Разделы библиотеки
Перекрёстки детства - Альберт Светлов - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Перекрёстки детства - Альберт Светлов - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Светлов Альберт
Перекрёстки детства
| Предыдущая страница | Следующая страница |
21
«Втереться в доверие к человеку – не такая уж и сложная задача. Немножко показного сочувствия, создание иллюзии общих интересов, фальшивой заинтересованности. И, как можно меньше, говорите о себе. А потом, делайте с ним всё, что хотите»
Провокатор Клаус. «Как завести и развести друзей»
За кабинетом физики на второй взрослый этаж устремлялась ещё одна лестница made in heaven, а справа от неё во двор вёл запасной проход. Невысокие двойные щелястые двери его закрывались не прочно, хлопали, поэтому зимой из тамбура несло холодом, ощущавшимся в помещении. Здесь утром тоже бдили дежурные, чьей главной задачей, я уже упоминал, являлось не пропускать внутрь, в смятенье мира, в тлен и безобразность, учащихся в уличных башмаках. Некоторые особо отчаянные птенцы гнезда научного исхитрялись, проявив изобретательность и чертовскую изворотливость, проскочить, и очумевшими кенгуру прыгали наверх. Ежели таких ловкачей не перехватывали сразу, в погоню никто не пускался. Впрочем, подобные случаи, происходили, в основном при отсутствии среди дежурных учителя или завуча. Старших покуда побаивались, они знали наизусть имена и фамилии большинства отпетых сорванцов, и со звонком очень просто могли заявиться в аудиторию, где занимался класс с просочившимся нарушителем режима, дабы с торжеством и отеческой грустинкой к нему обратиться: «Голященко, покажи—ка мне сменную обувь!» Выяснив, что Голященко нагло восседает в заляпанных сапожищах, его благословляли и отправляли за чистыми ботинками, и возвращение грязнули с пробежки обратно в школу, если перед тем он не складировал в учительской тощенький портфельчик, находилось под большим вопросом.
Этой лазейкой я, пятиклассник, иногда пользовался, «отстреливаясь и уходя огородами» от соседа по парте, Федоскина, имевшего привычку измываться надо мной прямо на уроке. Федя Федоскин олицетворял тип банального гопника, получавшего наслаждение от возможности безнаказанно унижать слабых. Ниже среднего роста, худенький, юркий, скуластый блондинчик с длинными неухоженными волосёнками, спадавшими на брови, и стряхиваемыми на правый бок частыми судорожными дёрганьями головой, презрительно глядящий на свет пепельными рыбьими зыркалками, с изрисованными a—la tatoo кистями рук, пальцами с отросшими когтями, с истеричным и забавно, по—бабьи, визгливым, голосишком.
Он обожал, погрозив романтике старинной, осклабившись гниловатой улыбкой, пытливо заглядывая мне в глаза, прижать моё левое запястье к столу, вонзить в него ногти, силясь проколоть ими кожу до крови. Поступая так, Федоскин немного подавался вправо, норовя с упоением прочитать на моём лице отражение старательно причиняемой боли. Собрав терпение в кулак, сжав губы, я пытался усидеть с совершенно непроницаемым видом, и за редким исключением, это удавалось, отчего упырь впадал в бешенство.
Он подкладывал кнопки мне на стул, тыкал швейной иглой и противненько удовлетворённо щерился, обнажая жёлтые зубы, когда я, не сдержавшись, кривился. Однажды нервы у меня сдали, я, ища вещей извечные основы, схватил увесистый учебник литературы и треснул гада по макушке, увы, вполсилы, тотчас испугавшись столь опрометчивого поступка. Федоскин небрежно мотнул башкой, на гиеньей мордочке его появилась обычная паскудная усмешка, и он просипел, ухватив меня за пионерский галстук:
– Ну, хе-хе, готовься! Я тя сёдня урою!
Но урыть меня у него не вышло, ибо, попинывая камушки, поджидал он свою жертву у центрального крыльца, а я стрелой промчался к резервному выходу, скатился по ступенькам вниз, выскочил в распахнутые створки на волю и рванул изо всех сил домой. Стояла весна, на закованных в броню коры тополях, на забинтованных берёзках, хлипких кустах сирени и черёмухи появлялись зелёненькие молодые клейкие листочки, прозрачные тучки летели – не угонишься. Майский сухой ветер хватал за рукав, тащил за собой, в поля, к Светловке, а я, содрогаясь от мысли, что завтра опять увижусь с ненавистной тварью, смешиваясь с дорожной пылью, бешено колотящимся сердцем нёсся по проулку.
На следующий день издевательства продолжились, и не прекращались вплоть до летних каникул. А летом Федоскин уехал с родителями в город, и больше я никогда о нём не слышал.
Встретить бы…
22
«Я здесь. Я там. Я везде. Мяу!»
Кот Шредингера. «Этот чёртов ящик»
Пройдёт много лет и, распластавшись на узких тёплых скрипучих половицах недавно выкрашенного шероховатого пола в комнате девушки, ещё вчера называемой мною невестой, ожидая от неё вынесения приговора, я, не созданный для драк и споров, вспомнил один из дней детства, когда мною овладело аналогичное чувство отчаяния. Стояла такая же манящая весенняя погода, разлившая над головами глубокое и недосягаемое небо, бесконечное и вызывающее необъяснимую безысходность.
В первую жаркую майскую субботу я вернулся из школы, застав квартиру нашу, размещавшуюся в большом, бревенчатом здании дореволюционной постройки, вплывавшем в дождя и памяти круговорот, принадлежащем до Гражданской войны упитанному деревенскому священнику, и позже разделённом на четыре отдельных помещения, запертой. Тонкий ключик от замка, хранимый под цветным плетёным ковриком у порога, мама почему—то не оставила в привычном месте, а прихватила с собою на кладбище, куда она, бабушки и дед отправились в связи с именинами отца. Бросив на огороженную перилами веранду коричневый портфель с дневником, тремя учебниками, тетрадками, и с выведенным на боку примером «2+1=?», я, безрезультатно обшарив в поисках отмычки углы и щели, и испачкав при этом пылью школьный пиджачок и брюки, отряхнулся и, болтая ногами, уселся на лавку, прикидывая, чем отпереть чёртов запор.
Разумеется, лучше было бы просто, жмурясь и мурлыча на солнышке, дождаться матери, или прогуляться до книжного, до кулинарии, но свербящее в ягодицах желание отомкнуть дверь самому, да вдобавок пустыми руками, продемонстрировав окружающим поистине суворовскую смекалку, лишило меня шансов на минимально разумные действия. Логически рассудив, я сформулировал особый, универсальный в сферическом вакууме вывод, что ключ, плоский и продолговатый, вполне можно заменить чем—нибудь схожим по форме. Порыскав в дровяниках среди вёдер, лопат, граблей, окучников и прочего невероятно скучного и грязного инвентаря и, не отыскав ни подходящей железки, ни болотной ржави с отраженьем звёзд, я отодрал от забора длинную не слишком широкую щепку. Толстоватая лучинка со скрипом пролезла в отверстие. Ликуя в радостном волнении, я посчитал, будто нахожусь на полпути к успеху, и лишь после того, как она, чуть слышно хрустнув, обломилась, и намертво прописалась в гнезде, мне стало ясно: если срочно не исправить содеянного, я сегодня опять не хило получу на орехи. Подобранным ржавым гвоздём я принялся торопливо выцарапывать застрявшее в механизме дерево, но удалось только немного размочалить верхушку щепы, ни о каком «вытащить» и речи не шло. В панике я метался по двору, стремясь сообразить, что предпринять, но возвращение родных, положило конец бессмысленному беганию из сарайки в сарайку. Матушка, воплотившая в себя черты стремительного века, справившись об оценках, поинтересовавшись, не голоден ли я, достав кошелёк, поднялась на крыльцо, и я, закрыв глаза, мысленно попрощался с белым светом, друзьями и любимыми книгами. Не разобравшись поначалу, отчего ключ не проходит в внутрь, но вскоре всё поняв и, вооружившись отпавшей от ограды рейкой, матушка загнала меня в неоттаявшее пространство между пузатой дождевой бочкой и колючей поленницей. По—собачьи глядя в высокую и недоступную синь, страдая от неумения летать, я начал мямлить трусливейшую и подлейшую околесицу: мол, совершил сие отвратительное и недостойное советского школьника, свежеиспечённого пионера, деяние – не я, а совсем другой человек, и зовут негодника – Олежка Меженин.
Меженин, воспитываемый одинокой матерью – алкоголичкой, допившейся до цирроза, слыл отпетым хулиганом, на которого ничего не стоило списать любое происшествие, благо, приводов в отделение милиции у него имелось предостаточно. Отхватив пару лёгких ударов палкой по заднице, я, завыв, сжался на скамейке, старательно размазывая по щекам сопливые слёзы, а дед, поверив моим словам, навестил Межениных, живших на горке, на Почтовской—стрит, где он, однако, никого не застал. Спустя неделю настырный дедуля таки выловил пребывавшего в неведении Меженина у булочной, дабы задать ему ряд удивительно простых и неожиданных вопросов.
Вышедший на шум и крики, зевающий сосед Женя, облачённый в застиранную майку и выцветшее чёрное трико, несмотря на дикое тряское похмелье, почуял в сложившейся ситуации возможность за столбцом скупых газетных строчек заработать на опохмелку, и сбегал в чулан за сапожным шилом с крючком. Изобразив утомлённого ареной клоуна, он скрипнул: «Вуаля!» и, шипя, дунул в замок. Выдирать пробой не пришлось. Чмокнув выданный за труды честный рубль, хлопнув в ладоши и присев, Женя поддёрнул трико, закурил «Приму», накинул поверх футболки рубашонку, сунул в карман сетку и, отирая со лба пот, направился в винный.
А меня маманя криком и подзатыльниками загнала домой и до вечера никуда более не выпускала.
Нагоняи по ходу стихотворного сюжета я получал частенько, и почти всегда справедливо. Мерзкое свойство перекладывать персональную вину на других и неготовность лично отвечать за свои проделки, не спасали от порок, не искоренявших стремления отчебучить что—нибудь шкодное, вызванное влечением изведать неизведанное и жаждой познания мира. Жажда – жаждой, но иногда она принимала чрезвычайно опасные для меня и моей семьи формы. Любому ребёнку, вероятно, присуще очарование пламенем, способное привести к фатальным последствиям. У меня оно не проходило долго, вопреки заслуженным колотушкам, ведь столько на свете цветёт заповедных долин…
В один из пригожих денёчков мне удалось раздобыть спички, хранившиеся у нас в печурке. Я просто подставил к печи стул и, встав на него, нащупал углубление между кирпичами. Коробков там лежало штук пять – шесть, и пропажу не заметили. Позаимствованный мною – приятно отдавал селитрой и имел сверху наклейку с рисунком пузатого золотого самовара. Совершать «подвиги» я навострился в компании Эдика Бурштейна, одноклассника. Его родители, трудившиеся воспитателями в интернате, проживали тут же, и однажды Эдичка пригласил нескольких знакомых пацанов, в числе везунчиков оказался и я, посмотреть на морскую свинку, обитавшую у них. Мы с восторгом и потаённым желанием погладить диковинного зверя, чуть дыша, разглядывали толстенького мохнатого хомяка, с неослабевающим хрустящим аппетитом пожиравшего сочные капустные листы, а в окна, щурясь, лезло лето.
В упомянутый злосчастный полдень, радуясь коварному грузу за пазухой и распирающему всемогуществу от его владения, я повстречал Эдика с ведром возле колонки и предложил:
– Слушай, пойдём, пожгём чё—нить, у меня спички есть.
– Врёшь, Сега! Не, чё, правда? – в его голосе чувствовалось недоверие, которое требовалось немедленно развеять.
– Во! Смотри! – я, оглянувшись и убедившись в отсутствии поблизости взрослых, продемонстрировал драгоценную добычу с брякавшими внутри селитряными палочками.
Конечно, Бурштейн с радостью согласился. Он отнёс воду на кухню, мы с ним, осторожно ступая вдоль калитки, пробрались, не хлопоча запутывать следы, в огород бабушки Кати, и я, опустившись на корточки, торопливо уложил горкой прошлогоднюю сухую траву, но внезапно нашу террористическую деятельность прервал окрик деда, вышедшего к теплице с лопатой:
– Вы чё делаете, вышквардки?
Не найдя ничего лучшего, чем крикнуть Эдьке:
– Бежим скорее сено поджигать! – я дёрнул его за рукав, и стремглав бросился к сеновалу. Мудрый старик не стал нас преследовать, поступив проще, – он прошёл двором и появился у погреба в момент, когда я сгребал готовую полыхнуть, словно порох, солому. Схватив юного пиромана за шиворот и вырвав орудие преступления, он оттащил его в хату, и без лишних увещеваний отлупцевал ремнём. Позвонили матери. Она прибежала, отпросившись на время с работы. Орали на меня до дрожания фужеров в серванте, и эту выволочку я запомнил навсегда. Однако, что характерно для тупых и недалёких баранов, коим я тогда являлся, выводов особых не сделал, не зачёркивал в прошлом ни стона, и бывал ещё не единожды вразумляем за страсть к огню и прочим пакостям.
Бурштейна за ухо отвели к папе-маме, где он получил причитающуюся ему порцию воспитательной программы, предпочитая в дальнейшем держаться от меня подальше. Через два месяца его отца назначили заместителем директора в Тачанский детский дом №2, и следующий учебный год примерный мальчик Эдик Бурштейн встретил уже в городской школе.
Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры