекол, существовал лишь синий «Нитхинол» в бутылочках.

Работая бухгалтером на огромном оборонном заводе – каких в СССР имелись сотни, если не тысячи – моя мать на протяжении трех десятков лет вставала в полседьмого утра. Ей требовалось приготовить для всех завтрак, привести себя в порядок и успеть на общественном транспорте к проходной до закрытия турникета. Не думаю, что при таком ритме – к которому добавлялись перманентные хлопоты по раздобыванию продуктов и ручная стирка белья – у нее оставалось много сил на интимную жизнь. Или хотя бы желание на таковую.

Что касается отца – начальника отдела в таком же громадном НИИ, каких уж точно были тысячи и тысячи – то про него не могу сказать ничего. Но я уверен, что и он про эту сторону бытия забыл вскоре после моего рождения.

Вообще говоря, углубившись сильнее, чем требуется, хочу коснуться еще одной глобальной темы.

Советские люди были задавлены «моральным кодексом строителя коммунизма» – большевистским аналогом христианской химеры целомудрия; нам насаждалось убогое мировоззрение, поверхностное и пустопорожнее, как «Марш энтузиастов». Но тем не менее люди – по крайней мере, определенная часть незабитых и незашоренных – все-таки жили. И, порицаемые на партсобраниях, в СССР все-таки тайным цветом цвели адюльтеры.

В последнем я теперь не сомневаюсь.

Ведь советский народ медленно прирастал. А отношения, определяемые штампом в паспорте, прироста дать не могут: нормальный мужчина, пока находится в пригодном состоянии, сознательно не желает детей. Ну, хотя бы бессознательно стремится препятствовать чрезмерному деторождению в упорядоченной интимной жизни. Излишние дети появляются лишь как плата за секс ради секса, в котором совершаются ошибки ненужной продуктивности.

Сейчас я твердо убежден, что человечество до сих пор не вымерло лишь благодаря внебрачным межполовым отношениям.

Впрочем, я сильно отклонился от асимптоты, тем более что у меня-то все было иначе: мои собственные дети возникли почти сознательно, хоть я не совершил прироста, а лишь вышел в ноль.

Заговорил я об адюльтерах лишь потому, что сейчас подумал об отце и спроецировал свои нынешние знания на времена моего детства.

Уже тогда я откуда-то знал, что у них на работе хватало молодых женщин и при желании он мог получить все недостающее.

Но теперь я понимаю, что отец ничего не получал.

И это побуждает назвать его советским социалистическим дураком.

Впрочем, умным отец не казался мне даже в детстве, равно как и мать – они были два сапога пара.

Отец с матерью жили довольно дружно, поскольку зарплаты имели не самые маленькие, а вредных привычек не имели. Никаких нескромных мыслей применительно к ним у меня не возникало.

Щекотливая тема интимной жизни в нашем доме стояла под негласным запретом. Ии один из родителей не пытался взять на себя ответственность сделать что-то если не для воспитания, то хотя бы для информирования меня в процессе непонятного взросления.

В нашей семье – как в подавляющем большинстве советских ячеек общества – все было пущено на самотек.

В качестве примера «просветительной беседы», касающейся семейной жизни, я помню слова, однажды сказанные матерью:

– Когда люди долго живут вместе, они привыкают друг к другу и общие черты переходят в детей, которые появляются тоже от привычки.

При таком положении дел недостающую информацию я получал сам.

Сейчас у всех есть возможность быстро выяснить любой интересующий вопрос.

В моем мальчишестве такого быть не могло.

Я не говорю об элементарной порнографии, дающей информацию о чем угодно: за нее в те годы предусматривалась статья.

Даже само устройство противоположного пола оставалось тайной за семью замками.

Это было так, хотя в наше время утверждение покажется диким.

Правда, и тогда существовали фильмы «про любовь». Французские, нудные, которые нравились только девочкам. Но и там лишь пару раз целовались, потом в лучшем случае вели философские беседы в постели, укутавшись по горло, а в худшем мерк свет и начинался другой эпизод. Сейчас всем известно, что советские партийно-культурные органы заставляли вырезать из импортируемых фильмов все сцены, где виден хотя бы край женского соска. Или женский зад, про который ясно, что на нем нет трусов.

В преимущественном положении оказывались жители больших городов, где имелись картинные галереи: там можно было посмотреть устройство женского тела в художественном воплощении. Почти тем же могли похвастаться дети из семей, владевших иллюстрированными альбомами по живописи. И уже совсем невероятными счастливчиками казались те из нас, чьи родители были медиками, и в домах имелись книги с точным изображением и описанием всего, что нужно. Но таких среди моих друзей находилось не имелось. Точнее, друзей у меня не было вообще.

Да, как ни странно это прозвучит, я никогда не любил общаться со сверстниками, людям я предпочитал книги.

Их в нашем доме имелось достаточно: дед в материнской стороны оставил обширную библиотеку, что в те годы было явлением довольно редким, поскольку уже с первых лет моей жизни книги стали дефицитом.

Но по существу к делу это не относится.

Ведь дедовы книги были художественными, из справочных имелась лишь 50-томная синяя «Большая Советская Энциклопедия», где все без исключения темы освещались под коммунистическим углом зрения и усечено.

Я подробно вспомнил то время и свою семью, чтобы отметить, что тогда не имелось ничего для получения информации о самой главной стороне жизни.

Пожалуй, пора приступить в содержательной части.

Но должен оговориться, что, нырнув в глубины памяти, я перестаю быть математиком. То есть не строю временной ряд динамики, не пытаюсь расставить даты и в каждой точке определить свой возраст, когда происходили те или иные события.

Я просто вспоминаю яркие моменты, особые точки и точки перегиба, хотя и пытаюсь излагать все в правильной последовательности.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Разделы библиотеки

Любовные романы Любовные романы по темам Любовные романы по автору Современные любовные романы Исторические любовные романы Женские фильмы КулинарияСекреты красотыСонник

Страницы романа: Стр: 1

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26

0

/ 0 Гол.

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10