Здравствуйте, милочка

Обаяние этого мужчины так велико, что ему не может противостоять ни одна женщина. При желании он смог бы внушить любовь и королеве. Но у него другая цель. В поисках потерянной много лет назад матери герой едет в Израиль. Именно здесь, по предсказанию прорицательницы, сейчас находится его мать. Он встречается со многими препятствиями на своем пути, знакомится с множеством людей, оказавшихся на этом перекрестке цивилизаций по разным причинам и с разными целями. У каждого из них своя жизнь и судьба. Что ждет нашего героя в далекой загадочной стране? Найдет ли он то, что ищет?

1 Страница

– Согласись, это заманчиво – быть счастливым. Здоровье, благополучие, изобилие – вот он, джентльменский набор хорошо устроившегося в жизни человека. Так и хочется спросить: как ты докатился до жизни такой? И можно ли мне покатиться с тобой рядом? – Георгий смотрел на меня и улыбался.

– Завидуешь что ли? – сказала я в тон мужу. – Хотя, если честно, мне тоже нравится. А прибавь ко всему этому богатству еще и любовь. Устоять невозможно.

– Любовь…любовь, – Гога покатал словечко во рту. – Нет, любовь убираем. Иначе исчезаетт спокойствие! – он помолчал. – Конечно, случается любовь необременительная – без обязательств и страстей, но таких случаев один на миллион. Обычно появляется раздолье для сомнений и переживаний. Где ж тут счастье?

– Насчет любви без обязательств ничего сказать не могу. Когда любовь необременительна для одной стороны, для другой она обычно получается слишком обременительной, – сказала я. – Но и совсем без любви никак. Для женщин. И для мужчин тоже. Если говорить о среднестатистическом мужчине в возрасте от прыщавого тинейджера до живого еще, пусть и древнего, старика. Ну, и о тебе, милый, конечно.

– Хорошо, оставим, если уж тебе так хочется. В конце-концов, тяга к красоте – это не преступление, – Гога обожал эту тему.

– Значит, здоровье, благополучие, изобилие, любовь. – засмеялась я. – Чего-то еще не хватает! Я знаю! Для полного счастья недостает исполнения желаний!

– Ну, тебя понесло, мать. Желания тем и страшны, что имеют свойство исполняться. Так изрек мудрец.

– И меня это не пугает. Мы ведь достаточно разумны и опытны, чтобы своими мечтами не натворить бед, – сказала я легко.

– Узнаю, узнаю брата Колю, – произнес Гога любимую поговорку. – Все хотят взобраться на вершину и оседлать ее, не поцарапав при этом зад. Что только не делают! Уж тут все средства хороши! Забывают только, что все это – блуд и лукавство. Чтобы добраться до цели, нужно просто терпеливо идти к ней. То есть, труд и терпение, терпение и труд, моя дорогая.

– Фу, как скучно у вас! А полегче и побыстрее?

– Во-вот, с манящими вершинами, которые в народе по-простому называются желаниями, всегда так! Кто бы помог в осуществлении? – Гога ликовал. – Вообще, что ты имеешь в виду под словом «удача»? Ее восточную версию или западную? У китайцев, например, это трехсоставная субстанция. Во-первых, это место, где человек находится – земная составляющая. Потом внутреннее состояние человека, его поступки, его свободная воля. И третье – небесная удача – судьба человека, данная ему при рождении. Взаимодействие первого, второго и третьего, все вместе дает ту самую удачу, которую ты имеешь в виду. В западном понимании, удача – это волшебный пендель, которым некто придал твоему движению нужное направление и ускорение. Очень отличается, не так ли, от небесной китайской удачи?

– Пендель звучит более заманчиво. С трудом и терпением сложнее.

– Кстати, западный вариант удачи тоже работает. Проверено на себе. Есть люди, которые источают удачу, как цветы нектар. А есть и наоборот – отнимающие.

– Все зависит от отношения человека к тебе. Или добавит тебе энергии, или заберет. Или быстрее побежишь или поползешь после этого

– Почему же тогда так редко пользуешься своими способностями? Ведь так хочется полета! Легкости хочется! Махнула палочкой и опа-на – все получилось! Волшебства хочется! Раньше для этого люди даже к духам обращались. Почему нет? Задабривали их, просили, чтобы те направили реку жизни в нужное русло. Спрашивали совета, гадали. Разве не для этого? Вот тебе и волшебство, и отношение человека к нему.

– По поводу этих вещей ничего сказать не могу, потому что с духами, не знаком и ничего от них никогда не ждал.

– А вдруг то, что мы называем духами, это не изученные пока силы природы, ее часть, проявление ее законов, которые еще не открыты человеком? Известно ведь: чтобы улучшить работу сердца, нужно помассировать точки на ступне или потереть мизинец или сложить пальцы в определенную мудру? Мы этих связей не видим, но восточная медицина утверждает, что они есть. Вдруг и с удачей можно работать так же просто?

– А чтобы хорошо зарабатывать, если следовать твоей логике, необязательно работать, нужно просто поставить в офисе аквариум с золотыми рыбками.

– В любом случае, чтобы залезть на гору, нужно приложить усилия. Пойдешь ты наверх с золотыми рыбками или нет, напрячься придется.

– Но можно же найти более короткий путь. Или использовать подъемник.

Материалист Гога покачал головой. А я мобилизовалась. Меня чужие сомнения очень мотивируют. Это издержки моего воспитания – действовать наперекор. И я решила хотя бы попытаться поискать тот фуникулер, который понесет меня в гору.

Решившись на этот шаг, я в следующие несколько месяцев перелопатила горы литературы, послушала прорицателей, оздоровилась (надеюсь, что не наоборот) с помощью нескольких методик, попыталась приманить удачу и богатство. В результате, поняла одну вещь: все это – слишком длинные дороги к счастью, усеянные камнями, ловушками, ложными указаталями и замкнутыми лабиринтами. Не успеешь оглянуться – жизнь прошла, а ты все еще недостаточно богата, не всегда здорова и сияние твоего успеха не слепит соперников и не освещает путь единомышленникам.

Кроме того, подручные инструменты, используемые для магических изысканий, как правило, дороги, громоздки и не всегда соответствуют случаю. А каких нервных и финансовых затрат стоят визиты к магам и колдунам с горящими глазами и висящими на груди сушеными лапками несчастных животных. Приятельница с трудом избавилась от гадалкозависимости, выйдя из этих отношений с изрядно похудевшим кошельком.

Или взять карты Таро, и тома комментариев к ним – деньги потратил, раскинул и с дрожью ждешь, что тебе выпадет, вдруг гадость какая-нибудь, и ведь будешь верить, потому что так устроен человек: засядет слово в подвалах памяти, и уже не ты ему хозяин, а оно начинает заправлять твоей жизнью.

А гороскопы, в которых есть все возможные варианты будущего. Можно начать чтение Львом, закончить Водолеем, а потом весь день чувствовать себя Скорпионом.

Или модный фэн-шуй – тоже недешевое удовольствие. Если бы его требования ограничивались элементарными вещами, как-то: держать закрытым унитаз, чтобы положительная энергия дома не утекала вместе с водой в городскую канализацию, регулярно проветривать помещение и время от времени выкидывать ненужный хлам. Так нет же! Проверяй-перепроверяй по компасу место, где, в соответствии с древней китайской наукой, нужно поставить аквариум с рыбками, цветы, деревья с округлыми листьями, фотографии любимых, китайский «голос ветра», камин с живым огнем или фонтанчик. Попробуй-ка приобрести все необходимые амулеты, переставить мебель в квартире, как того требует древняя наука, вырубить или наоборот посадить дерево около порога, снести угол плохо стоящего соседнего дома, которое перекрывает свободное течение ци. А когда жить?

Выходило, Георгий был прав, и легче самому тащить на вершину горы карету своей жизни, чем долго и, возмжно, безуспешно искать волшебный подъемник.

Но хоть подсказочку-то дайте! Тропу помогите наметить, поставьте указатель на распутье!

В конце-концов, я нашла способ, проверенный временем и простой одновременно. В сущности, тот же гороскоп, но все объясняешь сам, потому что переведенный с китайского текст абсолютно иденферентен в любую сторону – зла или добра. Затрат материальных – ноль, временных – пять минут, а поле для раздумий открывается широчайшее, главное иметь положительный начальный посыл.

Как это делается? В трудную минуту берешь китайскую «Книгу перемен» – «Ицзин», достаешь из сумочки три монеты любого достоинства, кидаешь шесть раз и, в зависимости от сложившейся гексаграммы, становишься на этот день или любимцем фортуны со всеми вытекающими последствиями, или откладываешь важные дела до лучших времен, что тоже хорошо – отдохнуть иногда надо. Эти несложные манипуляции, дающие хорошие результаты «малой кровью», настраивают на веселый лад и, возможно, благодаря этому восстребованны и действенны.

Здесь, как в любой игре, существуют правила, но они необременительны:

Во-первых, не задавать древней китайской книге один и тот же вопрос дважды, даже если не удовлетворен полученным ответом. Во-вторых, не распыляться и за один сеанс не пытаться узнать все обо всем. Один вопрос – один ответ, а дальше – соображай сам. И, в-третьих, не расстраиваться, даже если выпадает одна из четырех худших – по китайским меркам – гексаграмм: 3, 29, 39 или 47 – на следующий день выпадет другая. Снаряд не попадает в одну воронку дважды, и неудачник сегодня, завтра ты можешь сделаться счастливейшим из смертных. Главное – верь.

Теперь я честенько улучала момент, чтобы определиться в жизни по древней китайской системе. Однажды, открыв в очередной раз тетрадку, в которую я заносила результаты общения с древним манускриптом, я обнаружила, что прошел ровно год с моего первого опыта. Даты шли в хронологическом порядке и отмечали один за другим дни сомнений. Так после тридцатого октября и соответствующему этому дню номеру гексаграммы, в тетради стояла дата – десятое ноября, потом третье декабря, двенадцатое декабря и т.

Это было интересно. Теперь можно было писать роман или околонаучный трактат о своей жизни, сочетающий рекомендации и предостережения древних, собственные воспоминая и анализ совпадений и расхождений первого и второго. Это был бы некий эксперимент с прошлым. И я уже собралась было взяться за это интересное дело, но в последний момент остановилась.

Экспериментировать с собственной персоной, пусть даже с прошедшим отрезком своей жизни – дело небезопасное, подумала я, по той простой причине, что прошлое слишком близко стоит к настоящему и будущему и прочно связано и с тем, и с другим. И может и по носу щелкнуть за наглость, если что.

Для проведения подобного эксперимента нужно обладать немалым мужеством, и потому лучше изучать чужую жизнь и чужие пути достижения счастья, решила я, так спокойнее. Неважно, чья рука выкинет сегодня кости. Главное, что ты знаешь этого человека и можешь сопоставить результат эксперимента с его реальной жизнью.

Гексаграмма номер 4. «Все вокруг вы видите, будто сквозь некую пелену, но она скоро спадет, и мир вновь обретет для вас ясность. Однако, поскольку в настоящее время нервы ваши сильно расшатаны, не принимайте скоропалительных решений. Если хотите добиться успеха, не пренебрегайте советами старших, вдумайтесь в них, скоро все изменится. Не унывайте, побольше времени уделяйте общению с детьми. Новые планы, новые проекты уже возникают, но даже близко нет новой любви. Сконцентрируйте волю на исполнение одного–единственного желания.»

Александру снился сон. Он выходит в столовую дома престарелых, необычайно просторную, освещенную голубым телевизионным светом, оглядывается и не узнает окружение. Обычно эта комната едва вмещает пятнадцать убогих стариков – маленькая, с двумя огромными окнами-витринами, которые неудобны и жарким летом, когда солнце в полдень само одуревает от зноя, и сырой зимой, плачущей дождями, выходит упругим шагом молодого человека и видит ее.

За окном – ночь большого города – не бархатно-черная, а ржаво-рыжая, разбавленная светом круглого желтого фонаря. Фонарь похож на полную луну на тонкой ножке, выросшую на синтетическом газоне. «Вечное полнолуние, – думает Александр, – оттого здесь хочется волком выть.».

В столовой висящий под потолком телевизор плюется словами давно забытого языка, а внизу – развалившись в пластиковом кресле, сидит она – его сладкая мучительница. Она сидит расслабленная, в полудреме. Ее глаза подернуты сонной негой. Полные губы не сомкнуты, и в голубоватом свете телеэкрана из-за них поблескивают ровные острые зубки хищницы. Большое, размякшее от жары тело. Ноги в плотно обтягивающих черных коротких лосинах закинуты на стол. В безвольно свисающей с подлокотника руке – тлеющая сигарета, хранящая отпечатки губ. Он подходит к ней вплотную, большой, здоровый, крепкий мужчина, возвышается над ней, такой маленькой, глупой, бестыжей женщиной. Она выныривает из дремы, видит его, и в глазах ее появляется обычная насмешка.

Как ты донес сюда свои телеса, старый хрен, – говорит она, – И ведь смог же, посмотри-ка на него… Что же ты прикидываешься немощным днем? Тебе нравится, ездить на моем горбу? Или тебе чего-то хочется?.. Все еще хочется?.. – дальше она говорит совершенно непотребные вещи и протягивает руку для того, чтобы, как обычно, ущипнуть его за ставшее ненужным и причиняющим только боль место.

И тогда он неуловимым, стремительным, молодым движением легко перехватывает ее руку, срывает с кресла и толкает к столу. В первое мгновенье она пытается сопротивляться, бьет его в грудь свободной рукой, ругается непристойно. Она еще не понимает, что с ним, теперешним, шутить нельзя. Но минутой позже замирает, обмякает в его руках. Она привыкла подчиняться силе. Она любит силу. Он срывает с нее одежду и потом делает с нею все, что давно хотел сделать, о чем мечтал ночами, лежа без сна, наедине с болью и страхом в одинокой тишине этого жалкого пристанища для стариков, делает то, что делали тысячу раз – он знал и слышал это – с ней другие мужчины темными ночными часами. И она, как всегда, страстно и отчаянно кричит, даже не пытаясь сдерживаться, потому что абсолютно уверена в молчании девяти немощных старух и трех стариков, затаивших дыхание и превратившихся в слух в своих холодных постелях, и под ее крики вспоминающих молодость, которой, казалось уже, никогда не было. Как и много раз до этого, дом напрягся и ждал ее всесокрушающего финального крика, и в ватной тишине комнат слышалось только скрипучее и жадное лязганье челюстей полуживых старух и стариков, а воздух становился неоновым от тусклого блеска двенадцати пар глаз, затуманенных желанием.

Абсолютно правильный диск луны вздрогнул, взмыл вверх, наполнился неудержимо-пронзительным сиянием и взорвался, осыпая искусственный газон ослепительными осколками. Старый дом со всеми приживальцами перевернулся, и Александр открыл глаза.

Стояла ночь, в окно светила настоящая луна, а в комнате для персонала кричала Ольга, и тяжело дышал мужчина.

Гексаграмма 49. «Все вокруг вас пребывает сейчас в движении, все меняется, но в конце-концов добрые результаты превзойдут самые смелые ваши ожидания. В настоящий момент вы не чувствуете в себе уверенности, но скоро она вновь вернется к вам вместе с новыми перспективами, обстоятельства изменятся к лучшему. Вы измените свои недавние планы и отправитесь туда, куда прежде и не собирались. В игре вы сейчас удачливы.»

У него было приносящее удачу имя – Аурель. Аурель Дбружевич. После освобождения он носил длинные волосы, как в молодости, аккуратно зачесывая их назад, имел на среднем пальце татуировку в виде перстня, держал очень прямо спину и ходил абсолютно бесшумно, как охотник или индеец. Все говорили, что он похож на Гойко Митича – героя вестернов из его молодости Ему нравилось это сравнение.

Пятьдесят прожитых лет отметились на его худом, смуглом лице глубокими бороздами. Ногти среднего и указательного пальцев правой руки пожелтели от бессчетного количества сигарет, выкуренных за последние тридцать пять лет. В его темных волосах поблескивала седина, но ослепительно-голубые глаза отражали живущую в нем душу двадцатилетнего юноши, абсолютное бесстрашие, ничем не уничтожимую гордость, волю и готовность к любви.

В тот год, когда исполнилось десять лет после расстрела Николаэ Чаушеску, он в третий раз уезжал из Румынии на заработки. В первый раз он работал в соседней Чехии. Это произошло спустя три года после выхода из тюрьмы, где он оттрубил пять лет как «пособник бесчеловечного режима». Он служил в армии Чаушеску, охранял резиденцию генсека, был арестован и осужден вместе с другими. Ауреля не расстреляли потому, что он никогда никому не делал зла, и вины его не было ни перед Богом, ни перед людьми – то есть по чистой случайности.

В Чехии он все лето, с мая по сентябрь, ставил дома. Зарабатывал немного. Почти все отправлял домой, жене и детям. Он вернулся домой совсем не богачем. Денег хватило на то, чтобы перекрыть крышу дома и жить, не очень прижимаясь, полгода.

Сосед, работавший в то же самое время в Израиле, строил теперь новый дом. Он рассказывал фантастические истории об огромных заработках в этой жаркой стране, о пылких южных женщинах и о своих успехах на этом поприще. Мужчины слушали с недоверием и завистью. Аурель помалкивал, охраняя покой семьи. Он знал, что деньги и кроличий синдром таинственным образом связаны между собой, что связь эта прямая – чем более активен в одном, тем больше тебе дается другого, но еще он знал, что все может полететь в тартарары, если к простым инстинктам добавится что-нибудь более сложноустроенное, любовь, например.

Он давно уже не занимался поисками любви, потому что любовь ждала его дома, его жена Клаудиа. Работать он умел, и, несмотря на то, что благополучие никогда не давалось ему легко, как некоторым, он знал, что его упорный труд обязательно будет вознагражден.

Во второй раз Аурель отправился на заработки в Израиль. Там заработки были выше и в декабре-феврале не требовалась зимняя одежда, потому что самый сильный дождь с ветром при плюс двенадцати – это не зима. Кроме того, в Израиле у него был интерес личного свойства, о котором он не расказывал никому. Только младший брат знал об этой тайне, и с надеждой ждал его возвращения

Первая поездка в Израиль получилась тяжелой. Оказалось, что к жаре не так-то легко привыкнуть. Зной временами становился нестерпимым, а работать приходилось под палящим солнцем. Аурель загорел дочерна, еще сильнее похудел, и теперь больше, чем когда-либо был похож на героя американских вестернов. Иврит давался ему с большим трудом, и Аурелю временами казалось, что он скоро разучится говорить.

К радости Клаудии, денег, заработанных в Израиле, семейству Дбружевичей хватило на два года безбедной жизни в родном городке.

Возможно, хватило бы и еще на год, если бы не ряд причин. И первая – младший брат Ауреля встретил «любовь всей своей жизни», по его словам, и ушел из семьи, оставив все имещество и дом жене и сыновьям-подросткам. Уходя к новой пассии, он попросил у старшего брата некую сумму взаймы – не входить же в чужой дом с пустыми руками. Брату в январе исполнилось сорок пять лет. Опасный возраст, Аурель знал это по себе. Когда-то – был такой период в их жизни – Аурель был для брата всем, и отцом, и матерью, любил его беззаветно, поэтому отказать не мог.

Вторая причина – их с Клаудией старший сын, которому недавно исполнилось двадцать лет, решил жениться. В конце лета он привез из столицы симпатичную девушку, еще моложе, чем он сам – знакомиться. Девушка много улыбалась, мало говорила, и явно чувствовала себя стесненно в присутствии родителей жениха. Когда сын с невестой уехали, Клаудия сказала твердо:

– Я не в восторге от выбора нашего сына. Но отговаривать не стану. Это его жизнь. Пусть решают сами и живут отдельно, своей семьей. Для общего спокойствия и благополучия им нужно свое жилье. Сами они не потянут, придется помочь им купить или построить дом. Другого выхода я не вижу.

Существовало еще одна обстоятельство, еще одна проблема, которая, предположительно, была связана с Израилем и осталась нерешенной во время прошлой поездки. Она образовалась много лет назад, этакая душевная заноза или вялотекущая болезнь, присутствие которой ощущается в тяжелые минуты жизни. Об этой занозе кроме Ауреля знал только младший брат. И Клаудия – в общих чертах, без подробностей.

Эти три причины сделали новую поездку в Израиль совершенно необходимой.

Аурель собрался за неделю: сходил в фирму, которая за немаленькие деньги отправляла на заработки в другие страны, подписал договор, оплатил билеты в один конец, купил черно-желтую ковбойку, коричневые мягкие мокасины и бежевые вельветовые брюки – на зиму. В Израиле тоже бывает зима.

Два дня он занимался домом, потому что уезжал не на неделю и не на две: подправил крыльцо, укрепил водостоки, потом залез на чердак, под крышу и долго возился печной трубой, заделывая щель вокруг нее. Приближающийся отъезд добавил зоркости глазу.

Один из вечеров Аурель посвятил своей коллекции курительных трубок, которая насчитывала девяносто два предмета и являлась объектом его гордости. Некоторым экземплярам из этой коллекции было по сто с лишним лет. Вот, например, под номером три находится курительная трубка из Франции конца девятнадцатого века, она не простая, а с дополнительной чашей. Обе чаши выполнены из дерева, а мундштук – из оленего рога, Трубка инкрустирована металлическими вставками. Или вот эта – одна из любимых трубок Ауреля – "охотничья" с крышкой, сделана в России в тридцатых годах двадцатого века, фарфор с росписью на охотничью тематику, металл, деревянная вставка с винтовой нарезкой, чубук крепится шнурком к мундштуку. Ее номер в коллекции шестьдесят семь.

Какие-то трубки являлись настоящим шедевром ручной работы, как вот эта – под номерм двадцать один: Дерево, янтарь, резьба. Франция, первая четверть двадцатого века. а были и такие, что принадлежали персонажам историческим, например, под номером девять хранилась трубка Николае Чаушеску, «покровителя и благодетеля». И истязателя многих тысяч людей, как окрестили его посли ареста, а потом – казни.

Все трубки были разложены в матерчатые кармашки черного бархатного «патронташа» размером шестнадцать на шесть, рассчитанного на девяносто шесть предметов. Сейчас были заняты девяносто два кармана. Четыре были пусты.

Аурель аккуратно свернул свое сокровище и уложил почти в самый нижний ящик деревянного комода с искусной резьбой вокруг кованых ручек. Он никогда не курил из этих трубок, потому что для каждой из них, чтобы трубка «зазвучала», нужно подобрать один-единственный сорт табака, который соответствовал бы именно этому материалу и этой форме, а для некоторых трубок табак требовался и вообще драгоценный.

Когда наступил день отъезда, он еще раз проверил уложенные в чемодан вещи, взял кожаную куртку – на случай зимних пронзительных ветров с моря, зачесал назад темно-русые волосы, пригладил вислые усы, поцеловал жену и младшего сына и уже направился к двери, но Клаудия остановила его. Она быстрым шагом поднялась на второй этаж, где находилась их с Аурелем спальня, и через несколько минут спустилась вниз с маленьким кожаным мешочком в руках. Мешочек был стянут кожаной тесемкой, такой длины, чтобы его можно было свободно носить на шее.

– От сглаза и соблазнов, от злых сил, подстерегающих в пути. Не снимай, – сказала она, надевая амулет на шею мужу, и глаза ее заблестели.

Гексаграмма 38. «Эта гексаграмма означает, что данный период вашей жизни лишен гармонии. Вам кажется, что все вокруг придираются к вам, настроенны злонамеренно. Даже самые незначительные мелочи выводят вас из себя. Успокойтесь, не нервничайте, положение скоро исправится. Сподвижников вам сейчас найти трудно. Некая женщина действует вам на нервы. Следите за своими словами, и не принимайтесь ни за что новое. В поле ваших интересов в данный момент находится целый ряд вещей, совершенно не соответствующих вашим истинным желаниям.»

Ольга, прикрывшись пестрым покрывалом, сидела в кровати. Бени стоял к ней спиной и застегивая брюки. Если бы он не был ее начальником, он был бы прекрасными любовником. А так между ними постоянно стояли ее подневольность и его неограниченная власть над этим домом, вместе с ней и со всеми его стариками, старухами, запахом старческих слез, отблеском серебряных паутин, быших когда-то старушачьими волосами, забытыми их бывшими владелицами в пропитанных вздохами затхлых углах. Она вздохнула, поправила бретельки маечки, которую впопыхах забыли снять, и стала ждать окончания свидания, которое, как и все остальные не отличалось разнообразием.

– Я пошел. Уже поздно, – сказал Бени, – Ты завтра работаешь?

– Вечером, с Рукией, – ответила она, старательно складывая слова чужого языка.

– Ну, и хорошо. Увидимся. Бай, – и он растворился в ночи.

«Будто бы и не было его. Козел, – злость вдруг ударила в голову, – К Рукие даже не пытаешься подступиться, дерьмо. Боишься. Только попробуй – сразу – чик – все твое хозяйство под корень. Хорошо, если живым оставят. Арабы, они могут постоять за своих женщин. Да и за себя тоже. Это только наши мужики сопли жуют, пока их баб всякие придурки трахают»

Рукия была санитаркой в пропахшем старостью гареме, где безраздельно царствовал его хозяин, Бени, сорокапятилетний смуглый мужчина. Только над ней он был невластен.

Весь дом существовал, по большому счету, благодаря ей: двор с зеленой, стриженной травой, вымощенные разноцветным камнем чистые дорожки, кухня, в которой сукразитные шарики – по распоряжению хозяина – шли на пересчет, а в огромных холодильниках гнили красные перцы, зеленые кабачки и желтые яблоки. Ее заботами в чистоте содержались семь комнат старческой безысходности Бениного дома престарелых. «Пансиона», как он называл свою богадельню, которая родственникам доживающих здесь стариков обходилась в кругленькую сумму.

Все здесь тщательно обихаживалось ею – полноватой тридцатилетней арабкой с открытым лицом и покладистым характером. Наверное, Бени не обошел бы своим вниманием и ее – ее круглое лицо было миловидно, большие черные глаза смотрели застенчиво, а крупные губы всегда улыбались навстречу собеседнику. Скорее всего, в один из вечеров хозяин, ощутив очередной нестерпимый зуд похоти, увел бы и ее в маленькую комнатку, едва вмещающую белый металлический шкаф и две высоких кровати, и сделал бы своей наложницей, как и всех остальных работавших у него женщин. Но он боялся – и совершенно справедливо – остаться после этого немужчиной, а то и вовсе трупом – нельзя без последствий надругаться над арабской женщиной.

Вечерами в пансион за Рукией приезжал младший брат и увозил ее в свой дом, где она жила вот уже почти два года. До этого она шесть лет была замужем. О том, что случилось в ее семье, Рукия говорила кратко, опуская глаза и краснея:

– У меня не могло быть детей, поэтому муж не захотел жить со мной. Он взял себе молодую жену.

– Может, это он виноват, что у вас не получалось с детьми? – отзывалась вечно раздраженная Лиля

– Нет, – вздыхала Рукия. – Недавно у него родился мальчик.

Утром на смену придут Лиля и Светка. Сорокапятилетняя одинокая Лиля – постоянно ожидающая внимания хозяина и ревнующая его ко всем, кроме Ольги, и молоденькая, хорошенькая Светка – на данный момент любимая жена этого местичкового эмира. Она появилась в Доме месяц назад, улыбнулась пухлыми губами, произнесла длинный монолог на родном языке хозяина, ответила, улабаясь, на его вопросы. Тоненькая ниточка трусов между округлых ягодиц была едва заметна под просвечивающим на солнце нежно-зеленым платьем с разводами ярких тропических цветов. Точеные ножки на высоких коблуках ступали легко. Все это вкупе решило исход дела. На третий день Светка была определена в ночную смену, а на четвертый – назначена старшей в Доме после господина, с приличной зарплатой и полным отсутствием каких-либо обязанностей. Кроме одной – ублажать Бени. Да и то: зачем еще нужна медицинская сестра в месте, где из соображений экономии полностью отсутствуют какие-либо медикаменты.

Она прекрасно справлялась со своими обязанностями, и через две недели вся власть в Доме оказалась в ее руках. Вся, которую позволил ей взять Он – повелитель женщин, старух и трех бессильных стариков, которые были уже почти мертвы, но помнили, что когда-то и они были всемогущи.

Бени ушел. Бледно-желтая луна на тонкой ножке освещала постриженную траву, цветы вдоль дорожек, молодую, с коническим стволом пальму возле крытой веранды. В столовую через кружевные занавески ветер и свет фонаря несли колышущиеся узорчатые тени. Было душно и влажно. Ольга включила кондеционер – все равно Бени сегодня уже не появиться и не будет ругать ее за транжирство, а старики хоть чуть-чуть отдохнут от жары, закрыла входные двери, обошла дом. В последней комнате во сне громко всхрапывала Ривка. Ольга по-кошачьи тихо прокралась мимо ее двери, чтобы не разбудить эту грозную и в восемьдесят лет старуху. В комнате Александра она услышала слабое постанывание, вошла: на освещенном лунным светом лице спящего старика светилась улыбка.

– Вот ведь старый хрыч! Давно уже ничего не может, а туда же!

Она наклонилась и хлопнула рукой где-то посередине между торчащим животом и коленями. Старик вскрикнул и открыл глаза.

– Что, сны не дают покоя? – спросила Ольга по-русски.

Старик страдальчески улыбнулся, неловко высвободил из-под простыни руку и схватился за край ее коротенькой маечки.

– Да отстань ты.., – Ольга стукнула его по руке, – Спи уже.

– Я еще возьму тебя, – пообещал старик на своем языке.

Это была устойчивая языковая форма, но Ольга, переведя – и то с большой погрешностью – известные слова, добралась только до поверхностного смысла.

– Ну конечно, покатаемся, покатаемся с тобой. Поедем вместе. Где твои денежки, старый хрыч. Дело только в этом.

Гексаграмма 32. «Вы разрываетесь на части, пытаясь двинуться сразу в двух направлениях. Если сохраните выдержку, все завершится с пользой для вас. Не стремитесь к переменам. Желание ваше исполнится, если вы будете терпеливы. Нелишне сейчас провести «внутреннюю инвентаризацию» и попытаться как следует разобраться в дальнейших планах, намерениях. Для новых начинаний момент неподходящий.»

В самолете Аурель вспомнил брата. Если бы не его новое увлечение, скорее всего, сейчас они летели бы в Израиль вместе. С возрастом брат стал точной копией отца, который тоже регулярно увлекался разными женщинами и однажды ушел из семьи. Его обоянию невозможно было противостоять. Брат точно такой же, хотя к отцу относился настороженно. Из-за матери.

Брату было десять лет, когда ушел отец, и он рассказывал, что навсегда запомнил, как плакала мать, как в момент опало ее лицо, и потухли глаза. Потом она справилась с горем, расцвела краше прежнего, научилась растить детей одна, полагаясь только на себя и на подрастающих сыновей. Но в первое время ей было невыносимо тяжело.

Потом было замужество матери через восемь лет. К тому времени они привыкли жить втроем, и, казалось, были абсолютно, безоблачно счастливы, а мать однажды, улыбнушись, сказала, что, слава Богу, дети выросли, и она может попытаться устроить свою жизнь. Вскоре из Бухареста приехал тонконогий пижон с труднопроизносимой фамилией, подхватил улыбающуюся мать, ее чемоданы и увез в неизвестном направлении, как оказалось, навсегда.

Аурель потер наколку на пальце и подумал, что, несмотря ни на что они с братом все еще живы и любят друг друга. Когда-то мать научила их важным вещам: не жалеть о сделанном, не пытаться противостоять естественному ходу событий, не обижаться на людей и полагаться только на себя. И на брата. Аурель улыбнулся: наука пошла им на пользу.

За детей, жену и брата он привычно молился по утрам. В короткой вечерней молитве, которая была больше похожа на разговор со старшим, мудрым человеком, он просил в конце: «Прости меня за все!»

Он совершал поступки сам или под гнетом обстоятельств – но тоже сам, платил за них сам, и сам же получал награду, но никогда не винил за прошлое ни себя, ни кого-нибудь другого. Сейчас ему пообещали работу легче, чем в прошлый раз на стройке, и почти тысячу долларов ежемесячно. Пока он не знал, награда это или расплата за что-нибудь, но это жизнь. Это его жизнь, и, по крайней мере, ее не назовешь скучной.

Гексаграмма 44. «Хорошо, если характерной чертой вашего нынешнего поведения будет сдержанность. Отнеситесь внимательно к переменам в контактах с людьми и попытайтесь оценивать их действия менее критично. Исполнение желаний и надежд проблематично. Будьте экономны. Внутренне подготовьтесь к тому, что скоро последуют неожиданные события, не сулящие вам ничего благоприятного»

Ривка была главной в этой жизни. Она родилась такой. Она была хозяйкой большого дома, газона вокруг него, розовых кустов вдоль ограды, четырех апельсиновых деревьев и моря, что синело в сотне метров от особняка. Ее дом прислушивался к каждому ее слову, боясь пропустить хотя бы интонацию. Муж умер молодым, ему едва исполнилось сорок пять. Возможно, его убил страх пропустить что-то в бесконечных монологах жены. Но скорее всего, он умер потому, что однажды Ривка признала его недостойным жизни. Он утомил ее своей абсолютной некчемностью дома и неподконтрольностью, когда находился вдали от нее – на работе, с друзьями…

Чем он там занимался? О чем думал? Дай мужчине свободу, и хлопот не оберешься. Иногда таким независимым он возвращался домой и пытался сопротивляться ее воле. Эти раздумья и переживания утомляли Ривку. В конце-концов ей надоело мучиться в неведении, и она сказала: хватит. Здоровый до того мужчина схватился за сердце, лицо его посерело, и все было кончено в одну минуту. Она не чувствовала ни вины, ни сожаления.

Дочь, ставшая ровесницей матери в двадцать пять лет, дальше старилась вместе с ней и рядом с ней, и большие и маленькие зеркала в доме отражали их морщинки и складочки, появлявшиеся в одно и то же время, их синхронное тотальное поседение в шестьдесят ривкиных, когда из дома ушел единственный человек, так и не подчинившийся этой женщине – ее сын.

Он всегда вел свою игру: он смеялся, когда Ривке было грустно, и плакал, когда ей было весело, и не из чувства противоречия – тогда бы это была не его игра – а потому что в эту минуту ощущал себя именно так. Он жил беспутной жизнью, ловко обходя законы и запреты, возведенные матерью, а однажды ушел вслед за тощей до прозрачности белокурой дурочкой со вздернутым носом и серо-голубыми глазами, непонятного роду-племени. Ривка бросила ему вслед свою дорогую деревянную трость, на которую незадолго до того решила опираться при ходьбе, дабы легче было нести ставшее в последнее время слишком грузным тело, а больше – чтобы напоминать домашним о тяготах своего существования. Палка попала в косяк двери прямо за спиной сына и сломалась, а он даже не обернулся.

После ухода сына Ривка поседела в одну ночь, и не столько от разлуки, сколько оттого, что впервые мир так жестко и безжалостно показал ей, что она не всесильна., что кроме ее крепких маленьких рук, направляющих свою и чужую жизни, есть еще более могущественная длань, с которой даже она, Ривка, не в силах тягаться. Она тяжело переживала это открытие.

Вслед за матерью в течение месяца, поседела и дочь. И теперь зеркало, как и раньше, отражало двух очень похожих женщин, их тени и мешочки под глазами, их морщины на лбу, их дряблые шеи, утратившие упругость щеки, седые волосы и зеленые, очень похожие глаза, хотя в самой глубине их у молодой женщины таилось что-то… К счастью, Ривка долгое время не замечала этого.

После ухода сына Ривка горевала три дня. В первый день дом и апельсиновые деревья в саду притихли и словно утратили цветность, возможно, чтобы стать менее заметными и не попасться под горячую руку хозяйки. Бурю могла вызвать любая малость – слишком далеко отстоящий от обеденного стола стул, капля воды, высохшая на никелированной поверхности крана, хлопнувшая от неосторожного сквозняка дверь, туманное пятнышко в зеркале, сочувствующий взгляд дочери или лист апельсинового дерева, не вовремя сорвавшийся с ветки.

Домашние – кроме дочери в доме Ривки жила еще Эмма, женщина, помогавшая по хозяйству – тоже затаились. Ривка бушевала: таких криков, ругательств и угроз окрестности до сих пор не слыхали. В тот день, вечером, от яростной ненависти, словно яд, исходившей от Ривки и иссушавшей пространство, сдохла большая бледно-зеленая игуана, жившая под домом. Через два дня ее смерть стала очевидной – ужасающий трупный запах проник во все щели и потайные уголки дома. Ривка повелела найти «эту дрянь» и удались ее с территории усадьбы. Однако дело оказалось непростым, и еще долго соседи судачили об исчезновении сына и о явном присутствии трупа на соседнем участке, а помощница Эмма в течение недели пыталась обнаружить в темноте подвала источник отвратительнейшей вони.

Еще через несколько дней вонь исчезла, а от игуаны остались лишь жалкие белые косточки – все остальное было унесено и съедено или аккуратно складировано большими, трудолюбивыми, черными муравьями, которые, движимые общественним инстинктом или чувством долга, на боялись никого, даже Ривки. Обнаружив погибшее животное, они двинулись к этому месту – а потом обратно – стройными рядами, неся на спинах кусочки добычи. Правда, следует сказать, что в целях безопасности их муравейник в свое время был заложен на достаточном расстоянии от дома, дабы то и дело зарождавшиеся здесь ураганы, то большей, то меньшей силы, на могли нанести ему вред.

Вскоре после ухода сына, движимый чувством самосохранения, покинул дом и старый сверчок, живший много лет за камином, в которого, вернее, в скрежет которого, Ривка иногда бросала зимой свои теплые, отороченные мехом тапочки, и которого любила послушать в благостные дни.

Если первый день был днем гнева, то второй – днем слез. В тот день Ривка не захотела вставать утром с постели, отвергла завтрак, умывание, умащение благовониями и обязательную утреннюю процедуру – подведения от переносицы к вискам черных, как ночь, стрел-бровей, и подрумянивания розовой пудрой щек. Она была почти тиха и слезлива. Это было настолько не в духе Ривки, что дочь испугалась, вдруг матушка отходит в мир иной, и вместе с Эммой они вызвали врача. Врач осмотрел тихую, бледную, молчаливую женщину, послушал легкие, почти не встретив обычного в таких случаях сопротивления, измерил температуру, заглянул в глаза, хотел было заглянуть и в рот – проверить горло, но не был допущен, покачал головой, подумал и, предположив, что здесь дело не обошлось без инфекции, прописал антибиотики и вышел вон. «Дурак», – вынесла приговор Ривка, как только дверь за доктором закрылась, и яростно плюнула ему вслед, однако лекарства из рук дочери со стоном приняла, напугав бедняжку чуть не до смерти своей бледностью и закаченными под веки глазами.

Следующую ночь больная не спала и только стонала, когда мысли ее делались слишком тягостными. Однако в этих ее ночных бдениях был свой плюс, и к утру третьего дня она с торжеством человека, предвидящего будущее, решила для себя, что сын ее просто слишком молод и глуп, как пробка, но что время все поставит на свои места, и он еще приползет, битый жизнью, на порог ее дома, и она, Бог даст ей терпения, примет его. Это прозрение вернуло ее к жизни.

После обеда третьего дня Ривка велела своим женщинам помочь ей подняться, приняла ванну с голубыми солями Мертвого моря, приносящими успокоение и свежесть, нарисовала ярко брови и щеки, надела свои любимые темно-синие брюки и нежно-розовую блузку и велела дочери везти ее по магазинам. Она выздоровела, и, как и раньше, повела жизнь своей железной маленькой рукой.

Шло время, но сын ее не возвращался. Он не объявился ни через неделю, ни через месяц, ни через год. До Ривки доходили слухи, что он женился на блондиночке, получил диплом ариэльского колледжа и уехал в Америку, а оттуда – в Китай, в Тибет, в Шаолиньскую школу ушу, где совершенствует свой дух и тело. Говорили даже, что Ривка уже дважды стала бабушкой, но она напрочь отвергала такую возможность, потому что все, что было сделано без ее ведома и соизволения, не имело права на существование.

«Дурью мается, – подводила итог услышанному Ривка, – Еще вернется»

Но годы шли, а она вынуждена была довольствоваться обществом сильно постаревшей Эммы и дочери, которая теперь каждый день по утрам уезжала на работу и сидела с восьми до четырех в конторе фирмы, обеспечивающей город газом. Начальник отдела время от времени делал ей двусмысленные комплименты и предложения, а она с ужасом думала, как ей следует реагировать на его слова и взгляды. Больше всего она боялась обидеть его своей холодностью и невниманием, но и пойти навстречу его домогательствам она тоже не могла, потому что не знала, как это сделать, и хорошо ли это. Теперь она часто плакала вечерами, и причиной ее слез был уже не страх пред матерью.

Единственным человеком, кому она в конце-концов рассказала о своих терзаниях, была старая Эмма.

– Что тут мучиться, – сказала та, оглядывая женщину, – Если он интересный мужчина и не противен тебе, отдайся ему. Терять тебе уже нечего. А если не хочешь, пошли его подальше.

Услышав такой совет, женщина испугалась еще больше. Теперь она подолгу рассматривала свое отражение в потемневшем от времени зеркале в своей спальне. В нем морщинки были невидны, и она казалась себе моложе. Через несколько месяцев ей должно было стукнуть сорок, а она еще ничего не сделала в этой жизни.

В один из дней она пошла утром в парикмахерскую и покрасила свои давно уже седые волосы в золотисто-русый цвет, отчего помолодела лет на пять.

Начальник – настоящий мужчина – сразу оценил произошедшую в своей сотруднице перемену, вызвал в кабинет и после обсуждения необходимости закупки большой партии бымаги для офисного принтера, провожая, шлепнул ее по заду и попросил задержаться после работы. Она вся напряглась, покраснела, побледнела, но вечером, как он и просил, осталась в конторе допоздна – дабы довести до ума квартальный отчет. Начальник оценил ее усердие. Около восьми часов, когда в здании уже никого не было, он зашел к ней в кабинет и после недолгих приготовлений тут же, на рабочем месте, торопясь и оглядываясь, облагодетельствовал ее поспешным совокуплением. Она не получила никакого удовольствия. Однако на следующий день все повторилось вновь, и на этот раз она испытала неведомое доселе ощущение, столь необычное и восхитительное, что ради этого стоило жить.

В день грехопадения дочери, Ривка, увидев ее поздно вечером с небывало светлыми волосами, впала в страшный гнев. Изрыгая чудовищные проклятия, она пригрозила неблагодарной всеми небесными карами, простое перечисление которых заняло не менеее десятка минут. Но преступница хранила мочание, упрямо склонив вперед изуродованную золотой краской голову, и оставалась подозрительно спокойной. Это еще больше взбесило Ривку. «Совершенно очевидно, кричала она, что дочь хочет ее смерти, коли так издевается над больной и слабой женщиной».

Проснувшись на следующее утро, Ривка объявила, что дни ее сочтены, что теперь только остается ждать, когда Б-г приберет ее и начала вслух считать оставшиеся до кончины дни, «чтобы, подчеркнула она, доставить удовольствие дочери и Эмме». Она говорила утром за завтраком: «Один, надеюсь, я доживу этот день до конца, несмотря на все ваши усилия», а за ужином торжественно объявляла: «Мне хватило на это сил, несмотря ни на что!» На следующий день она говорила смиренно: «Два. Я знаю, что вам это неприятно – находится рядом со старухой, которая вызывает у вас только раздражение, но пока я жива, вам придется мириться с моим присутствием» «Три, – объявляла она на следующий день, – Я чувствую, близок мой час. Он скоро настанет. Тогда вернется и мой сын и, упав на могилу матери, поймет, что только я одна любила его по-настоящему – никто больше в этом жестоком мире. И вы тоже поймете это, но будет поздно». И так день за днем. Эмма слушала хозяйку почтительно, но отстраненно, а дочь… Дочь, если бы не странные события, происходившие в это время с ней, наверное, сошла бы с ума. Но Господь побеспокоился о ней заранее.

Где-то на девяностый день целенаправленного пошагового движения к могиле Ривка вдруг обнаружила, что счет ее дает странные результаты: талия ее дочери медленно, но неуклонно округлялась, и, хотя та никогда не была тростинкой, сейчас прибавление в ее фигуре становилось с каждым днем все более очевидным. В то время, как объемы ее росли, дочь становилась все бледнее и печальней. Еще через сорок дней, Ривка вынуждена была признать со всей очевидностью, что приближение ее гибели только прибавляет к телесам дочери. Через сто пятьдесят дней Ривка, наконец, поставила диагноз: ее дочь толстеет неспроста.

«Так-так, – сказала она вечером вернувшейся с работы дочери, – Что ты мне скажешь по поводу вот этого, – и она тихонько ткнула палкой в округлившийся животик напуганной до смерти женщины, – Что ты там прячешь от меня, милочка? И кто виновник этого сюрприза?»

Дочь чуть не потеряла сознания от ужаса. В последнее время она чувствовала себя так странно, столько противоречивых ощущений ежеминутно клубилось в ней, столько надежд, опасений, страхов. На что она надеялась? На то, что мать никогда не узнает, не увидит, не поймет? Она боялась даже думать об этом и толстела, толстела, толстела. Теперь все вылезло наружу, но она была не готова к этому. Она мертвенно побледнела, потом покраснела, расплакалась и, между всхлипываниями и сморканиями рассказала матери о своей беременности.

– И что же он? – спросила Ривка, имея в виду виновника теперешнего положения своей дочери.

– Благодарение Б-гу, он все так же мил со мной.

– О! Мама – мия! – взревела дурным голосом Ривка. – Какая дура! «Он все так же мил со мной», – передразнила она дочь, – Я убью его… Я засажу его в тюрьму за совращение малолетних… За использование служебного положения… За разврат… Я кастрирую его!

– Нет! – вдруг отчетливо и твердо сказала дочь, и старуха с недоумением и тайным страхом увидела вдруг в глазах дочери знакомый жесткий блеск, пробившийся сквозь пепел.

Когда уходил сын, у него был такой же взгляд, и Ривка, уже набравшая было воздуха в легкие, чтобы со всей мощью, громко, очень громко выдать все этой дуре, закрыла рот и закашлялась, поперхнувшись застрявшими в горле ругательствами.

– Пить, – прохрипела она, красная и задыхающаяся, – Пить. Я умираю. Радуйся. Ты давно этого хотела…

Обезумевшая дочь бросилась на кухню и столкнулась в дверях с абсолютно невозмутимой Эммой, которая несла хозяйке стакан воды.

– Благодарение Б-гу, наконец-то в доме появится человек, который снимет с ваших плеч тяжкий груз власти, или хотя бы разделит его с вами, – сказала она Ривке, подавая воду и спокойно улыбаясь, – Это будет мальчик. И он будет достоин своей бабки. Поверьте мне, вам станет легче.

Все произошло так, как сказала Эмма. Через четыре месяца родился мальчик, головастый и белобрысый, и сразу оттянул на себя центр тяжести в доме. Теперь все крутилось, скорее, вокруг младенца, чем вокруг старухи. Для привыкшей к всеобщему вниманию Ривки это было непереносимо. Она попыталась вернуть себе прежнее положение центра вселенной в семье, пускай даже ценой собственного здоровья. Она растолстела до невероятных размеров и в шестьдесят два года обезножила.

Ребенку исполнился год, он только-только начал ходить самостоятельно, а его бабка в это время отказалась передвигаться без чужой помощи. Обнаружив начало нового витка болезни у матери, теперь, когда рождение ребенка расцветило ее жизнь множеством ярких красок, но и прибавило хлопот, дочь растерялась, а Эмма укоризненно покачала головой и сказала Ривке:

– Вы всю жизнь тянули одеяло на себя. Как бы не остаться вам на старости лет одной с вашим-то характером.

И Ривка проглотила это оскорбление. На следующие четырнадцать лет она смирилась с двоевластием в собственном доме. Через четырнадцать, когда в подросшем внуке, отчетливо проявился властный характер бабки, Ривка приняла решение.

В один из дней конца ноября, когда дни еще жарки, а ночи становятся прохладными и длинными, проснувшись и приняв ванну с золотисто-оранжевыми солями Мертвого моря, прибавившими ей решимости и энергии, насурьмила брови, набелила лицо, нарумянила щеки и потребовала, чтобы дочь нашла ей приличное место в доме для стариков, где она могла бы в тишине, не доставляя никому хлопот, «тихо и достойно», – подчеркнула она, провести остаток своих дней.

Дочь печально вздохнула, услышав это, но подчинилась. В последнее время ей приходилось особенно тяжело меж двух огней: властной матерью, упивающейся своей болезнью, и подросшим сыном – спокойным, веселым, самоуверенным подростком с ярко-синими глазами и светло-русыми длинными волосами, который в свои пятнадцать лет знал всему цену и не боялся никого и ничего.

Таким образом, в один из теплых и солнечных дней декабря, сразу после Хануки, Ривка оказалась в коляске на открытой веранде Дома, в котором все управлялось волей и похотью Бени.

Бени сразу почувствовал крутой нрав новой постоялицы и поспешил обставить дела так, чтобы мирно зажить с ней в параллельных мирах, пересекаясь как можно реже, дабы избежать больших взрывов и мелких неприятностей. В конце-концов, ему удалось это устроить, потому что, по большому счету, им нечего было делить: если одна собиралась завершать здесь свою жизнь, то другой намеревался продолжать свою в соответствии с собственными законами, в которых, как и у Ривки, не существовало понятия «нельзя», отсутствовало слово «нет», и было изничтожено сомнительное «возможно». В этом они были удивительно похожи, что сразу и почувствовали оба. Волею судеб они оказались рядом, и вынуждены были уважать друг друга.

Если бы Бени чуть пристальнее всмотрелся в эту крикливую, разукрашенную, как ярмарочная кукла, властную старуху, он, возможно, увидел бы в ней свою неминуемую старость, свое будущее одиночество. Но для этого необходимы желание знать и умение сопоставлять и видеть в настоящем слабые тени грядущего.

К чему это человеку, переполненному жизнью и желаниями? Он умел заработать, сохранить и преумножить деньги. Знал, что на полуживых стариках – их одежде, постельном белье, на отсутствии таблеток и бинтов сколотить копеечку для семидневной поездки к лазурному морю в компании хорошенькой девушки, чтобы там, в оазисе, разросшемся из нескольких десятков пальм и трех колодцев до современного зеркально-стеклянного многоэтажного города, заниматься своими любимыми делами: тратить деньги, развлекаться и любить женщину. И делать все это красиво.

Ривка, узнавшая о страсти хозяина к наслаждениям в первую же ночь пребывания в Доме, приняла это как данность, однако страдать или ущемлять собственную персону хоть в чем-то она не собиралась. Она, как и Бени, знала цену деньгам и за свои кровные собиралась иметь все- все- все, что ей полагалось. Она требовала от персонала все причитающиеся ей блага: ванну с разноцветными солями Мертвого моря, отдельную комнату с кроватью и водяным матрацем, работающий кондиционер, если в комнате жарко или наоборот холодно. Она была убеждена, что внимание санитарок должно принадлежать только ей, что все прописанные инъекции она должна получать в положенное время, таблетки перед едой, во время еды и после, ингаляции – для этого она время от времени симулировала астматические приступы. Ей полагались свежие фрукты три раза в день, смена постельного белья каждое утро, ежеминутное внимание и почтительное отношение. Время от времени она устраивала небольшие сердечные припадки, чтобы «этим сучкам», как она называла санитарок, жизнь раем не казалась. Но главное, что здесь, в этом доме, в ее жизни появился Он – большой мужчина, с вечно отсутствующим взглядом, занятый своими снами о похождениях с молодыми девочками и отказывающийся замечать сильное чувство зрелой женщины.

Сначала это рсстраивало Ривку, но потом она решила, что с ее изобилием времени – каждая минута вплоть до самого конца – она в конце-концов добьется своего, она успокоилась и удвоила напор. Вскоре на веранде они уже сидели за одним столом, и отсутствующий взгляд Александра теперь то и дело непроизвольно останавливался на громкоголосой Ривке.

Гексаграмма 45. «Все, что вы сделаете в этот период, за что приметесь, завершится успешным результатом. Некая невидимая сила упрочит ваши отношения с людьми, поможет завязать новые тесные контакты, которые так или иначе станут для вас благоприятными. Былые труды и усилия будут оплачены. Вас преследует женщина, она стремится преградить вам путь, помешать осуществлению ваших намерений, вмешаться в вашу жизнь. Несмотря на это, желания ваши исполнятся».

Одной из причин, по которой Аурель оказался сейчас в Израиле, в большом тихом доме причудливой архитектуры, где жила богатая пятидесятичетырехлетняя женщина, каждую ночь приходившая к нему на правах хозяйки, и ее семидесятипятилетний муж, за которым Аурель ухаживал за девятьсот долларов в месяц, была четырехлетней давности встреча.

Он возвращался тогда из Бухареста домой, в свой тихий Плоешти. В поезде было пусто, за окном блистала черным и золотым осень. Аурель прикрыл глаза и, наверное, забылся. Он проснулся, ощутив дрожь вагона: поезд после остановки набирал скорость. За те несколько секунд, что отделяли сон от яви, он увидел удивительной красоты женщину. Даже живя почти двадцать лет рядом с такой красавицей, как его Клаудия, он не смог не восхититься красотой незнакомки. Женщина смотрела на него черными блестящими глазами и беззвучно шевелила губами. Вернувшись окончательно к действительности, Аурель обнаружил, что красавица не исчезла вместе с дремой – она сидела на скамье напротив и, как и в ушедшем сне, смотрела на него огромными глазами. У нее были красивые руки, нежные кисти, с ямочками у основания пальцев, полноватая фигура, ей было лет около сорока или чуть больше, но смуглая кожа была безупречно гладкой, чудесные глаза излучали свет, а великолепные черные волосы блестели, как у девочки. На руках, от запястий и выше, до самого локтя, нежно позвякивали десятки браслетов – узких и широких, с гравировкой и без, некоторые – с таинственными надписями.

Женщина, перехватив его взгляд, встряхнула браслетами:

– Это все мои мужчины, которые любили меня, или которых любила я. К сожалению, только так и бывает – или-или. За исключением малого числа счастливых пар, которым повезло найти друг друга. Но не тебе это объяснять, ты и сам знаешь все тонкости любовных дел. Ты родился с этим знанием. Это магия, это волшебство. Глупышка летит к тебе еще свободной, а приблизившись, или хуже того, прикоснувшись, попадает в плен. Правду я говорю?

Аурель пожал плечами и улыбнулся в вислые усы.

– Этот дар достался тебе от отца, и ты не раз пользовался им. Но в последнее время ты ищешь не любовницу, которая, поддавшись твоей притягательности, без колебаний ляжет с тобой на самое жесткое ложе, уже двадцать пять лет ты ищешь женщину, которая когда-то любила тебя не как мужчину… Открой ладонь, – она провела кончиками пальцев по руке Ауреля, разглаживая линии, обрисовывая бугры, – За эту женщину ты готов отдать всех своих прошлых и будущих любовниц, кроме, может быть, одной. Ты знаешь, о ком я говорю Но не эта – последняя – поможет тебе в твоих поисках, а другая, которую ты пока не знаешь, но которую обязательно встретишь – каждый рано или поздно находит своего учителя. И она по силе своей притягательности будет равной тебе. Ей ничего не стоит заставить тебя забыть свой дом, свой путь и свою цель. Она сделана из того же теста, что и ты. Ей мужчину обворожить – все равно, что песню спеть. Но ты не должен поддаваться. А когда поймешь, что за ночь с ней готов заплатить самую высокую цену – забыть ту единственную женщину, которую ищешь – попроси ее назвать первое, пришедшее в голову мужское имя, и спроси, где можно найти человека с таким именем. Услышав ответ, в то же мгновенье повернись к ней спиной, как бы тяжело это ни было, и беги без оглядки. В том месте, которое будет названо, ты найдешь то, что ищешь. Сказать точнее не могу. Только вижу, что находится это место в южной стране, где молодая пальма растет посреди зеленой лужайки, а каждую ночь низко-низко над землей висит полная луна в окружении цветущих роз. Как это может быть – не знаю, но вижу отчетливо.

– И еще, – оправляя помятое платье и чувствуя божественную легкость во всем теле, сказала красавица, когда поезд был уже недалеко от Плоешти, – Всякий раз, расставаясь с женщиной, которую любил, покупай в лавке кусочек сердолика и вешай его на нитку, а нитку – на шею. Пусть таких камешков соберется хоть тысяча, всегда носи свою ношу с собой: тогда ни одна из любивших тебя женщин не сможет, оглянувшись назад, причинить тебе зла. В противном случае, наслаждение, испытанное ею, заменится горечью расставания, а горечь – злой обидой. Такая любовь, пропитанная обидой и злостью, способна разрушать через время и расстояние. Она и убить способна. И не только тебя самого, но и тех, кто тебе дорог.

И женщина протянула ему маленький оранжевый камешек, теплый и глубокий.

Через полгода после той встречи Аурель впервые оказался в стране, описанной попутчицей. Он проработал между безжалостным палящим небом и раскаленной землей, шесть месяцев, пробивая дорогу от моря к сопкам, потом между сопок в глубь страны. Белоснежный песчанник, из которого сложены сопки, выжигал отраженным светом глаза. Южный ветер с вплетенным в его гриву песком, шлифовал кожу не хуже наждачной бумаги. А воздух, начисто лишенный влаги, высушивал тело до смертельной сухости мотылька, лежащего по весне в проеме между оконных рам.

Аурель, почерневший и похудевший, вернулся домой, как и уехал, с одним маленьким сердоликом на шее, потому что дешевые проститутки, пригодные только для возобновления мужской силы, не имели никакого отношения к любви. Ту, ради которой, он ехал в страну беспощадного солнца, он так и не нашел. Он пришел к Клаудии с толстой пачкой иностранных банкнот, чуть живой и сомневающийся во всем, но, увидев ее заблестевшие глаза, ее стремительное движение навстречу, успокоился. И понял, что он дома.

Первые три дня он беспробудно спал и просыпался только для того, чтобы получить из рук Клаудии чашку бульона и порцию тушеных овощей с мясом. Постепенно силы его восстанавливались. На третью ночь он стал видеть сны, а к вечеру четвертого дня, допивая бульон, ощутил давно забытое желание.

Клаудия ждала. На пятый день утром Аурель проснулся, поднялся с постели, спустился в столовую, съел большую миску макарон с сыром, кусок жаренной баранины величиной с тарелку, выпил два бокала красного вина, потом взял Клаудию за руку и повел наверх. Следующие семь дней они не спускались вниз из своей спальни, только Клаудия выбегала иногда на минутку: приготовить что-то на скорую руку и покормить животных. За эту неделю она похудела и дивно похорошела. Дом стоял неприбранный и ждал возвращения хозяйки. Младший сын-школьник целыми днями пропадал на улице. Отец Ауреля, живший в то время с ними, только ругался и при виде Клаудии отводил глаза.

Через неделю они вышли, наконец, из спальни, и жизнь покатилась своим чередом.

После первой поездки в Израиль Аурель прожил в своем доме в Плоешти ровно два года. За эти двадцать четыре месяца он построил новый сарай для скотины, привил одичавшие яблони, насадил розовых кустов вдоль ограды и сделал крытую веранду на манер тех, что видел в южной стране. В сентябре вернулся из армии старший сын, похожий на своего отца, как вдох похож на вдох. Он посмотрел на мать, на отца, улыбнулся деду, прошелся по улицам городка, восхищаясь красотой подросших невест – за прошедшие два года он понял, что делает мужчину живым и когда он начинает страшиться смерти – поехал в Бухарест, к армейскому товарищу, а через неделю вернулся – уже не один. Вместе с ним приехала желтоглазая, смуглая девушка, темно-русая и тонкая, как лоза. Сын объявил, что зовут ее Вероника, и что она будет его женой.

Клаудия тепло встретила будущую невестку, расспросила ее о родителях, сестрах-братьях, о прошлом и будущем, накормила жареным цыпленком в сладком соусе, подмечая каждую деталь: как девушка сидит, как берет с блюда мясо, как макает кусочки в соус, обгладывает косточки, пьет вино, как говорит, улыбается, поворачивает голову, смотрит своими желтыми глазами. Вечером она постелила девушке отдельную постель, а на следующее утро, проведя с ней день и ночь под одной крышей, спокойно сказала Аурелю:

– Если мы с тобой хотим в будущем спокойных дней и счастливых ночей, молодые должны жить отдельно.

Ровно через месяц и неделю после этого разговора Аурель, уложив в чемодан клетчатую рубашку и бежевые брюки, побрившись, зачесав назад волосы и разгладив усы, стоял на пороге дома, готовый к отъезду, с билетами в оба конца в кармане.

Гексаграмма 7. «Эта гексаграмма символизирует сознательное уединение. Ваше нынешнее состояние подобно состоянию генерала, решающего, когда лучше всего начать наступление. Будьте внимательны, отбирайте себе в союзники людей с добрыми намерениями. И хотя удача в данный момент сопутствует вам, не забывайте о мерах предосторожности. Вы получите неожиданное известие, или вас навестит нежданный визитер. Настоящее время исполнено для вас романтики, что, впрочем, не помешало возникновению разлада с близким человеком. Все будущие дела планируйте тщательно и рассудительно».

Александр, возвышавшийся во время завтраков, обедов и ужинов во главе стола и не замечавший до поры Ривки – своей соседки справа, был занят куда более интересными вещами. Большую часть светлого времени суток он вспоминал о ночных приключениях и, ожидая новых, улыбался своим мыслям. Окружающую его днем суету он не удостаивал внимания. Он ждал ночи, дремы-не дремы, сна-не сна, и его выпадение из реальности было добровольным и приятным. Однако его вечно отсутствующему взглядау существовало еще одно объяснение, простое и страшное в своей приземленности. В один из знойных дней середины лета, спустя месяц после его переезда из большой и удобной квартиры, которую теперь занимала его младшая, четвертая по счету, любимая дочь, в Дом Бени, он, прячась от нестерпимой боли и своего старческого одиночества и ненужности, запретил себе раз и навсегда замечать разницу между днем и ночью. Перед этим он долго размышлял о том, что сны людей ничем не отличаются от яви, и, значит, первое и второе можно безболезненно поменять местами, если это принесет в твою жизнь радость и успокоение. Но семьдесят восемь лет привычки трудно переломить в один день. И тогда Александр пошел на хитрый маневр. Для начала он смешал день и ночь в одно бесконечное и туманное впечатление, для чего отказывался три дня от еды и не открывал глаза. Для окружающих все это время он был почти мертв. Он чуть было не загремел за свои эксперименты в больницу, но достиг того, чего хотел, одержав еще одну победу в своей долгой жизни, в которой было немало побед. Теперь он был всемогущ, как какое-нибудь божество. Он мог повелевать временем и миром. В любой момент все эти старухи за столом, эта разукрашенная кукла-Ривка, этот ненавистный мужчина, который изображал из себя хозяина и повелителя вселенной, по воле Александра перемещались в разряд сновидений, а его яркие сны, с бесконечными эротическими приключениями и победами, становились явью.

Днем он терпеливо переносил ранние подъемы, которые несли много боли, но которые – легкими прикосновениями санитарок или грубыми шутками Ольги, то и дело причинявшей ему душевную и физическую боль – связывали его с ночными развлечениями. Он терпел посещение душа, он мужественно позволял кормить себя завтраком, потом, сидя на веранде, терпеливо ждал обеда, наблюдая, как Рукия метет дорожки или обрезает розовые кусты, а Ольга то и дело снует между домом и кухней. Потом он обедал, потому что его кормили, а он по необходимости открывал рот, не обращая внимания на громкий голос Ривки, которая всегда все знала лучше всех, на крики Бети, которой уже исполнилось 103 года и которая не хотела есть, потому что ей уже давно надоело жить. Александр парил между сном и реальностью и готовился к послеобеденному сну.

Надо сказать, что дневные сны больше обещали, чем давали: приключения выдавались совершенно невинные, ограничиваясь пожатиями рук и прикосновениями – для продолжения просто недоставало времени. К примеру, он только успевал приблизиться упругой походкой к Лиле, высокой злобной женщине, всегда нервной и агрессивной, только поднимал ее своими сильными руками над землей чтобы перенести на веранду, на диван, чтобы там превратить эту мегеру в счастливейшую из смертных, как слышал насмешливый голос Ольги:

– Разоспался, смотри, как разоспался, плешивый хрен. Все, подъем, просыпайся. Вышло твое время. Он еще и улыбается, посмотри на него. А я тебя сейчас вот так, чтобы скорей проснулся, – и она щиплет его за место, давно уже недееспособное в реальности.

Потом его сажают в коляску, везут к столу, кормят, поют, потом приходит странная черная женщина, которая, скорее всего, не является женщиной, потому что он ни разу не испытывал по отношению к ней нежности и желания. Эта женщина рассказывает о том, что за деревьями, кустарником и забором есть большой мир, в котором, рождаются, живут, воюют, любят и умирают другие люди. Для подтверждения своих слов она шуршит огромными мелко исписанными листами бумаги, пересказывает какие-то ужасы срывающимся от волнения голосом. Он не верит ей, потому что она – его сон. Кроме того, когда она говорит, в ее голосе постоянно слышится сомнение.

Он закрывает глаза и эти странные, тусклые, мучительные дни превращаются в счастливые ночи.

Гексаграмма 17. «Время больше подходит для упрочения руководящих позиций, чем для вербовки сторонников. Будьте верны своим принципам даже в том случае, если цели ваши изменятся. Впредь довольствуйтесь пока малыми победами и успехами, они непременно повлекут за собой и более крупные. Плывите по течению, а не против него, и тогда все придет в порядок. Желание ваше исполнится с большой долей вероятности, но будьте готовы к серьезным переменам в жизни».

В Бухаресте, в аэропорту, Аурель купил книгу с понравиившимся ему названием «Даосские секреты любви для мужчин». Покупал сей фолиант он из-за понравившегося названия, а не с целью открыть для себя что-то новое – он был уверен, что в области любви ему известно все. Однако вскоре восточный подход к вопросу увлек его, и хрестоматийная фраза: «основа всего сущего – любовь, помни это и стремись к добру», пришлась ко времени и под настроение. Уже живя и работая в Израиле, он несколько раз возвращался к книге, и каждый раз выходил на ту же мысль, созвучную его размышлениям, и он принял ее как свою, хотя непростые внешние обстоятельства порой требовали совсем других реакций.

После принятия Аурелем этой нехитрой идеи ни один мужчина и ни одна женщина не были обижены им умышленно. Прелюбодейством он не грешил, только удовлетворял зов души и тела или доставлял удовольствие женщине, чужого не брал, на ближнего не клеветал, жадность не была ему свойственна. Таким образом, к пятидесяти годам сделался он почти святым, если бы не груз прошлых лет.

Теперь Аурель жил в доме пятидесятишестилетней богатой женщины, которая боготворила его, и ухаживал за ее престарелым мужем. Девятьсот долларов в месяц, получаемые за работу, почти полностью, за исключением сотни зеленых – на пиво и сигареты, он отсылал Клаудии.

– Смотри, будь осторожен, – говорила Клаудия, – Южные женщины знают тайные слова и приемы, которые могут лишить разума любого мужчину.

– Я, не снимая, ношу твой амулет. Он надежно защищает меня от их чар. Кроме того, ни одна их них не сравнится с тобой, моя красавица, – успокаивал он ее.

– Если бы только захотел, ты мог бы жить, как принц, – день ото дня все настойчивее твердила его хозяйка, – Этот дом может стать твоим домом. Этот сад – твоим садом. Машина, яхта. Я очень богата. Ты даже не можешь представить, насколько: все самые немыслимые развлечения, все самые восхитительные путешествия, самая лучшая одежда, пища, сигареты. Я могу сделать для тебя все, что ты захочешь.

Аурель заглядывал в свой чемодан, где лежала клетчатая ковбойка и песочного цвета брюки – на выход, и думал, что из всего перечисленного он имеет все, кроме, может быть, яхты. Он, конечно, понимал, что важен уровень. Но даже то божественное ощущение, которое охватывало его при виде разноцветных парусов на синей морской глади, не стоило того, чтобы эта женщина стала для него чем-то большим, чем она была сейчас. Он улыбался в вислые усы и молчал, чем будил в зрелой прелестнице все новые желания. И надежды.

Отчаявшись дождаться милостей от судьбы и неверно истолковав улыбку и молчание сводившего ее с ума мужчины, хозяйка сделала ставший для нее роковым шаг. С утра пораньше, когда Аурель вывез ее семидесятипятилетнего мужа на пргогулку по еще сохранившим ночную прохладу улочкам той части Рамат-Гана, где виллы соперничают одна с другой по красоте и размерам, хозяйка обзвонила близлежащие дома престарелых и пристроила в один из них своего сухонького старичка-мужа.

Вечером она сообщила о своем решении Аурелю. Он внимательно выслушал хозяйку, старательно продираясь через дебри чужого языка, попытался было возразить, но она, предвкушая полную, давно желанную свободу, один на один с любимым, ничего не захотела слушать, и на следующий день, ранним утром, увезла ничего не понимающего мужа в его новый дом.

Когда за отъехавшей машиной закрылись ворота, Аурель собрал в чемодан свои вещи, надел парадные, песочного цвета вельветовые брюки, недавно купленную светлую футболку, и, тихо прикрыв за собой дверь, оставил навсегда дом, в котором прожил четыре месяца и одну неделю. В ближайшем магазинчике, где курился аромат восточных благовоний, а природные самоцветы всех цветов, форм и размеров громоздились в лотках, словно изюм на рынке, он купил небольшой кусочек сердолика – по утверждению молоденькой продавщицы с колечком в голом пупке и целым строем разномастных сережек в ушах – самого настоящего, и повесил себе на шею, как знак прощания и прошения. Затягивать расставание не было смысла.

Его хозяйка, вернувшаяся домой в прекрасном настроении в предвкушении бесконечной череды счастливых дней и ночей наедине с любимым, была оглушена, уничтожена, раздавлена, найдя дом опустевшим. Она не могла понять – почему?! Она не могла поверить, что ее оставили. Она ждала до вечера. Но каждая следующая минута все больше убеждала в истинности первоначального вывода: она осталась одна.

Вечером она села возле зеркала, осмотрела свое осунувшееся за день лицо, припухшие веки и поклялась жестоко отомстить мужчине, сотворившему с ней такое зло. Но это будет потом. а пока следовало попробовать вернуть его, используя все возможные методы. Были зажжены шесть свечей и в открытое окно прочитан двенадцать раз «Призываю я…» – заговор на возврат и приворот любимого. И на следующий день было сделано то же самое, и еще пять дней подряд. Всего – семь дней без перерыва. Но это потом, а пока, позаботившись о мистических методах, осиротевшая дважды за один день женщина не оставила без внимания и реальность. Как только голос вновь стал повиноваться ей, а бесконечные, одинокие вечер и ночь сменились утром, она позвонила в агентство, которое четыре месяца назад порекомендовало ей Ауреля, румынского туриста, в качестве помощника по уходу за стариком-мужем, и потребовала найти и вернуть его.

– Он оставил рабочее место без предупреждения, и я настаиваю, чтобы он вернулся в мой дом и отработал указанный в договоре срок до конца, – сказала она, с трудом сдерживая вскипавшие вновь слезы ярости. Она не привыкла, чтобы ей отказывали, тем более – пренебрегали ею.

Аурель уже на следующий день ощутил воздействие этой мощной силы, воздвигающей преграды на его пути, если путь этот уводил прочь от дома хозяйки. Казалось, сама природа поставила целью вернуть его обратно в большой дом посреди цветущего сада, в цепкие объятия некрасивой и нелюбимой женщины, к ее деньгам, яхтам, путешествиям и скучным забавам. В фирме, где ему всегда находили работу, теперь никак не могла подобрать новое место, а секретарша с тонкой понимающей улыбкой посоветовала ему «быть благоразумным». Аурель пожал плечами и вышел ни с чем. Собственные настойчивые поиски тоже не давали результата.

День шел за днем, Аурель проедал остатки денег, ночевал, где придется, искал, ждал, надеялся. Когда ему уже не на что было купить сигареты, и он почти впал в отчаяние, неожиданно подвернулось место в большом четырехэтажном доме престарелых, которым умело, как большим заводом, заправлял красивый, высокий, коротко стриженный молодой человек, умевший делать деньги на всем – на выращивании томатов и перцев в огромных теплицах, на производстве белого сыра, на продаже жаренных орешков и на стариках, ставших ненужными своим детям. Это было не самое лучшее место для работы, но других вариантов у Ауреля не было, и он согласился на работу санитара.

Ему выделии комнатку на крыше богадельни – фанерная будка под палящим солнцем,

в которой днем воздух раскалялся до потери прозрачности, становился густым и обжигал легкие, обещали кормить три раза в день, платить шестьсот долларов в месяц – по сравнению с прежним местом – сущие гроши, и настоятельно порекомендовали приступить к работе немедленно. Переговорив с управляющим, Аурель в тот же день вышел во вторую смену. Теперь на его попечении было тридцать пять стариков и старух, давно отвыкших самостоятельно ходить, есть и ухаживать за собой. Некоторые почти мертвые. Рядом с ним работали молоденькая медсестра и три санитарки.

Зарплата была такой маленькой, что Аурелю пришлось урезать деньги на сигареты и пиво и отправлять меньшую сумму Клаудии, работа такой тяжелой, что вечерами он падал в своем домике на крыше навзничь и засыпал мертвым сном. Он работал уже третий месяц, порой, вспоминал предыдущую хозяйку и ее посулы и ругал себя за дурацкую щепетильность, но не тропился что-то менять. Может быть, потому, что уйти пока было некуда, а, возможно, из-за внезапно возникшего ощущения, что он находится на верном пути.

Гексаграмма 51. «Вы близки к успеху, но кто-то прилагает усилия, чтобы помешать вам его достигнуть. Не расстраивайтесь из-за этого. То, что вы стремились получить как необходимое вам, на деле окажется совершенно другим, не таким, каким представлялось, так что смело и со спокойной душой можете уступить это сопернику. Скоро в вашем окружении произойдет нечто неожиданное и неприятное, впрочем, это событие ничем не повредит вам. Период благоприятен для отдыха. Не нервничайте из-за того, что обстоятельства складываются именно так, а не иначе. Чуть позднее и вам улыбнется судьба».

Бети никогда – и в лучшие годы – не считала своих лет. Она всю жизнь провела в маленьком городке среди сопок, где движение времени практически незаметно. Улицы городка взбирались вверх, стекали вниз, прихотливо изгибались, повинуясь причудам рельефа и прихотям человека, решившим поставить свой дом именно в этом месте, встречались, расходились, сворачивались в почти правильные окружности и огибали город со всех сторон, часто одной стороной своей будучи пропастью, а другой – отвесной стеной. Сопки вокруг города были усеяны маленькими серебристыми деревьями и белыми камнями, в которых за тысячи лет время выточило причудливые лабиринты.

У Бети было много детей, так много, что раньше, пересчитывая их, она каждый раз обнаруживала, что забыла кого-то, и ей приходилось начинать сначала. Сейчас, когда она помнила всех – что ей еще оставалось – это было уже неважно: они выросли, и все, как один, ушли от нее. Конечно, они по-своему любили ее, она ощущала их поддержку и именно благодаря их любви была все еще жива, но однажды она оказалась здесь, в доме Бени, словно ненужная, старая вещь.

Долгое время в вечерней молитве она вспоминала всех своих детей, прося для каждого милосердия божьего, но, почувствовав однажды, что они сами созрели для осознанной молитвы – у многих это произошло после рождения собственных детей – она перестала вмешиваться в их личные отношения со Всевышним, во-первых, чтобы не мешать, а, во-вторых, чтобы не навредить: каждый из них молился своему Богу. Теперь вечерами она только просила для всех членов своей большой семьи счастья и здоровья.

Однажды ее старшая дочь, которая к тому времени уже сама была матерью, посетовала, что Бети никогда не любила ее и была холодна с ней. «Возможно, кого-то из нас, твоих детей, ты любила всем сердцем, но мне всегда недоставало твоего тепла», – сказала она. Бети не обиделась, обняла дочь. «Слишком сильная любовь может принести больше вреда, чем добра, – сказала она, – Ты и сама знаешь это. А я всегда молилась о том, чтобы обстоятельства складывалось наилучшим образом для вас, моих детей».

Сейчас Бети было 103 года. Она прекрасно помнила свое детство и юность и говорила только по-французски, потому что ее мать и бабушка, две главные женщины ее детства, чаще говорили именно на этом языке. Она с большой неохотой вспоминала что-либо из более позднего периода, за исключением имен своих детей и всего, что с ними связано. Если же кто-то слишком настойчиво интересовался ее возрастом, она заявляла, что ей тринадцать лет, и она учится в школе. Люди крутили пальцем у виска, не понимая, что таким образом она просто хочет отделаться от навязчивых собеседников.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Здравствуйте, милочка - Анна Богачёва - Читать онлайн любовный роман

Богачева Анна

Аннотация к роману
«Здравствуйте, милочка» - Анна Богачёва

1 Страница

Здравствуйте, милочка - Анна Богачёва - Читать онлайн любовный роман

Богачева Анна