Апельсиновый сок

Вероника Смысловская прекрасно выглядит, у нее престижная работа и многолетний роман с талантливым нейрохирургом. Но собственная жизнь кажется ей сплошной чередой потерь, ведь в юности она мечтала о другой профессии, о другой любви… Почему ее мечты никогда не сбываются? После переезда из Москвы в Петербург в жизни Вероники появляются новые люди. Среди них – Лука Ильич Громов. Судьба готовила ему блестящее музыкальное будущее. Почему же оно не состоялось? Может быть, просто есть люди, не созданные для счастья, и они оба, и Вероника, и Громов, принадлежат к их числу? Но жизнь всегда сложнее наших представлений о ней. И луч надежды может осветить ее в самый неожиданный момент, когда кажется, что все закономерности раскрыты и рассчитывать не на что…

Глава 1

Такая тоска берет от вида высокой глиняной кружки, которую каждое утро я наполняю до краев свежевыжатым соком. Кто сказал, что сок нужно пить из кружки? И что кружка должна быть высокой, узкой и обязательно глиняной? Неизвестно почему, но однажды я решила, что это важно. И вот уже много лет каждое утро меня ждет одно и то же: сок и черный кофе в микроскопической чашке, по форме напоминающей коньячный бокал. Кофе я тоже не люблю, просто так принято в хорошем обществе, к которому я себя причисляю.

Правильный завтрак – прелюдия дня, потом меня ждет такой же правильный обед и ни в коем случае не позднее шести вечера ужин. Еще меня ждет престижная и хорошо оплачиваемая работа, где приходится перебирать кипу бумаг, такую же неизменную и ложно-многозначительную, как кружка апельсинового сока. После службы по четным числам два часа в фитнес-клубе, а по нечетным – поход по магазинам, уборка или отдых перед видиком. В выходные – приезд любовника или поездка в Питер к нему же. Но чертов сок настолько поработил меня, что и проснувшись утром в Диминой постели, я первым делом хватаюсь за соковыжималку.

«Так все и будет, пока ты не сдохнешь, – говорит мне кружка каждый раз, – я не покину тебя до глубокой старости, пока врачи не запретят тебе апельсины. Тогда я, так и быть, от тебя отстану, но, увы, будет слишком поздно что-то менять. В твоем ухоженном теле, которое ты так лелеешь, никогда не зародится новая жизнь. Это тело дивной красоты состарится и умрет, заботливо подпитываемое правильными продуктами, но ни один мужчина не будет вне себя от счастья, прижав тебя к своей груди. Ты – красивая, подтянутая, самостоятельная, доброжелательная, любящая и бог знает какая еще – оказалась никому не нужна…»

Я хочу разбить мерзкую кружку, швырнуть об стену, чтобы осколки разлетелись во все стороны, но что изменит этот отчаянный бунт? Даже если я никогда больше не возьму в рот ни капли сока, прекрасный принц не придет и не освободит меня из заточения. Куда бы я ни бежала, стены своей тюрьмы я возьму с собой. Тюрьмы, в которую я посадила себя много лет назад, думая, что она спасет меня от прежней Вероники. А теперь я думаю, что прежняя Вероника была, может быть, вовсе не так отвратительна… Но она не вернется, даже если я этого очень захочу. Она не вернется.

Каждый раз, собираясь на фитнес, Вероника Смысловская гадала, встретит ли она Марьяшу. «Хоть бы сегодня пронесло», – мечтала она, укладывая в стильный рюкзачок спортивный костюм и принадлежности для душа. В министерстве она всегда выдерживала строгий деловой стиль, зато отводила душу в спортклубе, являясь туда в спортивно-мальчишеском облачении. Кроссовочки, короткие джинсики «от долгов бегать», красная куртка в талию и легкомысленный рюкзачишко помогали ей выглядеть совсем юной, и Вероника, пока шла на фитнес, собирала неплохой урожай заинтересованных взглядов мужчин всех возрастов. Иногда с ней пытались познакомиться молодые парни, что, разумеется, бодрило, но стоило в раздевалке появиться грузной фигуре Марьяши, облаченной в небесно-голубые джинсы со стразами и кофточку, непременно яркую и цветастую, как от хорошего настроения не оставалось и следа.

Марьяша между тем считала себя лучшей Вероникиной подругой. Заведующая гинекологическим отделением одной из престижных московских больниц, она дружила со Смысловской не потому, что та служила в министерстве и могла быть Марьяше полезной, а по старой памяти: когда-то они работали вместе, потом много лет ничего не знали друг о друге, пока не встретились на научно-практической конференции.

Если бы не Марьяшин напор, Вероника свела бы общение к нулю, но тайфун остановить невозможно. Подруга принадлежала к той категории людей, которые ни секунды не могут усидеть на месте.

Вечно ей нужно было куда-то спешить: на распродажу, где можно купить дубленку почти даром, красить кухню у таинственного Ивана Ивановича, который был известен Марьяше только тем, что самостоятельно не мог с этим справиться… В сладкое субботнее утро Марьяша могла вломиться к Смысловской с требованием немедленно ехать на дачу дышать свежим воздухом. И Вероника покорно посещала распродажу, где убеждалась, что дубленки редкое дерьмо, хоть и даром, неумело красила стены и честно пыталась расслабиться в шезлонге в Марьяшином саду, в то время как хозяйка вскапывала грядки не хуже бульдозера. «Она же в гости меня пригласила, ни за что не буду грядки копать», – убеждала себя Вероника, однако вставала и принималась за работу.

Иногда ей казалось, что Марьяша нарочно опекает ее, наслаждаясь сознанием того, что у нее, толстой и некрасивой, жизнь сложилась в сто раз лучше, чем у эффектной Вероники. Вероника пыталась отвоевать у Марьяши роль старшей подруги, платила за нее в кафе на правах более состоятельной женщины, пеняла на отсутствие вкуса в одежде и доисторическое мелирование: красить волосы с помощью шапочки, когда весь мир давно перешел на фольгу, – варварство!

Но на Марьяшу эти шпильки, замаскированные под добрые советы, совершенно не действовали. Прослушав Вероникину лекцию о хорошем вкусе, она ехала на вещевой рынок, где безошибочно выбирала самую аляповатую тряпку. При виде ярких цветочных узоров Марьяша теряла способность здраво рассуждать.

Ей все равно, как она выглядит, понимала Вероника, в глазах мужа она всегда самая красивая. А деньги… Да, я гораздо богаче ее, но на все мои сбережения мне не купить Марьяшиного счастья.

Временами ей больно было смотреть на подругу. «Господи, почему?! – хотелось ей спросить. – Почему ты дал ей все то, о чем просила я? Почему отмерил ей счастья полной мерой, а со мной всегда поступал, как с ребенком, которого сажают за стол и спешно убирают все, к чему он потянется? Разве я недостойна счастья?

Эсфирь Давыдовна говорила, что счастье – это труд и смирение, но я трудилась никак не меньше Марьяши! И не мечтала о чем-то неисполнимом. Все, что мне нужно, – это счастливая семья».

Она понимала, что чувство, обуревающее ее, называется завистью, но ничего не могла с собой поделать. И от этого настроение портилось еще сильнее.

Как обычно, в зале Марьяша встала рядом с Вероникой. Она вяло отпрыгала разминку, а потом с видимым удовольствием устроилась на коврике и стала небрежно помахивать могучей ногой.

«Зачем ходить, если на занятии валяешь дурака?» – желчно подумала Вероника и, стиснув зубы, приступила к третьему подходу упражнения на ягодичные мышцы. Это было сложное упражнение, мало кто мог продержаться до третьего подхода, поэтому Вероника с чувством законной гордости поглядывала на поверженные тела. Она всегда доделывала упражнение до конца, как бы трудно ни было, но сейчас, глядя на ленивую Марьяшу, вдруг подумала: «К чему этот героизм?»

Подруга тем временем вытащила на свет божий мобильник, до этого надежно припрятанный между пышными грудями.

– Что? – громко спросила она, думая, что за музыкой ее никто не слышит. – Не будете ставить диагноз без старых стекол?.. Мало ли что было раньше, я хочу знать, что вы видите сейчас! Главное – есть рак или нет, в деталях потом разбираться будем… Я понимаю, что трудно! Но если что, поедете на комиссию по изучению неправильных гистологических диагнозов! С собой возьмете теплые вещи и сухарей на три дня. Я серьезно говорю, давайте уже заключение, мне с пациенткой делать что-то надо!

– Вот робкий патанатом нынче пошел! – пожаловалась она Веронике, хлопком закрывая мобильник. – Жмется, как девушка на выданье.

– Такая специфика! – От физического напряжения Вероника еле могла говорить. – У меня сестра гистолог, так они иногда всем моргом по десять раз стекла пересмотрят, пока к правильному заключению придут. Это даже при плановой гистологии, а об экспресс-биопсии я вообще молчу. А за границей, прежде чем ставить диагноз, стекла рассылают трем врачам и сравнивают три независимых заключения.

– Вот нашему бы так! Мало своих случаев, так еще за двумя другими докторами пересматривать. Глядишь, и хамить бы времени не нашлось.

Тут Марьяше снова позвонили, и она, забыв про фитнес, принялась выговаривать кому-то:

– Госпитализировать… Нет, в коридор не надо. Если нет мест в общих палатах, положите пока в отдельную… Ну и что, что проститутка? Работает ведь человек, а у нас всякий труд почетен… В отдельную, я сказала! Тоже еще, монашки нашлись, – рассердилась она и опять громко хлопнула телефоном. – Воинствующая добродетель.

– Марьяш, а зачем ты ходишь на занятия? – спросила Вероника, когда они втроем, вместе с Марьяшиным мужем, посещавшим тренажерный зал, расположились на крыльце клуба покурить. – Мне кажется, вовсе не ради фигуры.

«Посмотри же наконец, на какой жирной и рыхлой бабе ты женат!» – такой скрытый смысл содержала эта невинная фраза, но супруги его не разгадали.

– У нас там дети шпилятся, – пояснила Марьяша.

– Что-что они делают?! – уставилась на нее Вероника.

– Дочку замуж выдали за курсанта, а у нас маленькая двушка, комнаты смежные. Вот и уходим вечерами из дому, пусть молодые побесятся. Сначала мы просто гуляли или в кино шли, а потом ты сказала, что ходишь на спорт, так я подумала: почему бы и нам не ходить?

– А вы зятя, может быть, и прописали? – замирающим голосом спросила Вероника.

– Ну да, а что делать? Мы пожили, пусть теперь дети поживут.

Этого Вероника уже совсем не могла вынести. Пробормотав, что очень спешит, она побежала ловить машину и даже не предложила подвезти супругов. Сердце разрывалось от зависти теперь уже не к Марьяше, а к ее дочери. Ну за что ей такая мудрая и понимающая мать, за какие заслуги?

Вероника Смысловская мыла посуду после завтрака на Диминой коммунальной кухне. Соседи поглядывали косо – по какому праву она, посторонняя женщина, занимает раковину? – но делать замечания не осмеливались. Тощая Люба, впрочем, выражала негодование взглядом, пытаясь генерировать волны презрения к Веронике, женщине без штампа в паспорте, остающейся ночевать у мужчины. Это было частью ритуала. Миллеру, ясное дело, ничего не стоило самому помыть посуду, которой после здорового завтрака было немного, но Веронике нужно было показать, что она вовсе не презирает скудный быт своего любовника.

Поразмыслив, она отправила расползшуюся губку в помойное ведро и взяла из шкафчика новую, не уверенная, что столь смелый поступок не вызовет у Димы раздражения. С ним никогда нельзя было чувствовать себя спокойно, и в то же время он был так тоскливо предсказуем… «Либо обидится, что я хозяйничаю, либо решит, что я так намекаю на его неаккуратность, и тоже обидится. С другой стороны, этим фрагментом дохлой кошки мыть тарелки невозможно, и если бы я оставила все как есть, он вполне мог бы упрекнуть меня в нечистоплотности… Как с ним сложно. Как с ним сложно!!!»

Додумать эту горькую мысль ей помешали звонки в дверь. Она, никогда не жившая в коммунальных квартирах, не сосчитала их количество, но, увидев, что соседки как ни в чем не бывало продолжают заниматься своими делами, поняла, что гости пожаловали к Диме. Что ж, двенадцатый час, не так уж и рано.

Сама она уже много лет жила так, что в любой момент была готова предстать перед посторонними людьми и предъявить к осмотру свое жилище, но вот Миллер… Задачка, пожалуй, сложнее, чем про губку для мытья посуды. Имеет ли она право открыть дверь, то есть решить за Диму, принимать ему гостей или нет? А вдруг он не хочет, чтобы его знакомые знали, что она ночует у него?..

– Вы собираетесь открывать или думаете, что здесь для вас есть специальные швейцары? – с невыразимым сарказмом спросила Люба, и Вероника, радуясь, что сложную проблему решили за нее, защелкала древними замками.

Она никогда не промышляла квартирными кражами, но даже ей было ясно, что замки давно следует поменять. Сам Миллер, и тот управлялся с ними с трудом, полностью концентрируясь, чтобы уловить момент, когда «штырек пошел».

Штырек пошел, и Вероника распахнула дверь, на радостях даже не поинтересовавшись, кто пришел.

На пороге стоял Ян Колдунов с женой и ребенком – подростком мужского пола. Это немного смутило Веронику, знавшую, что подобных экземпляров в широком ассортименте колдуновских детей вроде бы нет… Или она, эгоистка несчастная, забыла?

– Приятный сюрприз! – сказала она, целуясь с супругами. – Проходите, сейчас сварю кофе.

– И дай что-нибудь пожрать! – Колдунов подтолкнул ребенка в коридор. – Мы сегодня проспали и не успели позавтракать.

– А куда вы спешили? Выходной же, – сказала Вероника, чтобы скрыть охватившую ее зависть. Колдунов так пылко посмотрел на свою Катю, что невозможно было не понять, отчего они проспали.

– Петьке рентген надо было сделать. Этот обормот челюсть сломал, представляешь?

– Ага. На чей-то кулак. И, кажется, не один раз. – Катя нежно посмотрела на ребенка, будто он получил не увечье в драке, а как минимум Нобелевскую премию по физике.

Колдунов приобнял мальчика, и тот широко улыбнулся, обнажив проволочную конструкцию, фиксирующую нижнюю челюсть по отношению к верхней.

– Зато брекеты в ближайшее время не понадобятся, – засмеялась Вероника. – Только я не знаю, чем угостить молодого человека. У нас ни бульона, ни кефира… Сок если только. Что ж ты такой драчливый? – спросила она у подростка.

– А каким еще ему быть? – ответил за него Колдунов. – Это же Елошевичей сынок.

Вероника немного напряглась. «Прежде чем выйти за Елошевича, его нынешняя жена Наташа считалась невестой Миллера. Правда, они расстались по Диминой инициативе… Значит, этот мальчик Петя – Наташин сын, – сообразила она, – Елошевич приходится ему отчимом… Или он его усыновил?»

– По сравнению с Елошевичем любой средневековый дуэлянт покажется маменькиным сыночком, – пояснил свою мысль Колдунов. – Думаю, когда Толя появился на свет, акушер, имевший неосторожность шлепнуть его по попе, тут же получил сдачи пяткой в нос. Вот теперь Петюнчик династию продолжает. Сколько я на него зеленки извел, ты не представляешь!.. Слушай, а что ты нас в коридоре держишь? Или Димка спит еще? Если мы неудачно пришли, ты так и скажи.

– Нет, что вы! – спохватилась Вероника. – Очень хорошо, что пришли. Заходите в комнату.

– Мы с восьми утра на ногах, устали ужасно, – пожаловался Ян, – а еще нужно по магазинам пройтись.

Колдуновы вошли в комнату, сняли куртки и повесили их на вешалку в углу – Вероника ненавидела эту вешалку, придававшую комнате невыносимо сиротский, неуютный вид. Но в ответ на предложение купить гардероб или шкаф-купе Дима всегда отнекивался, уверяя, что в ближайшем будущем коммуналку обязательно расселят и глупо покупать вещь, которая может не поместиться в новом жилище. Вероника считала, что нужно не ждать подарков от судьбы, а либо с доплатой менять комнату на квартиру, либо благоустраивать то, что есть. На это Миллер обычно отвечал, что не нуждается в советах, и разговор прекращался. Конечно, разумнее всего было бы зарегистрировать брак, и тогда он мог бы поселиться в ее питерской квартире. Но, увы, он не готов был оказаться хоть в какой-то зависимости от Вероники…

При виде гостей Миллер, работавший за компьютером, вежливо встал и пересел на диван, показывая, что готов к общению. По его сдержанному приветствию невозможно было понять, рад он Колдуновым или раздражен тем, что ему помешали заниматься.

– Что вы собираетесь покупать? – спросила Вероника у Кати. – Я тоже, может быть, с вами пройдусь, если возьмете.

– Да мы за детскими вещами собрались, – сказала та и тут же смутилась, вспомнив, что у Вероники нет детей. – На них все просто горит, – затараторила она, чтобы сгладить неловкость, – и мы еще обещали девочкам лошадь купить.

– Не лошадь, а волшебный Пегас! – сказал развалившийся на диване Ян. – Сколько раз тебе повторять.

– Это набор такой для Барби, – объяснила Катя. – Принцесса Аника у них уже есть, вот лошадь теперь надо. То есть волшебный Пегас.

– Но они же у вас уже взрослые. Сколько им, тринадцать? – мысленно подсчитала Вероника. – И они еще в куклы играют?

– Пусть лучше в куклы играют, я тебе скажу, – сурово произнес Ян.

«А я вот в тринадцать лет читала Воннегута и Цвейга, – грустно подумала Вероника, и, разумеется, мечтала встретить великую любовь. А еще я всерьез интересовалась всякими философиями, ни названия, ни сути которых уже не помню, и считала себя совершенно взрослым человеком. Кажется, это называется «метафизическая интоксикация». Но ведь и раньше рядом со мной не было ни одного человека, который бы интересовался, какую игрушку мне хочется иметь. Может быть, поэтому я и ударилась в философию?»

– Детство должно продолжаться столько, сколько ему положено, – будто подслушал ее мысли Колдунов. – Вот говорят: раннее взросление! Да, нынче они начинают половую жизнь чуть ли не в двенадцать лет, но это еще ничего не значит. Это всего лишь более продвинутый уровень игры в дочки-матери. Вот я, помню, в начальной школе с девочкой дружил, так мы к ней домой после уроков приходили и играли в мужа и жену. Разогревали суп, обедали, делали уроки, а потом – Петька, не слушай! – раздевались до трусов и ложились в кровать. Дальше мы просто не знали, что делать. А если бы в те времена по телевизору показывали то, что теперь, я бы, думаю, не растерялся.

– Мы тоже так думаем, – полным яда голосом произнесла Катя.

– Так что, чаю нальют в этом гостеприимном доме? И, позволю себе повториться, я бы поел чего-нибудь.

Вероника вышла на кухню. «Ян прав, – думала она, поставив чайник на плиту, – люди, рано вырванные из детства, не вырастают более устойчивыми к невзгодам, как это принято считать. Они просто наращивают защитную скорлупу, под которой так и остаются детьми. Если бы я в тринадцать лет играла в куклы, вместо того чтобы пытаться переосмыслить Библию, возможно, мои представления о мире были бы более реалистичными. Правда, девочки Колдуновых перенесли больше горя, чем я, но остались, насколько я могу судить, добрыми и уравновешенными детьми. Почему? Любовь, наверное. Искренняя, самоотверженная любовь Кати и Яна помогла им справиться. Родительская любовь, как морилка, – мысленно усмехнулась Вероника, – если обработаешь ею кусок дерева, то он сто лет простоит, а если нет – быстро сгниет, или его жучки сточат».

Она бросила в кипящую воду макароны и принялась тереть сыр. Это было все, что она могла предложить Колдунову. Мальчика же, с его конструкцией во рту, и вовсе было нечем кормить. Подумав, она стала делать гоголь-моголь.

Тем временем нетерпеливый Колдунов пришел на кухню и принялся требовать свою еду. Вероника сунула ему в руки тарелку с макаронами.

Она молча подала бутылку. Он подозрительно уставился на этикетку.

– С уральским хреном? Мило. Слушай, а можно я здесь поем? Я вообще-то хотел поговорить с тобой наедине.

– Хорошо. Подожди, я отнесу чай и буду в твоем распоряжении.

Она взяла тяжелый поднос с высокими бортами – кажется, антикварная вещь баснословной цены, доставшаяся Миллеру от аристократических предков – и, мысленно извинившись перед нарисованным китайским драконом, поставила на него чайник, сахарницу, вазочку с печеньем и Петькин гоголь-моголь.

Колдунов взял у нее поднос и отнес его сам, Веронике осталось только расставить на столе чашки. Мимоходом она отметила, что мальчик ожесточенно жмет кнопки своего мобильника, а Миллер и Катя увлечены беседой об особенностях исполнения бетховенских сонат. Это была их любимая тема: Миллер неплохо разбирался в классической музыке, а Катя, выпускница консерватории, до замужества преподавала в известной музыкальной школе, и ее ученики не раз побеждали на конкурсах. Следовательно, занимать гостей не требовалось, и Вероника с Яном вернулись на кухню.

Он тут же припал к тарелке с макаронами, она закурила и поймала себя на мысли, что с удовольствием наблюдает за тем, как жадно он расправляется с нехитрой едой.

«А ведь мне никогда не нравилось смотреть, как ест Дима, – растерянно подумала она. – Я всегда старалась кормить его хорошо, красиво сервировала стол, но никогда не чувствовала такой радости, как сейчас. Хотя Ян совершенно чужой мужчина, и я никогда не была в него влюблена…»

– Знаешь, мне неловко просить, – сказал он с набитым ртом, – и моя просьба в любом случае ни к чему тебя не обяжет. Просто я подумал, вдруг у тебя есть возможность… А если нет, то я, разумеется, не обижусь…

– Короче, не можешь ли ты найти мне какую-нибудь работу? – наконец выговорил он, быстро посмотрел на Веронику и снова принялся за еду.

– Нет. Я еще раз повторяю, специально ничего искать не надо, но вдруг что-нибудь промелькнет…

– Нет, что ты! Куда мне переезжать с такой семейкой? Но у тебя же и здесь, в Питере, связи.

– Послушай, но ведь и ты не пустое место. Ты один из лучших хирургов города, почти бренд! Одни хотят у тебя оперироваться, другие учиться. Да тебя где угодно с распростертыми объятиями примут.

– Вероника, дело в том, что я хочу завязать с хирургией.

– Может. Ты только представь, как я жил все эти годы! – Он даже отложил вилку, хотя в тарелке еще оставалась еда. – У меня двадцать лет врачебного стажа, не считая того, что с первого курса академии я целые дни проводил в клинике, учился оперировать. То есть все эти двадцать пять лет замкнутый цикл: работа по десять-двенадцать часов в сутки, потом домой, стакан коньяка и спать. А по дороге домой, и дома, и даже в постели с женщиной я думал о своих пациентах. Вероника, вдумайся, двадцать пять лет! И только недавно я понял, что жизнь состоит не только из работы. Помнишь всякую литературу про помещиков, Евгения Онегина? Я всегда думал: как же это они жили и ни фига не делали? Бедные, они ж, наверное, с ума сходили от безделья! А теперь я больше всего на свете хочу жить, как они. Утром просыпаться рядом с Катей, потом завтракать вместе с ней и детьми, отправлять детей в школу, а самому идти чистить снег или в доме что-нибудь чинить…

– Евгений Онегин ничего не чинил, – засмеялась Вероника. – У него для этого дворня была.

– Не важно! – отмахнулся Колдунов. – Вот слушай, на днях я повел девочек на каток. А там народу – как холерных вибрионов в чашке Петри! И взрослые поддатые мужики гоняют, того и гляди, детей посшибают. Пришлось мне тоже коньки надеть. Начали кататься, я Олю с Леной разным элементам учил, а потом Лена стала падать, я ее подхватил… В общем, получил коньком по одному месту со всей дури!

– У меня в глазах темно, боль адская, а нельзя ни обезболивающий эффект с помощью матерных слов устроить, ни схватиться за ушибленное место… Ничего нельзя, я же с юными леди, типа! Сижу на льду, девчонки меня обнимают, плачут… И вдруг я почувствовал себя таким счастливым!..

– Но ты не можешь не работать. Кто же тогда будет содержать твою семью? – безжалостно прервала она его монолог.

На самом деле Вероника очень расстроилась, слушая Колдунова: у нее-то никогда не было ни детей, с которыми нужно ходить на каток, ни мужа, который бы это делал!.. И даже ее отец никогда не ходил с ней на каток, когда она сама была ребенком.

– Знаешь, мне странно слышать такие речи от работника министерства! – неожиданно завелся Колдунов. – Неужели ты думаешь, что на ту зарплату, которую вы мне положили, я могу содержать жену и четверых детей?

– Ну, у тебя же не только зарплата, правда? – усмехнулась она.

– Левые бабки, ты хочешь сказать? А ты знаешь, что из-за них я стал человеконенавистником? Раньше я был озабочен судьбой доверившегося мне человека, а сейчас думаю только об одном – заплатит он мне или не заплатит!

Он без разрешения выхватил сигарету из Вероникиной пачки, при этом его синие глаза, причинившие столько страданий женскому медперсоналу Северной столицы, ярко сверкнули. Вероника невольно подумала, что и в свои сорок три года Колдунов по-мужски очень привлекателен.

– Да я сам себе из-за этого противен! – воскликнул он, глубоко затянулся, помолчал и продолжал уже более спокойным тоном: – К нам недавно бабка поступила. Девяносто лет, с ущемленной грыжей. Оперирую под местной анестезией, она лежит, довольная, и рассказывает, что она участник войны, блокадница и тому подобное. А я, вместо того чтобы восхищаться ее героическим прошлым, думаю: раз блокадница, денег точно не будет! Ты же знаешь, как у нас тут позаботились о стариках. Дедки и бабульки завалили мэрию жалобами на врачей, которые заставляют их покупать дорогие лекарства. Тогда, вместо того чтобы выделить дополнительные средства, нам спустили приказ: обеспечивать лечение блокадников за счет медучреждений! И теперь получается, что препараты для них мы покупаем из премиального фонда отделения. Блокадника вылечил – премии лишился. Правда, есть еще вариант: лечить стариков тем, что родина дает, а о других лекарствах и не заикаться.

– Это беспроигрышный вариант, – грустно усмехнулась Вероника. – Если больной помрет, то жалобу будет писать некому, а если поправится, то незачем, ведь он на свое лечение ни копейки не потратил. – Она помолчала. – Конечно, я знаю, что сейчас происходит. Врачам платят мало, но ведь государство уже давно не скрывает, что результаты лечения его нисколько не волнуют. Вот и выросло целое поколение врачей-пофигистов, которые бесплатно даже пальцем не хотят пошевелить. А между тем недовольство людей, привыкших лечиться бесплатно, растет, и с этим надо что-то делать. Врачей нужно как-то стимулировать, но платить им нормальную зарплату не хочется. Что остается? Страх. Значит, будут использовать этот рычаг.

– Вот интересно! – фыркнул Колдунов. – Чем же это нас можно напугать? Тюрьмой? Трибуналом?

Ян посмотрел на Веронику, потом в свою тарелку, погасил недокуренную сигарету, быстро доел остывшие макароны и поставил тарелку в раковину.

Помолчали. Вероника понимала, что Колдунов очень устал, но понимала она и то, что он не сможет жить без хирургии. Уговаривать его вновь полюбить свою работу было глупо, поэтому она просто обещала ему подумать. «А пока я буду думать, он сам сто раз передумает», – решила она, но честно записала его просьбу в ежедневнике.

Гости давно ушли, а Вероника все не находила себе места. Миллер сидел за работой и никак не реагировал на ее нервные хождения из угла в угол. Он вообще терпеть не мог, когда его отвлекают, и обычно Вероника время от времени молча подсовывала ему чашку кофе, но сегодня ей это не очень удавалось. Она чувствовала, что не вполне владеет собой и что ей не под силу самостоятельно успокоить разгулявшиеся нервы. Миллер ненавидел истерики в любом виде, и Вероника понимала, что скандал не пойдет на пользу их отношениям, но в то же время не понимала, что ей делать, если она раздражена, расстроена и нуждается в помощи близкого человека?!

Мысленно перекрестившись, она села на диван рядом с Миллером, взяла его за руку и сказала:

– А? – Ему потребовалось некоторое время, чтобы вернуться в реальность. – Ты же видишь, я работаю.

– Ладно, – сказал Миллер, поворачиваясь к ней. – О чем тебе надо поговорить?

– Дима, давай подумаем… – робко произнесла Вероника. – Может быть, нам стоит взять приемного ребенка, раз уж свои не получаются?

Он уставился на нее с профессиональным любопытством:

– Потому что это бред. И ты, надеюсь, сама понимаешь это.

– Нет, не бред! Я хочу, чтобы у нас была нормальная семья! Сколько можно сидеть на горячей сковородке? То ли ты мне муж, то ли нет… Я устала от этой неопределенности. Если мы любим друг друга и хотим быть вместе, то давай уже узаконим наши отношения, как это делают все нормальные люди.

Миллер снова повернулся к компьютеру, неторопливо сохранил свой текст, выключил компьютер по всем правилам и только потом посмотрел ей в глаза.

– Я не понял, ты хочешь взять приемного ребенка или выйти за меня замуж?

– И то и другое. Я уже не юная девушка и не собираюсь лечиться от бесплодия только затем, чтобы родить дауна. А приемных детей можно любить точно так же, как и родных. Ты на Яна с Катей посмотри!

– Но у них и свои собственные дети есть. Вероника, ты же умная женщина, – Миллер укоризненно покачал головой, – не вынуждай меня говорить тебе неприятную правду. Давай просто закончим этот разговор. И забудем о нем.

– Ты всегда так говоришь! – взвилась она. – Ты намерен вести безмятежную жизнь без ссор и упреков, а в результате я постоянно зализываю раны, причем совершенно одна! Ты же не интересуешься, о чем я думаю…

– Начинается! – с досадой прервал он. – Ну слушай, раз уж ты сама этого хочешь! Мы живем в разных городах, и нас слишком многое держит на своих местах.

– Но я могу найти тебе хорошую работу в Москве! Более престижную, лучше оплачиваемую…

Миллер издевательски ухмыльнулся и опять не дал ей договорить:

– Нет уж, спасибо. Я стараюсь дважды не наступать на одни и те же грабли. Помнится, когда-то я был обязан тебе…

– Дима, сколько можно это вспоминать! Прости меня, если я тогда сделала тебе больно! Но я просто не могла поверить, что ты способен полюбить меня… И сама полюбить тоже боялась. Я думала, что отношения, в которых расставлены все точки над i, будут проще для нас обоих. Да, сейчас я понимаю, что это было глупо. Ты действительно нуждался в любви…

– Какой смысл сейчас говорить о том, что было? – Он провел руками по лицу, словно пытаясь стереть с него усталость. – Мы не вернемся в те времена. Никто не виноват, что мы не смогли стать друг для друга самыми близкими людьми. К тому же – извини, что напоминаю, – ты была замужем. Разводиться ты бы не стала, а я гораздо лучше чувствовал себя в амплуа человека, развлекающего чужую жену, чем человека, с нетерпением ожидающего смерти старого мужа своей любовницы.

– Дима, прости… – Вероника опять взяла его за руку, но он тут же убрал свою руку и, поморщившись, сказал:

– Я не стою таких жертв, – усмехнулся он. – Да и вообще: к чему все эти разговоры? Ты успешная женщина, у тебя деньги, карьера, свобода, а ты завидуешь Кате Колдуновой! Но Катина жизнь вовсе не сахар. Она крутится как белка в колесе, обслуживая мужа и детей, и ничего не представляет собой вне семьи. Ты тоже этого хочешь?

– Что ж, человек всегда хочет того, чего у него нет… Но тебе следует понять: мы с тобой любим друг друга, просто мы не Колдуновы, мы другие, и любовь у нас другая. Если я не хожу с тобой по магазинам и не обнимаю на людях, это не значит, что я отношусь к тебе плохо. А дети… Ты столько лет прекрасно обходилась без них. Что касается меня… Да, своего ребенка я мог бы полюбить, но приемного… И не забывай: Колдуновы взяли девочек не с улицы, Лена и Оля достались им по воле обстоятельств. А нам где искать хороших здоровых детей? Или ты готова воспитывать отпрысков наркоманов, зараженных СПИДом и всеми формами гепатита? А даже если ребенок вдруг и окажется здоров, против генетики не попрешь, и, очень может быть, у нас вырастет вор и убийца.

– Ну да. Особенно если мы будем думать о нем как о потенциальном воре и убийце!

– Не заводись. Если ты очень хочешь, давай попробуем завести своего ребенка. Хоть я и не понимаю, зачем он тебе. Одно дело – когда молодая пара женится, и у них рождаются дети. Это нормально, поскольку молодые полны энергии, они социально активны, да еще имеется хоть одна дееспособная бабка, которая помогает поднимать ребенка. Дитя растет как бы между делом, родители продолжают учебу или работу, не пренебрегают светской жизнью, и все получается органично. А мы? Подумай, чего тебе придется лишиться ради ребенка! Придется уйти с работы, и навсегда, потому что ты выпадешь из обоймы. Сидеть с малышом, кроме тебя, будет некому, и заниматься с ним, когда он подрастет, водить в школу и разные кружки тоже придется тебе самой. Зачем тебе это надо? Чтобы в старости было кому за тобой поухаживать? Брось ты эти мысли! Ты состоятельная женщина и как-нибудь разберешься со своей старостью. Да и вообще, признайся, что если бы не визит Колдуновых, ты бы о детях и не помышляла.

Вероника вздохнула и отправилась курить на кухню. Миллер говорил правильно и логично. И не разозлился, что она отвлекла его от работы, напротив, даже признался в любви. Но почему же ей так горько?

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Апельсиновый сок - Мария Воронова - Глава 1 Читать онлайн любовный роман

Воронова Мария Владимировна

Аннотация к произведению Апельсиновый сок - Мария Воронова

Глава 1

Глава 1