Дерево на твоем окне

В сборник вошли семь произведений. Это повествования о жизни совершенно разных людей – одиноких и семьянинов, мечтателей и суровых прагматиков, оптимистов и представителей «социального дна». Жизнь, по мнению автора, – не глянцевый букет, а пестрое и загадочное разнотравье. Центральная тема всех произведений – человеческие отношения. Как мы находим друг друга, как необдуманно теряем. Мир зыбок, а природа хрупка, и если еще при этом не любить друг друга, то можно однажды потерять всё…

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дерево на твоем окне

Пассажир

Вообще-то на этот курорт собиралась ехать Настя. Не столько, чтоб отдохнуть, сколько подлечиться. Она и меня уговаривала составить ей компанию. Даже не поленилась узнать, проходят ли наши «болячки» по профилю лечебного учреждения. Оказалось, что проходят, и Настя частенько мечтала:

– Только представь, Димчик! Мы будем лежать в соседних ваннах – ты в суставной, я в своей, сердечной. Оба безнадежно больные и влюбленные, оба голые и красивые!

– Ну… – она немного смутилась. – Это же лечение, что тут такого? Попросят – и разденемся.

– Погоди, погоди! А как же медперсонал? Всякие там сестры, санитарки? Они же мимо будут шастать.

– Как это что! Значит, смотреть на нас станут.

– Естественно! Потому что я хожу в мужское отделение.

– Ну, не знаю… Может, специально для тебя подыщут медбрата?

– Здрасьте! Еще не легче! Не хватало, чтобы на тебя, голую и красивую, пялился посторонний мужчина!..

Впрочем, спорили мы напрасно. Ни процедур, ни медбратьев моя подруга не дождалась. Настя умерла, не дожив трех недель до поездки. Путевка, курортная карта, билеты – все осталось невостребованным. В итоге в далекий санаторий вместо Насти поехал я. Для чего и зачем, не знаю, но, как говорится, от перемены мест слагаемых сумма не меняется, а за эти путевки мы успели выложить сумму более чем приличную. И за билеты, и за путевку, и за направление, которое в больнице выписывали либо долго, но даром, либо быстро, но дорого. Впрочем, дело было не в деньгах – о них сейчас не хотелось думать вовсе. Как не хотелось думать об оставленном Настей наследстве, о ее подругах, продолжавших по привычке трезвонить в наш дом, о собственном в один миг посеревшем будущем. Кто знает, возможно, от этих самых дум я и пытался сбежать. В место, куда ей так хотелось съездить – с шикарными грязевыми ванными, с девственным сосновым бором, с чарующей тишиной, о которой наперебой поминали курортные проспекты.

В доме у нас висел боксерский мешок, но я успел разбить о жесткий дерматин все костяшки. Дальнейших пыток мои кулаки могли не выдержать, терапевтическое действие мешка иссякло. Хорошо было бы порыдать да повыть, но слезы тоже отсутствовали – подобно большинству мужчин, я предпочитал страдать всухую, выжигая себя изнутри, волевыми усилиями вминая опухшее сердце в грудную клетку. На пульс это почти не влияло, но было до одури больно. Настолько больно, что я упаковками глотал аспаркам с панангином и впервые в жизни с хирургической остротой осознал, насколько человек бессилен влиять на события. Миром продолжала править жестокая формула: «чем хуже – тем лучше!». Первую часть формулы чувствовали на себе все живущие на Земле, о существовании второй догадывались немногие избранные. К числу избранных я себя не причислял, а потому жесткую формулу предпочитал игнорировать. В самом деле, если даже войны, по мнению иных умников, ускоряли планетарный прогресс, куда дальше-то? Как говорится: музы глохнут, дети плачут, мудрецам икается. И ничего, в сущности, за последние полтора столетия не изменилось. Разве что перевели занятия интимом из ночного времени в дневное, да еще наловчились показывать означенный процесс на всех возможных экранах во всех возможных ракурсах. И почему нет? Людям нравилось – спрос услужливо утоляли. Потому что невозможно из грязи да в князи выскочить за пару жалких тысячелетий. Не было еще таких прецедентов. Для истинного княжения требовалось умереть не раз и не два. В этом направлении, верно, и двигалась громыхающая колонна вечнозеленых человечков – двигалась, нажимая одновременно на газ и на крохотные стоп-краны…

Поезд шепеляво свистнул, вагон дернулся. Я вздрогнул и открыл глаза – как раз вовремя, чтобы увидеть улыбку юноши, сидящего на привокзальном поребрике. Крупные очки придавали юноше интеллигентный вид, но от сочной нехорошей улыбки, которой провожал он наши вагоны, становилось неуютно. Он смотрел на поезд, как пятилетний хулиган на конфетный прилавок, как уличный кот на беспечного воробья. Встретив мой взгляд, улыбнулся еще шире. Движением пианиста поднял перед собой правую руку, показав вытянутый вверх средний палец. Нахмурившись, я перевел взор на уплывающее здание вокзала. Станция называлась «Реж», и, вернувшись глазами к улыбчивому юноше, я тотчас сообразил, что в названии пропущена одна буква. Разом стали понятны названия всех здешних станций, над которыми, безусловно, поработала длань шутливого редактора. Та же станция «Адуй», благодаря означенному шутнику, потеряла букву «н» в начале слова, станция «Реж» – мягкий знак в самом конце, а вот в названии «Незевай» убирать и вовсе ничего не стали. Просто слили предлог с глаголом – и все дела. От этих мыслей смотреть в окно совсем расхотелось, и медленно, словно управляя орудийной башней, я отвернул голову от окна.

Напротив меня сидела парочка. То ли молодожены, то ли просто студенты. Он без конца жал кнопки на телефоне, сбивая тарелочки марсиан, она занималась делом более увлекательным – рукой массировала джинсовые бедра приятеля, губами каждые полминуты оттягивала мочку его уха. Парень ежился, бурчал себе что-то под нос, но особенно не противился, и, глядя на истерзанное ухо, я вспомнил другое ухо – волосатое, словно покрытое темным мхом, мясистое, беспрестанно шевелящееся. Оно принадлежало лечащему врачу Насти, и, странное дело, сумело заслонить в памяти все прочие детали. Ни лица, ни глаз медика, ни даже его фигуры я не запомнил, а вот ухо запечатлелось в мозговых файлах до мельчайших нюансов. Все равно как снятое на цифровой фотоаппарат с разрешением в десяток-другой мегапикселей. А еще запомнились слова эскулапа. Вернее, речь, в большей степени напоминающая вердикт прокурора. Конечно, врач не обвинял, но он приговаривал, и это было еще хуже, поскольку ничего запретного моя подруга не совершила. Она всего лишь послушно выполняла рекомендации врачей – глотала, что скажут, ходила на указанные процедуры, покупала прописываемые лекарства и без конца соглашалась на изнурительные обследования. В итоге семь лет лечения не дали ничего определенного. Определенным оказался только приговор. С диагнозом наши эскулапы явно запоздали – в такое уж рэповое время нас угораздило родиться. Ни по хабитусу, ни по анализу крови врачи ничего уже достоверно не определяли. Зато исправно выписывали чеки и выступали в роли маркетологов, продавая таблетки жуткой силы и еще более жуткой стоимости. Кстати, именно маркетологи хорошо понимают, что в иных случаях людям нельзя говорить всей правды. Они и не говорят, помалкивают, отчего товар их только выигрывает. Однако эскулап с волосатым ухом рассказал Насте все, как есть. Озвучивая приговор, он не забыл помянуть и предполагаемую погрешность. Так и обозначил: два с половиной месяца плюс-минус неделя. Уж не знаю, откуда вынырнула эта «неделя», но врач, Волосатое Ухо, ошибся. Настя умерла не через два месяца, а через два дня. Не выдержало сердце, не выдержала нервная система. Она и до этого жила только надеждой, и кто знает, возможно, могла бы надеяться еще лет пять, десять или все двадцать, но человек в белом рассудил иначе. Он произнес свою речь, и, восприняв его слова как команду, Настя послушно прервала затянувшуюся борьбу.

Уже через день после похорон я снова прибежал в больницу. Прибежал с одним-единственным желанием – что есть сил ударить в это самое ухо. Сначала кулаком, а потом, если повезет, и ногой. Увы, врача я так и не нашел. Непонятным образом жизнь стерла его из памяти, оставив одно только клятое ухо. Не было под рукой нужных бумаг – ни имени, ни фамилии эскулапа я решительно не помнил. Можете смеяться, но на протяжении нескольких часов я привидением мотался по больничным коридорам, внимательно разглядывая уши всех встречных медиков. Немудрено, что очень скоро меня взяли под локотки ребята в камуфляже, препроводив в здание иного профиля.

Сажать меня, разумеется, не стали. Люди в сером оказались более покладистыми и на прощанье даже сумели мне посочувствовать. О враче же Волосатое Ухо настоятельно посоветовали забыть. Для моего же собственного блага.

«Ведь посадим, дурила, – пригрозил сумрачный лейтенант, – и будут в твое ухо молотить уже другие обиженные. Вот и прикинь: оно тебе надо?»

«Оно» мне действительно было не надо. Главным образом потому, что я в очередной раз осознал себя крохотной и никчемной песчинкой. Волны накатывали неведомо откуда, вздымая моих собратьев к самой поверхности, вновь опуская на дно. Нас были тысячи, миллионы и миллиарды, но властным мановением свыше мы становились грязью и мутью, в беспорядке оседая непредсказуемой мозаикой. Оказываясь на далеком дне, вновь копошились, обустраивали свою муравьиную жизнь – и все только для того, чтобы позволить очередной волне вновь подбросить нас вверх, одним махом разрушив судьбы, лишив надежд и желаний…

Кажется, мы вновь отъезжали от какой-то станции – на этот раз мимо окон проплывал уютный одноэтажный домик из белого кирпича. Именно такие домики я в великом множестве лицезрел в своем далеком детстве, когда ездил в деревеньку Сабик, в гости к двоюродным братьям. Сидящая рядом бабушка рассказывала мне, трехлетнему карапузу, обо всем, мимо чего проезжал поезд, и в этих домиках, по ее словам жили два славных братца-китайца по имени Мо и Жо. Бабушка словоохотливо поведала мне, что братец Мо много трудился, но при этом оставался добрым и несчастным, а коварный Жо частенько тянул у него из кошелька деньги, наотрез отказываясь работать и готовить ужин. Смешно, но я верил этой истории и от души жалел братца Мо. Вертлявый корешок бабушкиной интерпретации дошел до меня лишь годом позже, когда я сам побывал в одном из таких домиков, воочию убедившись, что никаким ужином там никогда не пахло и пахнуть в принципе не могло. И тогда же я узнал, на каком месте стоят буквы «мо» и «жо», формируя форштевни половой сегрегации, знакомя малолетнее население страны с первыми шагами в мировом делении на «наших» и «не наших».

Под стук вагонных колес веселый домик обратился в лодку – уплыл и скрылся среди хвойных волн хлынувшего отовсюду леса. Мысленно пожелав неугомонным братцам всех благ, я погрузился в вязкую дрему.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Дерево на твоем окне - Андрей Щупов - Дерево на твоем окне Читать онлайн любовный роман

Щупов Андрей

Аннотация к произведению Дерево на твоем окне - Андрей Щупов