Разделы библиотеки
365 и 1 день, чтобы рассказать сказку о любви - Вера Талипова - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
365 и 1 день, чтобы рассказать сказку о любви - Вера Талипова - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Талипова Вера
365 и 1 день, чтобы рассказать сказку о любви
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Глава 2. Август
Татьяна
Я никогда не слыша об этом художнике, но после того, как Егор привез мне картину, во мне поселилось некоторое беспокойство. Что-то сродни тому ощущению, которое наверняка испытывали герои Стивенсона, найдя карту острова сокровищ, герои Жюль Верна, оказавшись на таинственном острове, то же самое испытывал Икебот Крейн, впервые услышав о безголовом всаднике, и Вини Пух – увидев высоко на дереве пчел. Это беспокойство во мне сначала не подавало признаков, потом становясь все больше и весомее, постепенно подчиняло меня, и наконец, спустя неделю, после моих ежечасных хождений около картины, я приняла решение, что я должна, во что бы то ни стало выяснить, что это за художник. Узнать его судьбу. Понять, почему столь прекрасная картина осталось неизвестной.
Начала поиски с очевидного – решила посмотреть в интернете. По фамилии художника – ничего, загрузила фото картины в распознавание изображений – вновь ничего. Но, как говорила одна моя знакомая, в четырнадцатый раз смотря на одну полоску теста для определения беременности – отрицательный результат, тоже результат. Кстати, теперь у той моей знакомой четверо детей, так что, воодушевившись ее достижениями, я решила избрать иной путь в своих поисках.
Логичнее всего начать с места, где картина была. Самого дома нет, ведь Егор сказал, что дом сносили, но адрес ведь остался тот же. По адресу можно узнать всех бывших владельцев. Сейчас есть такой сервис в интернете, я знаю. Я позвонила Егору, и попросила вспомнить адрес дома, в котором он нашел картину. Практически не удивившись столь странной просьбе, Егор пообещал в кратчайшие сроки найди адрес, поискав в документах компании. Я приуныла, ведь знала, что «кратчайшие сроки» в таком пустяковом деле для делового человека, занимающегося своим бизнесом, это не более чем оборот речи. После разговора с Егором, я уже начала размышлять, через какое время прилично будет позвонить еще раз. Но оказалось, что Егор про меня не забыл и отнесся к просьбе серьезно, уже через час он мне прислал сообщение с нужным адресом. Я многословно поблагодарила в ответ, и тут же принялась искать все доступные в сети документы, связанные с адресом.
Это оказалось сложнее, чем я думала, потому что раньше дом числился дачей для сотрудников металлургического завода. То есть прописанных там могло и не быть, ведь люди проживали в городе, а на дачу приезжали только в летнее время. Но вместе с адресом, Егор выслал мне фамилию предыдущей хозяйки – Снежина Екатерина Георгиевна 1947 года рождения.
Загрузила данные в поисковик, в надежде на то, что Екатерина Георгиевна, не смотря на мудрый возраст, все же поддалась всеобщей заразе и зарегистрировалась в какой-нибудь из социальных сетей. Мне повезло. Вот она – «Снежина Екатерина (73 года)», выпускница Свердловского педагогического института 1964 года. Фотографии все очень милые, в стиле моей мамули: кошечки, цветочки, внуки, вечера встречи выпускников. Написала сообщение.
Опять морально приготовилась к тому, что ждать придется долго, возможно несколько дней, но уже через полчаса получила ответ. Екатерина Георгиевна подробно рассказала, что дом служил дачей для их семьи все то время, что она себя помнит. Далее последовал рассказ, о сложностях последующей приватизации этого строения, тут я приуныла. Но в конце были бесценные сведенья.
Во-первых, фамилия предыдущего хозяина дачи известна точно – Чудов. Чудов!!! У меня забилось сердце, и я поняла, что карта сокровищ оказалась настоящей!! Так вот, предыдущий хозяин был, по уверениям Екатерины Георгиевны, главным инженером на том металлургическом заводе, которому принадлежала дача. Правда, он умер еще во время войны. А его сын – пропал без вести.
Во-вторых, Екатерина Георгиевна помнит картины. Они всегда стояли на чердаке. Они точно были написаны сыном предыдущего хозяина. На чердаке было несколько картин, одну из них Екатерина Георгиевна совсем недавно подарила, заинтересовавшемуся ими юноше, который помогал ей забрать вещи с дачи перед продажей. Одна картина осталась у нее самой «мне показалось, что в ней есть что-то близкое и родное».
Потом Екатерина Георгиевна уточняла причину моего интереса. На этот вопрос я и себе ответить точно не могла. У меня было ощущение, что это важно. Важно для меня. Как это объяснить человеку в простом сообщении? Я поблагодарила Екатерину Георгиевну за бесценные сведения и ответила, что раз картина была передана в школьный музей, то мне нужен сопроводительный материал. Почему-то именно фраза про школьный музей больше всего успокоила Екатерину Георгиевну, спустя несколько минут она написала мне, что если я хочу, то могу к ней заехать, она поищет старые документы – может быть что-то пригодится. Я, разумеется, хотела. Узнав адрес Екатерины Георгиевны, я договорилась о встрече на следующий день. Вечером села изучать маршрут.
Утром следующего дня, еще до того, как я встала, в голову пришли сразу две мысли. Первая – ужасно хочется на море. Вторая – надо сьездить сразу и к Екатерине Георгиевне и в архив, чтобы узнать что-нибудь о Николае Чудове. Обе мысли не могли считаться конструктивными, тем не менее, вторая почему-то не давала мне покоя.
Спустилась на кухню – приготовила завтрак. Для детеныша вместо кашки, зеленого чая и бутерброда с сыром, приготовила творожок, черный чай с лимоном и бутерброд с ветчиной и сыром. Мой ребенок как-то сразу почувствовал подвох: «Так, ну ка, поросюшенька моя, – колись, чего надумала?». Я честно непонимающе захлопала глазами: «Ничего. Ты, о чем, зайчик?!».
Мишутку не проведешь, действительно, если мать с утра кормит его не полезными, но вкусными вещами типа ветчины – значит, у нее уже созрел какой-то безумный план.
Город от нашего Городка находится в ста километрах. Одной мне ехать не хотелось. К тому же Мишутке достался уникальный дар отца – уметь «разрулить» любую ситуацию, от поиска места для парковки в местах, где машины выстроены подобно пазлам, когда выпуклости одного авто изысканно дополняют изгибы другого, до умения договориться с капельдинером пустить в зал после третьего звонка.
Мы на нашей старенькой машинке в Город ездим частенько – хочется ведь и на выставку новую попасть, и в театр сходить и распродажи в книжном магазине не упустить, и по «Икее» иногда полдня помотаться, коврик или бокальчики купить. Стоит мне прочитать в «Афише Города» об открытии очередного экскурсионного маршрута по подземным туннелям, так уже в ближайший выходной Мишутка оказывается обречен на путешествие в стиле Сталкера. Мишутка привык, что мне идеи об очередной поездке приходят в голову спонтанно. Если же проходило недели три подряд, когда мы никуда не ехали – он сам начинал нервничать, быть слишком внимательным, подозревая у меня наличие депрессии. Так что объявлению, что мы едем непонятно куда, непонятно зачем – он нисколько не удивился, и согласился на все и сразу. Его быстрое согласие, в свою очередь, вызвало у меня подозрительность: «У тебя все в порядке, ты ни с кем не поссорился? С Илюшей? С девочками? С тренером? С папой?».
Мишутка посмотрел на меня таким взглядом – что я поняла, что все в порядке, а я опять придумываю проблемы, которых нет и в помине. Я быстренько стала шелковой и пошла собираться.
Любая достаточно длительная поездка на машинке оказывается небольшим приключением. Так-то у меня пятнадцать лет водительского стажа. И вожу я в целом неплохо, уверенно более-менее, по крайней мере, в светлое время суток. Здесь вопрос скорее в непримиримой, саркастичной и зачастую оправданной мужской снисходительности по отношении к женщине-водителю.
Вот, например, когда я пятнадцать лет назад впервые села за руль на занятиях в автошколе, то преподаватель по вождению, слегка поношенный мужчина лет сорока пяти, оглядев меня с ног до головы и хмыкнув, надменно поинтересовался: «Че ты знаешь о машинах?». Я растерялась, и вместо того, чтобы поставить его на место, поведав ему основной принцип действия двигателя внутреннего сгорания, который я хорошо помню еще из школьного курса физики, выпалила ни к селу, ни к городу: «Философия экзистенциализма считает автомобиль одним из проявлений суицидальных наклонностей человечества». Он, разумеется, посмотрел на меня как на сумасшедшую и сразу понял, что легко ему не будет. Хотя в итоге сдала я экзамен на права с первого раза, и ПДД и вождение.
Когда я получала права, мой инструктор даже прослезился. Но все же бывают случаи, и к сожалению, довольно часто, когда я чувствую себя за рулем жутко неуверенно, например, если точно не знаю маршрут.
Прекрасное изобретение человечества – навигатор. Милая девушка подсказывает куда ехать, я с ней соглашаюсь, и мы благополучно приезжаем куда угодно. В этот раз я, как обычно, попросила Мишутку построить маршрут. Как доехать до городского архива я уже знаю, но вот адрес Екатерины Георгиевны, был для меня загадкой. После изучения карты города, я все же нашла нужный дом, но он оказался у железнодорожного вокзала города. Я там почти не ориентируюсь. Мишутка, забивая адрес в навигатор, заодно поменял голос с женского на мужской – это оказалось фатальной ошибкой. Сначала все было чудесно – приятный мужской голос шепчет мне в ушко (я в наушнике) где повернуть или принять левее. Я киваю, улыбаюсь, даже слегка кокетничаю. Потом он меня стал раздражать тем, что а)контролирует («держитесь правее» – умник нашелся, ну а куда я тут вообще денусь, если это съезд на «односторонку»), и б) критикует («вы съехали с маршрута» – вот не обязательно это комментировать, молчи и перестраивай маршрут).
Уже порядочно раздраженная я все же добралась до нужного дома, и даже почти идеально припарковалась, что со мной бывает редко. Как только вышла из машины – в меня вернулось предчувствие чуда.
Екатерина Георгиевна оказалась очень милой женщиной, действительно чем-то напоминающей мою маму. Она предложила нам чай. Задерживаться не хотелось, но было видно, что хозяйка нас ждала. Прическа уложена, на груди брошка, в глазах надежда на приятный разговор. Так что мы согласились на чай с сушками и малиновым вареньем. Разговор шел гладко – Екатерина Георгиевна поведала нам историю своей семьи от ее прабабушки и прадедушки, которые были «народниками» и обучали крестьян грамотности, до ее внучки, которая «блестяще окончила школу» и ожидала зачисления в университет. На моменте рассказа о внучке Екатерина Георгиевна заинтересованно поглядывала в сторону Мишутки. Тот, как и положено благовоспитанному юноше, улыбался и кивал. Я люблю слушать такие монологи. В них столько жизненного опыта и такие истории, которые не найдешь ни в одной книге. Потому что, если их написать, то читатель скажет – «слишком неправдоподобно». А вот в жизни такое действительно бывает. Все сказки родились в жизни. Это я точно знаю.
Екатерина Георгиевна, монолог свой закончила вовремя, не успев потерять внимания публики, и сразу перешла к делу.
– Про художника я ничего не знаю, к сожалению. Знаю только, что он ушел на войну и потом уже не вернулся. Пропал без вести. Так что тут я ничем помочь не могу, только могу показать вам документы на дом, все, которые были до приватизации. Вот, я их приготовила.
Екатерина Георгиевна достала из шкафа папку, там были старые ордера, счета, план дома и т. п. Я все документы, где есть хоть какая-то информация о хозяине, сфотографировала. Помялась чуть-чуть, в надежде, что мне покажут еще и картину. Ведь из сообщений я поняла, что одна картина осталась у Екатерины Георгиевны. Но ничего не происходило, а напомнить отдельно я постеснялась. Может быть, картина и не здесь, а где-нибудь в другом месте. Мы поблагодарили хозяйку, подарив купленную заранее большую коробку конфет, и собирались откланяться. В этот момент Екатерина Георгиевна как-то разволновалась, попросила подождать и ушла куда-то в недра квартиры. Вернулась через несколько минут, держа в руках завернутую в ткань картину.
– Помните, я рассказывала, что одна картина все же есть и у меня. Я ее забрала, нынче весной с дачи, но так и не решила, что с ней сделать. Думаю, пусть она лучше будет у вас.
Я развернула картину. Какое-то время мы все втроем стояли и смотрели на нее. На изображении фон был похож на театральную сцену и даже угадывался занавес и сцена, а декорацией было звездное небо. На сцене балерина. Ее мелодия красива и трагична, взгляд опущен, тело подчинено мелодии. Но в груди зияет дыра, как будто кто-то ей вырвал сердце. Она не кукла-статуэтка, она настоящая, и страдание ее – настоящее. В том месте, где должно быть сердце балерины изображен силуэт еще одной фигурки, из хрусталя – это юноша. У него прекрасные черты лица и отрешенный взгляд. Он ничего не чувствует, не испытывает никаких эмоций. Мне стало как-то не по себе. Потому что лицо этого хрустального юноши очень уж было на кого-то похоже. Секунду задумалась, и меня осенило – на Егора Щеглова! Тот же взгляд, та же осанка, та е фигура. Это было странно. Скорее всего, мне просто показалось. Егор привез мне первую картину, вот мое воображение и соединило реальный образ с героем изображения. В правом нижнем углу надпись: «Мальчик-звезда. Николай Чудов».
Потом мы пошли к машине, а Екатерина Георгиевна вышла нас провожать. Я пробовала заплатить за картину, хотя бы какую-нибудь символическую цену, но хозяйка отказывалась и убежденно повторяла: «Нет, я так решила, и не спорьте». Тепло попрощавшись с Екатериной Георгиевной, мы сели в машину и взяли курс на архив.
Там нам тоже повезло, так как мы раздобыли целых три документа, которые нам разрешили скопировать. Свидетельство о рождении Николая Чудова, отметка о прибытии в военкомат и направлении на фронт добровольцем, фронтовое письмо от Николая Чудова некой Марине Швальенберг, которое, по-видимому, затерялось, так как имеет пометку «адресат выбыл», и прикреплено к полевой почте.
Только дома внимательно рассматриваю все сделанные копии. Когда читаю письмо – плачу.
«Родная моя русалочка, как ты? Не понимаю, почему опять нет ответа. Но я все равно пишу, ведь когда пишу, то чувствую тебя и слышу твой шепот, как ты читаешь письмо вслух. И чуть хмуришься. Я чувствую твое тепло и твой запах. Когда пишу, то чувствую, что живой и жизнь она есть. Она была хотя бы. Я сейчас в госпитале лежу. Но скоро выйду и может быть ненадолго домой съезжу. Увижу тебя и отца и почувствую жизнь».
Николай называет Марину Русалочкой, значит та первая картина, что попала ко мне – про нее. Эта сказочная картина про реальную жизнь и любовь. От осмысления у меня кружится голова. Я много раз перечитываю письмо. Через день я уже знаю наизусть каждое слово, и повторяю его про себя с разными интонациями. Понимаю, что хочу перечитать «Сто лет одиночества», не знаю почему.
* * *
Сижу на скамье под окном с уже выпитой чашкой кофе, с книгой Маркеса, которую знаю наизусть. Вечер. Только в августе вечера бывают именно такими. Томными. Медленно и тягуче идет сквозь меня время. И я в который раз пытаюсь понять, почему полковник Аурелиано Буэндия так и не научился любить. И еще – что могло случиться с Мариной, почему пропала русалка. Закрывая глаза, представляю себе картину.
Во двор входит Мишутка. У него жутко загадочный вид, даже издалека.
– Мяу, – это у нас вместо приветствия. Я меланхолично мяукаю в ответ.
– Смотри, кого я тебе принес, увидел в магазине и понял, что тебе понравится! – из рюкзака сын достает мягкую игрушку, настолько странного вида, что я влюбляюсь в нее сразу.
– Какая прелесть. А это кто? Бобер или суслик, или сурок?
– Не знаю, пусть будет суслик. Давай назовем его Иммануил. Как Канта. Ага?
Я беру Иммануила в руки и смеюсь. На самом деле в том, что Мишутка придумал имя игрушке, нет ничего необычного. Так уж у нас повелось.
Сущность неодушевленных предметов остается загадкой. Я всегда была далеко (очень далеко) не материалисткой, тем не менее, считаю себя вполне адекватной. Может именно вследствие этого «нематериализма» с излишним трепетом отношусь к некоторым вещам, и точно знаю, что они не могут в полной мере считаться просто функциональными. В них есть идея, которая почти душа. Айдос – по Платону. Своеобразный анимизм. Анимизм характерен для детского и языческого восприятия. Ни детей, ни язычников у нас в семье нет, но все же …
Как-то принято у нас давать некоторым особо значимым объектам имена. Например, машинку мою зовут Марго, и тут нет никаких параллелей с маркой или моделью. Просто это сочетание двух образов – вымышленного (не мной, Булгаковым) и реального. В итоге автомобиль мой автомобиль точно женского пола, «косящая на один глаз ведьма» (просто как-то раз я довольно долго ездила с одной фарой), «невидима и свободна» (это ощущение появилось, когда кто-то решил не тратить деньги на балансировку и правку дисков, потому что до конца сезона оставалось не больше месяца). Но главное качество моей машинки – ее надежность. Это уже от реального образа. Она никогда не ломается вне гаража.
Кроме машины многие предметы также имеют свои имена. Компьютеры в доме, их зовут Одиссей и Ахиллес. Одиссей более сообразительный – на нем стоит седьмая «винда». Но Ахиллес, как и положено герою Троянской войны, более мощный, так как там установлена десятая «Виндоуз». Но иногда подвисает, и в моем режиме работать не может, то есть быстрым умом не отличается.
Плиту именуют у нас Мария, видимо аналогия с Марьей-искусницей. Мишуткины гитары – Джозефина и Джеральдина (Дафна), как героини фильма «В джазе только девушки». Гигантский кот (не настоящий), сидящий в кресле и дожидающийся когда его пропылесосят – Хэмиш, это второе имя Джона Ватсона.
Ну вот, теперь еще и суслик – Иммануил Кант. Почему бы и нет.
Благодарю сына за подарок – целую в небритую щечку. Но выражение лица у Мишутки не меняется, он все еще хитро улыбается.
– Так, что еще? – у меня появляется ощущение, что сейчас произойдет что-то странное и важное, то, что может изменить мою жизнь. Совсем не понятно, откуда это ощущение. Оно ничем не подкреплено и возникло ниоткуда.
Мишутка опять смотрит в свой рюкзак, запускает туда руку. Там, в его рюкзаке что-то попискивает, шевелится. И вдруг появляется на свет из темноты щенок. Самый милый в мире. Черный, с невероятными бархатными глазами и мокрым носом. Лапы большие, голова большая. Смешной и нелепый.
Моему восторгу нет предела:
– Это откуда такое чудо?
Мишутка улыбается:
– Я подумал, что тебе нужен друг, чтобы не чувствовать себя одиноко, когда меня не будет дома. Несмотря на то, что я уже увещевал, что тебе нужен мужчина, но ты ведь и слышать не хочешь, не внимаешь гласу разума. Так что я решил взять инициативу в свои руки.
– Чтобы я не была классической одинокой женщиной, разговаривающей с кошками?
– Да. Именно так. С собакой придется тебя гулять. Ты же любишь природой любоваться. К тому же он вырастет большим. Это лабрадор. Может быть это тебе поможет не чувствовать себя одинокой, так как он будет от тебя зависеть и будет тебя обожать.
У меня наворачиваются слезы. Мой сын – самый чуткий мужчина на планете. Щенок жутко милый, он лезет своим мокрым носиком к моим глазам. Лижет мне щеки, на которых все-таки выступают слезы.
Щенка назвали Шираз. Мишутка шутит: «Странно, почему не Пинотаж? Если бы была девочка – то назвала бы Шардоне или Бордо?». Я смеюсь. Но кличка щенку подходит, он как-то сразу на нее стал откликаться.
Собака – это не кошка. Совсем ничего общего. Эту прописную истину я поняла сразу. Раньше как-то об этом не задумывалась.
У меня всегда были коты. А кошки – это такие довольно самодостаточные животные. В том смысле, что присутствие человека на их территории ими расценивается как неизбежная расплата за корм, которые появляется в их мисках с регулярностью трижды в день. Коты абсолютно независимы и у них настолько высокая самооценка, что даже их собственная несостоятельность как функционально обусловленного домашнего животного, не может ее поколебать.
Погруженная в свои размышления я прибираю на кухне. На коврике, недалеко от своих мисок дремлют мои гигантские коты. Я на них обиделась, но они этого как-то похоже не заметили. Шираз повсюду следует за мной, заглядывая в глаза, а коты равнодушно спят. Они знают, что их любят и под каждым им кустом, в пределах моей квартиры, будет и стол, и дом. Несмотря на то, что они не ударят и лапу о лапу. Я ворчу и сержусь на котов.
Дело в том, что приблизительно месяц назад в моей квартире, где-то в перекрытиях поселилась мышь. Поселилась, и решила, что трапезничать она будет ходить во второй ящик кухонного комода. Сначала было слышно лишь редкое подозрительное шуршание, потом я обнаружила пропажу всех хлопьев из еще нераспечатанной мною коробки. Затем мышь стала вести себя совсем уж разнуздано, и, решив перейти на трехразовое питание, стала появляться еще и днем, издавая при этом довольно громкие звуки. Однако оба моих кота до последнего времени делали вид, что ничего не замечают. Я попыталась им объяснить, что это их обязанность – поймать мышь и рассказать ей о правилах приличия, но они не внимали моим увещеваниям.
Когда я в ходе обычной светской беседы пожаловалась Леночке, на бессовестных котов, то она меня просветила, что все коты ленивые от природы и надо было мне лучше завести кошку. Я пожала плечами, не хотелось бы сводить вопрос к гендерным преференциям, пусть и биологически обоснованным.
Обидевшись на котов за их лень, я решила им отомстить и положила их корм в пресловутый ящик с мышью. Нужно ли говорить о том, что через два дня коты остались без корма (разумеется, я тут же купила новую коробку). Из комода раздавались торжествующие звуки. Мамуля, видя мои мучения, предложила одолжить у нее ненадолго кошечку, но я отказалась. Зачем компрометировать моих котов перед посторонней дамой.
К тому, же я в полной мере осознала, что в сложившейся ситуации виновата я сама. Надо было правильно воспитывать своих котов, прививать им чувство ответственности, развивать у них охотничьи навыки посредством ограничения корма, и т. д. Пришлось, как всегда решать проблему самой – купила замазку для мышиных нор. И вот теперь я с печальною обидой смотрю на моих котов, а они спят. Не просыпаются даже, когда я включаю пылесос.
Но собака – совсем не такое животное. Собака становится продолжением хозяина, его частью. Какой-то беспокойной и органичной частью жизни. Как только щенок появился в моей квартире, так у меня сразу пропало свободное время. Совсем. Размеренность отпуска сменилась постоянной беготней.
Начать с того, что Шираз ко мне привязался, и очень переживал, когда я уходила из дома без него. Весть о его переживаниях дошла до меня от соседки, которая застенчиво пожаловалась на «жуткие звуки, издаваемые этим милым созданием».
Щенок очень ласковый, его ласки настойчивы и слюнявы. Если позволить ему проявить свою собачью нежность в полную силу, то он, скорее всего слижет на мне не только всю косметику, но и само лицо.
С щенком надо было гулять. Он довольно быстро приучился проситься на улицу для удовлетворения своих нужд, но иногда нужда его заставляла просыпаться часов в семь утра, и я не выспавшаяся, не накрашенная и почти не одетая была вынуждена жертвовать отпускным сном и идти с ним гулять.
Гулять мы стали ходить и в лес, и вдоль дороги в сторону полей, и по улицам городка, но по утрам в основном в парк. Это совсем рядом с домом. Тропинки, деревья, скамейки. Мне всегда нравилось это место. К тому же здесь довольно мало прохожих. Иногда попадались собаки с хозяевами и без.
Где-то на второй неделе наших утренних прогулок мы встретили красивого пса, какой-то неизвестной мне бойцовской породы. Пес был ухоженный, мощный, с умными глазами. Шираз, потянулся к нему. Ему было интересно все и чувство страха его не посещало никогда. Пес в ответ рыкнул – коротко и убедительно. Мой щенок развернулся и побежал ко мне, проситься на руки.
– Герольд, сюда! – со скамейки поднялся высокий крупный мужчина. Он прихрамывал и у него не двигалась рука. Так бывает после инсульта или черепно-мозговой травмы. Пес тут же вернулся к хозяину. Они пошли в сторону выхода. Мужчина не взглянул ни на меня, ни на моего милого щенка. Не знаю, что меня больше обидело – отсутствие интереса ко мне или к моей собаке. Долго думать об этом было лень. Мало ли у человека какие-нибудь глубоко личные мысли, в которые он погружен. «Не всем надо нравиться» – это была мудрость, открывшаяся передо мной сравнительно недавно. Я опять подивилась тому, насколько сильно изменилась за последние месяцы.
Потом мы еще несколько раз встречались с красивым псом Герольдом и его угрюмым хозяином. Я улыбалась в знак приветствия и старалась прошмыгнуть мимо.
Упорядоченность из жизни и из квартиры исчезли напрочь. Шираз ронял книги со всех нижних полок, боялся темноты и грозы, не желал оставаться один, хвостом сметал обувь в прихожей, полюбил спать в обнимку с Иммануилом. Моя жизнь вдруг резко поменяла жанр с лирически-драматического, на романтически-комедийный.
Романтичность связана с моим увлечением картинами, подаренными Егором. После того как мы съездили в архив и раздобыли там три документа, мысль Николае Чудове, не просто преследует меня, она сосуществует со мной, становясь частью моего бытия. Я смотрю на его метрику – он родился двадцать второго мая тысяча девятьсот двадцать второго года. Я знаю, что этот день в православном календаре отмечается как день святителя Николая Чудотворца. И если в этот день бывает гроза, то это, несомненно, благое предзнаменование. Ведь так и было: в день, когда он родился, была гроза.
* * *
Николай
1922 г.
В день, когда он родился, была гроза. Двадцать второе мая тысяча девятьсот двадцать второго года. С самого утра солнце грело все живое. Столь нежданному теплу и свету были рады все: и Мария-Антуанетта – огромная кавказская овчарка, и Клава – медсестра, приставленная смотреть за самочувствием пациентки, и Борис – шофер Дмитрия Яновича, и комары – непонятно откуда как-то резко вдруг появившиеся.
Сам Дмитрий Янович давно уже не следил за погодой и даже смену времен года отмечал машинально, когда записывал в журнале даты испытаний. Дмитрий Янович был военный инженер, еще очень молодой, но уже обласканный новой властью такими привилегиями как собственная машина и личный шофер, дача и отдельная квартира в городе. Досталась правда эта роскошь молодому инженеру из Москвы от его предшественника, работавшего на старом оружейном заводе еще до революции. Непонятно куда делся старый инженер вместе с семьей, поговаривали, что эмигрировал в Швейцарию, а может быть, и не так далеко было пристанище семьи старого инженера…
Город, где находился огромный завод, честно говоря, был провинциальным и далеко от Москвы, но перспективы были огромные.
Больше всего на свете Дмитрий Янович любил свою жену Людмилу, с которой познакомился еще будучи гимназистом, и свое дело, неожиданно ставшее одним из самых важных дел страны.
Дмитрий Янович нервничал с утра сразу по двум поводам. Во-первых, на заводе опять случилась авария, а во-вторых, уже вторые сутки на даче рожала Людмила. То есть наоборот, конечно, Людмила – во-первых. Вчера утром, когда начались схватки, приехали доктор и медсестра. Роды были тяжелыми. Людмила кричала, стонала, металась как раненый зверь. День прошел в напряженном ожидании. К вечеру ситуация ухудшилась, из города привезли еще одного врача. Всю ночь дом не спал: из угла в угол ходил Дмитрий Янович, домработница Наталья нервничала на кухне, пытаясь сообразить, чем лучше отвлечься: то ли пироги постряпать, то ли плиту почистить. Даже собака во дворе сидела напряженно и неподвижно, глядя на окна спальни, откуда доносились крики хозяйки. Только в полдень Людмила родила. Мальчик был маленький, болезненно синего цвета. Не кричал, как было положено новорожденному младенцу, и смотрел вокруг так, будто все видит и понимает. Все в доме начали улыбаться, напряжение спало и вдруг оказалось, что на улице прекрасная теплая солнечная погода.
Вечером была гроза.
Сына Дмитрия Яновича назвали Николаем. Спустя сутки Людмила умерла – родильная горячка. Шел дождь.
* * *
Маруся
Шел дождь. Сидела Маруся в машине и ждала, когда закончится ее бесконечная поездка от работы до дома. Все хотят приехать домой. Вот поэтому пробка.
Август оплакивал уходящее лето. Было немного грустно. Маруся смотрела перед собой, на струи дождя, стекавшие по лобовому стеклу, и вспоминала свое детство. Эти воспоминания уже стали просто картинками, как старый грустный фильм, пересмотренный столько раз, что уже не вызывает почти никаких эмоций.
* * *
Марусе было тепло. Она свернулась под одеялом в позе эмбриона, подтянула коленки к подбородку. Наконец-то перестало трясти. Туда же, к ней под одеяло, забрался котеночек. Притянула его к себе. Он оглушительно замурлыкал. Надо ему имя придумать.
Отчим все еще орал. Матом. Суть крика была в том, что она – Маруся – бездельница и смеет ему отвечать, хотя он старшее ее и, следовательно, в этом доме заслуживает уважения. Мама, что-то говорила ему, сначала спокойно, пытаясь уладить все миром, затем перешла на крик, потом на визг. Этот бессильный визг, взрывающий мозг будет Марусе сниться потом еще много лет. Много лет потом она будет в холодном поту вскидываться в кровати от приснившегося маминого визга.
Вчера Марусе исполнилось одиннадцать лет, шесть из них она прожила в счастливом и беззаботном детстве, с мамой и бабушкой. Весь мир вокруг принадлежал только ей, у нее были самые лучшие игрушки, самые красивые платьица, самые добрые мама и бабушка.
В этом мире не было мужчин. Совсем.
Согласно семейному преданию, у бабушки был когда-то муж, но потом он «предал семью», за что и был изгнан. Иногда маленькая Маруся задумывалась о том, как живется дедушке в изгнании. Ей представлялся бесконечный серый дождь и мокрый холодный город с большими домами и темными окнами, и вот, в этом городе где-то по улицам бродит ее дедушка, одинокий и неприкаянный. Потом, когда Маруся уже стала взрослой женщиной, она узнала, что причина развода ее бабушки – банальна, глупа и смазлива и жила в соседнем подъезде. А у бабушки был не тот характер, чтобы это терпеть и не то воспитание, чтобы с этим разобраться. Поэтому она взяла подмышку дочь и уехала в далекий город Свердловск, там жил кто-то из родственников. Марусину бабушку звали Владислава Иосифовна. Ее мать была «гордая полячка», а папа «еврей-лавочник». От матери ей досталась ни к чему неприменимая и ни с чем непримиримая гордость, а от отца способность приспособиться практически к любым обстоятельствам.
У Марусиной мамы мужа никогда раньше не было. Марусю она родила от большой любви. Маленькой Марусе это представлялось как-то так: вот идет по улице красивая юная мама и тут ярко-розовым облаком на нее наплывает большая любовь, облако окутывает маму, скрывает ее целиком, затем оно рассеивается, а на руках у мамы – новорожденная Маруся.
У мамы было два неоспоримых преимущества перед всеми женщинами на земле – она была добрая и мама. Она носила странное имя – Ирэна. Мужчин в ее жизни кроме той самой «большой любви» не наблюдалось. Ирэна работала в бухгалтерии завода и любила конфеты «Птичье молоко».
Однажды в бухгалтерию каким-то непонятным злым ветром занесло Виктора Волкова – слесаря третьего разряда, непонятого и недооцененного поэта в прошлом. Виктор произвел неизгладимое впечатление. Ему было немного за сорок, он был красив. В прошлом у него была семья и журналистская карьера, которая закончилась в тот день, когда его исключили из комсомола за недостойное поведение. Дело было в том, что в одной из служебных командировок, где он по заданию одной из газет должен был собирать материал про передовиков производства, его в гостинице застала горничная, прогуливающегося пьяным и голым по этажу. Из газеты он «уволился по собственному желанию», женщина, которая считала его своим мужем на тот момент, выгнала его из квартиры по тем же соображениям. От безысходности и недопонимания Виктор запил окончательно и бесповоротно.
Для Ирэны Виктор приносил конфеты «Птичье молоко» и читал стихи. Декламировать он умел превосходно. Много, долго, без лишнего надрыва. Его хотелось слушать, на него хотелось смотреть. Ирэна поняла – это ее судьба. Ее не смутило то обстоятельство, что он работает слесарем и живет в скромной комнате в коммуналке и его гардероб состоит из рабочей одежды и двух парадных костюмов: светло-серого и ярко-синего.
Она привела его знакомиться с семьей уже через две недели после знакомства, еще через месяц они поженились, и Маруся теперь спала не в маминой комнате, а в бабушкиной, а еще через пару недель начался для Маруси ад. Что бы она ни делала, – «дядя Витя» был ей недоволен. Однажды они пошли гулять. Дядя Витя, мама и Маруся. Они шли по улице, и у Маруси развязался шнурок. Она наклонилась и долго его завязывала, но пальчики не слушались и красивый бантик из шнурка никак не получался, и тогда она просто засунула концы шнурка в ботинок. Дядя Витя увидел это и начал над ней смеяться, мол вон уже какая большая, скоро замуж отдавать (Марусе было только шесть), а шнурки завязывать не умеет. А потом у каждого встречного ребенка в парке спрашивал – умеет ли он завязывать шнурки. И показывал пальцем на Марусю со словами: «А вот она – не умеет!». Мама при этом почему-то смеялась, а Маруся глотала слезы, горькие и противные.
Поначалу Марусе очень хотелось, чтобы этот новый человек ее полюбил как родную дочь. Она приносила ему газету, когда он садился ужинать, аккуратно складывала в шкаф его брошенную на диван одежду, чистила щеткой с черным кремом его ботинки, стоящие в прихожей. Но это все почему-то не нравилось Дяде Вите, он раздражался, кричал на Марусю. Его раздражало само присутствие Маруси. Она никак не могла понять – почему.
Почти все время Маруся теперь проводила не с мамой, а с бабушкой. Это было непривычно и непонятно, мама все время была с Дядей Витей. Они ходили в гости или кто-то приходил к ним. Все взрослые сидели на кухне, смеялись, кричали, курили. А Маруся сидела в бабушкиной комнате на диване и листала книги.
Лето, осень, зима, весна, снова лето…. Проходило Марусино детство теперь под крики пьяного отчима, ворчание и упреки бабушки и глухие рыдания, и нервный визг матери. Ирэна изменилась, стала нервной, крикливой, дерганной. Понемногу стала тоже выпивать вместе с мужем, сначала за компанию, потом, чтобы ему меньше досталось, потом потому что у нее жизнь не сложилась, потом по привычке.
* * *
Виктор Волков, отчим Маруси, вырос в детском доме. Он родился в 1945 году, 9 мая. Так, по крайней мере, написано было у него в метрике. В детский дом его привезли из больницы, где он находился. В мае сорок пятого кто-то подкинул ребенка на крыльцо больницы. Он был завернут в полинялую пеленку, сшитую из чьего-то платья.
Свое детство Виктор почти не помнил, лишь несколько эпизодов, например, как однажды лизнул качели и прилип языком и долго-долго так стоял, до темноты. Его отсутствие было замечено только на ужине, к тому времени он уже три часа стоял на улице, прилипший к металлической опоре качели, и потом его язык отливали из чайника. Еще, он помнил, как потерялся. В третьем классе ходили на экскурсию на завод, смотрели, спрашивали, было интересно, но душно и шумно. А когда вышли, Виктор поднял голову и увидел огромное необычайно синее и глубокое небо. Он уже отстал от всех и все стоял и смотрел на небо. А когда опустил голову, то вокруг никого не было. Города он не знал, да и не мог знать, ведь школа, в которую они ходили находилась через дорогу, больше он нигде и не бывал. Чужих людей спрашивать побоялся. Пометался взад-вперед, и сел на скамейку, ждать смерть. Непонятно почему, но именно так он себе и сказал: «Я сяду на скамейку и буду ждать смерть». И ему даже почудилось, что он ее видит. Смерть была очень красивая и очень юная, с большими синими глазами, в которых были лишь беспомощность и ярость. Но в тот раз его смерть не пришла за ним, а его нашла их детдомовская воспитательница Мария Васильевна – женщина, уставшая от беспросветности жизни и от чужих детей. Она дала Игорю подзатыльник и запретила неделю брать полдник.
В школе Виктор учился лучше всех. До седьмого класса. А потом его за пятерки учителя перестали хвалить, а друзья по комнате в детдоме стали презирать. Виктор был мальчиком умным и умел уже к тому времени приспосабливаться к ситуации, так что учиться перестал. Однако, закончив десятилетку, и отслужив в армии, умудрился поступить на журфак в Университет. Там он встретил свою будущую жену. У нее было странное имя – Нора. Она была сногсшибательно красива, к тому же из актерской семьи. С тех пор Виктор испытывал патологическую страсть к женщинам с необычными именами.
С Норой они поженились всего через полтора месяца после знакомства. Молодая семья, разумеется поселилась в квартире родителей невесты. В семье Норы Виктора приняли хорошо, он очень быстро адаптировался и научился красиво пить и декламировать стихи. Жена из Норы получилась никудышная – готовить она не умела, за мужем смотреть, стирать или гладить – не желала. «Мещанские предрассудки» – фыркала она. В доме на всех готовила Норина бабушка, она следила за порядком в доме, за тем, чтобы у всех была чистая одежда, и после ночных посиделок Нориных родителей или друзей молодой четы, всегда вставала ни свет ни заря, чтобы убрать последствия «творческих вечеров». Нора рассказывала, что ее бабушка – бывшая аристократка, чуть ли ни графиня. Виктор смотрел на эту маленькую, терпеливую женщину, с утра до ночи что-то чистящую или готовящую и не сказавшую ни разу, никому, ни слова упрека и хмыкал. Не верил. Не так он себе представлял аристократов. Семейная жизнь Норы и Виктора была далека от идиллической. Они бурно ссорились, бурно мирились, обязательно запивая и то и другое дешевым алкоголем.
Потом Норина бабушка умерла, и порядок в доме полетел ко всем чертям. Огромная пятикомнатная квартира – непонятно какими судьбами доставшаяся одной актерской семье – постепенно зарастала мусором, пылью и густым запахом рвоты и сигарет. Однако так продолжалось недолго.
Сначала куда-то пропала Норина мама – очень красивая в прошлом известная в городе актриса оперетты. Поговаривали, что она уехала на Юг, в Ялту – жить со своим старым поклонником из партийных шишек союзного значения, который однажды, находясь по каким-то важным партийным делам в Свердловске, посетил театр, и сразу насмерть влюбился. Потом Норин папа – режиссер – решил привести в дом свою новую пассию – молоденькую актрису, которая была на два года моложе Норы, но все же смогла взять хозяйство в свои руки. Она была красивая, умная, хваткая, деревенская девушка с большими планами на жизнь. Существование Норы и ее молодого бесперспективного, пьющего мужа в этой квартире не входило в планы новой хозяйки. Она решила, что Норе нужно найти нового жениха, с квартирой, и быстро осуществила план. Так Виктор остался без жены и без жилья, с тетрадочкой написанных им стихов и глубоким убеждением в несправедливости жизни и коварстве женского рода.
Дальше все слилось воедино. Будто в круговороте воронки Виктора засасывало все больше, и он опускался все ниже.
* * *
Маруся не любила ходить в школу. Там было очень шумно. В ее классе было тридцать два ученика. У Маруси была мамина фамилия – Яснопольская, то есть находилась она вместе со своей фамилией в самом конце списка и в классном журнале, и в приоритетах учителей. Училась Маруся «неплохо», в ее дневнике были в основном четверки. Возможно, именно поэтому ее почти не замечали. Если бы она были отличницей, то на нее возлагали бы надежды, другие ученики должны были бы, по словам учителей «равняться на таких учеников». Если бы она была заядлой троечницей, то ее бы просили «подтянуться», «ведь ты же можешь», говорили бы ей. Неуспевающей она быть не могла, потому что это тоже надо постараться уж совсем ничего не делать.
Так вот и получилось, что к концу пятого класса Маруся стала самой незаметной ученицей в классе. Дома ее тоже едва замечали. Бабушка следила за тем, чтобы она была чисто одета и всегда вовремя возвращалась домой из школы. Владислава Иосифовна была воспитана еще в то время, когда главным для человека была его полезность для общества и с детьми поэтому не принято было разговоры разговаривать, интересоваться их жизнью, или обнимать и зацеловывать ребенка. В такой эмоциональной отчужденности воспитали ее, так она воспитала свою дочку и точно такими же приемами пользовалась в воспитании своей внучки. Она видела, что с дочкой явно что-то не так, чувствовала, что внучка растет замкнутой, но для того, чтобы признать эти проблемы, нужно было поступиться гордостью, а Владислава Иосифовна всегда ходила с высоко поднятой головой. Так уж ее воспитали ее мать и тетка – «гордые полячки».
Из своего детства до детдома, в котором она оказалась в восьмилетнем возрасте, Владислава Иосифовна помнила высокую мамину прическу, столовое серебро, накрахмаленную белоснежную скатерть и напомаженные острые отцовские усы. Отца расстреляли в тридцать девятом, мама вскоре умерла от какой-то непонятной болезни, о которой принято было говорить только шепотом. Владислава оказалась в детском доме еще до войны. Потом война, эвакуация. После войны ее удочерили. По тем временам случай почти невероятный, в стране было много сирот и все детдома были переполнены. Но Владиславе повезло, так как ее разыскала и забрала из детдома тетка, двоюродная сестра ее матери. Она была «старой девой», замужем никогда не была, а решила взять племянницу исключительно из чувства долга. Так что нежность, ласка, сочувствие, понимание – это все для Владиславы Иосифовны были категории необязательные, рудиментарные.
Жили три женщины грустно, холодно, каждая в своем мире, пока не появился Виктор Волков.
* * *
Воспоминания не кончились, а дождь кончился. И пробка тоже подходила к концу. Маруся приехала домой, там ее ждали дочь и муж. Ее каждодневное счастье. Август не плакал, и осени не ждал, а просто был.
* * *
Кай
Август не плакал, и осени не ждал, а просто был. У Кая было предчувствие, что скоро наконец-то он встретит ее, и поймет, почему так долго не мог ее найти.
Кай еще в детстве решил, что встретит ту самую женщину. Непонятно откуда у него было такое убеждение. К тридцати годам даже женат еще не был. Все девушки, женщины, что ему встречались были промежуточным и не оставили и следа в его памяти, ни одного отпечатка на его сердце. Впрочем, интересоваться женщинами, выстраивать отношения, научиться играть в эти бесконечные гендерные игры – это все казалось Каю ненужным, второстепенным, часто бессмысленным. Некогда. Надо просто жить.
Кай был вторым из пятерых детей в семье. Семья даже по скромным деревенским меркам была неблагополучная и малообеспеченная. Отец и мать работали на ферме, постоянно пили, их увольняли, то одного, то другого, потом обратно на работу брали. Работа была тяжелая и низкооплачиваемая, и найти еще кого-то, да к тому же непьющего было сложно. Отец Кая когда-то считался красавцем и любил рассказывать, как за ним девки бегали, когда он из армии пришел. Среди этих «девок», видимо, и была Мария – мать Кая. Красавицей она не считалась, к тому же «малолетка», еще в школе училась. Но из всего ассортимента девиц оказалась самой сообразительной – быстренько умудрилась забеременеть. «Я как порядошный мужик сразу женился» – любил рассказывать отец. На этом его мужские поступки закончились. Дальше сплошная пьянка. Как со свадьбы начал пить, так и не останавливался долгие годы.
Мать Кая в школе была отличницей, из приличной семьи. Отец у Марии был тракторист, работящий мужик, никогда его никто пьяным не видел. А мама – учительница начальных классов, женщина тихая и незаметная. Семья считалась идеальной, непонятно откуда взялась тяга Марии к спиртному, то ли от слабости, то ли от безысходности. Затянуло ее не сразу. Когда первым беременная была еще и капли в рот не брала, хоть муж сразу и пить, и бить, и гулять начал. Терпела. Родилась дочка – красавица. Муж избил за то, что не сын. Через полгода опять забеременела – надеялась, вот сын будет и образумится муж, перестанет пить, и будут они счастливо жить. Родился сын, но стало еще хуже. Бить стал больнее, из запоев выходил редко. Но в один день жизнь из просто плохой превратилась в невыносимую. Вернулась Мария тогда поздно вечером, после вечерней дойки с фермы – сына с собой брала, а дочурку Полиночку с мужем оставляла, ей почти два годика было, возраст такой – не сидит на месте, а заведующая фермы ругается. Так вот вернулась домой – муж спит, а доченька в кроватке лежит мертвая. Голенькая, рученьки раскинуты, глазки открыты и смотрят куда-то. Туда, где ее ангельская душа. Поперек шеи страшная дыра и кровь. Кровь. Тут Мария как окаменела. И больше в себя не приходила.
Было расследование, отца Кая признали виновным в убийстве своей дочери. Адвоката Мария для своего мужа самого лучшего нашла, корову продала, чтобы с ним расплатиться. Дали четыре года строгого режима за непредумышленное убийство, через три года он вернулся. И опять все по – новой. Потом Мария еще троих детей родила, двоих похоронила. Родители ее тоже на кладбище. Лежат рядом. Отец повесился на следующий день после похорон Полины. Мать заболела и через пять месяцев тоже умерла. Мария даже и не помнит, что за болезнь унесла жизнь ее матери. Об этой жизни Мария ничего не знает и не помнит. Все эти годы после смерти дочери и не существовали для нее. Не было их и все тут. Тогда в тот страшный день у кроватки доченьки умерла Мария, когда было ей от роду девятнадцать лет. А та пьющая старуха, которую все видят, так и не она вовсе, это другой кто-то.
Про детство свое Кай не любил вспоминать. Когда ему исполнилось семь, у него родился брат, через год еще и сестра. Кай для них был и отцом, и матерью; купал, кормил, в садик водил, стирал и гладил, когда в школу пошли – уроки с ними делал.
Больше всего в детстве Кай боялся не матери, которая в пьяном угаре или орала как раненый зверь или сидела часами смотря в одну точку и мыча что-то непонятное, и не отца (ну побьет, покричит, посуду пошвыряет – ничего страшного, привыкли уже), а больше всего боялся «комиссии». Раз в месяц к ним приходила «комиссия», отец и мать состояли на учете, и семья числилась неблагополучной. Кай очень переживал, что его и сестренку с братишкой, всех троих заберут в интернат. А там, если отца с матерью лишат родительских прав, то могут над детьми опекунство оформить, и в разные семьи распределить. Семьи, в которые попадали опекаемые дети, чаще всего только числились благополучными. И в этих семьях с детьми не больно-то церемонились. За опеку деньги государство платило, по деревенским меркам не малые, вот многие и старались содержать своих детей за счет детей взятых под опеку. Если же в интернате оставят, то тоже ничего хорошего. В интернате нравы были строгие – преподаватели, что надсмотрщики в камерах. В общем, всякое бывало. Знал об этом Кай, что называется из первых уст. У него много знакомых было и воспитанников интерната и из опекаемых.
«Комиссия» приходила раз в месяц пятнадцатого числа. Три женщины и милиционер. Готовился к этой встрече Кай всегда заранее. Восьмого числа мать получала аванс на ферме. Именно в этот день надо было успеть вытащить у нее из сумки деньги и купить на них продукты. Продукты Кай покупал «подешевле» и «подороже». «Подешевле» – чтобы кормить семью до пятнадцатого числа, продукты «подороже» Кай прятал, и доставал только утром пятнадцатого, аккуратно расставляя на полках кухни. Потому что «комиссия» когда придет, то первым делом попрутся на кухню проверять питание. Четырнадцатого Кай приводил дом в порядок: мыл пол, чистил кастрюлю и сковородку, менял постельное белье, гладил и складывал детские вещи. Пятнадцатого Кай надевал на младшеньких самую лучшую одежду и готовил самое лучшее, из доступных для него, блюдо— пюре с котлетами. Самым сложным в подготовке к приходу «комиссии» была необходимость привести отца и мать в слегка адекватное состояние. Для этого Кай с вечера в их пойло наливал отвар зверобоя. И отца, и мать весь следующий день тошнило. Пить много они не могли. Кай и сам не помнил, откуда он взял этот рецепт, зверобой для этого применения он собирал лет с десяти, каждое лето.
А вот школу Кай любил. Учителя были почти все добрые. С одноклассниками Кай особо не общался – некогда. А учиться ему было интересно, особенно ему нравились уроки биологии, литературы и истории. Историю и литературу вел пожилой мужчина, у него не было ноги, но он всегда на уроке стоял. Встанет у окна и рассказывает. Кай на всю жизнь запомнил все, что слышал на этих уроках.
Телевизора в доме у Кая не было. Так что единственным развлечением для Кая были книги из библиотеки. Странное хобби для подростка. В библиотеке работала очень добрая женщина, ей было давно за пятьдесят, и когда-то она наверняка была красавицей. Она жалела Кая. Но помочь ему не могла. Каю часто вспоминался ее взгляд: смесь жалости, беспомощности, одиночества и тоски. Для мальчика она была почти волшебницей. Раз в год в библиотеке проходила инвентаризация, и часть книг списывалась из библиотечного фонда в макулатуру. Библиотекарь разрешала Каю из списанной литературы брать любые книги. Так к нему попала книга, определившая его судьбу – «Введение в молекулярную диагностику и генотерапию наследственных заболеваний». Это было в тот год, когда у него появилась еще одна сестренка, Каю было четырнадцать. Его младшую сестренку назвали Олей, она родилась с кучей врожденных заболеваний и умерла, едва ей исполнилось полгода, почти всю свою коротенькую жизнь она провела в больнице, так что Кай даже не успел до конца осознать ни ее появления, ни утраты. Почему-то Каю казалось, что прочти он эту книгу раньше – сестренка была бы жива. Бред, конечно, он и сам это осознавал, но все равно верил.
А еще через год умер брат. От воспаления легких. И Кай винил себя в его смерти. В тот день, когда у мальчика поднялась температура, Кая дома не было, он уехал в город на соревнования. Кай боксом с десяти лет занимался. У них в школе тренировки были. Тренер считал Кая перспективным спортсменом. На сборы или соревнования Кай почти не ездил – как он малышей без присмотра оставит, но в тот день согласился. Всего два дня. Утром уедет, вечером на следующий день вернется – все будет хорошо, убеждал себя Кай. Выиграл оба боя и счастливый пришел домой. Было уже около полуночи. В доме тихо. Отец с матерью спят, брат с сестрой тоже. Кай очень устал и лег спать. Только утром понял, что с братишкой плохо. Вызвал «скорую». Те приехали, забрали ребенка в больницу. На следующий день Кай приехал в больницу. На первом же автобусе. Купил шоколадку «Аленка», братишка такие очень любил. Ему не объяснили ничего даже, сказали должен кто-то из родителей приехать документы подписать, тогда тело выдадут. Кай будто оглох. Ничего не понимал. Какое тело? Где брат? Он кричал в больнице. Разбил кулаком стекло во входной двери. Приехала милиция.
Потом похороны. На кладбище грязно. Дождь.
После школы Кай ушел в армию. После поступил в Университет на биохимический факультет на заочное обучение, потом в аспирантуру. Работал грузчиком, строителем, электриком, монтажником. Купил старенькую, вечно ломающуюся «газель». Не меньше половины от дохода отправлял в деревню. Родителям и сестре. Домой приезжал редко – тоска брала, когда видел полуразвалившийся дом. Ни отец, ни мать, ни сестра не работали. Сестра бросила училище. Все трое пили.
В городе Кай снимал комнату. Почти в центре, в старом доме. Квартира была большой – четырехкомнатной. В одной комнате жила хозяйка, во второй ее внучка, третью сдавали, четвертая использовалась в качестве столовой и гостиной. Жил он в этой квартире уже пять лет. Для Кая это место было воплощением рая. Хозяйка была пожилая, очень эмоциональная женщина, ей было семьдесят четыре года, и она походила на фею-крестную из старой сказки. Кая считала почти внуком. В тот день, когда он появился в этой квартире по объявлению – там сломался кран и Ирина Никитична (так звали хозяйку) была просто в панике, так как не могла дозвониться до сантехника. Кай, привыкший все делать сам, починил кран, улыбаясь трагическому голосу хозяйки. Его всегда удивляло, как легко люди всерьез расстраиваются из-за ерунды. После этого он стал не жильцом, а буквально приемным внуком. Дом был старым, поэтому в этой квартире минимум два раза в месяц что-нибудь ломалось, а Кай чинил. Через пару месяцев его починка сантехники, мелкий ремонт электросетей, и слесарно-строительные работы распространились на весь подъезд, а затем и на весь дом. В доме жили в основном пенсионеры, поэтому на щедрые гонорары рассчитывать не приходилось, но Кай зачастую отказывался от любой оплаты, если ремонт был небольшим.
Внучка Ирины Никитичны – Герда, была девушкой взбалмошной и также чрезмерно эмоциональной. Ее родители уехали за границу работать, а дочь оставили бабушке. Герда после окончания школы должна будет уехать к ним, в Швейцарию. Бабушку Герда любила, но частенько капризничала. Для Кая было непонятно, чем может быть недоволен ребенок, у которого с детства есть все, которого любят. Любят сильно, беззаветно.
У самой Герды, как ей казалось, была масса причин для недовольства.
Во-первых, ей категорически не нравилось ее имя, в первую очередь потому, что у одного из их соседей Николая Игоревича – пожилого военного в отставке, была собака-овчарка по кличке Герда. Когда-то давно Николай Игоревич служил на японской границе, и был в его героической службе какой-то памятный эпизод, когда пограничная собака спасла ему жизнь. С тех пор, как пограничник вышел в отставку, с ним всегда жила его собака. Всегда овчарка и всегда Герда. Так что внучка Ирины Никитичны когда представлялась незнакомым, всегда говорила, что ее зовут Гера – как древнегреческую богиню.
Во-вторых, Герда была недовольна тем фактом, что Ирина Никитична категорически не отпускала ее ни в какие ночные клубы. Герде недавно исполнилось семнадцать – тот самый дурацкий возраст, когда странным образом путаются представления о самостоятельности и распущенности.
В-третьих, Герда не хотела заниматься музыкой. С восьми лет она обучалась в музыкальной школе по классу виолончели. Играла она замечательно, у нее был природный талант, видимо доставшийся ей от бабушки. Ирина Никитична была преподавателем музыки, в прошлом довольно известной скрипачкой. Однажды, в момент особенно бурного спора по поводу музыки, разгоревшегося прямо с утра между бабушкой и внучкой, домой некстати вернулся Кай. Он пришел с ночной смены, и еще ему предстояло через четыре часа идти на зачет в университет. Единственное, о чем он мечтал – немного поспать. Но вместо этого его незамедлительно избрали арбитром в этой нешуточной схватке.
– Психологами и биологами доказано, что классическая музыка позитивно влияет на состояние организма, человек становится более уравновешен, спокоен, у него повышается иммунитет. – Ирина Никитична стояла напротив внучки в позе гордой амазонки, держа в правой руке вилку так, будто это был как минимум карающий меч судьбы.
– Конечно, особенно после того как человеку исполнилось шестьдесят. Иммунитет вырабатывается, видимо, относительно классической музыки, потому что по вам, сударыня, не заметно, чтобы вы были уж как-то чрезмерно уравновешены, – парировала Герда.
Ирина Никитична только театрально вздохнула, воздев руки к небесам, призывая всех богов, которые были в эту минуту свободны, прийти к ней на помощь.
– Нет, это совершенно невозможно. У нас философская дискуссия, и я бы попросила не переходить на личности. – Ирина Никитична обернулась, в надежде, что возмущенная Эвтерпа уже спустилась с Парнаса к ней на помощь. Но Эвтерпа где-то задерживалась, а Кай уже с работы вернулся. Вот к нему и обратилась уставшая бороться с подростковым нигилизмом бабушка.
– Здравствуйте, Кай. Вы очень вовремя. Герда собирается бросить музыкальный класс за два месяца до выпускного экзамена. Вот скажите, как современный мужчина. Классическая музыка – это ведь прекрасно?!!
Ирина Никитична смотрела на Кая умоляюще. Но Кай не успел и рта раскрыть, как тут же вмешалась Герда.
– Да, давай у него и спроси. Человек работает, учится, спортом занимается, некогда ему музыку слушать. Он о твоей классической музыке ведать не ведает, только на уроках пения в школе рассказывали. Даже по дому ходит в наушниках, чтобы не слышать, как мы с тобой наши струнные инструменты мучаем! – Герда уперлась кулачками в свои худенькие бока.
Кай улыбнулся. Вынул провод наушников из телефона, чтобы стало слышно, что именно он слушает – Вивальди «Времена года. Зима». Несколько секунд в комнате была только музыка. Ирина Никитична и Герда с одинаковым выражением удивления на лицах повернулись к Каю. Он обратно вставил провод в телефон, и сказал, будто сам себе, ни на кого не глядя:
– Виолончель – это очень сексуально.
Ушел к себе, за дверью бабушка и внучка разговаривали друг с другом уже спокойно, видимо ни о чем больше не споря.
Если бы Кай знал, чем обернется для него эта короткая фраза, то лучше прикусил бы себе язык, причем в буквальном смысле. С этого дня Герда объявила на Кая настоящую охоту. Она перестала ходить по дому в миленьком халатике с Микки Маусом, а вместо этого стала надевать очень короткие шорты, максимально открывающие ее бесконечно длинные и еще по-детски нескладные ноги. В довершение к шортам, полагалась облегающая майка с глубоким декольте. Разговаривать с Каем Герда стала низким голосом, очень медленно, глядя прямо в глаза, и все время стараясь максимально приблизиться к нему. Видимо это был намек на Шерон Стоун. Каю от этих ужимок становилось очень смешно, и он всегда уходил к себе в комнату как можно быстрее, чтобы не засмеяться вслух и не обидеть маленькую глупенькую несостоявшуюся Лолиту. Однажды ночью Герда появилась в его комнате в кружевном нижнем белье и чулках на поясе. Где она взяла эту гадость- непонятно. Каю вдруг до слез стало жалко эту запутавшуюся, непонятно что себе вообразившую девчушку. Он включил верхний свет в комнате, снял с вешалки свою толстовку, накинул ей на плечи. Обнял и сказал:
– Ну ты чего? Ерундой себе голову не забивай. Мы ведь друзья, ты мне как сестра, да ведь? Ну, да??
Герда посмотрела на него сквозь хлынувшие градом слезы, сразу ей вспомнилось, как однажды года два назад Кай, узнав, что у нее проблемы с одноклассниками сходил с ней в школу и просто поговорил с одним из самых гадких парней в классе, и после этого Герду никто не обижал ни словом, ни делом. А еще как в прошлом году ей нужно было обязательно сделать проект по МХК, потому что оказалось, что у нее за четверть спорная оценка, а учительницу по уровню стремления к компромиссу можно было сравнить разве что с Халком. Герде надо было сделать макет какого-нибудь знаменитого архитектурного сооружения, вся перепачкавшись клеем она ушла спать в слезах, а утром на столе в столовой обнаружила прекрасный макет Казанского собора, сделанного Каем из гипсокартона. И еще вспомнилось, как Кай для нее и готовил и стирал, и гладил, когда бабушка в больнице лежала три года назад. И Герде вдруг стало очень-очень стыдно.
– Да, друзья. Конечно. Я пойду….
Потом она ушла. С этого момента все опять встало на свои места. Герда в халатике с Микки Маусом по утрам ругалась с бабушкой, а вечером на виолончели играла Бетховена и Шопена.
А Кай знал, что скоро в его жизни появится она – самая главная в жизни женщина. Та самая женщина. Вечерами смотрел на картину, которую он в прошлом месяце привез с дачи Екатерины Георгиевны и улыбался. Картина была живой и настоящей. Такой будет и его любовь – живой и настоящей.
Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры