Юность крейсера - Андрей Юрьевич Ненароков - Глава 1 Читать онлайн любовный роман

В женской библиотеке Мир Женщины кроме возможности читать онлайн также можно скачать любовный роман - Юность крейсера - Андрей Юрьевич Ненароков бесплатно.

Правообладателям | Топ-100 любовных романов

Юность крейсера - Андрей Юрьевич Ненароков - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Юность крейсера - Андрей Юрьевич Ненароков - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net

Ненароков Андрей Юрьевич

Юность крейсера

Читать онлайн

Аннотация к произведению Юность крейсера - Андрей Юрьевич Ненароков

Молодые красавцы-офицеры российского императорского флота и гвардии обольщают прекрасных великосветских дам, проводят жизнь в кутежах, за карточными столами и борделях. Никто из них еще не знает, что через несколько месяцев начнутся первые великие потрясения, череда которых через тринадцать лет приведет империю к гибели, а им всем предстоит стать участниками этих событий. Содержит нецензурную брань.


Следующая страница

Глава 1

Припекало жаркое летнее солнце, поднимающееся к зениту, наполняя своим теплом стальные палубы кораблей. Средиземноморская эскадра Российского императорского флота, отдавая салют наций, входила в гавань Марселя. Впереди расцвеченный приветственными флагами шел флагманский броненосец «Ослябя», за ним, вспенивая воду носовым буруном, скользил крейсер «Аврора».

– Двадцать первый, огонь! – прокричал молодой лейтенант Нечаев, стоявший у носового орудия крейсера.

Прогремев последним залпом салюта, – «Аврора» встала на якорь рядом с флагманом, с которого доносился французский гимн, исполняемый оркестром.

– Ты, наверное, Саша, своей стрельбой всех француженок оглушить захотел? – спросил подпоручик Бортнев, подходя к лейтенанту.

– Съезжай, Мишель, скорей на берег и лови их, пока не разбежались, – смеясь, ответил Нечаев.

– Да куда они денутся. Трубачи на «Осляби» недаром раздувают щеки, играя Марсельезу», – сказал Бортнев, пытаясь выглядеть знатоком женских сердец. – Вон сколько дамочек с зонтиками скопилось у пирсов, желая взглянуть на русских моряков, совершающих путь «из варяг в китайцы».

– Вы, Михаил Львович, блещете сегодня остроумием. Перед вами капитулируют, видно, не только француженки, но и замок Иф.

– Уволь меня, Саша, от замка, пускай его испытывают на прочность несчастные заключенные.

Нечаев пристально посмотрел на сияющее мальчишеское лицо подпоручика с маленьким вздернутым носом и едва пробивающимися под ним рыжими усиками.

Перебрав в уме несколько остроумных фраз, лейтенант произнес:

– Придется вам, дон Жуан, подождать меня, а то еще натворите глупостей, дорвавшись до мамзелек. Не забывайте, что вы клялись хранить верность дуэнье Марии.

Довольный своими последними словами Александр направился в каюту облачаться в парадный мундир, а Михаил, слегка покраснев, отошел к левому борту, нетерпеливо ожидая, когда команда спустит на воду катер.

В котле парового катера уже поднялось давление, когда в него спрыгнул Нечаев.

– Отчаливай! – крикнул лейтенант.

Катер, попыхивая дымом из трубы, набирая обороты, пошел к причалу. Бортнев смотрел на удаляющийся корабль: новенький, недавно прошедший ходовые испытания и вступивший в строй, крейсер «Аврора» выглядел, словно только что отчеканенный золотой червонец, еще не затертый сотнями рук. Крейсер сверкал на солнце иллюминаторами и начищенной медью. Из трех его труб лениво поднимался серый дым от остывающих котлов. А легкий бриз колыхал над кормой Андреевский флаг.

– Хватит оглядываться назад, Мишель. Посмотри лучше, сколько миленьких красоток встречает нас в Марселе! – отвлек засмотревшегося подпоручика Нечаев.

Катер, несильно стукнувшись о причал, встал, покачиваясь на волнах. На берегу уже находились офицеры и матросы с «Осляби». Несколько раз отдав честь, Бортнев увидел статного, высокого мичмана Алексея Каневского, с которым он сдружился еще в Кронштадте.

– Как дела на «Осляби», Алеша? – здороваясь с ним за руку, спросил Михаил.

– Все хорошо. Адмирал, правда, немного буянил с утра: устроил небольшой разнос и предупредил, чтобы сегодня на берег никто не вздумал съезжать в штатском. Видно, хочет, чтобы француженки увидели русских моряков во всей красе, – сказал Каневской, и на его лице заиграла лучезарная улыбка.

– А где же адмирал сейчас? – спросил мичмана подошедший Нечаев.

– Отбыл в мэрию выполнять союзнический долг за банкетным столом.

– Ну, если адмирал уже поднимает бокал за французскую республику, то и нам негоже отставать от него по части распития вина! – взял на себя роль старшего лейтенант.

В карманах молодых людей приятно шуршали новенькие франки, и они с радостью откликнулись на предложение Нечаева. Через несколько минут в открытой коляске офицеры катили вдоль набережной к лучшему ресторану Марселя. Александр вертел головой по сторонам, рассматривая молоденьких дамочек, то и дело отпуская в их сторону лестные комплименты.

Чопорная обстановка ресторана поначалу как-то сдерживала и не располагала к веселью. Но несколько рюмок коньяка сделали свое дело, и вскоре Нечаев громко рассказывал друзьям о кораблях. Вообще у него было только две темы для застольных разговоров: корабли или женщины, либо то и другое вместе. В такие минуты в глазах лейтенанта вспыхивали огоньки азарта, как у игрока в рулетку. На его приятном лице с правильными чертами появлялось что-то хищное. Он как будто вытягивался и казался, выше своего маленького роста, как капитан на мостке кажется выше всех на судне.

– Вот ты, Алеша, сам посуди: какой «Ослябя», к черту, броненосец с такой тонкой броней и главным калибром в четыре десятидюймовых орудия? Это всего лишь броненосный крейсер, а никак не броненосец. Да и наша «Аврора», ну что это за крейсер первого ранга: всего восемь шестидюймовок, а скорость хода – двадцать узлов в час. Так на ходовых испытаниях бросали в топки уголь – лучший кардиф. Сейчас новейший крейсер первого ранга двадцать два узла должен идти как миленький. Я в прошлом году был на «Варяге» и «Аскольде» перед их отправкой на Тихий океан. Эти красавцы, играючи, дают двадцать три узла, и шестидюймовых орудий на каждом по двенадцать штук.

– Что поделать, заграничная постройка, – перебил его монолог Алексей.

– Да, это точно. Наше адмиралтейство десять лет думает, а потом еще десять лет строит, – сказал Нечаев, кидая камешек в огород Михаила, который гордился своим отцом, служившим инженером на верфях.

– Тут ты не прав, Саша, – горячась, возразил Бортнев. – «Аврору» строили всего три года.

– За три года его только на воду спустили. А потом еще три года вооружали, устанавливали котлы, испытывали – итого шесть лет.

– Хватит вам спорить, друзья. Давайте лучше выпьем за Российский императорский флот, – вставая во весь свой богатырский рост, провозгласил тост Каневской.

Был поздний вечер, когда офицеры, чуть покачиваясь, вышли из ресторана. Духота уже спала, и воздух посвежел от морской прохлады. Над головой светили большие южные звезды. Хотелось петь и веселиться.

– Поехать бы сейчас к цыганам, – сказал Нечаев.

– Помилуй, Саша, мы навряд ли сыщем во Франции цыган, умеющих петь «Очи черные»! – рассмеялся Бортнев.

– А мы их заставим разучить! – откликнулся лейтенант.

И вся компания, смеясь, уселась в коляску, которая понеслась к кварталу красных фонарей.

Рано утром Бортнев проснулся от громкого стука в дверь.

– Вставайте, Мишель, а то мы не поспеем на «Аврору» к подъему флага, – услышал он голос Нечаева.

У подпоручика с похмелья трещала голова, пульсирующими ударами боль била в виски. Нащупав рукой что-то мягкое, Михаил с удивлением посмотрел на лежащую рядом голую женщину. Он с трудом поднялся и начал собирать разбросанные по комнате вещи. Память постепенно возвращалась к нему.

«И зачем я вчера согласился ехать в этот бордель?» – думал подпоручик, натягивая штаны.

Сегодня уже протрезвевшего Бортнева мучили угрызения совести перед невестой Машенькой, ждавшей его в Петербурге. С каждой стоянки Михаил слал ей длинные письма с описанием стран и городов, в которые заходила «Аврора» во время похода. Что теперь он может написать ей? Как в пьяном угаре поливал шампанским голую проститутку и учил ее петь «Очи черные», а та, визжа, смеялась и подпевала уморительно, коверкая русские слова. Бортнев и сам не понимал, откуда у него, вечно стесняющегося и краснеющего при одном только виде женщин, взялось столько прыти. Даже невесту Машу он нерешительно брал за руку и трепетал от смущения, если прикасался губами к ее щеке. Иногда Нечаев в шутку называл его «последним девственником флота». Бортнев и на флот пошел служить, чтобы пленить военной формой курсистку Марию Соболеву, живущую на соседней улице. После окончания инженерного училища он отказался ради этого от месячного жалования в двести рублей на Франко-Русском заводе и вынужден теперь стоять вахты в машинном отсеке «Авроры», слушая стук машин, свист пара и вдыхая угарный дым. Но его армейские погоны, которые носили все офицеры флота, служившие по механической части, почему-то подействовали на девушку. И Маша, раньше не обращавшая на Михаила внимания, согласилась стать его женой, когда тот вернется из похода.

– Ну что, герой-любовник, от дамочки не оторвешься – встречая Бортнева в холле, пошутил Александр, как всегда свежий и подтянутый, будто и не участвовал во вчерашней попойке. – Нам надо поторапливаться, чтобы успеть на крейсер к подъему флага, а то капитан устроит нам разнос.

Вечером Бортнев не выходил из своей каюты. Лежа на диване, он перечитывал Машины письма. К нему заходил Нечаев и приглашал съездить на берег, но Михаил отказался, сказав, что еще не отошел от вчерашнего и хочет спать. Подпоручик так и просидел затворником на крейсере, пока эскадра, завершив визит в Марсель, не снялась с якорей и не ушла к берегам Италии.

Глава 2

Бортнев сидел за письменным столом, отодвинув в сторону кипы чертежей, оставив перед собой только фотографию миловидной девушки. Время от времени поглядывая на фотокарточку невесты, подпоручик писал ей очередное письмо:

«Уже неделю мы наслаждаемся красотами Италии. С внешнего рейда Неаполя, где расположилась наша эскадра, открывается прекрасная панорама гавани с множеством судов, над которыми, как лес, возвышаются сотни труб и мачт. За ними, словно из моря, вырастает Неаполь, его дома, как будто по лесенке, поднимаются вверх по склонам. Тесные улочки с невзрачными строениями сменяются площадями с роскошными дворцами и соборами. Из маленьких уютных бухточек по утрам в море выплывают сотни рыбацких лодок, кажется, что их сети должны выловить в нем всю рыбу, но на следующий день все повторяется вновь. И над всем этим где-то вдалеке, в сизой дымке облаков, парит громада Везувия, говорящая всем своим гордым видом, что вся людская суета ничтожна перед вечностью. И даже он, грозный вулкан, когда-нибудь исчезнет, изъеденный ветрами и дождем, или взорвется, извергая из себя потоки лавы, и погребет города этих неразумных людишек, расселившихся на его склонах. Как это уже случалось много веков назад» …

Подобные письма Михаил каждый день писал в Петербург невесте, пытаясь хоть этим загладить свой грех перед ней.

Отправляясь в Неаполь, Бортнев старался улизнуть от Нечаева. Он боялся, что лейтенант опять заманит его в бордель, и тогда его еще больше будут мучить угрызения совести. Подпоручик пытался объяснить свои страдания Алексею, но тот не понимал его.

– Ну, что тут такого: переспал разок с проституткой. Ты же не влюбился в эту мадмуазельку, Миша? Поехали лучше с нами, итальянки, говорят, не хуже француженок. Вот женишься, тогда и будешь хранить верность, – пытался утешить его Каневской.

– Нет, Алеша, я поеду на крейсер и хорошенько высплюсь перед вахтой.

Бортнев вернулся на корабль перечитывать Машины письма и смотреть на фотографию любимой девушки. Каневской же вместе с Нечаевым отправлялись в город искать веселые заведения.

– Что есть любовь, Алеша? – объяснял лейтенант свою философию жизни, сидя за столиком в маленькой таверне. – Это выдумка, которую придумали сентиментальные мечтатели, как наш Мишель. Вот предположим, он женился: как любой влюбленный муж тут же попадет под маленький каблучок жены. Бедному Мишелю придется выполнять все ее прихоти: дорогие наряды, шубы, бриллианты, снимать приличную квартиру со швейцаром в центре Петербурга, чтобы все было не хуже, чем у других. Жена каждую ночь будет страдать мигренью и не подпустит муженька к брачному ложу, пока он не выполнит все ее прихоти, – Нечаев отхлебнул из глиняной кружки дешевого кисловатого вина и продолжил свой монолог. – Я поступаю проще: иду в публичный дом и плачу за час или ночь любви. Ты можешь сказать, Алеша, что это не романтично, но зато все по-честному, без обмана.

Мичман хотел возразить, но ничего умного ему в голову не пришло. И он, выпив вина, продолжил слушать Александра.

– Пойми, Алеша, я хочу помочь Мишелю как можно раньше освободиться от любовных оков. Иначе его ждут большие разочарования в жизни.

– Каждый человек, Саша, имеет право на свои собственные ошибки, не то человечество давно превратилось бы в сборище педантов, живущих только по законам, правилам и инструкциям, – закуривая папиросу, изрек Каневской свежую мысль, которую почерпнул на дне опустевшей кружки. – Наскучить может не только жена, но и публичный дом тоже. Например, у меня не было сегодня желания идти в модный ресторан, а захотелось, как простому матросу, посидеть в маленькой таверне и напиться не сладкой мадеры, а дешевой кислятины, в которую для крепости подмешали рому.

– Это, наверное, потому что в Марселе ты оставил все свое месячное жалование, – парировал Александр, который не хотел сдаваться в этой словесной дуэли. – И вообще мы уже порядком нагрузились этой кислятиной. Пора бы нам подумать о тихой гавани с приветливыми сеньоритами. Насчет денег можешь не беспокоиться, сегодня я за все плачу.

Офицеры были в гражданском платье и, не беспокоясь о чести мундира, пошатываясь, шли по узким улочкам. От выпитого вина в венах молодых людей играла кровь, хотелось необычных приключений.

– Где вы, прекрасные сеньориты?! – закричал в полный голос Нечаев, оглядываясь по сторонам. – Двое уставших странников жаждут вашей любви!

Но вокруг не было ни души, как будто в этот поздний час все вымерли. Друзья свернули в совсем темный переулок. И тут их за руки, стала хватать женщина.

– Сеньоры, сеньоры, аморе, си? – повторяла она скороговоркой.

Поймав цепкими пальцами руку лейтенанта, женщина силком затащила его в дверь небольшого домика. Каневской последовал за другом, не понимая, какой любви от них хочет эта сеньора с силуэтом медведицы.

В небольшой комнате, в которой они оказались, при тусклом свете керосиновой лампы Алексей разглядел лицо женщины. У нее был большой крючковатый нос, под которым росли почти унтер-офицерские усы, а из-под бровей колючим взглядом смотрели черные глаза. Все это придавало ей еще большее мужеподобие.

Окинув взглядом убогое жилище с закопченными стенами, Каневской увидел сидящую в углу молоденькую девушку: худенькая, смуглая, с детским лицом, миловидная красота которого была необычна для окружающей серости.

Приведшая их женщина, видя, что ее плохо понимают, принялась сильно жестикулировать руками. Она то показывала пальцами на девушку, то подносила их к лицу Нечаева, щелкая ими у самого носа лейтенанта и повторяя при этом:

– Сеньоры, лиры! Сеньоры, лиры!

Александр достал бумажник и стал отсчитывать банкноты.

– Ты что делаешь? Пошли отсюда, она же еще совсем ребенок, – прошептал на ухо друга прозревший мичман.

– Не либеральничай, она, наверное, по десять человек за день обслуживает. Давай иди первый, а то еще сбежишь, – сказал Нечаев, подталкивая Алексея к занавеске, за которой скрылась девушка.

Переступив порог, Алексей сначала застыл в нерешительности. Девушка, скинув через голову платьице, запрыгнула на кровать и застыла, ожидая его. Каневскому было жаль эту девочку, которая вынуждена торговать своим телом, но сила желания победила его порядочность, и он, скинув одежду, накрыл собой ее маленькое тельце. Его большой член стал неумело тыкаться между ног девушки. Наконец, проститутка помогла рукой проникнуть ему в свое лоно. Девушка чувствовала, как мужчина весь трясется от напряжения, двигаясь быстрыми, нервными толчками. Вскоре он остановился и обмяк. Почувствовав, что это все, она громко застонала, как учила тетушка-сутенерша. Девушке нравились такие клиенты, как этот юноша, справлявшие свои нужды за три минуты.

Всего два месяца назад девушка приехала в Неаполь из деревни в поисках работы, но ее никуда не взяли. Помыкавшись несколько дней, она уже собиралась возвращаться обратно, когда добрая женщина предложила ей жилье и хорошую работу, горничной у богатых людей. Она привела девушку в эту лачугу и накормила гороховым супом. В тот же вечер ее избили, а потом изнасиловали два пьяных матроса. Добрая женщина сразу превратилась в злую сутенершу, таскавшую девушку за волосы с криками, что надо отрабатывать гороховый суп.

Клиент зашевелился, приблизил лицо и вдруг благодарственно поцеловал в губы. Девушка, закрыв рот рукой, замотала головой. Не ожидавший такой бурной реакции, мичман отпрянул от проститутки. Кровь прихлынула к его лицу: стало стыдно за проснувшуюся нежность к потаскухе и захотелось побыстрее уйти.

Ожидая друга, Нечаев прохаживался по комнате. Мужеподобная хозяйка притона исподлобья наблюдала за ним. Ее домик обычно посещали матросы и грузчики, а такие хорошо одетые господа, к тому же иностранцы, еще не заходили к ней. Стоило молодому человеку отвернуться, как сутенерша бесшумно, словно тень, выскользнула за дверь.

– Что это ты так быстро отстрелялся? – спросил Александр у появившегося из-за занавески Каневского, который так торопился, что не застегнул даже пуговицы на манишке. – Эта ведьма-сутенерша как будто испарилась. Если она придет, ты, Алеша, с нее глаз не спускай. Уж больно физиономия у нее подозрительная.

До лежавшей на кровати девушки доносились обрывки фраз на незнакомом языке. После поцелуя юноши ей было как-то легко и радостно. Захотелось ещё раз увидеть его.

«Неужто я могу еще кому-то нравиться?» – подумала она. Но в это время появился второй господин, и все ее хорошее настроение тут же улетучилось. И опять накатило отчаяние.

«Как может такая красивая девушка заниматься постыдным ремеслом?» – спросил самого себя Алексей, когда Нечаев ушел к проститутке.

Какая-то ревность неприятно зашевелилась в душе мичмана от мысли, что Александр сейчас рядом с ней.

Дверь на улицу неожиданно распахнулась. Оглянувшись, Каневской успел разглядеть только наглую заросшую морду. В следующее мгновение офицер получил сильнейший удар кулаком в левое ухо. Он зашатался, пытаясь устоять на ногах, но кулак противника, словно пудовая гиря, обрушился на его зубы. В глазах Алексея потемнело, и он упал, опрокидывая стоявший рядом стул.

Услышав грохот в соседней комнате, еще не успевший раздеться Нечаев нащупал в кармане револьвер и быстро прижался к стенке возле занавески. Лейтенант со всей силы ударил рукояткой револьвера по затылку вбежавшего мужчину, и тот, даже не успев вскрикнуть, повалился на кровать. Перепуганная проститутка взвизгнула от неожиданности и, подобрав ноги, забилась в угол. Откинув занавеску, Александр увидел, как второй бандит шарит по карманам у лежащего на полу Алексея. Подняв голову, он нахально посмотрел на маленькую и щуплую фигуру Нечаева. Резким прыжком, неожиданным для его больших габаритов, детина вскочил, выбрасывая в сторону лейтенанта руку с ножом. С трудом сумев увернуться, Александр судорожно нажал пальцем на курок. Раздались два громких тявкающих выстрела. Итальянец упал, схватившись за простреленный бок, и громко заохал, корчась в судорогах возле ног Нечаева. Не обращая внимания на стоны умирающего, лейтенант бросился к Каневскому, тот уже начал приходить в себя после нокаута. Закинув руку друга через плечо, Александр выволок его на улицу.

Шел мелкий дождик, и Алексей, прислонившись к стене дома, приподнял голову и подставил лицо под редкие капельки, стекавшие с крыши. Голова кружилась, и ком тошноты подкатывал к горлу.

– Алеша, пошли быстрей, скоро здесь будет весь квартал вместе с полицией и придется всю ночь давать объяснения в околотке.

– Да, щейчащ пойдем, – прошепелявил мичман, отстраняясь от стены.

Лейтенант хотел поддержать его, но Алексей отказался:

– Я щам пойду, Щаща.

Они шли к горевшим впереди фонарям большой улицы. Каневской ощущал, что его верхняя губа раздулась, превратившись во рту в кровоточащую рану. Он сглатывал кровь, ее солёный вкус комом стоял в горле. Ему хотелось сплюнуть, но Каневской боялся оторвать язык от шатающихся передних зубов. Казалось, что их ничто не держит и если плюнуть, то зубы вместе с кровью и слюной окажутся на мостовой.

Офицерам удалось поймать извозчика на большой улице, куда они выбрели из переулка. Уже сидя в пролетке, мичман жаловался другу:

– Щаща, я, наверное, без зубов ощтанущь.

– Ничего, Алеша, вставишь себе золотые. Слава Богу, что живыми удалось уйти.

Увидев огоньки стоявших на рейде кораблей, Нечаев, рассмеявшись, сказал:

– Нам надо было, как следует тряхнуть эту старую ведьму–сутенершу и потребовать неустойку за испорченный вечер. – В ответ на его реплику Каневской прошипел что-то непонятное, и Александр продолжил. – Ну да, тебе, конечно, незачем возмущаться. Ты ведь успел насладиться прелестями прекрасной неаполитанки! Не то что я, грешный.

Сегодня смерть промелькнула стальным лезвием всего в нескольких дюймах от Нечаева, но ему было весело. От пережитого приключения лейтенант чувствовал прилив сил и бодрости, что мог своротить горы. Катер с «Осляби» еще покачивался у причала.

– А мы уже хотели отчаливать, думали, что вы загуляете до утра, – приветствовали их офицеры, курившие на палубе катера.

Каневской промолчал, прижимая платок к разбитым губам, а Нечаев, съязвив, что итальянки сегодня плохо припудрили свои носики, приказал матросам отдать швартовые.

Утром Алексей, сидя в каюте с зеркальцем в руке, рассматривал свое опухшее лицо: ухо посинело, передние зубы шатались при малейшем прикосновении, набухшая в капельках кровоподтеков верхняя губа делала из него подобие вурдалака. Вчера Каневской боялся, что лишится зубов, но корабельный врач, осмотрев мичмана, обрадовал его, сказав, что до свадьбы все заживет и, дав кучу порошков, прописал постельный режим. Как будто Каневской с таким побитым лицом собирался ходить по палубе или отправиться в город.

Целый день Алексей отлеживался в каюте, читая Бальзака «Блеск и нищета куртизанок», пытаясь понять тонкости продажной любви.

Под вечер навестить друга приехал сменившийся с вахты Бортнев.

– Зачем вы с Нечаевым забрели в такие трущобы? – укоризненно говорил подпоручик. – Туда, наверное, человек в приличном костюме и днем опасается показываться. Как поедешь на берег с Сашкой, вечно в какую-нибудь авантюру попадешь!

Каневской отмалчивался, не желая спорить, но когда Михаил принялся обвинять Нечаева, возразил:

– Да если бы не Саша, меня, может быть, и в живых уже не было.

– Если бы не он, ты и не попал бы в такую историю.

– Перестань, Миша, я не хочу никого винить, – недовольно произнес Алексей. – Извини, но я не такой рассудительный человек, как ты. И считаю, что лучше хорошо кутнуть, чем вздыхать постоянно от любви к какой-нибудь курсистке.

Бортнев обиделся и уехал на «Аврору». А Каневской, когда совсем стемнело, решил прогуляться на свежем воздухе. Тихонько ступая по палубному настилу, он прошёлся вдоль борта и услышал, как за шлюпками разговаривают матросы.

– Что-то вашего мичманка сегодня целый день видно не было. На берег что ли убыл?

– Нет, – ответил знакомый голос. – Фельдшер мне сегодня сказывал, что мичману вчера в городе морду набили. Так он нынче из каюты носу не кажет, как медведь зимой из берлоги.

– Вот тебе и господа офицеры! Тоже, видно, выпить не дураки и кулаками помахать, ну прям, как мы, матросы.

Алексей хотел, наорать на матросов, но потом, улыбнувшись над комичностью ситуации, отправился в каюту дочитывать роман.

Глава 3

Новый тысяча девятьсот четвертый год справляли на Красном море, затем ушли в Джибути, где даже зимой стояла жара в тридцать градусов. Уже целый месяц эскадра не могла выбраться на простор Индийского океана из-за маленьких номерных миноносцев, на которых постоянно текли котлы и ломались машины.

– И зачем мы тащим с собой на Тихий океан эту рухлядь? – возмущенно говорил Нечаев про эти миноносцы. – Дальность плавания маленькая, мореходные качества ужасные, вооружение слабое и к тому же постоянные поломки.

– Это для того, Саша, чтобы было меньше свободного места в гавани Порт-Артура, – постарался дать ответ Бортнев на риторический вопрос друга.

– Без этих миноносцев «Аврора», «Ослябя», «Дмитрий Донской», «Алмаз» и эскадренные миноносцы давно были бы на Дальнем Востоке, и мы с тобой, Мишель, не страдали бы от этой ужасной жары.

Дни летели, а эскадра, занявшись щелочением котлов, не двигалась с места. Над кораблями стоял постоянный свист от сбрасываемого пара, и офицеры стремились укрыться в каютах или съехать на берег.

Нечаеву, исполняющему сегодня обязанности вахтенного офицера, приходилось выслушивать этот свист. Стоя у трапа и покуривая папиросу, он рассматривал берег в бинокль. Катер с «Осляби», выгрузив на пристани офицеров, вдруг сразу отошел от причала и направился обратно к броненосцу. В бинокль лейтенант даже разглядел Каневского, возвращающегося на корабль.

«Что это Алеша забыл? Помчался назад, словно его ужалила пчела», – подумал Александр.

Вскоре над флагманским броненосцем взвился сигнал: капитанам кораблей прибыть к адмиралу. Как гром среди ясного неба пронесся слух, что началась война с Японией.

С берега вернулись офицеры и привезли свежие французские газеты, в которых было напечатано, что в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое января японские миноносцы атаковали русскую Тихоокеанскую эскадру на внешнем рейде Порт-Артура. Выведено из строя три русских корабля, о потерях с японской стороны не сообщалось.

Нечаев в возбуждении ходил по палубе, сжимая и разжимая кулаки. С детских лет он мечтал о морских сражениях, представляя себя отдающим приказы среди грохота пушек. Его корабль шел на абордаж, и он первым прыгал на чужую палубу и срывал вражеское знамя. И вот наконец-то война, то, к чему он готовился всю свою жизнь, началась.

«Как жаль! Как жаль! Что я сейчас не в Порт-Артуре», – думал Нечаев.

Вечером все офицеры крейсера, свободные от вахты, собрались в кают-компании. Были откупорены бутылки с лучшим шампанским. Пили за победу русского флота и кричали «ура».

– Если наша эскадра выйдет сегодня на Дальний Восток, – говорил старший офицер Небольсин, – даже идя экономичным ходом, уже через месяц «Аврора» сможет обстреливать японцев в Желтом море.

– Тогда мы бы наказали японских макак за их подлое нападение без объявления войны, – кричал перепивший подпоручик Бортнев.

Офицеры расползлись по своим каютам под утро пьяные и возбужденные, как мужики перед кулачным боем «стенка на стенку». На следующий день они набросились на утренние газеты, которые рябили заголовками о начавшейся войне. Правда, из них удалось установить только то, что японским миноносцам удалось подорвать два броненосца и один крейсер, о потерях с японской стороны сведений не было. В вечерних газетах появились статьи о геройском бое крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец».

В этот вечер в кают-компании было уже не так весело, как вчера. Сообщения о неожиданных потерях первого дня войны ошеломили офицеров. Сидевший в кресле-качалке Бортнев вслух перечитывал французскую газету, вольно переводя и добавляя красочные эпитеты:

– Капитан «Варяга» Руднев, получив ультиматум от японского адмирала Уриу, ранним утром вывел свой крейсер и канонерскую лодку «Кореец» из корейского порта Чемульпо. Русские корабли сделали попытку прорваться в Порт-Артур, отстреливаясь от шести японских крейсеров. Во время боя в японские крейсера попало множество снарядов, но «Варяг» тоже получил серьезные повреждения и вместе с канонерской лодкой был вынужден вернуться в Чемульпо. Не имея больше возможности сопротивляться, русские моряки взорвали канонерскую лодку и, открыв кингстоны, затопили крейсер.

Вошедший в Кают-компанию вдрызг пьяный Нечаев слышал только последнее предложение, прочитанное подпоручиком.

– Капитана Руднева нужно немедленно отдать под суд. За полчаса такой крейсер загубил! – громко произнес Александр.

В кают-компании воцарилась тишина, все офицеры уставились на лейтенанта Нечаева.

– Что вы мелете, Александр Васильевич?! Капитан первого ранга Руднев – герой, человек долга и чести, – возмутился старший офицер.

– Он геройский болван! – не унимался Нечаев. – У японцев нет ни одного крейсера, способного догнать «Варяг». За каким чертом Руднев потащил за собой канонерскую лодку, скорость хода которой тринадцать узлов? Мог бы сразу взорвать «Корейца», тоже мне, ценный утиль, спущенный на воду двадцать лет назад.

– Как вы можете так говорить? – пытался переубедить лейтенанта Небольсин. – Взорвать боевой корабль без боя – ни у одного настоящего моряка на это рука не поднимется!

– А уничтожить после боя сразу два своих корабля руки поднялись! Если Руднев сильно радел за казенное имущество, мог бы выйти на прорыв ночью. Или он и вправду думал, что японцы – косоглазые макаки, не умеющие стрелять?

– Ночью они наверняка в таком узком фарватере напоролись на миноносцы.

– В сумерках миноносцы – это не шесть крейсеров днем, из двух зол нужно всегда выбирать меньшее. Тем более что шестидюймовки «Варяга» одним попаданием может пустить на дно любой миноносец. И вражеским кораблям пришлось бы сильно постараться, чтобы совершить успешную торпедную атаку.

Лицо старшего офицера покраснело. Он пару раз глотнул воздух, желая что-то сказать, но, сочтя, что спорить с Нечаевым бесполезно, уже более спокойным тоном, обращаясь к Бортневу, сказал:

– Михаил Львович, проводите, пожалуйста, Александра Васильевича в каюту. Сегодня он расстроился и перебрал лишнего.

Нечаев, разгорячившийся от спора, схватил со стола бутылку коньяка и, махнув от безнадежности рукой, пошел заливать горе в свою каюту.

Ночью Александру приснился крейсер «Варяг», идущий на полных парах к бастионам Кронштадта.

– Разве «Варяг» не потоплен? – спрашивал он у стоящего рядом матроса.

А матросик засмеялся ему в лицо и закричал:

– С ума сошли, ваше благородие? Он же из Америки, с постройки только пришел!

И вдруг лицо матроса изменилось: стало плоским, а глаза сделались узкими, как щелки. Он еще больше залился смехом и засюсюкал:

– Совсем плохой, васе благородие, это не «Варяг», а нас японский крейсер!

Нечаев принялся тыкать кулаком в эту мерзкую харю и проснулся, свалившись с кровати. Уже с открытыми глазами лейтенант продолжал дергать рукой, нанося удары невидимому врагу.

Эскадра застряла в Джибути, словно на привязи. С театра военных действий приходили неутешительные вести: японские войска оккупировали Корею. Порт-Артур блокирован с моря японским флотом, и Тихоокеанская эскадра не в состоянии помешать вражеским десантам. Корабли, поврежденные в первый день войны, стоят в доках и еще долго будут в ремонте. Подорвались на минах и пошли на дно крейсер «Боярин» и минный заградитель «Енисей».

Офицеры и матросы на эскадре были возмущены долгой стоянкой, вместо того, чтобы идти на подмогу в Порт-Артур, они вынуждены греться на африканском солнышке.

Это бездействие всем надоело, матросы без удовольствия распевали:



Не слышно на палубе песен,

И Красное море шумит.

А берег суровый и тесен,

Как вспомнишь, так сердце болит.



Нечаев по ночам, сидя за столом в каюте, чертил схемы и таблицы соотношений русского и японского флотов. Увидев сообщение о награждении всех офицеров «Варяга» и «Корейца» орденами святого Георгия, Александр пришел в ярость. Ему показалось, что в Петербурге сошли с ума, раздавая самые почетные воинские награды за проигранный бой. Развесив по каюте карты Желтого и Японского морей, он с еще большим усердием окунулся в работу, забросив все увеселительные похождения. Лейтенант взбадривал свой мозг кофе и коньяком, а от крепких египетских сигарет в каюте стоял сизый туман.

После одной такой бессонной ночи Нечаев пригласил к себе Бортнева и начал ему объяснять свой план ведения войны:

– В этой войне, Мишель, главенствующая роль отводится флоту. Если удастся снять морскую блокаду Порт-Артура и разбить японский флот, то всей японской армии, находящейся на материке, вскоре придется капитулировать. Лишенная подвоза боеприпасов, продовольствия и подкрепления, она долго не сможет продолжать боевые действия.

– Саша, не делай вид, что «открыл Америку», все и без тебя это отлично понимают.

Александр продолжил, не обращая внимания на реплику друга:

– Для этого надо немедленно отправить на Дальний Восток лучшие корабли Балтийского флота. Мы также присоединимся к ним. Даже при нашей российской волоките месяца через четыре можно будет отшвырнуть японцев от Порт-Артура.

– Но ты же сам много раз говорил мне, что на Балтике остались одни старые корыта. Да и японцы могут перехватить нас, не допустив соединения эскадр.

– Конечно, наши новые корабли еще не достроены, но главное – не терять времени. Не надо думать, что противник даст нам собраться с силами. Помешать соединению эскадр японцы, безусловно, попытаются, но нам навстречу выйдут и Порт-Артурская эскадра, и крейсера из Владивостока. Японцы уже не смогут создать численный перевес на всех направлениях. А мы даже с потерей во время боя нескольких кораблей приобретаем необходимое для победы превосходство, соединив все силы Тихоокеанского флота в единый кулак.

– Тебе, Саша, надо в главном морском штабе сидеть, а не на «Авроре» служить, – удивляясь логике друга, подытожил разговор Бортнев.

Но в Санкт-Петербурге было уже решено действовать по-другому. Спешно достраивались новые броненосцы типа «Бородино», которым предстояло стать основной силой Второй Тихоокеанской эскадры.

В середине февраля в Джибути пришел приказ его императорского величества: возвращаться на Балтику. Так на полпути закончился их первый поход на Дальний Восток. Заполнив угольные ямы, эскадра пустилась в обратный путь, чтобы через несколько месяцев бросить якоря у бастионов Кронштадта.

Глава 4

Небольшой пароход, не спеша, входил в устье Невы. Среди публики, столпившейся на палубе, своим южным бронзовым загаром выделялись два молодых флотских офицера. Женщины кидали на них заинтересованные взгляды, но офицерам сейчас было не до дам. Они смотрели на приближающийся город. Получив отпуска после заграничного похода, Нечаев и Каневской спешили вступить на землю Санкт-Петербурга.

– Алеша, ты куда возьмешь курс? – спросил Нечаев.

– Поеду на недельку к матери, в Тихвин, а потом вернусь в Кронштадт.

– Что, потянуло к родным пенатам? А может быть, останешься на недельку в столице, а свидание с маман отложишь на потом. Встанем на постой у моей сестры и кутнем на зло самураям.

Каневской пытался отказываться, но лейтенант с таким напором убеждал не уезжать в забытый Богом Тихвинский уезд, а остаться в сверкающем огнями электрических и газовых фонарей Петербурге, где к их услугам распахнутся двери лучших ресторанов и домов терпимости, что Алексей не устоял перед соблазняющими намеками. И когда пароход подошел к пристани, сдался, дав согласие, ехать представляться сестре Александра.

Как все-таки приятно вновь оказаться на Родине: слышать визг молоденьких гимназисток и мат бородатых извозчиков. Русская речь резала ухо. За год они привыкли слышать в городах гул французских и итальянских слов, или разноголосицу Порт-Саида.

Взяв у пристани лихача, Нечаев с Каневским покатили по Невскому проспекту, свысока глядя на гуляющих горожан, которым в сутолоке дел может никогда не придется испытать щемящего восторга от встречи с любимым городом.

– Остановись, любезный, у той парадной, – приказал Александр, когда пролетка повернула на Дегтярную.

Извозчик лихо натянул вожжи, и лошади, шедшие крупной рысью, заржав, встали, как вкопанные у парадной. Нечаев кинул лихачу золотую пятирублевку. Поймав дорогую монету, извозчик посмотрел на нее без удивления и, провожая взглядом седоков, буркнул себе под нос:

– Видно, флотские сегодня с утра гуляют.

Офицеры вошли в распахнутую швейцаром дверь парадной. Поднявшись на второй этаж, лейтенант позвонил в звонок. Послышались быстрые шаги, и дверь распахнула пожилая горничная.

– Никак Александр Васильевич приехали! – взмахнув руками, запричитала она.

– Здравствуй, Федора! Ты все такая же хлопотунья, совсем не изменилась, – сказал Нечаев, переступая порог. – А где Елена Васильевна?

– На даче барыня, а Владимир Карлович должны скоро прийти. Вы уж располагайтесь, а я сейчас вас накормлю, – продолжала хлопотать горничная.

Друзья прошли в просторную гостиную, шикарно обставленную мебелью из мореного дуба. В прихожей вновь раздался звонок. И через пару минут в комнату вошел капитан второго ранга. Он был уже немолод, но маленький рост и худощавость придавали ему моложавость. Усы и бородку «а-ля Александр III», чтобы скрыть седину, он регулярно выкрашивал в парикмахерской в черный цвет. Сдержанно поздоровавшись с Нечаевым, – капитан рассеяно посмотрел своими карими глазами на мичмана.

– Алексей Петрович Каневской служит на броненосце «Ослябя», а это Владимир Карлович Клод, муж моей сестры, – представил их друг другу Александр.

– Как дела на эскадре? – спросил Владимир Карлович.

– Ничего хорошего. Могли бы уже месяца три палить под Порт-Артуром. Но под шпицем Адмиралтейства решили иначе, и вот мы снова в Маркизовой луже Финского залива, – ответил Нечаев.

– Не торопитесь, молодежь, еще успеете повоевать. После гибели адмирала Макарова на броненосце «Петропавловск» до подхода на Тихий океан эскадры адмирала Рожественского с японцами не справятся. Тем более что Порт-Артур блокирован теперь не только с моря, но и с суши. Я тоже скоро отбываю во Владивосток по делам снабжения флота. Ожидается, что там соберется вся Первая Тихоокеанская эскадра. А сейчас молодые люди, если вы не сильно устали, едемте к нам на дачу. Леночка будет очень рада видеть братца после долгой разлуки.

Дача Клодов находилась далеко от города, и добираться пришлось на поезде. Всю дорогу Нечаев рассказывал веселые анекдоты про поход. Алексей от души смеялся над шутками друга. Владимир Карлович лишь изредка улыбался, как бы оказывая любезность.

– А вот еще был случай, – начал новую историю Александр. – Прошли мы уже Суэцкий канал и стояли в Джибути. Жара днем невозможная: на броне воду кипятить можно, а ночью холодно, как в подвале. Бедуины на лодках меж кораблей так и снуют. На ломаном французском и английском кричат, предлагая купить всякую всячину. Один, смотрю, прямо из кожи лезет, даже по-русски орет: «Купи, ваше благородие!» Говорю ему по–английски: «У тебя финики есть?» Тот в ответ кричит: «Еs, Еs». Велел я трап спустить, поднялся бедуин на борт с мешком фиников. Нахваливает свой товар, лучше, говорит, во всей Африке не сыскать. Пробую, действительно, хорошие сладкие финики. Даю ему три франка, больше чем стоят финики у них на базаре, а торгаш на колени падает, на всех известных ему языках лопочет, на пальцах что-то считает. Выходит, что должен я заплатить не меньше пяти франков, и то, полцены по доброте душевной он мне скинул. Посмеялся я над его стараниями, доплатил еще два франка и велел матросу отнести мешок в Кают-компанию. Поели мы вечером немного этих фиников, на завтрак опять велели подать. Начали кушать, а все финики червячками поточены. Пришлось весь мешок вестовым отдать. Выхожу я на палубу и слышу, как этот бедуин вновь на всю гавань заливается, расхваливая товар. Ну, думаю, погоди, пройдоха, я тебя сейчас проучу и кричу ему: «Плыви сюда, я тебе сейчас бумагу за честность напишу, чтобы все русские моряки покупали только твой товар». Бедуин радостный поднимается на палубу «Авроры», в ножки кланяется. Я пишу ему рекомендацию, что податель сей бумаги Оглы такой-то есть плут и обманщик и ничего у него покупать нельзя, и подписываюсь: «лейтенант Нечаев». Этот торгаш, наверное, до сих пор удивляется, почему русские моряки перестали покупать его товар.

Каневской задорно засмеялся, хотя слышал раньше этот рассказ и даже видел ту рекомендацию в руках у незадачливого торгаша.

Офицеры вышли из вагона на полустанок, не доезжая до Гатчины. Дачный поселок утопал в зелени: перед домами пестрели цветами палисадники. Отворив калитку, Владимир Карлович позвал сидевшую на веранде жену:

– Елена Васильевна, посмотрите, кого я к вам привез.

Увидев брата, Елена сбежала с веранды и, обняв, поцеловала в щеку.

– Леночка, позволь тебе представить Алексея Петровича Каневского, – освобождаясь от объятий сестры, сказал Александр.

– Очень рада познакомиться, – протянула руку для поцелуя мадам Клод. – Вы тоже на «Авроре» служите?

Алексей приложился губами к тонким длинным пальцам женщины и, подняв голову, окинув изучающим взглядом сестру Нечаева, ответил:

– Нет, на «Осляби».

Мадам Клод была небольшого роста: ее головка не доставала и до плеча мичмана. Лицо женщины было красивым: правильный тоненький нос, ротик с пухлыми губками, зеленые глаза, блестящие, словно изумруды, в обрамлении черных волнистых волос. Она была намного моложе мужа, и Каневскому сначала показалось, что Елена его ровесница. Но тонкая морщинка между бровей все же говорила, что сестра Нечаева на несколько лет старше мичмана.

– Как я рада, Сашка, что ты приехал! – беря брата под руку, сказала Елена. – Пойдемте в дом, я сейчас прикажу кухарке накрыть на стол.

Вечер был теплый, и ужинать сели на веранде. Мужчины вновь заговорили о войне. Владимир Карлович рассказывал новости из главного морского штаба, что Вторая Тихоокеанская эскадра к походу фактически не готова, новые броненосцы только вооружаются и войдут в строй не раньше сентября.

От выпитого коньяка капитан второго ранга стал болтлив и хвастлив. Слушая его, можно было подумать, что только он один умеет мыслить, а все остальные полные кретины и дураки. Мадам Клод не нравилось, когда муж начинал бахвалиться, в такие минуты ей хотелось зажать уши и ничего не слышать.

Владимир Карлович между тем продолжал распинаться:

– Я еще с самого начала войны говорил, что нужно немедленно соединить Порт-Артурскую эскадру и Владивостокский отряд крейсеров. И только теперь, когда японцы принялись обстреливать гавань Порт-Артура с суши, император приказывает эскадре идти во Владивосток. А этот трус, адмирал Витгефт, никак не может решиться на выход в море.

– Японский адмирал Того может выставить против Артурской эскадры в два раза больше бронированных кораблей, и потребуется большая смекалка, чтобы обмануть его, – возразил Нечаев, всегда имевший на все свое мнение.

– У японцев всего четыре полноценных броненосца и два хороших броненосных крейсера. Остальные броненосные крейсера – фикция, если Того решится поставить их в главную кильватерную колонну, наши двенадцатидюймовые орудия разнесут их в щепки.

– Позвольте не согласиться – запротестовал Нечаев.

Елене Васильевне надоели все эти споры о броне и калибрах. Сколько раз она их слышала еще маленькой девочкой, прыгая между морских офицеров в доме отца. Посмотрев на молодого мичмана, женщина подумала: «Он еще совсем невинный мальчик, улыбчивый, с голубыми глазами, вокруг которых большие ресницы хлопают, словно крылья бабочки. Даже трудно поверить, что скоро ему придется воевать и, рискуя своей жизнью, отбирать жизнь у других».

Поднявшись из-за стола, мадам Клод вышла в сад. Присев на скамейку в тихой аллее, куда не доносился шум с веранды, она, вдыхая свежесть белой ночи, закрыла глаза.

Каневской в гостях молчал, лишь краем уха слушая спор старших. Все его внимание привлекала хозяйка. Он искоса посматривал на нее и тут же отводил взгляд, если Леночка поднимала на него глаза. Именно Леночкой он называл про себя сестру друга. Увидев, что женщина ушла в сад, мичман осушил еще один бокал мадеры и последовал за ней. Пройдя почти всю аллею, Каневской очутился перед Еленой и застыл в нерешительности. Язык словно прилип к гортани, и он не мог вымолвить ни слова.

Но хозяйка, как бы просыпаясь, сама произнесла первую фразу:

– А, это вы, Алеша? Присаживайтесь рядом со мной.

Алексей сел на краешек скамейки. Ноги у него подрагивали, ему почему-то было трудно дышать в присутствии этой женщины. Он силился вспомнить хоть одну из историй, рассказанных Нечаевым, но они как назло повылетали из головы.

– Сегодня такой теплый вечер, – прервала затянувшееся молчание Елена. – Это вы, наверное, привезли с собой тепло из Африки?

– Не знаю. Может быть, – неуверенно ответил Каневской. – А вам не скучно одной на даче? – наконец нашел он подходящий вопрос.

– Да, сейчас скучновато. Мы обычно летом живем здесь с сыном. Володя изредка к нам приезжает. Но этой весной я отвезла Коленьку в Крым, к родителям, а самой пришлось вернуться – мужа в любую минуту могут отправить на Дальний Восток.

Мадам Клод еще что-то говорила про проказы сына, а Каневской, как завороженный, смотрел на ее профиль, светящийся серебром в неярком свете белой ночи. Слушая нежный голос Леночки, ему было совершенно неважно, о чем она рассказывает, лишь бы находиться рядом с ней. Ветерок донес до Каневского тонкий аромат ее духов. Не осознавая до конца, что он делает, юноша придвинулся к женщине и взял в свои ладони ее маленькую ручку. Губы Алексея зачесались от желания поцеловать Леночку. Мадам Клод замолчала и, повернувшись к мичману, выжидающе посмотрела на него. Алексея обожгло этим взглядом, и он впился поцелуем в ее губы, влажные и упругие. У мичмана перехватило дыхание, и ему пришлось оторваться от женского рта.

Леночка смотрела на юношу удивленными глазами.

«Как он посмел? – пронеслось у нее в голове, но за этой мыслью родилась другая. – Как это было приятно!»

Видя, что Елена Васильевна молчит, Каневской уже смелее обнял ее за плечи и страстно припал к губам. На этот раз поцелуй длился долго, и женщина, не выдержав, оттолкнула своего поклонника.

– Вы с ума сошли, Алеша! Тут мой муж, и он в любую минуту может выйти в сад, – возмущенным шепотом сказала Елена.

Сердце безудержно колотилось в груди юноши, но барьер, разделявший его и эту женщину, был преодолен, и он отважился спросить:

– Елена Васильевна, завтра я уезжаю в Петербург. Можно ли мне еще хоть раз увидеться с вами?

– Не знаю. Мне надоело оставаться одной на даче. Может быть, я вернусь вместе с вами в город.

Мадам Клод чувствовала, что ей надо возмутиться и уйти в дом, но страстные поцелуи мичмана что-то всколыхнули в ней.

– Сестренка! Алеша! Где вы?! – послышался призывный крик с веранды.

– Я же говорила, что нас могут схватиться. Идемте, – освобождая руку от пальцев Каневского, произнесла женщина.

Они вместе подошли к дому. На щеках Елены Васильевны пылал пунцовый румянец. Муж оторвал взгляд от тарелки и осоловевшими глазами посмотрел на нее. Женщине в его взгляде почудился упрек, и она поспешила отойти в тень.

Хозяин был уже слишком пьян, и гости поспешили разойтись по отведенным им комнатам.

Ночью Алексею не спалось, ведь где-то рядом в этом доме находилась она. Ему казалось, что он сам невидимый, стоит перед Леночкиной кроватью и смотрит на ее красивую головку, покоящуюся на подушке. Образ ее лица, врезавшийся в память, мерещился будто живой. И Алексей тенью опускался к нему и покрывал поцелуями. Только под утро юноша забылся во сне, но и там ему грезилась Леночка Клод.

Утром в купе вагона первого класса они вчетвером возвращались в Петербург. Каневской не выспался и был явно не в настроении. За все утро ему всего один раз удалось дотронуться до руки Елены Васильевны и не пришлось перекинуться даже парой слов наедине.

По прибытии поезда на вокзал капитан Клод сразу раскланялся и отбыл по делам службы.

– Алексей Петрович, не могли бы вы проводить меня по магазинам? – обратилась Елена с вопросом к мичману. – Надеюсь, у вас нет служебных дел?

– Я согласен, Елена Васильевна, – запинаясь, ответил молодой офицер.

– Извините, но у меня нет желания шататься по магазинам, – хитро заулыбался Нечаев. – Я вечером к вам заеду, сестренка. Смотри, Алешу не потеряй, он мне еще понадобится.

Полдня Алексей, как верный паж, сопровождал мадам Клод в походе по магазинам. Он забывал обо всем, слушая ее милую болтовню и любуясь прекрасным личиком.

Елена Васильевна постоянно спрашивала Алексея, идут ли ей шляпка или туфельки. Влюбленному мичману казалось, что она будет прекрасно выглядеть в чем угодно, даже в крестьянском сарафане и лаптях. Поэтому на вопрос, какого цвета выбрать отрез на платье, Каневской ляпнул, что лучшей расцветки, чем у сегодняшнего платья Елены Васильевны, не найти. Его ответ в невпопад рассмешил мадам Клод, и ее смех показался юноше звоном колокольчика.

– Будь вы моим мужем, Алеша, я, наверное, на всю жизнь не рассталась бы с цветом морской волны, – проворковала Елена, опираясь на руку Каневского.

Алексей в этот момент согласился бы вечно ходить по магазинам вместе с Леночкой. Он и не предполагал, что это такое увлекательное занятие. Сегодня его не раздражали надоедливые приказчики и снующие покупатели, в нем бурлила радость, что рядом с ним находится прекрасная женщина.

Эйфория спала, когда они подъезжали к дому Клодов, и Алексей, почувствовав близость расставания, спросил:

– Когда мы снова с вами встретимся, Елена Васильевна?

– Приходите, Алеша, к нам вечером. Мы устроим семейный ужин.

– Нет, давайте лучше завтра.

– Но Саша будет вас ждать! – перебила его Елена.

– Давайте встретимся завтра, но не у вас дома, а на улице, на углу квартала, – поспешил высказать Алексей сумасбродную идею, родившуюся у него в голове.

– Что же мы будем делать, Алеша, на углу квартала? – в словах и глазах женщины проблеснули насмешливые искорки.

Ирония ее слов чуть охладила пыл Алексея.

Мозг мичмана лихорадочно заработал:

«Гостиничный номер – это банально, она ни за что не согласится. Квартира! Квартира!»

– Я сниму квартиру, и мы поедем туда, – глядя в глаза Леночки ясным, чистым взглядом влюбленных глаз, произнес Алексей.

– Нет, я никуда с вами не поеду, – постаралась придать голосу ледяной тон Елена, отводя глаза от его магнетического взгляда.

Пролетка остановилась возле дома Елены Васильевны, и это спасло ее от дальнейших объяснений.

Мичман, взяв коробки со шляпками, понес их вслед за женщиной. В прихожей, передав все покупки горничной, Каневской, прощаясь, поцеловал ручку мадам Клод.

И уже взявшись за ручку двери, Алексей обернулся и с запальчивостью сказал:

– Все равно с десяти утра я буду ждать вас хоть целые сутки, пока вы не выйдете!

Елена не успела возразить, как дверь захлопнулась и шаги мичмана, удаляясь, застучали по лестнице.

Весь вечер Елена гнала от себя мысли об Алексее, пытаясь забыть его как нашкодившего мальчишку. Но брат напомнил ей о нем, прибыв к ужину. Александр первым делом захотел узнать, куда подевался Каневской. На что она не смогла дать никакого вразумительного ответа.

«Неужели Алексей осмелится прийти завтра и маячить под моими окнами», – от таких мыслей ей становилось дурно.

На следующий день Каневской без пяти минут десять уже расхаживал на углу квартала. От нетерпения он закуривал одну папиросу за другой. Весь вчерашний вечер мичман провел в поисках квартиры. Только третья из осмотренных квартир в Свечном переулке понравилась ему: уютная, чистенькая, из двух комнат, с огромной кроватью в спальне. Он, не скупясь, оплатил проживание в ней на две недели вперед.

«Она ни за что не выйдет, – терзали душу Алексея сомнения. – Разве она сможет забыть долг, семью и броситься на шею первому встречному. Возможно, Леночка вчера рассказала все мужу, и они от души посмеялись над ухаживаниями молодого мичмана».

Стрелка на часах достигла половины одиннадцатого.

«Как все-таки трудно порой томиться в ожидании. Леночка, может быть, сейчас поглядывает на меня тайком и ждет, когда я не выдержу и уйду. Но нет, Елена Васильевна, вы этого не дождетесь. Если Каневской сказал, что будет ждать сутки, то не сомневайтесь, он свое слово сдержит», – думал Алексей, подходя к стоящей у обочины коляске.

– Долго еще будем стоять, ваше благородие? – спросил возница.

– Столько, сколько нужно! Я же тебе сказал, что заплачу за каждый час простоя! – раздраженно отозвался Каневской.

Елена проснулась в это утро в возбужденном состоянии. От волнения в левом боку покалывало сердце.

«Что это я разволновалась из-за какого-то мичмана, словно девчонка? Надо выкинуть его из головы!» – злилась она на себя.

Но в десять часов, выйдя на балкон, Елена увидела стоявшего на углу квартала Каневского. Она мигом вернулась обратно в комнату, чтобы мичман не успел заметить ее. Сначала у Елены была надежда, что юноша скоро уйдет, но прошел час, а он все так же прохаживался по мостовой. Послать к нему горничную с просьбой, чтобы он ушел, она побоялась: Федора могла сболтнуть что-нибудь Владимиру. Пришлось одеваться и идти самой.

Мадам Клод вышла из дома с намерением отчитать Алексея как мальчишку. В ее голове вертелись фразы: «Что вы себе позволяете? Как вы посмели сюда явиться?» Но с каждым шагом эти слова становились все тише и тише, а сердце стучало все громче и громче. А когда Алексей, взяв ее под руку, повел к стоящей за поворотом коляске, Елена не смогла произнести ни слова.

– На Свечной! – крикнул мичман извозчику.

Закрытая коляска, набирая ход, покатилась по мостовой, а Елена так и продолжала молчать, будто набрала в рот воды. Каневской тоже молчал, только его рука сжимала маленькую женскую ладошку, говоря красноречивей всяких слов, что он не даст ей никуда убежать.

Коляска остановилась во дворе. Алексей, расплатившись с извозчиком, повел Елену Васильевну к одному из домов. Очутившись в подъезде, Каневской принялся целовать губы женщины. От этих поцелуев голова Елены закружилась, и она, решив, будь что будет, безропотно позволила завести себя в квартиру.

Алексей повел мадам Клод сразу в спальню. Путаясь трясущимися руками в пуговках и крючках, он взялся с ходу разоблачать ее.

– Алеша, я сама разденусь, – дрожащим голосом произнесла Елена. – Отвернись!

Сняв с себя платье и кружевные панталоны с чулками, Леночка скользнула под одеяло, за ней последовал голый мичман.

– Я не могу так быстро, – прошептала она, почувствовав упругое мужское начало между своих ног.

Юноша сдержал свой страстный порыв. Его колено, прижавшись к женскому лобку, нежно заскользило по нему. Через несколько минут ягодицы женщины напряглись. Ее тело потянулось навстречу Алексею. Елена вскрикнула, как будто ей приходилось заниматься этим в первый раз, когда большой, напряженный член юноши, раздвигая ее ноги, словно у лягушонка, протиснулся в лоно. Никогда в жизни Елене не было так приятно и хорошо в постели. Она скулила и извивалась под навалившимся мужским телом. Неожиданно быстро Алексей задергался и, застонав, затих, перестав дышать. Можно было подумать, что он расстался с жизнью. Забеспокоившись, женщина погладила Алексея по голове, и тот, очнувшись, глубоко вздохнул.

Елена легла на руку Алексея и проговорила с улыбкой:

– Ты знаешь, я вышла из дома сказать, что никуда с тобой не поеду, и чтобы ты уходил и никогда больше не появлялся.

Каневской поцеловал ее в улыбающиеся губы и спросил:

– Ты не жалеешь, что вышла ко мне?

– Нет, не жалею.

Волна нежности выплеснулась из Алексея быстрыми поцелуями, покрывшими лоб, глаза, щеки, нос и губы Леночки. Эти поцелуи прошлись по подбородку, шее и спустились ниже, к груди. Глазам Алексея открылись небольшие грудки с коричневыми сосками, по окружности которых торчали редкие длинные волоски. Целуя, покусывая, щекоча соски языком, он принялся играть в младенческую игру, возбуждающую с еще большей силой желание Елены. Не вытерпев, она взяла в свою маленькую руку мужское достоинство и принялась легонько трепать и гладить его, чувствуя, как оно снова набухает и растет.

– Ты, наверное, думаешь, что я развратная.

– Нет, я думаю, что ты Елена Прекрасная, – ответил мичман, раздвигая ее ноги.

Они вновь слились в поцелуях и объятиях, сладостное напряжение скопилось у Елены внизу живота.

– Подожди! – остановила она Алексея. – Ложись на спину.

Каневской, перевернувшись, растянулся на широкой кровати. Чуть накренившийся фаллос, возвышался над ним как корабельная мачта. Будто наездница-амазонка, Елена оседлала юношу, и член, словно всаженный до ручки меч, пронзил лоно.

Леночка начала двигаться взад-вперед, но ей не хватило умения, и она почти крикнула:

– Помогай же мне!

Алексей, напрягаясь, принялся подбрасывать ее легкое тело вверх, как конь, старающийся сбросить седока.

К такой забаве Елену пытался приучить муж после свадьбы по возвращении из турецкого порта, но ей это не пришлось тогда по вкусу. Она только высказала мужу, что знает, где он мог научиться такому разврату. Сегодня Леночке почему-то хотелось показать все, на что она способна.

Груди женщины покачивались, ноздри расширились от быстрого дыхания. Она раскачивалась все быстрей и, вскоре вскрикнув, обессилившая, подрагивающая от сладостных ощущений, упала на грудь мужчины.

– Все, мне пора, – сказала мадам Клод, слезая с Алексея. – Я должна к обеду быть дома: муж может приехать со службы, а я даже не сказала горничной, куда ушла.

Она одевалась, уже не стесняясь взглядов мичмана. А тот лежал и думал, глядя на нее, что его естество стоит столбом, и Леночка поступает нехорошо, оставляя его в таком состоянии: марсельские куртизанки так бы не поступили, стоило им только заплатить.

Одевшись, Леночка присела рядом с ним на кровать и, поцеловав в лоб, сказала:

– Все что между нами было, долго продолжаться не будет и быстро закончится. Давай договоримся: пока мы вместе, ты не будешь ходить по проституткам. Понимаешь, Алеша, я боюсь заразиться какой-нибудь нехорошей болезнью. Ты выполнишь мою просьбу? Хорошо?

Алексей кивнул головой и вымолвил:

– Хорошо.

Мичман решительно поднялся с кровати.

– Не провожайте меня, Алеша. Я не хочу, чтобы нас видели вместе. Не зная, как остановить уходящую женщину, Алексей схватил ее за руку.

– Обещайте мне, Леночка, что придете сюда завтра, я буду ждать вас.

– Вряд ли у меня получится прийти, – она попыталась освободиться из рук Алексея, но тот держал ее крепко. – Отпустите, Алеша, мне надо идти.

– Я выпущу вас, если дадите слово: завтра утром быть здесь.

Елена посмотрела в его умоляющие глаза и дала обещание прийти.

Дома Елена весь вечер пребывала в глубокой задумчивости. За ужином она смотрела в тарелку, не поднимая на мужа глаз. Еда не лезла в горло. Владимир Карлович задавал ей, о чем-то вопросы, но слова обрывками бессвязных фраз пролетали мимо ушей, и мадам Клод отвечала невпопад. Находиться рядом с мужем после измены было тяжко, и она, сославшись на головную боль, ушла в свою комнату. Но и лежа в кровати, Елена Васильевна терзалась мыслями о том, как ловко удалось этому юному мичману соблазнить ее. Ведь она считала себя до этого непорочной, замужней дамой, которой часто на балах в морском собрании вальсирующие с ней молоденькие офицеры признавались в любви. Один даже обещал застрелиться, если она не ответит взаимностью, но Леночка только смеялась над их признаниями. Она гордилась тем, что является верной женой и никогда не изменяет мужу. А тут совсем еще мальчишка затащил ее в постель после двух дней знакомства. Неизвестно, как она теперь сможет смотреть в глаза мужу.

Елена не любила Владимира Карловича, но уважала. Хотя в глубине души у нее было много застарелых обид на мужа. В девятнадцать лет под нажимом родителей Леночка вышла замуж за тридцатилетнего лейтенанта Клода, несмотря на то, что ей тогда нравился недавно прибывший из Петербурга мичман. Ах, как прекрасно она с ним вальсировала в морском собрании Севастополя! Но мичман молчал, а лейтенант Клод сделал предложение. Мать несколько дней твердила, что лучшей партии не сыскать: жених небедный – имеет поместье под Ревелем, ждет повышения по службе и перевода на Балтику, а там всегда можно сделать неплохую карьеру. Девушка, в голове которой были лишь кавалеры и балы, не выдержала и дала согласие, и вскоре стала мадам Клод.

Их жизнь в Севастополе текла ровно, без ссор и скандалов. Владимир Карлович пропадал на кораблях, а Леночке хотелось забыть, что она замужняя дама и ей надо вести себя степенно, а не как девчонке – подростку. Затем был переезд в Петербург и рождение сына. Владимир получил следующий чин и хорошую должность при штабе флота. Это сделало его важным и напыщенным. Он часто отлучался из дома по вечерам, а возвращался в пьяном виде.

Тогда и произошел случай, который Елена до сих пор не смогла простить мужу. В ту ночь Владимир Карлович заявился поздно, когда жена уже спала. Он зашел в ее комнату с бутылкой вина. Глаза мужа при свете свечи показались ей безумными.

– Что разлеглась, шлюха! – были первые его слова. – Встать, когда с тобой разговаривает капитан второго ранга!

– Ты с ума сошел, Володя! – произнесла она, вжимаясь в подушку. Мурашки побежали по ее телу от страха. Никогда еще Елена не видела мужа в таком состоянии.

– Ах ты, сучка, не подчиняешься! – крикнул Владимир Карлович и прямо в ботинках забрался на кровать. – На, пей за славу императорского флота!

Горлышко бутылки больно ударилось об ее губы. Вино побежало по подбородку на грудь и, стекая на белоснежные простыни, расползлось красными пятнами. Сильные руки мужа схватили Елену за волосы. Она рванулась изо всех сил и, оставив в его пальцах клочок волос, бросилась бежать. Остаток ночи мадам Клод провела, закрывшись в детской, надеясь, что разъяренный муж не посмеет нарушить покой сына. Утром, заглянув в спальню, она увидела спящего на полу Владимира. Каким омерзительным он ей тогда показался. Елена Васильевна приказала горничной собирать чемоданы, заявив протрезвевшему мужу, что уезжает к родителям, в Севастополь. Смутно помнивший, что происходило ночью, Владимир Карлович ползал перед ней на коленях, умоляя о прощении. Он говорил, что никогда такого больше не повторится. Тогда Елена сделала вид, что простила, но в душе навсегда остался горький осадок.

Каневской уже полдня томился в ожидании Леночки. На часах было уже почти три часа пополудни, а ее все не было. Не выдержав тягостного ожидания, мичман соскочил с подоконника, на ходу пристегнул кортик и, прыгая через две ступеньки, помчался на улицу. По дороге к дому Клодов его мучили мысли о том, что мужу Елены уже все известно и теперь придется драться с ним на дуэли. Так, терзаемый предчувствиями и сгорая от нетерпения увидеть Леночку, он добрался до парадной ее дома.

Горничная, открывшая дверь, позвала хозяйку. Сердце Алексея учащенно забилось, когда его губы коснулись руки женщины.

– Проходите в гостиную, Алексей Петрович. Сейчас Федора подаст кофе.

– Почему вы сегодня не пришли? – пытаясь обнять женщину, прошептал мичман.

– Сейчас же перестаньте, Алеша. Нам больше не следует встречаться. Я продумала сегодня всю ночь и решила, что все произошедшее между нами – ошибка, – отстранилась женщина от молодого человека.

Лицо мичмана, еще недавно горевшее от возбуждения, потухло. Руки отпустили талию мадам Клод.

– Но я люблю вас, Леночка!

– Перестаньте говорить глупости. Вы еще так молоды и найдете свое счастье.

– Это не глупости, Елена Васильевна, я вас люблю!

– Вы еще встретите молодую и красивую девушку. Влюбитесь в нее по-настоящему и забудете это увлечение.

Шаги за дверью прервали их разговор. Горничная внесла поднос с кофейником и собралась прислуживать за столом.

– Ты свободна, Федора, – отпустила ее хозяйка.

Елене было больно смотреть на поникшего влюбленного юношу, и ей захотелось немного его ободрить:

– Присаживайтесь, Алеша, – мичман продолжал стоять, – Давайте останемся друзьями и не более. Поймите, я замужняя дама и должна быть верной женой.

– Ну что ж, хорошо, я не буду вам мешать блюсти честь.

В этот момент Каневской, не задумываясь, застрелил бы Владимира Карловича. Если бы тот оказался поблизости.

– Наверное, нам больше не следует встречаться! Уходите и оставьте меня в покое!

Гордо подняв голову, Алексей, не прощаясь, вышел из квартиры. Обида бушевала в его душе. Он проклинал себя за то, что задержался в Петербурге и встретил ее.

Глава 5

Постукивая колесами, поезд катился на восток от Санкт-Петербурга. Каневской смотрел на мелькающие за окном вагона деревья. Взгляд у него был отсутствующий. Мысли молодого человека неслись назад в столицу. Он представлял, как вернется с войны: на плечах у него будут красоваться лейтенантские эполеты, а на груди – поблескивать Георгиевский крест. Увидев его, Леночка начнет умолять о встрече. Сначала он обойдется с ней холодно и ответит отказом, а потом, как бы делая одолжение, скажет: «Так и быть, мадам Клод, я загляну к вам, если у меня останется свободное время». И наступит ночь, полная страсти, и Леночка будет клясться в любви, умоляя простить ее.

В окне показались покосившиеся срубы изб, стоявших на окраине уездного города. Колеса стучали все реже и реже. Паровоз издал гудок и, окутавшись паром, остановился на станции. Алексей, вставая, взял в руку небольшой чемоданчик и вышел из купе.

Город детства встретил Каневского разбитыми мостовыми и грязными лужами, в которых гоготали гуси. На станции не было даже приличного извозчика, и пришлось сесть в потрепанный тарантас.

«Всего двести верст от Петербурга, а как будто попадаешь в другой мир, и начинаешь понимать, что это и есть настоящая Россия. А столица – это всего лишь разукрашенный фасад здания, войдя в которое, попадаешь в такие непроходимые дебри, что становится страшно. Это тебе, Алексей Петрович, не Голландия или Франция, где все чистенько, уютно и понятно, как в давно отрепетированной пьесе, где все декорации расставлены, а актеры хорошо знают свои роли. А у нас до сих пор рядом с развалившейся избой соседствует белокаменный монастырь, величественный храм или роскошный дворец», – размышлял отвыкший от провинции мичман по дороге к родительскому дому.

А когда-то в детстве этот город казался Алексею огромным и прекрасным, особенно, когда семья Каневских возвращалась в него после лета, проведенного в деревне.

Вот и родительский дом с мансардой, добротно срубленный из посеревших бревен. Алексей застучал кулаком об оказавшуюся закрытой калитку. Но никто не спешил открывать вернувшемуся домой «Одиссею». Только громко залаяли цепные кобели. Он застучал еще сильнее.

За забором кто-то зашевелился и послышался голос старого слуги:

– Нечего стучать, барыня в имение еще вчерась уехали, а я никому открывать без ее ведома не намерен.

– Эй, Гаврилыч, старый хрыч, зазнался совсем. Господ в собственный дом не пускаешь.

Старик замялся за калиткой и, вдруг что-то вспомнив, принялся суетливо открывать засовы. Старые пальцы его не слушались, и он, словно нарочно, возился с калиткой непростительно долго.

– Простите, не узнал, Алексей Петрович. Совсем я из ума выжил: молодого барина и не признал. А барыня, как телеграмму получила на прошлой неделе, все ждала вас, ждала. Да так и не дождались, уехали в деревню, – затараторил слуга, опасаясь, что получит нагоняй от барыни, зато, что не признал барчука.

Гаврилыч был взят в услужение в господский дом мальчонкой еще при крепости и воспитан был при старых порядках, когда за провинность могли и вожжей всыпать на конюшне. Теперь времена изменились: слуги даже покрикивают на господ, требуя прибавки к жалованию. Старый слуга таких и за людей не считал, безропотно храня верность своим господам.

– Зачем маменька в имение уехала? – спросил Алексей, заходя в дом.

– Так у крестницы их, Лизоньки, барышни из соседнего имения, сегодня день рождения. Барыня непременно хотела ее поздравить. А вас, если все же изволите приехать, велела, не мешкая, везти в Ваньково.

– Не спеши, Гаврилыч! Дай, я хоть с дороги отдохну. Поставь лучше самовар.

– Как будет угодно, Алексей Петрович.

Поднявшись по скрипучей лестнице наверх, в свою комнату, Каневской будто очутился в детстве. В этой комнате ничего не изменилось за те два года, что он отсутствовал. На полках все так же стояли любимые в детстве книги, а над столом висела написанная им в годы гардемаринства акварель «Фрегат «Аврора» на рейде Петропавловска-Камчатского».

Теперь Алексею казалось, что детство и юность прошли давным-давно. Хотя, наверное, Гаврилыч сказал бы совершенно обратное, что барчонок еще вчера, не нагибаясь, пешком под стол ходил.

Алексей лег на кровать и закрыл глаза, в голове вдруг возникли детские воспоминания. Вот он маленький, в матросском костюмчике, бежит по лужайке к матери и радостно прижимается лицом к ее платью. Но фигура матери растворилась, как будто в тумане, и на ее месте возникла улыбающаяся Елена Васильевна. Мичман потер руками глаза и покачал головой, сбрасывая с себя наваждение. Поднявшись, он сел за письменный стол и попытался нарисовать карандашом набросок. Но четкий образ Леночки, только что явившийся перед ним, ускользал и не хотел ложиться на бумагу. В сердцах Алексей смял в комок неудавшийся рисунок.

– Алексей Петрович, извольте чайку выпить, – позвал его снизу слуга.

– Некогда мне чай распивать, едем в Ваньково. Старик пожал плечами, но перечить не стал.

«У господ свои причуды, сейчас скажет так, через час – эдак, а наше холопское дело слушаться».

Зачерпнув ковшом из ведра холодной колодезной воды, Каневской выпил ее залпом, по щекам потекли струйки воды, холодные капли закапали за ворот мундира. Алексею хотелось сбить щемящую тоску, поселившуюся у него в груди, бежать на край света, чтобы забыть о мадам Клод.

Две вороные лошади тянули тарантас по лесной дороге, на которой изредка попадались большие лужи. Завидев их, Гаврилыч зычно кричал и щелкал кнутом. Повозка с трудом выезжала из воды, разбрасывая колесами комья грязи. Огромные мохнатые ели, распускавшие свои лапы вдоль дороги, сменялись молодыми березняками и осинниками, сквозь которые виднелись полянки, заросшие клюквой и черникой.

«Наверное, в таком лесу привиделись Римскому-Корсакову берендеи, поклоняющиеся Яриле, и Снегурочка, бегущая с подружками по ягоды», – подумал Каневской, глядя по сторонам, и принялся насвистывать мелодию из оперы знаменитого земляка.

После года, проведенного в южных морях, даже эти знакомые с детства места казались мичману новыми и чарующими.

– Гаврилыч, так ты говоришь, у Лизоньки Шепелевой сегодня день рождения.

– У нее, родимой, Алексей Петрович.

– Сколько же девчонке годков исполнится?

– Да лет эдак шешнадцать или семнадцать. Я толком не ведаю. Вы у матушки спросите, она должна знать.

Уже вечерело, когда они подъезжали к имению Каневских. Так по старинке люди называли деревню Ваньково, а деревня уже почти полвека жила сама по себе. От бывшего имения остался только барский дом и несколько десятин земли.

Алексей, соскочив с тарантаса, бросился навстречу матери, стоявшей у ворот. Ему хотелось, как прежде, в детстве, прижаться к ней и почувствовать материнское тепло. Но за несколько шагов до матери его словно отдернули, и мичман, остепенившись, подошел уже мерным шагом и поцеловал подставленную щеку.

– Тебя совсем не узнать, Алеша. Загорел, как эфиоп или индус, – обрадовано заулыбалась мать.

– Доставил, Наталья Федоровна, вашего юношу в лучшем виде, – закричал глуховатый Гаврилыч, срывая по привычке с головы шапку и кланяясь.

– Ладно, старый черт, вот тебе гривенник на водку за труды, – властным тоном сказала мать Алексея и вложила в руку старика монету.

– Благодарствую! – кланяясь чуть ли не в пояс, заголосил дед.

Наталья Федоровна была высокой дородной женщиной. Ее одутловатое лицо, излучающее что-то строгое и властное, в далекой юности было ангельским. Но жизнь всегда накладывает свои отпечатки на лица людей. Когда Наталья Федоровна вышла замуж за молодого лейтенанта Петра Николаевича Каневского, ей казалось, что жизнь прекрасна. Но ее муж, такой тихий и рассудительный до свадьбы, вдруг оказался любителем пропустить рюмочку, а выпив – поскандалить, причем большей частью с собственным начальством. За скверный характер его списали сначала на берег во флотский экипаж, а затем и вовсе собирались перевести на Каспийскую флотилию. Отчего Петр Николаевич с гордостью отказался. Выйдя в отставку, он укатил в Тихвинское родовое гнездо. Там он поначалу присмирел, но спокойная жизнь была не для Петра Николаевича. Вскоре он начал проводить все вечера в дворянском собрании за вином и картами, постоянно попадая из-за скандального характера в неприятные истории: то бил морды уездным чиновникам, то оскорблял действием городового. Даже рождение сына не повлияло на него. В итоге Каневской старший был убит на дуэли заезжим армейским офицером. Оставшись вдовой с трехлетним сыном на руках, и так не избалованная мужским вниманием и заботой, Наталья Федоровна полностью взвалила на себя управление домом, имением и хозяйством.

– Ты, Алексей, попал прямо с корабля на бал. Поедем сейчас в гости к Шепелевым, у Лизоньки сегодня день рождения. Подарок ей от твоего имени я уже купила, – сунула Наталья Федоровна в руки сына небольшую коробочку. – Это серьги с жемчугом, у нашего местного ювелира заказывала.

Садясь в коляску, Каневской окончательно убедился, что мать ничуть не изменилась и опять старается решать за него все сама.

«Сейчас, видно, начнет сватать мне эту бедную Лизу. Как будто я все еще маленький мальчик», – подумал он.

И точно, сразу после рассказа о видах на урожай овса в этом году, мать перевела разговор на семейную неустроенность Алексея.

– Ты присмотрись к моей крестнице. Барышня просто золото: красива, скромна, столичной жизнью не избалована. Ну, чем тебе не пара? В Петербурге, Алеша, такую днем с огнем не сыщешь.

– Я, мама, не собираюсь пока ни к кому свататься, – раздраженно сказал Алексей. – В моем возрасте, не выйдя даже в лейтенанты, это глупо.

– Чего же здесь глупого? Женишься, остепенишься: на всякие гулянки времени не останется. О карьере больше думать будешь.

– Да не время сейчас: война идет!

– И война не помеха, обвенчали бы тебя с Лизой, пока в поход не ушел. Глядишь, вернулся бы домой, а тут прибавление в семействе, – не унималась Наталья Федоровна.

В усадьбе Шепелевых собралась добрая половина уездного дворянства. День рождения справляли, как в старые добрые времена, на широкую ногу. В саду, на лужайке, веселились молодые гимназистки и гимназисты, приехавшие на каникулы студенты и кадеты. В доме же собралась публика, состоящая из отцов почтенных семейств, их жен и нескольких отживших свой век стариков и старушек.

Наталья Федоровна проследовала в дом, а Алексей направился к молодежи.

Крутившаяся в кругу подруг Лизонька замерла с наивной улыбкой на губах, когда Каневской подошел к ней с поздравлениями. Молодой офицер в морской форме, с бронзовым загаром на лице, выглядел эффектно на фоне кадетов, студентов и гимназистов.

– Прошу вас, Елизавета Александровна, принять от меня небольшой подарок, купленный мной в Неаполе, – соврал Алексей, протягивая девушке коробочку с серьгами.

Лиза с восторгом приложила серьги к ушам, а подружки восхищенно заохали, умиляясь мастерством итальянских ювелиров.

Каневской уселся в плетеное кресло и закурил папиросу, посмеиваясь в душе над глупенькими гимназистками, бросающими на него заинтересованные взоры. Он был доволен, что его появление произвело фурор. Сделав непроницаемое лицо, мичман смотрел на Лизу небрежно, стряхивая пепел с тлеющей папиросы. В воспоминаниях Алексея она была худенькой девочкой с тоненькими, как спички, ручками и ножками, единственным украшением которой являлась длинная белая коса.

«Как всего за пару лет зеленый кузнечик сумел превратиться в высокую, статную девушку? Причем очень даже не дурнушку, – рассуждал про себя Алексей, придирчиво рассматривая девушку. – Красота ее, правда, чересчур нордическая: кожа белее, белого, даже видно, как кровь пульсирует по венам, губы едва розовые, глаза голубые, будто два лесных озера, и коса все такая же длинная. Ну, просто Снегурочка какая-то».

Невольно Каневской вспомнил Леночку и принялся сравнивать двух женщин. Выросшая под крымским солнцем, Елена выглядела бы рядом с Лизой настоящей смуглянкой.

Чувствуя на себе неотрывный взгляд мичмана, Лиза засуетилась и, не выдержав, убежала в дом.

Один из студентов, видно, ухаживающий за виновницей торжества, подошел к Каневскому.

– Вы бывали в Порт-Артуре? – развязно спросил студент у офицера.

– Нет, не довелось, но надеюсь, что еще побываю. Скоро отправляюсь на Тихий океан, с эскадрой адмирала Рожественского.

– Не правда ли, мы ведем эту войну бездарно? Будто не осталось в русском народе «чудо богатырей» – Суворова, Румянцева и Ушакова. Мне кажется, что никто уже не сможет возродить славу русского оружия.

– А почему бы вам самому не попробовать возродить ее? – рассердился Алексей, почувствовав, что этот разговор направлен против него. – Записались бы в армию вольноопределяющимся, может тогда слава русского оружия загремит как прежде.

Студент обиделся и сконфуженно отошел в сторону.

– Идемте к столу, господа! – позвала гостей выскочившая на крыльцо Елизавета.

Молодежь сидела за столом недолго и вскоре опять убежала в сад. Проголодавшийся за дорогу Алексей не последовал примеру ровесников и засиделся в доме. Жареный поросенок и клюквенная наливка пришлись ему по вкусу. Он поднялся из-за стола, когда его стали усиленно донимать вопросами о войне.

Особенно допытывался один дряхлый старичок:

– Ответьте мне, молодой человек, побьем мы японцев или не побьем? Вроде бы должны победить, так как они нехристи, – не дожидаясь ответа, рассуждал старик. – Я сам в крымскую кампанию воевал и скажу вам, что турок, например, бить – милое дело. Иное дело, англичане или французы – люди цивилизованные, к ним подход нужно иметь. Вот я и говорю: раз японцы – нехристи нецивилизованные, то мы должны их победить?

Алексей не знал, что отвечать на такие глупые вопросы.

– Обязательно победим, – пробормотал он и поспешил в сад.

– Вот и молодой офицер считает: разобьем мы японцев! – кричал старик на весь зал за его спиной.

На дворе были уже сумерки. Белый вечер сменяла короткая летняя ночь. В саду слышался смех и веселые голоса. На тропинке забелело чье-то платьице.

– Вы куда торопитесь, Лизонька? – узнал девушку Каневской.

– Никуда. Я просто гуляю.

– А почему одна? Молоденьким девушкам нельзя гулять в одиночестве. Разрешите, я буду вашим провожатым, – взяв Лизу под руку, мичман повел ее в сторону от шума голосов.

– Помните, Алексей Петрович, как три года назад вы еще гардемарином заезжали вместе с матушкой к нам? Вы мне казались тогда таким взрослым и важным.

– А теперь я что помолодел и превратился в мальчишку?

– Нет, это я, наверное, стала взрослой. Как странно: мне сегодня исполнилось семнадцать лет и в этот день приехали вы.

– Значит, вы уже не ребенок, – мичман обнял девушку и поцеловал нежные детские губы.

Лиза обмерла. Ее холодные губы не отвечали на поцелуй, но Алексею было все равно приятно ощущать их свежий мятный вкус. Он почувствовал свою власть над девушкой.

– Я хотел проверить: не растаешь ли ты от поцелуя, а то мне весь вечер казалось, что ты Снегурочка, – сказал Каневской, отрываясь от ее губ.

– А что бы вы делали, если бы я растаяла? – спросила Лиза.

Голова ее была запрокинута, а голубые-голубые глаза светились, будто две звездочки.

– Наверно, я тоже бы растаял, и мы превратились бы в две лужицы. Не выдержав взгляда ее глаз, Алексей прикоснулся к ним губами, и девушка затряслась в его объятьях.

– Лиза, тебе холодно?

– Нет, Алексей Петрович, – ответила она, но запнувшись, продолжила, – нет, Алеша, просто сердце чересчур быстро бьется.

Каневской снял китель и накинул его на плечи девушки.

– А вы, Лиза, умеете различать созвездия? – спросил мичман, желая чем-нибудь похвастаться перед ней.

– Нет, разве только Большую медведицу.

Над ними тускло светили блеклые в короткую летнюю ночь звезды севера. Указывая пальцем на небо, Алексей пустился в объяснения:

– Смотри. Видишь вон те звезды. Если их соединить линиями, получится что-то похожее на цифру три – это Кассиопея. А вот этот неправильный крест, что над нами – созвездие Лебедя, а самая яркая звезда в нем, называется Денеб. На юге звезд становится больше, и светят они поярче. Особенно, когда безлунная ночь и корабль идет в открытом море. Кажется, что броненосец летит от звезды до звезды. Алексей прижал Лизу к себе, и ему самому сейчас верилось, что он самый умный и сильный на свете.

– Лиза, ay! Ay, Лиза! – послышались вдруг где-то за спиной девичьи голоса.

– Елизавета Александровна, отзовитесь! – вторили им мужские.

– Давай убежим от них, – предложил Каневской.

– Ну что вы, Алексей Петрович, неудобно. Они будут волноваться и искать.

И Лиза отозвалась:

– Ау! Мы сейчас идем!

Девушка отстранилась от Каневского и пошла на зов голосов. Они вышли к костру, разожженному молодежью. На них смотрели во все глаза, словно они сделали за свою отлучку что-то предосудительное. Прислонившись к яблоне, Елизавета в задумчивости наблюдала, как гимназисты прыгают через костер. Но девушку больше не веселила эта забава. Она и вправду повзрослела за прошедший вечер. Ее губы все еще горели от первых в жизни поцелуев, а на плечах висел накинутый китель мичмана.

– Извините, Елизавета Александровна, но мне пора уезжать. Моя маменька устала и хочет спать, – начал раскланиваться Алексей.

– Может, вы останетесь до утра? Мы отвели бы вам и Наталье Федоровне комнату.

– Спасибо за приглашение, но мне хочется провести ночь в родительском доме.

Лиза сняла с плеч китель и протянула Каневскому:

– Заезжайте к нам еще по-соседски, без приглашения, в любое время.

– Дня и ночи? – вводя девушку в замешательство своей лучезарной улыбкой, сыронизировал Алексей. – Спокойной ночи, Лизонька. До свидания.

Всю обратную дорогу домой мать все пыталась узнать у Алексея, понравилась ли ему Лиза. Но сын на все ее вопросы отвечал односложно: да, нет, не знаю. Он был явно нерасположен к разговору. И Наталья Федоровна, подумав, что утро вечера мудренее, перестала приставать к сыну с вопросами.

Уже лежа на мягкой кровати, Каневской, засыпая, думал: «А может, взять, да и жениться, как советует матушка. Обаблюсь, заведу кучу детишек, служить пристроюсь в порту или береговом экипаже, – но мичман, перевернувшись на другой бок, тут же отверг эту мысль. – Нет, я не достоин такой скучной и обыденной жизни! Разве об этом я мечтал с детских лет? Разве не грезились мне на этой кровати дальние страны, неоткрытые острова и ширь океана? Разве не я еще три дня назад клялся в любви Леночке Клод?»

Глаза Алексея слипались, и в дремоте ему показалось, что его душа, выскользнув из тела, полетела над рельсами железной дороги в Петербург. Замелькали фонарные столбы, дома со светящимися окнами. Вот промелькнул Невский проспект, а вот и дом Клодов, второй этаж. Алексею кажется, что он, бесплотный, проникает через замочную скважину, беззвучно ступая, идет к спальне и садится у изголовья Елены Васильевны. Лунный свет озаряет прекрасное женское лицо, и он, нагнувшись к ее уху, шепчет:

– Мы с тобой связаны вместе канатами и якорными цепями, мы теперь – одно целое. Ты, Леночка, уже не сможешь жить без меня, ты будешь думать только обо мне. Отныне весь смысл твоей жизни заключается в том, чтобы увидеть меня.

Дух мичмана приложился устами к губам женщины и, воспарив над землей, полетел обратно к телу, лежащему на кровати в барском доме, в деревне Ваньково.

Проснулся Алексей поздно – жаркое летнее солнце уже успело нагреть воздух и высушить росу.

За завтраком Наталья Федоровна как бы невзначай снова вспомнила о крестнице:

– Признайся, Алеша, что я была права и Лизонька Шепелева – замечательная девушка.

– Да, мама, – отрешенно отозвался сын, показывая всем своим видом, что разговор о Лизе ему не интересен, и он соглашается только в угоду матери.

Но Наталья Федоровна продолжала, ей хотелось довести задуманное до конца, не откладывая на потом:

– Она тебе понравилась, слава Богу. Мы ее завтра же и засватаем, с родителями Лизы я уже это обговорила. Через недельку можно и свадьбу сыграть. А на корабль телеграмму дашь, чтобы отпуск продлили.

– Что значит, засватаем? Какую такую свадьбу? Вы у девушки спросили, хочет ли она замуж? До вас что, еще цивилизация не добралась? Оглянитесь, матушка, двадцатый век уже на дворе! – раздраженно, чуть ли не крича, сказал Алексей. – А у меня, в конце концов, вы узнали, желаю ли я жениться? То, что Лиза – замечательная девушка, не означает, что я побегу с ней под венец!

– Что ты разошелся, Алеша? Я просто хотела узнать, понравилась ли тебе моя крестница.

– Хватит! Я приехал домой отдохнуть от службы, а не свататься!

Выскочив пулей из-за стола, Каневской, взяв ружье и собаку, ушел в лес. Целый день он бродил по лесу, выслеживая зайцев. Но мысли о Леночке Клод и Лизоньке не давали ему сосредоточиться на охоте. Вечером он возвратился в усадьбу без добычи, зато с твердым намерением: завтра же прервать отпуск и вернуться на броненосец.

Но Наталья Федоровна повела себя по-умному и не стала больше давить на сына нахрапом. Сказав, чтобы Алексей не обижал ее скорым отъездом, она начала действовать исподволь, говоря, что так хочется понянчиться с внуками на старости лет, а единственный сын уезжает и опять оставляет ее одну, а как бы было замечательно, если рядом с ней была хоть невестка.

Злясь на упрямый материнский характер, Алексей пропускал эти слова мимо ушей.

Короткий отпуск близился к концу, когда Лиза Шепелева напомнила о себе, прислав крестьянскую девочку с запиской, в которой просила Алексея встретиться с ней в шесть часов вечера, у большого межевого камня, лежащего на дороге между их поместьями.

Каневскому польстило, что девушка сама назначает ему встречу, и он, оседлав коня, помчался на свидание. Подъезжая к камню, он увидел, что девушка уже ждет его.

Увидев мичмана, Лиза улыбнулась. Ветерок колыхал ее нарядное платье, казавшееся таким неуместным среди неубранных полей.

– Как я рада, что вы приехали, Алексей Петрович! – начала разговор девушка, нервно теребя белую перчатку. – Вы, наверно, скоро уедете на войну, и я не хотела, чтобы между нами осталась какая–нибудь неясность.

– Бог с вами, Лизонька, – перебил ее Алексей. – Какая же тут неясность? Ты еще маленькая Снегурочка, которую нельзя целовать летом, а можно только зимой, в лютую стужу.

От злой шутки мичмана на белом лице девушки выступили красные пятна. Она еле–еле сдерживала слезы, и ее голос от этого сделался тонким и писклявым.

– Значит, это была шутка – ваш поцелуй и рассказ о звездах.

– Милая Лизонька, – мягко произнес Каневской, растроганный ее детским голоском. – Давайте останемся с вами хорошими друзьями. Я не хочу вас обманывать, милое дитя, мое сердце занято другой, – Алексею было жаль девушку, и он не замечал, что говорит слова, сказанные ему недавно Леночкой Клод.

– Кто она? – спросила Лиза, и слезы потекли по ее щекам.

Еще двенадцатилетней девочкой, Елизавета влюбилась в Алексея. Тогда ее бросало в дрожь от одного вида бравого гардемарина. С годами ее чувства лишь окрепли. Несмотря на то, что рядом вертелось множество гимназистов, девушка продолжала мечтать о молодом флотском офицере. Она приходила в гости к крестной, и та рассказывала о сыне, читала его письма и показывала фотографии, часто приговаривая: «Вот бы моему Алеше такую жену, как ты». Недавно Лиза не утерпела и поведала Наталье Федоровне о своей любви. Мать Алексея от ее слов пришла в восторг и пообещала устроить их свадьбу, во что бы то ни стало. Теперь, стоя перед Каневским, Лиза чувствовала себя раздавленной. Его слова, как острый нож, ранили сердце девушки.

– Так случилось, Лиза, что я встретил в Петербурге замужнюю даму и влюбился в нее, сейчас я думаю только о ней. А ты еще встретишь в жизни юношу лучше меня.

Мичман протянул руку с платком, чтобы стереть слезы со щек Лизоньки. Но девушка отбросила его руку, закричав:

– Не прикасайтесь ко мне! Я ненавижу вас!

Не выдержав мучений находиться рядом с Алексеем, после того, как он разрушил все ее надежды, девушка побежала к стоявшей вдалеке коляске.

Каневской не удерживал Лизу, на душе у него было мерзко и пусто.

«Ну вот, обидел такое невинное создание из-за женщины, которая даже не желает меня видеть».

От этой мысли у мичмана возникло нестерпимое желание взглянуть на Елену Васильевну.

Вскочив на коня, Алексей поскакал в Ваньково. За пять верст он чуть не загнал бедное животное. Конь был весь в мыле, когда Каневской спешился у ворот. Вбежав в дом, он крикнул Гаврилычу, чтобы тот, не мешкая, запрягал коляску.

– Ты куда собрался, Алексей? – строго спросила мать.

– Мне необходимо возвращаться на броненосец, – ответил сын, укладывая вещи в чемодан.

– Но ты говорил, что еще неделю можешь не уезжать?

– Я забыл, мама, что должны состояться учебные стрельбы и мне обязательно нужно на них присутствовать.

– Постой, Алексей! Неужто ты уедешь вот так, с бухты-барахты? Можно было бы устроить ужин и позвать, например, Шепелевых. Все-таки на войну идешь, – заплакала Наталья Федоровна, обычно скупая на слезу.

– Прости меня, мама, – обнял мать Алексей. – Просто так надо. Я не хочу никаких проводов, от них расставание будет еще тяжелей. Не расстраивайся, я обязательно вернусь.

– Давай хоть присядем на дорожку, – попыталась задержать Наталья Федоровна сына.

– Карета подана, Алексей Петрович, – крикнул вошедший Гаврилыч.

– Все, мне пора, мама, – произнес Алексей, чувствуя, что если он сейчас не уедет, то прощание растянется как минимум, на неделю.

Каневской поднялся и пошел во двор. Мать последовала за ним, уговаривая остаться еще на денек. Но на лице сына уже застыла маска решимости, и она, перестав уговаривать, перекрестила его три раза и сказала:

– Да храни тебя господь, Алёша!

Помахав рукой, мичман приказал Гаврилычу трогать, а мать еще долго смотрела вслед удаляющейся коляске.

Глава 6

Поезд прибыл в Санкт-Петербург около полудня. Каневской, постояв на перроне Николаевского вокзала, выкурил несколько папирос, глубоко затягиваясь ароматным дымом, пытаясь заглушить желание немедленно увидеть Елену Васильевну. Бросив недокуренный окурок, он решился идти к ней и поставить все точки над «и».

Взбежав по ступенькам знакомой лестницы, мичман на секунду остановился у двери. В груди его бушевал щенячий восторг пса перед хозяйкой. Немного отдышавшись, он потянулся к звонку.

У Елены екнуло сердце от раздавшегося звонка, и она сама бросилась открывать дверь, будто кто-то шепнул: это он. И он ворвался без церемоний, обнял и поцеловал ее.

– Сейчас же отпустите меня, негодный мальчишка! Мой муж дома! – возмущенно прошептала мадам Клод на ухо мичмана.

От такого ледяного душа руки Алексея опустились сами собой. Он взглянул на строгое лидо Елены Васильевны и увидел тонкую морщинку между нахмуренных бровей. Мичману захотелось поцеловать ее изумрудные глаза, чтобы морщинка разгладилась и никогда больше не появлялась.

– Алексей Петрович, я же вас просила не искать больше встреч со мной!

– Я просто зашел узнать, не у вас ли Александр?

– Его здесь нет.

– Тогда извините и прощайте.

Елена не успела ничего даже сказать, как дверь за мичманом захлопнулась, и послышались удаляющиеся шаги.

«Ну вот, налетел как ураган, разбередил не успевшую затянуться рану и умчался. А мне опять мучиться, вспоминая его», – подумала она.

– Леночка, кто это к нам приходил, – окликнул Владимир Карлович застывшую перед дверью жену.

– Помнишь молодого мичмана, что приезжал к нам на дачу? Это он заходил узнать, не у нас ли мой брат.

– Надо было принять его. Мы бы с ним выпили по маленькой за мой отъезд во Владивосток.

Елена повернулась к мужу, ее глаза горели злостью:

– Вам бы только вино лакать, а со мной даже в день отъезда вам поговорить не о чем!

– Что с тобой случилось, мой ангел?

– У меня болит голова! – рассержено ответила она на нежность мужа.

– Не волнуйся, я сейчас вызову доктора.

– Причем здесь доктор: это вы во всем виноваты!

Оставив мужа в недоумении, Елена ушла в свою спальню, где, упав на кровать, зарыдала.

– Я поехал в клуб, – услышала она через дверь недовольный голос Владимира Карловича.

Елена лежала с открытыми глазами и смотрела в темноту. Наревевшись, она думала: «Зачем я так грубо прогнала Алексея? Во всем виновата моя гордость и боязнь перешептывания за спиной. Но с другой стороны, все правильно: пройдет немного времени, и муж все узнает, как потом смотреть ему в глаза и делать вид, что ничего не произошло? Я не смогу врать мужу, а, впрочем, я уже сейчас вру и даже кричу на него ни за что, ни про что, – за стеной глухо бухнула входная дверь. – Приперся из своего клуба, пьяная скотина. Ненавижу его противную рожу!»

Она смахнула рукой набухающую слезу.

«Где же ты бродишь, мой молоденький мичман?» – с этой мыслью Елена перевернулась на бок и, прижав к лицу подушку, провалилась в неглубокий сон.

Леночке приснился корабль под белыми парусами. Она в подвенечном платье, а рядом с ней Алексей. Они одни на корабле, радуются и смеются, как дети. Мичман раздевает ее прямо на палубе, и ветер уносит подвенечное платье. И вдруг Алеша пропал, и она осталась одна абсолютно голая, а вокруг только море и небо.

Елена проснулась от собственного голоса, она все-таки прокричала его имя только не во сне, а наяву.

За окном было пасмурное утро. Мадам Клод потянулась в кровати, ей было как-то не по себе от такого сна, внизу живота заныло томительное чувство.

«Уже рассвело, и надо отправляться на вокзал провожать мужа», – вставая с постели, подумала она.

Поезд, пыхтя паром, покатился в сторону Москвы. Рука мужа, в последний раз махнув из окошка, исчезла в купе.

Возвращаться домой Елене не хотелось.

«Поеду я лучше к Анечке Паленой. Дай Бог, не выгонит в такую рань», – вспомнила о подруге Леночка, взглянув на застывшую на одиннадцати часах стрелку вокзальных часов.

Они сдружились с Анной еще в юности, когда вместе кружили головы молодым офицерам на балах в Севастополе. Подруга была чуть постарше Елены и сумела составить отличную партию с графом Паленым, который в то время командовал броненосцем на Черном море. Теперь это был заплывший жиром контр-адмирал, заведовавший инспекцией в адмиралтействе. По его протекции и Владимира Карловича перевели в главный морской штаб.

Горничная, встретившая Елену Васильевну в доме Паленых на Английской набережной, сказала, что графиня занята, но должна скоро освободиться.

«Чем она может быть занята, видно, еще не поднялась с постели? – размышляла Елена, прохаживаясь по натертому до матового блеска паркету гостиной.

Анна Николаевна действительно еще лежала в постели под навалившимся на нее заросшим телом грузинского князя Тквернадзе. Разгоряченный князь почти довел ее до полуобморочного состояния.

Из-за плотно закрытой двери будуара доносились стоны женщины и мат с кавказским акцентом:

– Е…ая сучка! – закидывая ноги женщины себе на плечи, рычал грузин. Нависнув над Анной, как горный орел над жертвой, он с дикими криками вонзал в нее свою плоть. – Ах ты, б…дь, нравится да, ну давай, давай, скули, сука!

Графиня обалдело постанывала. Длинные рыжие кудри разметались по подушке, а загнутые ноги едва не доставали коленками до подбородка.

– Я люблю тебя, Гоги! – стонала она.

Анне казалось, что лоно вот-вот лопнет, но взрыв произошел в ее голове, и волны прекрасных ощущений прокатились по всему телу.

– Ну что, п…да, получила удовольствиэ? Тэпэрь мой чэред! Женщина, еще подрагивала от наслаждения, когда раскрасневшийся фаллос грузинского князя возник перед ее глазами.

– Соси, шлюха! – прохрипел Георгий.

Взяв обеими руками за ствол этого исполина, графиня, открыв широко рот, смогла заглотить лишь его головку.

– Давай, давай, соси, б…дь, – повторял князь, пытаясь запихнуть свое достоинство поглубже в Анечкину глотку.

Графиня едва сдерживала его порыв, с наслаждением вдыхая запахи, исходящие от мужчины. Почувствовав на языке вкус спермы, она вытянула мужскую плоть из ротика. Пахучая жидкость крупными каплями оросила ее лицо и растеклась по лбу.

Георгий закричал: его долготерпение было вознаграждено. Он, не спеша, вытер детородный орган об волосы графини и, встав, принялся быстро одеваться. После полудня ему было необходимо присутствовать в манеже конногвардейского полка.

– Анна, нэ подаритэ ли вы мнэ свой пэрстэн, как залог любви? – застегивая пуговицы на мундире, спросил Тквернадзе.

– Интересно, Гоги, как ты его собираешься носить? Он же не на один твой палец не налезет.

– А я эго на шнуркэ на шэю повэшу, чтоб ближэ к сэрдцу был, – изображая влюбленного, прогортанил князь. Вчера он вдрызг проигрался в карты, и теперь ему нужно было срочно поправить финансовые дела.

– На, носи! – с трудом стянула Анна перстень с пальца. Она пресытилась сегодня любовью и поэтому исполнила просьбу горячего грузинского князя. – Но смотри, я проверю потом, не окажется ли он в ломбарде, – недоверчиво добавила графиня, когда бриллиант в два карата, в золотой оправе, перекочевал в руку Георгия, ей стало немного жаль расставаться с красивой вещицей.

– Вы нэ вэритэ, мой ангэл, что я сохраню эго до гроба? Эсли Гэоргий Тквэрнадзэ сказал слово, то скорэй Кура потэчет вспять, чэм он эго нарушит! – гордо соврал князь, довольный, что высказал просьбу в нужный момент.

Елена Васильевна уже собиралась уходить, когда по лестнице сбежал грузинский князь, кивнувший ей на ходу головой. Он окинул женщину оценивающим взглядом от макушки до пят, как барышник, покупающий кобылу.

«А она нэдурна, эта мадам Клод. Эю можно было бы и заняться как-нибудь на досугэ», – подумал Георгий, выхода из парадной.

Анна лежала в постели и смотрела в потолок. Вставать и одеваться не хотелось. Голое тело графини было прекрасно: белая, чуть золотистая кожа, плоский, не растянутый родами живот, маленькие груди сохранили упругость как у девушки. Она любила и холила это великолепие, заставляя служанок втирать в нежную кожу бальзамы и масла, отмокая часами в настоянных на травах ваннах, – графиня тратила полжизни на поддержание красоты. Зато потом, любуясь в зеркало на свои формы, она забывала, что скоро ей исполнится тридцать лет.

– Ваше сиятельство, мадам Клод просит их принять, – послышался за дверью голос служанки.

Не приводя себя долго в порядок, Анна накинула на себя только шелковое японское кимоно и, слегка причесав волосы, решила, что для подруги юности, от которой нет секретов, этого достаточно. Она позвонила в колокольчик.

– Проводи ее ко мне, – велела графиня вошедшей прислуге.

Анна Николаевна широко улыбнулась, увидев подругу.

– Как давно ты, Леночка, у меня не появлялась, – тоном обиженного ребенка произнесла она. – Так я скоро и забуду, как ты выглядишь.

Женщины расцеловали друг друга в щеки.

– У тебя новые духи, Анечка? – сказала Елена, уловив запах, исходивший от волос подруги.

– Да. Один знакомый с утра принес в подарок флакончик французских духов.

– Не этот ли грузинский князь?

– Он самый, милочка! А что, разве не пикантный аромат?!

– Ты бы, Анечка, остерегалась его. Ходят слухи, что он отчаянный сердцеед. Еще будут что-нибудь болтать в свете, если ты будешь принимать князя, когда мужа нет дома.

– Мне уже давно все равно, что обо мне скажут все эти великосветские старухи. Им и самим хочется, да никто уже не клюет на их корсеты и гнилые зубы, – красивое лицо графини на секунду исказилось в злой гримасе.

– А если Анатолию Сергеевичу это не понравится?

– Ему, Леночка, раньше надо было думать, когда в сорок лет засылал сватов к восемнадцатилетней девчонке.

– Ты такое скажешь, Аня, будто тебя кто неволил, сама ведь дала согласие.

– А разве я жалуюсь на жизнь? – как кошка, фыркнула Анна. – Мне все очень даже нравится, а кому не нравится, пусть тот и катится к черту.

Анна закурила длинную дамскую папиросу. Ей начинали надоедать нравоучения подруги.

– Так значит, у тебя все-таки было что-то с этим князем?

– Да, мы с ним пару раз целовались, – сделала графиня невинное лицо и, пристально посмотрев на Елену, подумала: «Что это она из себя монахиню строит?» – А, знаешь, Леночка, откуда взялся такой необычный аромат у моих волос? Просто я с утра делала minette, ты, наверное, понимаешь кому, и Гоги случайно заляпал мне кудри, – обворожительно улыбнулась она оторопевшей Елене. – А ты никогда не пребывала пососать хотя бы у господина Клода? – спросила Анна, смеясь над выражением лица подруги.

– Нет. Я, наверное, Аня, никогда в жизни не смогу взять это в рот. Это же противно! И что обо мне скажет муж?

– Вечно ты, Леночка. Кто о тебе может что-то сказать, если ты даже запаха мужского семени не узнаешь! А противно это или нет, можешь рассуждать, только когда попробуешь.

Они натянуто замолчали. Елена вспомнила, зачем собственно пришла, но после таких откровенных признаний подруги, она не могла просить за своего любовника.

– Уехал ли Владимир Карлович во Владивосток? – поинтересовалась Анна, чтобы поддержать разговор.

– Да. Сегодня утром проводила.

– Можешь считать, Леночка, что ты уже капитанша первого ранга. Анатоль мне говорил, что представление на твоего мужа недавно поступило на высочайшее имя.

– Слушай, Анечка, не могла бы ты помочь моему дальнему родственнику? – наконец, решилась мадам Клод. – Он единственный сын у тетушки, но рвется на войну. Нельзя ли устроить так, чтобы он остался в Петербурге?

– Как фамилия твоего кузена и где он служит?

– Мичман Каневской с броненосца «Ослябя».

– Что-то я раньше не слышала, что бы кто-нибудь из твоих родственников служил на этом броненосце, – графиня на несколько секунд задумалась, внимательно рассматривая слегка покрасневшее лицо подруги. – Ладно, Леночка, я соглашусь помочь тебе, но только с одним условием: скажи правду, кто он тебе? А если это секрет от меня, то пусть плывет воевать с японцами.

– Я попробую тебе объяснить: нас познакомил мой брат, – подбирая слова, сбивчиво отвечала Елена. – Ты только не подумай, у меня с ним ничего такого не было, просто мичман мне понравился, но я его прогнала и теперь не знаю, как жить.

– Все ясно, Леночка. Ты влюбилась в этого мичмана, и не надо передо мной оправдываться. Судить тебя я не собираюсь. Так и быть, поговорю сегодня с Анатолием. Надеюсь, он придумает, как оставить твоего «родственника» в Петербурге.

Растроганная Елена бросилась целовать подругу.

– Спасибо тебе, Анечка, – чуть ли не плача, проговорила она.

– Неужели у вас ничего не было, кроме платонической любви? Откройся, Леночка, я никому не расскажу.

Мадам Клод уже не могла в одиночку переживать бушевавшие в ней чувства. Захотелось откровенно признаться во всем, чтобы Анна посочувствовала и посоветовала, как поступать дальше.

– Я была с ним, но всего один раз. Может быть, я дура: зачем я прогнала его и теперь страдаю из-за этого? Сейчас, кажется, что все на свете отдала, только бы увидеться с Алешей, – по щекам Елены потекли слезы. Она быстро достала платок и вытерла влажные глаза.

Анна обняла ее за плечи и заговорила мягким, участливым голосом:

– Да не переживай ты так, Леночка, вернем мы твоего мичмана. Только, смотри, будь осторожна: муж твой сейчас за тысячи верст – не забеременей ненароком. Зачем тебе лишние проблемы? – Елена смущенно улыбнулась, а подруга продолжала говорить, будто вопрос о возвращении Каневского уже решен. – Знаешь, лучше всего пускай вытаскивает свое достоинство во время кульминации. Мужчины этого не любят, но ты сразу ему скажи, что вытравливать плод не собираешься, – поделилась графиня опытом с подругой.

Но Елене сейчас были не интересны женские секреты, и она перевела разговор на то, что ее больше всего волновало:

– А как ты упросишь мужа оставить Каневского в столице?

– Скажу ему, что мичман – твой племянник, и все.

– А Анатолий Сергеевич ничего не заподозрит?

– Если у него возникнут подозрения, то скорей всего ко мне, а я к ним давно уже отношусь равнодушно.

Графине Паленой было не совсем уж безразлична ревность мужа, но за годы совместной жизни она так научилась управлять ей, что извлекала из рогов адмирала одну только пользу. Желание помочь Елене тоже проснулось в Анне не бескорыстно: если мичман будет рядом с подругой, то та больше не будет читать нравоучения и строить из себя невинность.

Обнадеженная мадам Клод расцеловалась на прощание с Анной, пообещав почаще навещать ее и, воспользовавшись экипажем графини, отправилась домой. Все мысли Елены были о будущей встрече с Алексеем, в глазах светился радостный огонек. Она и не предполагала, что он может находиться всего в нескольких десятках метров от нее. И если бы судьбе заблагорассудилось, они могли столкнуться друг с другом уже сегодня. Но фатум, улыбнувшись загадочной улыбкой, повернулся к ним спиной.

В это время Каневской выходил из гостиницы на Невский проспект, по которому только что пронесся экипаж с Еленой Васильевной. Мичман мучился жуткой головной болью, но был полон решимости прервать отпуск и немедленно отправиться на броненосец.

Вчера после встречи с Леночкой Клод он в расстройстве чувств зашел в ресторан. Алексей не желал ни с кем общаться, но как назло к нему за столик подсели армейские офицеры. И изрядно выпивший мичман принялся жаловаться им на невезение в любви. Потом он рассорился с ними чуть ли не до драки, не сойдясь во мнении на стратегию ведения войны. Унимая скандал, половые под руки отвели Алексея в гостиничный номер. Каневского душила обида на весь белый свет, и он, едва двигая пером, написал прощальное письмо Елене Васильевне.

Сегодня Алексей вспоминал вчерашний день, и ему было неловко перед самим собой: «Как вчера я мог раскрывать душу и кому?! Серым армейским офицерам! И писать плаксивые письма женщине, отвергшей мою любовь. Позор! На свете есть вещи поважней любви. Да лучше умереть под японскими снарядами, чем страдать от любви как паршивый студент!»

Каневской с веселой злостью смотрел на громады броненосцев, столпившихся на рейде Кронштадта.

«Вот она – сила России, которая победит всех на свете!»

Разорванное мичманом в мелкие клочки письмо к Леночке Клод поплыло по волнам Финского залива.

Катер прижался к борту броненосца «Ослябя». Поднявшись по трапу, Каневской отдал честь вахтенному офицеру.

– Как погулял в отпуске, Алеша?

– Отлично, – не останавливаясь, ответил мичман.

В голове Алексея вертелась уже ставшая за сегодняшний день навязчивой идея: «Скорее на войну!»

Зайдя в свою каюту, он быстро написал рапорт о переводе на Дальний Восток. Поднявшись на мостик и отдав честь, Каневской протянул рапорт капитану броненосца.

– Вы уже из отпуска, Алексей Петрович, вот и славно, – как бы пробуждаясь от сна, произнес капитан первого ранга Бэр. Прочитав бумагу, поданную мичманом, он поднял на него хмурый взгляд. – Куда это вы собрались? После неудачной попытки двадцать восьмого июля прорваться во Владивосток Первая эскадра заперта в Порт-Артурской «луже». Владивостокские крейсера после боя в Корейском проливе второго августа и потери в нем крейсера «Рюрик» тоже надолго встали у пирса. Так что главный бой и прорыв блокады Порт-Артура ляжет на плечи нашей эскадры. А списываться с корабля перед походом я считаю бегством от войны.

Рапорт в руках капитана первого ранга превратился в обрывки. Стоявший на вытяжку мичман покраснел от смущения. Находясь в деревне, он читал сообщения телеграфных агентств о ходе боевых действий, но для него в то время важнее были личные переживания. Резкие слова капитана спустили молодого офицера с небес на землю.

– Не беспокойтесь, Алексей Петрович, повоевать нам придется и довольно скоро, – смягчил тон Бэр. – Через два дня броненосец уходит в Ревель, там в течение нескольких недель соберутся корабли, готовые к походу, – он немного помолчал, рассматривая крепкую фигуру мичмана. – Теперь о главном: наш броненосец избран контр-адмиралом Фелькерзамом в качестве второго флагмана. Порядок во всем должен соблюдаться пуще прежнего. И еще, Алексей Петрович, вам, как командиру батареи мелкокалиберной артиллерии, необходимо повысить подготовку по отражению минных атак. Есть данные, что во время похода на эскадру могут напасть японские миноносцы.

Круто развернувшись, Каневской покинул мостик и отправился к батарее сорокасемимиллиметровых орудий.

– Здравия желаем, ваше благородие! – хором встретили мичмана матросы.

– Здорово, черти полосатые! – приветствовал их офицер. – Что, совсем без меня распустились, орудия даже не чищены? – проведя платком внутри ствола, хмуро заметил Алексей. На платке серело лишь несколько соринок, но он накинулся на квартирмейстера. – Выгайло, почему за порядком не следишь? Чтобы через полчаса все блестело!

– Есть, ваше благородие, – вытянулся квартирмейстер.

– И еще, ежедневные тренировки по отражению минных атак, через три дня проверю, не дай Бог, не уложитесь по времени, всех сгною под винтовкой.

Сорвав зло на матросне за испытанный стыд перед капитаном, Каневской с чувством выполненного долга направился в Кают-компанию.

– И угораздило же наш броненосец опять ходить под адмиральским флагом. Офицеры снова землю носом рыть будут, выслуживаясь перед начальством, – тоскливо вымолвил наводчик Петров, драя банником ствол орудия.

– Благодари Бога, что «Ослябю» не облюбовал адмирал Рожественский. Фелькерзам по сравнению с ним – божий одуванчик. Сидит себе в каюте да винцо потягивает, а не зубы кулаком матросам считает, – ободрил наводчика квартирмейстер.

Графская чета Паленых собиралась на бал в великокняжеский дворец. У адмирала было прекрасное расположение духа. Граф предвкушал уже, что Анна Николаевна отправится танцевать, а он усядется в буфете за дальний столик с кем-нибудь из старых сослуживцев, где, хорошенько нализавшись коньяка, можно будет с упоением предаться воспоминаниям о былой службе при покойных императорах Александре Николаевиче и Александре Александровиче, ругая все нововведения нынешнего царствования.

– Послушай, кисик, – прервал голос жены благие мысли графа Анатолия, – сегодня утром к нам заходила Леночка Клод и просила за своего племянника, мичмана с броненосца «Ослябя». Он единственный сын у ее тетушки и сейчас собирается в поход на Дальний Восток. Нельзя ли его оставить при штабе или адмиралтействе в Петербурге?

Хорошее настроение адмирала начало улетучиваться.

– Милочка, вакантных мест сейчас нет, и не предвидится, тем более для мичманов.

– Так возьми и быстренько продвинь его производство в лейтенанты.

– Ты меня удивляешь, Анечка, этот мичман наверняка и ценз в плаваньях не выслужил. Давай я лучше переведу его, например, на Каспийскую флотилию, оттуда он точно на войну не попадет.

Глаза Анны хитро прищурились. Пальцы женщины осторожно погрузились в седеющую шевелюру мужа.

– Ну, кисик, я же сказала, что мичман должен остаться в Петербурге и никакого Каспия, – нежно прошептала она в ухо адмирала.

– Это невозможно устроить, дорогая, мне легче подать в отставку, чем выхлопотать место в Петербурге неизвестно для кого! Сейчас, когда даже гвардейский экипаж, в котором служат знатнейшие фамилии империи, отправляется на войну на броненосце «Александр III»!

– Ну, кисик, ты столько раз мне говорил, что для тебя нет ничего невозможного, – еще нежнее проворковала графиня, и тонкие пальцы принялись расстегивать ширинку на штанах мужа.

Анатолий Сергеевич тяжело задышал, когда на божий свет показался его сморщенный, загнувшийся книзу фаллос. Графиня крепко сжала этот маленький отросток в ладошке и начала быстро дергать его. Ее губы, прижатые к уху мужа, зашептали непристойности, какими утром грузинский князь благодарил саму графиню. Адмирал Пален скорчился от боли, чувствуя, что холеная и слабенькая на вид ручка жены вот-вот вырвет его достоинство вместе с корнем, но он все же не спешил останавливать это издевательство.

Давно, когда граф был юным лейтенантом и командовал миноноской во время Турецкой войны, он направил свой маленький корабль на большой турецкий пароход в устье Дуная. От взрыва шестовой мины в трюме парохода произошла детонация боеприпасов. Слабый корпус миноноски не выдержал мощного взрыва и дал течь. Русский корабль пошел на дно вместе с турецким пароходом. Матросы вытащили оглушенного лейтенанта из холодной воды на маленький островок. Лишь через сутки молодого графа доставили в лазарет с сильнейшей контузией и воспалением легких. Поправлялся Пален плохо, даже думал об отставке. Но молодость взяла свое, только в постели с женщинами он стал никаким. Самые лучшие проститутки Одессы не смогли поднять его достоинство. Уже зрелым мужчиной он влюбился в молоденькую смешливую Анну. От одного вида юной красавицы он, как десятилетний мальчик, испытывал томление. Промаявшись такими чувствами полгода, Анатолий Сергеевич не вытерпел и сделал предложение. На удивление юная Анечка вскоре после свадьбы нашла подход к супругу и изредка устраивала мужу праздники.

Адмирал весь потный кряхтел на стуле от желания и боли. Его член на несколько секунд распрямился и выцедил несколько капель на пальцы жены.

Анна вытерла руку о носовой платок и с наигранной строгостью спросила:

– Кисик, надеюсь, ты выполнишь мою просьбу?

– Но?

– Никаких, но!

Анатолий Сергеевич не мог в такие минуты ни в чем отказывать жене и обреченно произнес:

– Да, моя лапочка, постараюсь.

– Хватит тогда рассиживаться, мы и так опаздываем на бал. Тяжело поднявшись, граф Пален принялся одергивать мундир. Ему уже никуда не хотелось ехать.

Глава 7

Три офицера в форме лейб-гвардии Конногвардейского полка стояли в приемном зале великокняжеского дворца. Среди них на целую голову возвышался штаб-ротмистр Георгий Тквернадзе. Его рука непроизвольно тянулась подкручивать длинные усы, если мимо проходили молоденькие дамы или барышни. Два других офицера были юными корнетами, вступившими в полк прошлой осенью и еще не успевшие отрастить настоящие кавалерийские усы.

– Жэнщину, как и лошадь, нужно дэржать в уздэ, чтобы она чувствовала силу и строгость мужчины. Нельзя, Пэтя, с дамами разводить «сюси – пуси», а то они тэбэ сядут на шэю, и ужэ ты заржешь как жэрэбэц. Лучшэ сразу дать эй плеткой по мягкому мэсту, чтобы она поняла, кто сэдок и что эздить будут на нэй, – говорил князь, обращаясь к одному из корнетов.

– А как же тогда ласка, нежность, любовь?! – воскликнул от возмущения Петр Ивлев.

– Это тожэ средство управления. Можно пользоваться и им вмэсто плетки и шпор. Но это будэт ужэ нэ жэнщина – лошадь, а жэнщина – ишак, пэрэд которой на вэревкэ висит сладкая морковь в виде красивых слов и галантного обхождэния.

Не найдя, что возразить в ответ, Ивлев отвернулся от штаб-ротмистра. Ему не нравился цинизм князя, но он никак не мог порвать дружбу с ним и вырваться из-под влияния его веселого обаяния.

Увидев показавшуюся чету Паленых, Петр издали кивнул им. Тквернадзе, заметив графиню, тоже опустил голову, улыбнувшись в черные усы.

– Кто это? – спросил третий офицер.

– Это граф Пален с женой. Он – мой дядя, я тебе, Серж, про него рассказывал, – ответил Ивлев, немного соврав. Граф приходился ему двоюродным дядей по материнской линии, но корнет никогда не вдавался в эту подробность. – Не правда ли, что его жена Анна Николаевна похожа на ангела? – добавил он, когда проходившая мимо графиня одарила офицеров ослепительной улыбкой.

В черных глазах грузинского князя блеснул недобрый огонек.

– Милый Пэтэнька, сэгодня утром я имэл этого ангэлочка как послэднюю шлюшку, – как можно равнодушнее произнес князь, желая унизить корнета.

Лицо Ивлева медленно исказилось, дыхание в горле перехватило, и несколько секунд он не мог произнести ни слова.

– Я не ослышался, вы что-то сказали, князь, – вернулся дар речи к юноше. – Немедленно извинитесь за свою ложь, – процедил сквозь зубы Петр.

– Пэрэд кэм мнэ извэняться? Ты что, Пэтэнька, эе муж?

– Нет, не муж. Но я не позволю трепать имя порядочной женщины. – хватая за грудки грузинского князя, прошипел Ивлев.

– Давайте выйдем на свежий воздух, а то на нас все смотрят, – сказал Серж, оттаскивая Петра от штаб-ротмистра.

Офицеры шли от дворца вдоль набережной Мойки, и когда голоса оставшихся позади людей слились в непонятный ропот, шедший впереди Ивлев, резко обернувшись, крикнул в лицо князя:

– Немедленно признайтесь, что солгали или я вызову вас на дуэль!

– Я нэ собираюсь стрэляться с тобой, мальчик, эще скажут, что я убиваю младэнцэв. Давай лучшэ посмотрим, кто из нас врет. Эсли я пэрэсплю с графинэй на ваших глазах, то ты, Пэтя, застрэлишься, а эсли нэт, то я пущу сэбэ пулю в лоб. Сэрж будэт нашим сэкундантом и проконтролируэт выполнэниэ пари.

Молодой офицер молчал в нерешительности, ему очень хотелось самому всадить пулю в наглую грузинскую рожу.

«Но Серж может усомниться в моей правоте», – подумал Петр.

– Ладно, штаб-ротмистр, но, если к завтрашнему вечеру обещанное не будет выполнено, я пристрелю вас как брехливого кобеля. Я не намерен откладывать это дело в долгий ящик. И не вздумайте отказываться потом стреляться, не то все узнают, что князь Тквернадзе трус.

Ивлев развернулся на каблуках и, не оборачиваясь, пошел прочь от сверкающего дворца.

Сергей догнал его и принялся успокаивать:

– Может, не надо было ссориться с князем. Ты же знаешь, как штаб-ротмистр относится к дамам: все что угодно наболтает с пьяных глаз. Я, конечно, понимаю, что графиня твоя родственница…

– Ничего ты не понимаешь, – оборвал друга Петр, – Анна Николаевна такая неземная. Она не может, не может любить эту ничтожную сволочь!

Петя Ивлев почти бежал вдоль набережной. Что-то доказывающий Сергей пытался поспеть за ним. Сейчас Ивлев находился вне времени и пространства, только ноги в отчаянии передвигали тело по мостовой. Как будто наяву в сознании корнета всплыли воспоминания о первой встрече с графиней Паленой.

Мама привезла Петю в Петербург мальчишкой для поступления в кадетский корпус. Проведя все детство в родовом имении под Брянском, он смотрел на мир расширенными глазами, впитывая в себя влажный столичный воздух. В этом городе все было каким-то особенным: дома, улицы, каналы, мосты и тетя Аня, которой было тогда всего двадцать лет.

Тетя легкой рукой погладила на прощание Петю по белобрысой голове и нежным голосом сказала:

– Надеюсь, ты будешь заходить к нам в увольнения и по праздникам.

Жизнь в корпусе оказалась для Пети нелегкой. Попав из тихого родительского дома в бурлящий водоворот кадетских будней, он часто получал взбучку от более рослых и наглых товарищей. Замкнувшись в себе, он смотрел на них волчонком, у которого не было сил справиться с обидчиками. В редкие праздники Петю забирал из корпуса дядя, и эти дни, проведенные у Паленых, остались самыми яркими воспоминаниями о детстве: чай с вареньем, молоденькая тетя Аня, садившаяся рядом с ним и расспрашивающая об учебе. Ивлеву никуда не хотелось уходить, он согласился бы хоть вечность сидеть рядом с тетей. Но праздники заканчивались, и приходилось возвращаться в корпус, где маленький кадет ждал, когда снова попадет в графский дом. По ночам во сне к нему являлась не мама, а графиня, которая садилась на краешек кровати и гладила по головке.

За несколько лет, проведенных в корпусе, Петя превратился из маменькиного сыночка в стройного юношу, он научился бить первым, лишь только затрагивалась его честь. Ивлев уже реже заходил к Паленым, но на тетушку смотрел с все тем же обожанием.

Однажды после новогодних праздников, когда Ивлеву было уже семнадцать лет, и он готовился стать юнкером, дядя усадил его за столом рядом с собой как взрослого.

Граф снисходительно говорил Пете, чтобы тот переводился в Морской корпус:

– Ты пойми, что флот всегда будет элитой, даже по сравнению с гвардией.

Кадет отмалчивался, у него были нелады с математикой, а в Морском корпусе нужно знать ее на отлично.

– Плохо, что нет у тебя, Петр, флотской жилки, – продолжал басить адмирал. – Это все твоя матушка виновата: боялась воды как курица наседка и не дала мне сразу тебя в Морской определить.

От выпитого шампанского Ивлеву было тепло и уютно, даже упреки дяди нисколько не задевали его. Чем хуже служить в кавалерии: шашки наголо и марш аллюр – все просто и понятно? Не нужно вычислять ни курс корабля, ни траекторию снарядов, ни болтаться месяцами в море на корабле, словно в консервной банке. Конечно, всего этого он адмиралу не сказал: зачем обижать старика,

– Я в твои годы в Атлантику на корвете «Витязь» ходил. Помню: надвигается шторм, а мы, гардемарины, марсовыми по реям паруса поднимаем. Мачты гнутся, того и гляди, сорвешься, хорошо, если в море, может, спасут, а если на палубу, тогда все – амба! Вот дух захватывало! А ты в кавалергарды хочешь – лошадям хвосты крутить, – поучал раскрасневшийся от коньяка Анатолий Сергеевич.

– Хватит, Анатоль, ребенка стращать, – остановила мужа Анна Николаевна. – Иди лучше спать, опять ты лишнего перебрал.

Адмирал, приложившись напоследок к рюмке, отправился на боковую. А графиня, не вызывая прислугу, отправилась сама провожать кадета.

– Ты стал таким большим, Петенька, меня уже перерос. Интересно, насколько? – смеясь, прижалась Анна Николаевна грудью к юноше, пытаясь пальцами замерить расстояние между макушками.

Петю бросило в жар. Через одежду он ощутил все выпуклости женского тела.

– Ого, на целых два вершка!

Анна Николаевна отстранилась от кадета, на ее лице продолжала сиять улыбка. Она посмотрела на Петю, как будто впервые его увидела. Ее тонкий пальчик прикоснулся ко лбу юноши, заскользил вниз по прямому тонкому носу, по слегка покрывшимся пушком губам, подбородку, шее и уперся в грудь юноше.

– Только, чур, это будет нашим секретом, – прошептала графиня и хмельными губами прикоснулась сначала к одной Петиной щеке, затем к другой. Юноша стоял ни живой – ни мертвый, его губы почувствовали влажные прикосновения женского рта. – Ну, все, можешь идти, мой хороший мальчик, – сказала Анна Николаевна, вдоволь нацеловавшись.

– Да, я по-по-пойду, мне уже по-пора, – заикаясь, заговорил Ивлев, хватаясь за дверь.

– Петенька, куда ты раздетый собрался? Шинель хоть накинь! – засмеялась графиня.

Юноша схватил в охапку шинель и папаху и выскочил на улицу. Был крепкий мороз, снег трещал под сапогами, но он не чувствовал холода. Ему хотелось стремглав бежать куда-нибудь. Ивлев был счастлив и несказанно горд: его всего несколько минут назад целовала взрослая женщина. Целовала не как мать, а именно, как женщина целует мужчину. Только через несколько кварталов мороз пробрал холодными иголками Петино тело, и он, накинув шинель, осознал, что идет совсем в другую сторону от кадетского корпуса.

После этого случая Ивлев постоянно думал об Анне Николаевне. Он писал ей письма в стихах, но не решался их отправлять. Приходя в дом Паленых, он смотрел на тетушку влюбленными глазами, а та лишь расспрашивала его о жизни и справлялась, о чем пишет маменька. Она никогда не вспоминала того случая, оставаясь милой, доброй и любящей родственницей. Петя же молча страдал, изнывая от платонической любви.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь


7

Следующая страница

Ваши комментарии
к роману Юность крейсера - Андрей Юрьевич Ненароков


Комментарии к роману "Юность крейсера - Андрей Юрьевич Ненароков" отсутствуют


Ваше имя


Комментарий


Введите сумму чисел с картинки


Партнеры