Разделы библиотеки
Век невинности - Эдит Уортон - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Век невинности - Эдит Уортон - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Уортон Эдит
Век невинности
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Глава шестая
В тот вечер, после того, как мистер Джексон откланялся, а дамы удалились в свою обитую ситцем спальню, Ньюлэнд Ачер в глубокой задумчивости поднялся наверх в кабинет. Заботливые руки слуг всегда поддерживали огонь в камине и смахивали пыль со старинной лампы; эта комната, с нескончаемыми рядами книжных полок, бронзовыми и стальными статуэтками фехтовальщиков на столешнице и многочисленными репродукциями знаменитых картин казалась такой уютной! Тихое, уединенное место, где можно было по-настоящему отдохнуть душой.
Когда Ньюлэнд устроился в кресле у камина, его взгляд задержался на большой фотографии Мэй Велланд, которую девушка подарила ему в первые дни их нежной дружбы. Убрав со стола все остальные фотографии, он оставил на нем лишь фотографию своей невесты. С умилением он смотрел на ее открытый лоб, серьезные глаза и нежный девичий рот и думал, что невинную душу этого юного создания он всегда будет ревностно оберегать. Так кто же эта девушка, принявшая знакомый образ Мэй Велланд? Как ее душа сохраняет свою чистоту среди водоворота самых разных событий, неизменно будоражащих общество, к которому он принадлежит и в незыблемость устоев которого он продолжает верить? Нет, он не знает эту девушку, смотрящую на него с фотографии. Она еще только вступила в жизнь, и хочет все постичь… И снова в его голове пронеслась мысль, что брак – это отнюдь не тихая гавань, а бесконечное плавание по бурливым морям.
На эти мысли, отчасти, его натолкнули разговоры о судьбе графини Оленской; они мешали ему тем, что нарушали его душевное равновесие.
Его собственные слова: «Женщины должны быть свободны, как свободны мы, мужчины», – свидетельствовали о том, что он вольно или невольно затронул проблему, существование которой общество предпочитало вообще замалчивать.
Лучшие из женщин, к несчастью притесняемые, никогда не потребовали бы свободы, которую он имел в виду, когда произнес эти слова; поэтому, мужчины с передовым мышлением – такие, как он сам – в пылу спора готовы были биться для них за нее. Впрочем, какие бы красивые и правильные слова не произносили «доморощенные ораторы», – грош им цена, если, выходя из кабинета, они немедленно выкидывали их из головы и не подкрепляли их действием.
Но в данном случае Ачер был тверд, в своем намерении отводить от «бедняжки Элен» все громы и молнии со стороны церкви и общества. Он обещал это своей будущей жене, чьи мир и покой ему были дороже всего. Конечно, перед ним стояла дилемма. К счастью, он не мог вообразить себя на месте того негодяя – польского аристократа – поэтому ему не удавалось представить себе, какими правами тот обделял свою жену. Но интуиция подсказывала ему, что их семейная жизнь с Мэй была бы совершенно иной, лишенной бурь и страстей. Но что, собственно, они знали друг о друге? Несмотря на то, что Ачер стал женихом, он ничего не рассказывал невесте о своем прошлом, а ей попросту нечего было от него скрывать. Что если они вдруг наскучат друг другу, или воздвигнут между собой стену непонимания, или будут раздражаться по пустякам? Ачер перебрал в уме браки своих знакомых – вроде бы удачные – и пришел к выводу, что ни один из них даже в малейшей степени не соответствует тому идеалу нежной и преданной дружбы, которую он представлял себе, мечтая о долгой жизни с Мэй Велланд. Он осознавал, что для того, чтобы создать идеальную семью, и сама Мэй тоже должна обладать жизненным опытом, определенной гибкостью мышления и свободой суждений. Но она росла в тепличных условиях, и ничего этого у нее не было. И он вздрогнул, почувствовав, как червь сомнений зарождается в его душе. Что если и его браку со временем суждено превратиться в тяжелые узы, союз, который зиждется лишь на материальной основе и обязательствах перед обществом, и который неминуемо распался бы, если б не лицемерие с одной стороны и покорность с другой.
В его представлении не кто иной, как Лоренс Лефертс, пожалуй, был мужем, сумевшим создать некое подобие той семейной идиллии, о которой он так мечтал. Будучи знатоком этикета и законодателем мод, он сумел вылепить себе жену по своему образу и подобию, что было весьма удобно, в первую очередь, для него самого, – особенно, когда он (а делал он это не так уж редко!) позволял себе флиртовать с чужими женами. Между тем, его жена, пребывая в блаженном неведении, любила повторять: «Лоренс всегда придерживается исключительно строгих правил!», и краснела в негодовании, отводя взгляд всякий раз, когда кто-нибудь ссылался на мнение Джулиуса Бьюфорта (этого иностранца с сомнительной репутацией!), известного всему Нью-Йорку «законодателя традиций».
Ачер тешил себя надеждой, что он не такой осел, как этот Ларри Лефертс, а Мэй не такая наивная, как бедная Гертруда, но вся-то разница между ними заключалась в отсутствии интеллекта у одних и его наличии – у других, а не в образе жизни. Реальность, в которой они жили, напоминала Ачеру театр пантомимы: то был мир условностей, в котором истина всегда замалчивалась. Более того, о ней предпочитали не думать! Взять хотя бы ту же миссис Велланд, которая прекрасно понимала, почему Ачер настоял на том, чтобы об их помолвке с Мэй было объявлено на балу у Бьюфортов. В конце концов, именно этого все от него и ожидали, но миссис Велланд сделала вид, будто поступает так не по доброй воле, а по принуждению. Можно подумать, он, как какой-нибудь первобытный охотник, силой уводил невесту из пещеры ее сородичей (книги о первобытнообщинном строе уже тогда читались просвещенными людьми). А в результате эта юная девушка, его невеста, которая каким-то чудом умудрялась существовать внутри этой детально разработанной системы мистификаций, оставалась для него непостижимой загадкой, благодаря своей чистоте и искренности. Да, Мэй честна («О, бедная возлюбленная!») потому, что ей нечего скрывать; она сияет чистотой, так как в жизни ничего дурного не совершила! И вот, абсолютно неподготовленная к неожиданным «поворотам судьбы» (как называют разные непредвиденные обстоятельства умудренные опытом главы семейств), эта юная девушка в одночасье станет женой, его женой! Конечно, молодой человек был влюблен. Но никто не смог бы утверждать, что он потерял голову от любви. Он восхищался нежными чертами своей возлюбленной, ее душевным спокойствием и грацией; он любил смотреть, как она скачет на лошади и с каким азартом и ловкостью играет в спортивные игры; он старался привить ей вкус к литературе, и она делала первые попытки приобщиться к интеллектуальному чтению под его руководством. Мэй достаточно преуспела в этом занятии, и от души смеялась вместе с ним над «Голым королем», но еще не воспринимала красоту «Одиссеи» или «Махабхараты». Мэй была целеустремленной, преданной и храброй; к тому же, у нее было развито чувство юмора, о чем свидетельствовал ее звонкий смех, всякий раз воодушевлявший его, когда он рассказывал смешные истории. Ачер также подозревал, что в глубине ее невинной души притаилась радость, которую он, возможно, сможет разбудить. Но, бегло нарисовав в своем воображении образ Мэй, он вдруг поймал себя на том, что думает, не поддельны ли вся эта ее трогательная чистота и невинность. Неискушенные в делах житейских люди редко бывают такими безупречными во всем. Что если все это – напускное, что если все это – всего лишь игра? Его подавляла мысль о том, что имидж чистоты его невесты старательно продумывался и обсуждался на совете матрон: маменек, тетушек, бабушек… В ход пошли маленькие хитрости, к которым прибегали давно почившие родственницы. И этот образ создавался с определенной целью, а именно, – понравиться ему, Ньюлэнду Ачеру. Он ведь имел на это право, как жених! И как ее будущий «супруг и господин», он мог, забавы ради, разрушить этот образ, если он был фальшивым, словно талую снежную фигурку.
Все эти размышления были весьма банальными: подобные сомнения часто начинают одолевать молодых людей накануне их бракосочетания. И они зачастую сопровождаются угрызениями совести и самоуничижением, хотя у Ньюлэнда Ачера не было признаков ни того, ни другого. Он нисколько не сожалел (в отличие от героев Теккерея), что не может отыскать чистую страницу в своем прошлом и настоящем, чтобы предложить ее своей невесте в обмен на чистое сердце и незапятнанную душу, которые она вверяла ему. Он все думал о том, что если бы получил такое же воспитание, как она, то они оба в этом мире, как заблудившиеся дети в дремучем лесу, не знали бы, куда идти. Нет, он не видел ни одной достаточно веской причины (за исключением, конечно, своего собственного желания получить мимолетное наслаждение и удовлетворить свое мужское самолюбие!) тому, чтобы его невеста до замужества жила «под стеклянным колпаком» и не приобрела никакого жизненного опыта.
Все эти мысли, нахлынувшие в столь поздний час, омрачили настроение молодого человека. К тому же Ачер прекрасно осознавал, что сомнениям, зародившимся в его душе, он обязан неожиданному возвращению графини Оленской. Вместо того, чтобы лелеять в душе светлые мысли и безоблачные надежды он, в самый знаменательный период своей жизни, втянут в скандальную историю; всплыли проблемы, о которых он предпочел бы вообще не думать.
«Какое мне дело до этой Элен Оленской?» – проворчал он, погасив огонь в камине и начиная разоблачаться.
А через несколько дней грянул гром. Супруги Ловелл Мингот разослали приглашения на прием, который устраивали в честь графини. Предполагалось нанять еще трех лакеев и подавать сразу несколько блюд, а между ними – румынский пунш. В верхнем углу каждой карточки они написали: «Прием в честь Элен Оленской.»
Все было подготовлено к встрече на высшем уровне, – в соответствии с традицией гостеприимных американцев оказывать иностранцам такие почести, словно они члены королевских семей или, по меньшей мере, послы иностранных держав.
Все гости прошли своеобразный «конкурсный отбор». Железная рука Кэтрин Великой просеивала их имена сквозь сито своих предубеждений, и посвященный без труда догадался бы, кто составлял список приглашенных. В него вошли супруги Сельфридж Меррис, которых всегда приглашали на все приемы (уж так повелось!), Бьюфорты, которых нельзя было не пригласить, мистер Силлертон Джексон со своей сестрой Софи (брат сам советовал ей, какие вечера следует посещать). Все это была респектабельная, состоятельная «молодежь»; а чтобы разбавить ее, была приглашена не менее представительная публика – Лоренс Лефертс, миссис Лефертс Рашворт (очаровательная вдова), Гарри Торли, Реджи Чиверс и Морис Дедженит с супругой (урожденной Ван-дер-Лайден).
Старой Кэтрин Мингот и в самом деле удалось блестяще составить список. Все приглашенные принадлежали к узкому кругу знакомых, которые во время долгой Нью-Йоркской зимы часто общались между собой. Они немало ценили общество друг друга.
Через сорок восемь часов случилось невероятное: все, за исключением Бьюфортов и старого мистера Джексона с сестрой, отклонили приглашения Минготов. Отказ был воспринят болезненно еще и потому, что Реджи Чиверс тоже принадлежал к клану Минготов, и все же он не счел возможным присутствовать на этом приеме. Сама по себе форма отказа была просто оскорбительна. Все писали, что весьма сожалеют, но не смогут быть. Они ничем не смягчили свой отказ, как того требовали правила этикета и элементарная вежливость. Они не стали пояснять в своих записках, что у них уже назначена другая встреча, – нет, они просто отказали.
В те дни светские люди Нью-Йорка были наперечет, и все, включая конюхов, лакеев и поваров прекрасно знали, кто куда выезжает и по каким дням. Таким образом, было совершенно очевидно, что приглашенные, приславшие свои отказы, не желают присутствовать на приеме в честь графини Оленской.
Это был совершенно неожиданный удар. Но Минготы, как всегда, спокойно отнеслись к поражению. Миссис Ловелл Мингот поведала в доверительной беседе о том, что случилось, миссис Велланд, а та, в свою очередь, все передала Ньюлэнду. Тот, оскорбленный до глубины души, позволил себе высказать вслух, в присутствии матери, все, что он думает по этому поводу; и та, после долгих внутренних колебаний, не показывая сыну, что тоже взволнована, решила внять его горячим просьбам (она это делала всегда) и, немедленно оценив ситуацию, с двойной энергией приступила к делу. Надев свою серую фетровую шляпу, она сказала: «Надо бы съездить к Луизе Ван-дер-Лайден.»
Нью-йоркское общество во времена Ньюлэнда Ачера напоминало гладкую пирамиду, в которой не было ни единой трещинки и на вершину которой, поэтому, невозможно было вскарабкаться. Эта пирамида стояла на достаточно прочном фундаменте, – он состоял из тех, кого миссис Ачер называла «простыми людьми»; подавляющее большинство представителей уважаемых семейств (Спайсеры, Леферты или Джексоны) вознеслись на ее вершину благодаря тому, что заключали удачные браки и вливались в кланы, которые правили бал.
Общество, как говаривала та же миссис Ачер, уже не то, что было раньше; и в самом деле, где уж тут сохраниться старым добрым традициям, если на одном конце Пятой Авеню обосновалась всемогущая Кэтрин Спайсер, а на другом – Джулиус Бьюфорт!
Устойчивая, но почти не видная с земли вершина этой «пирамиды благосостояния» была представлена тесно сплоченной доминантной группой. В нее входили Минготы, Ньюлэнды, Чиверсы и Мэнсоны. Они сформировали ее активное ядро. Большинство людей склонялось к тому, что именно эти семьи и увенчивают собой нью-йоркскую «пирамиду»; но сама элита (по крайней мере, поколение миссис Ачер) не обманывала себя на этот счет, зная, что в глазах любого человека, сведущего в геральдических вопросах, только самое ограниченное число семей могло претендовать на роль «верхушки».
«И не рассказывайте мне, – говорила миссис Ачер своим детям, – всю эту газетную чепуху о жизни Нью-Йоркской аристократии. Если она еще не выродилась окончательно, то к ней следует относить отнюдь не Минготов с Мэнсонами. О, нет, Ньюлэндам с Чиверсами до нее далеко. Наши деды и прадеды были всего-навсего уважаемыми английскими или голландскими купцами, которые прибыли в колонии, чтобы попытать счастья. Они остались здесь потому, что дело их процветало. Один твой прадед подписывал Декларацию, а второй воевал на стороне Джорджа Вашингтона и дослужился до генеральского чина. После битвы под Саратогой его наградили почетным орденом Генерала Бургойна. Конечно, нашим предкам было чем гордиться, но… их положение в обществе после столь блистательных побед никак не изменилось. Наш Нью-Йорк всегда считался городом коммерсантов, и в нем только три семейства могут похвастать своим аристократическим происхождением».
Миссис Ачер, ее сын и дочь, равно как и остальные жители Нью-Йорка, знали, кто были эти привилегированные люди: Деджениты с площади Вашингтона, чьи предки испокон веков жили в старинном английском родовом поместье и вели свой род от Питсов и Фоксов; Ланнингсы, породнившиеся с потомками графа Деграсса еще до революции посредством заключения выгодных браков, и Ван-дер-Лайдены, прямые наследники первого губернатора Манхэттана, голландца по происхождению.
Из Ланнингсов в живых остались только две старушки. Сестры Ланнингс коротали свои дни среди семейных портретов и старинной мебели стиля чиппендель. Они безмятежно предавались воспоминаниям о днях минувших.
Клан Дедженитов считался довольно внушительным. Семьи, входившие в него, в основном, жили в Балтиморе и Филадельфии. Что же касается Ван-дер-Лайденов, то из них, стоявших выше всех по своему социальному положению, наибольшего интереса, пожалуй, заслуживали супруги Генри Ван-дер-Лайден. С сожалением можно было отметить, что сам род потихоньку угасал.
Миссис Луиза Ван-дер-Лайден до замужества носила фамилию Дедженит, а мать ее была внучкой Колонела Дюлака из семьи с Чэннел-Айленд. Он воевал под Корнуоллом и, когда закончилась война, поселился в Мэриленде вместе со своей невестой, леди Анжеликой Тревенной, пятой дочерью князя Сан-Острейского. Взаимоотношения между Дедженитами, потомками Дюлака из Мэриленда, и их корнуолльскими родственниками, Тревеннами, всегда оставались сердечными и дружескими. Супруги Ван-дер-Лайден неоднократно посещали главу семейства Тревеннов, князя Сан-Острейского, в его родовом гнезде в Корнуолле и в Сан-Остри в Глостере. В свою очередь Его Светлость часто заговаривал о своем намерении почтить их ответным визитом («Княгиня пусть остается дома: она боится Атлантики!»). Мистер и миссис Ван-дер-Лайден проводили время то в Тревенне, своем имении в Мэриленде, то в Скайтерклифе, огромном поместье на Гудзоне, которое правительство Голландии выделило для выдающегося человека, первого губернатора Манхэттана. Теперь его законным владельцем считался мистер Ван-дер-Лайден. А вот их огромный, торжественный особняк на Мэдисон-Авеню почти все время пустовал. Когда супружеская чета возвращалась в Нью-Йорк, она принимала в нем только своих близких друзей.
«Почему бы тебе не поехать со мной, Ньюлэнд, – сказала его мать, вдруг останавливаясь в дверях из мореного дуба. – Луиза так тебя любит! И, конечно же, только ради Мэй я иду на подобный шаг. Ну и еще – в интересах общества, потому что если мы не будем горой стоять друг за друга, то от него останутся одни лишь воспоминания!»
.Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры