Разделы библиотеки
Весь этот свет - Джейми Макгвайр - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Весь этот свет - Джейми Макгвайр - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Макгвайр Джейми
Весь этот свет
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Глава первая Кэтрин
Девять окон, две двери, веранда, опоясывающая весь дом, и два балкона – вот как выглядел наш двухэтажный особняк в викторианском стиле на Джунипер-стрит. Облупившаяся синяя краска и пыльные окна словно пели пронзительную песню о веке безжалостных лет и суровых, морозных зим, которые пережил этот дом.
Что-то едва ощутимо кольнуло меня в щеку, а в следующую секунду я сильно шлепнула себя по лицу ладонью, так что кожу обожгло болью. Я прихлопнула черное насекомое, ползавшее по моему лицу. Паразит хотел попробовать на вкус капли пота, выступившие у меня на лбу. Папа всегда говорил, что я и мухи не обижу, но наблюдение за домом, наблюдавшим за мной в ответ, творило с моим разумом странные вещи. Страх – неукротимое чудовище.
Цикады пронзительно стрекотали от жары, и я закрыла глаза, пытаясь отвлечься от их назойливого пения. Я терпеть не могла плач, жужжание насекомых, звук высыхающей под палящим солнцем земли. Я только что вернулась из школы, остановилась в нашем дворе и скинула на землю свой темно-синий рюкзак из «Уолмарта». Плечи у меня болели: я шла через весь город пешком, а рюкзак был тяжелый. Повеял легкий ветерок, и несколько прядей волос упали мне на лоб. Скоро мне придется войти в дом.
Несколько минут я уговаривала себя быть сильной: войти внутрь, вдохнуть душный пыльный воздух и подняться по скрипящей лестнице, как вдруг на заднем дворе раздался какой-то ритмичный стук, и у меня появился благовидный предлог не входить в двойные деревянные двери.
Я пошла на этот звук: будто кто-то рубил топором дерево или стучал молотком по кости. Завернув за угол дома, я увидела дочерна загорелого паренька. Он бил окровавленным кулаком по стволу нашего старого дуба, вот только дерево было раз в пять крепче своего обидчика.
Редкие листья дуба не защищали незваного гостя от солнца, но он все равно стоял там в своей промокшей от пота футболке, которая явно была ему мала. Паренек не то онемел, не то слишком глубоко ушел в себя, но когда его глаза обратились ко мне, я не смогла отвести взгляд.
Я приставила ладонь козырьком ко лбу, потому что из-за солнечного света мальчишка казался мне темным силуэтом. Через несколько мгновений я смогла разглядеть его очки в круглой оправе и резко очерченные скулы. Похоже, он решил отказаться от безнадежного поединка с деревом, наклонился и поднял лежащий на земле фотоаппарат. Затем он встал и просунул голову в петлю черного широкого ремня, прикрепленного к камере. Повесив ее на грудь, он запустил пятерню в сальные волосы, доходившие до плеч, и сказал:
– Привет.
Когда он открыл рот, его металлические брекеты блеснули на солнце.
«Весьма глубокомысленное замечание для человека, который на досуге колотит деревья».
Трава щекотала мои ступни, шлепанцы хлопали меня по босым пяткам. Я подошла еще на несколько шагов, гадая, кто этот тип и почему он стоит у нас во дворе. Какое-то внутреннее чутье побуждало меня бежать, но я сделала еще шаг. Мне случалось сталкиваться с куда более страшными вещами.
Мое любопытство почти всегда одерживало верх над здравым смыслом. Папа часто говорил, что оно роднит меня с кошкой из детской поучительной сказки, которую сгубила именно эта черта характера. Желание выяснить правду подталкивало меня вперед, но незваный гость не двигался и не говорил ни слова, терпеливо ожидая, пока стремление приоткрыть завесу тайны пересилит мое чувство самосохранения.
– Кэтрин! – раздался голос моего отца.
Паренек не вздрогнул, только прищурился под яркими лучами солнца и спокойно наблюдал, как я замерла на месте, услышав свое имя.
Я попятилась, схватила рюкзак и побежала к переднему крыльцу.
– Там какой-то парень, – выпалила я, тяжело дыша, – на нашем заднем дворе.
Папа по своему обыкновению был одет в белую рубашку, широкие брюки и галстук, неплотно охватывающий шею. Темные волосы уложены гелем, усталые, но добрые глаза смотрели на меня так, будто я только что совершила нечто удивительное – если годичное обучение в старшей школе можно назвать героическим поступком, то, наверное, отец был прав.
– Парень, говоришь? – переспросил папа и вытянул шею, делая вид, будто заглядывает за угол. – Из школы?
– Нет, но я уже видела его недалеко от нашего дома. Это тот тип, который подстригает газоны.
– Ах, вот как, – протянул папа, снимая рюкзак с моего плеча. – Это племянник Джона и Ли Янгбладов. Ли говорила, что он иногда гостит у них летом. Ты никогда с ним не говорила?
Я покачала головой.
– Значит ли это, что парни больше не грубияны? Не могу сказать, что счастлив это слышать.
– Папа, почему он на нашем заднем дворе?
Папа пожал плечами.
– Он устраивает там погром?
Я покачала головой.
– Тогда мне не интересно, почему он у нас во дворе, Кэтрин. Весь вопрос в том, почему тебя это так волнует?
– Потому что он – посторонний, вторгшийся на нашу частную собственность.
Папа бросил на меня быстрый взгляд.
– А он симпатичный?
Я скорчила гримасу, всем своим видом выражая отвращение.
– Фу, папы не должны спрашивать о таком. И нет, он вовсе не симпатичный.
Папа перебрал письма, которые держал в руках, его губы слегка изогнулись в довольной усмешке.
– Я просто так спросил.
Я обернулась и внимательно оглядела полоску травы, зеленевшую между нашим участком и бесплодным куском земли, некогда принадлежавшим Фентонам. После того как вдова мистера Фентона умерла, ее дети снесли дом. Мамочка как-то сказала, что очень рада такому исходу, потому что перед их домом вечно чем-то смердело. Трудно представить, что в таком случае творилось внутри дома: наверное, стояла жуткая вонь, словно там кто-то умер.
– Я тут подумал, – проговорил папа, открывая стеклянную дверь. – Может, покатаемся в эти выходные на «Бьюике», а то он застоялся.
– Ладно, – ответила я.
Интересно, что он задумал?
Папа повернул ручку и открыл дверь, взмахом руки предлагая мне войти.
– Я думал, ты обрадуешься. Тебе же скоро сдавать на права, разве нет?
– То есть ты имел в виду, что я покатаюсь на «Бьюике»?
– А почему бы нет?
Я прошла мимо него в прихожую и бросила на пол рюкзак, полный учебников и тетрадей, оставшихся от учебного года.
– Полагаю, в этом нет смысла. У меня все равно не будет своей машины.
– Ты можешь ездить на «Бьюике».
Я выглянула в окно, чтобы проверить, там ли еще тот мальчик и продолжает ли он избивать деревья.
– Но ведь на «Бьюике» ездишь ты.
Папа скорчил рожицу, показывая, что уже устал спорить.
– Ты можешь ездить на «Бьюике», когда я этого не делаю. Тебе нужно учиться водить, Кэтрин. Рано или поздно у тебя появится своя машина.
– Хорошо, хорошо, – уступила я. – Просто я имела в виду, что никуда не спешу. Нам не обязательно делать это в эти выходные. Знаешь… если ты занят.
Папа чмокнул меня в макушку.
– Для тебя я всегда свободен, принцесса. Нам стоит прибраться на кухне и приготовить ужин до того, как мамочка вернется с работы.
– Почему ты так рано пришел домой? – поинтересовалась я.
Папа игриво взъерошил мои волосы.
– Ты сегодня так и сыплешь вопросами. Как прошел последний день в девятом классе? Полагаю, домашнего задания у тебя нет. Собираешься встретиться с Минкой и Оуэном?
Я покачала головой.
– Миссис Вауэл попросила нас прочитать не меньше пяти книг за это лето. Минка собирает вещи, а Оуэн уезжает в научный лагерь.
– Ах, да. У семьи Минки есть дом на Ред-Ривер. Совсем забыл. Ну, ты сможешь проводить время с Оуэном, когда он вернется.
– Ага, – протянула я, не зная, что еще сказать. Сидеть рядом с огромным плоским экраном Оуэна и наблюдать, как он играет в недавно вышедшую видеоигру? Не так я себе представляла веселые летние каникулы.
Минка и Оуэн были моими единственными друзьями еще с первого класса. Нас всех тогда заклеймили чудаками. Рыжие волосы и веснушки Минки принесли ей немало горя, но в шестом классе она организовала команду поддержки, и это добавило ей очков в глазах окружающих. Оуэн проводил большую часть времени перед телевизором, играя в видеоигры, но его истинной страстью была Минка. Бедняга был обречен навечно остаться ее лучшим другом, и мы все делали вид, будто он вовсе не влюблен в нее.
– Итак, это ведь будет нетрудно, правда? – спросил папа.
– Что?
– Книги.
– Ах, – я вернулась в настоящее. – Да, это легко.
Папа покосился на мой рюкзак.
– Лучше убери это. Мамочка устроит скандал, если споткнется о твои вещи.
– Все будет зависеть от того, в каком настроении она вернется домой, – проворчала я, но рюкзак подняла и прижала к груди.
Папа всегда спасал меня от мамочки.
Я посмотрела на лестницу. Солнечные лучи лились в окно, расположенное в конце коридора. Пылинки танцевали в ярком свете, и, глядя на них, я чувствовала себя так, словно стоит затаить дыхание. Воздух был спертый и застоявшийся, как обычно, но из-за жары дышать было еще тяжелее. Капля пота скатилась по моей шее и мгновенно впиталась в хлопковую рубашку.
Поднявшись по лестнице, деревянные ступеньки которой жалобно скрипели, хотя мой вес не превышал пятидесяти килограммов, я прошла в свою комнату и положила рюкзак на узкую кровать.
– Кондиционер работает? – спросила я, сбегая вниз по лестнице.
– Нет. Выключил, уходя из дома, чтобы не увеличивать наши счета.
– В доме совершенно нечем дышать.
– Я только что включил кондиционер, сейчас станет попрохладнее, – папа глянул на висевшие на стене часы. – Твоя мамочка вернется через час. Давай-ка поторопимся.
Я схватила яблоко из стоявшей на столе миски, откусила кусок и стала жевать. Наблюдала, как папа засучивает рукава и идет к раковине, чтобы вымыть руки после рабочего дня. Похоже, сегодня они были особенно грязные – он мыл их очень долго.
– Папа, у тебя все хорошо?
– Конечно.
– Что на ужин? – невнятно произнесла я, хрустя яблоком.
– Это ты мне скажи. – Я состроила гримасу, и папа рассмеялся. – Мое коронное блюдо: курица чили с белой фасолью.
– Сейчас слишком жарко для чили.
– Ладно, тогда как насчет тако со свининой?
– Не забудь кукурузу, – напутствовала его я, выбросила огрызок в ведро и тоже подошла к раковине.
Открыв горячий кран, я наполнила раковину, налила в нее моющего средства и, слушая, как в кухне булькает и пузырится вода, прошлась по комнатам первого этажа, собирая грязную посуду. Проходя через гостиную в дальней части дома, я выглянула в окно, высматривая мальчишку. Он сидел под дубом и смотрел на поле, расположенное за нашим домом, сквозь объектив своего фотоаппарата.
Интересно, как долго он собирается торчать здесь?
Мальчишка вдруг повернулся и посмотрел прямо на меня, направил фотоаппарат на окно и сделал снимок, после чего опустил камеру и снова уставился на меня. Я попятилась, не понимая, смущена или напугана.
Вернувшись в кухню, я опустила собранную посуду в раковину и принялась ее отмывать. Вода плескала мне на рубашку, и пока я расправлялась с посудой, папа замариновал буженину и поставил ее в духовку.
– Значит, для чили сейчас слишком жарко, но работающая духовка тебя не смущает, – поддразнил меня папа. Он повязал на талии мамочкин фартук. Его желтая ткань в цветочек была почти того же цвета, что и обои с узором на стенах комнат первого этажа.
– Выглядишь как стиляга, папа.
Он проигнорировал мою издевку, открыл холодильник и взмахнул рукой, точно фокусник.
– Я купил пирог.
Морозилка натужно загудела, борясь с притоком теплого воздуха. Холодильник, как и сам дом со всей его обстановкой, был в два раза старше меня. Папа говорил, что вмятина на его двери, в нижней ее части, добавляет холодильнику шарма. На некогда белых дверцах пестрели многочисленные магниты, привезенные из мест, в которых я никогда не бывала. В некоторых местах темнели следы от стикеров, которые мамочка прилепила еще ребенком, а повзрослев, отодрала. Этот холодильник напоминал мне нашу семью: невзирая на внешность, все части работали слаженно и никогда не сдавались.
– Пирог? – переспросила я.
– Дабы отпраздновать твой последний день в девятом классе.
– Это действительно повод для торжества. Целых три месяца без Пресли и ее клонов.
Папа нахмурился.
– Дочка Брубейкеров все еще тебя достает?
– Пресли ненавидит меня, папа, – сказала я, надраивая тарелку, – и всегда ненавидела.
– О, а я помню времена, когда вы были подружками.
– В детском саду все друг с другом дружат, – проворчала я.
– Как по-твоему, что же случилось? – спросил папа, закрывая холодильник.
Я повернулась к нему. Меня совершенно не прельщала перспектива шаг за шагом вспоминать, как менялось отношение Пресли ко мне.
– Когда ты купил пирог?
Папа захлопал глазами и передернул плечами.
– Что, золотце?
– Ты что, взял выходной?
Папа улыбнулся своей самой лучезарной улыбкой, совершенно не отражавшейся в его глазах. Он пытался защитить меня от чего-то, с чем, по его мнению, пятнадцатилетняя девушка не справится.
Грудь сдавило нехорошее предчувствие.
– Тебя уволили.
– Время сейчас такое, малышка. Цена на нефть снижается уже несколько месяцев подряд. Из семидесяти двух сотрудников нашего отдела пока уволили только меня, но завтра сокращений будет больше.
Я уставилась на тарелку, наполовину утопленную в мыльной воде.
– Ты не просто один из семидесяти двух человек.
– Мы прорвемся, принцесса. Обещаю.
Я смыла с рук пену, посмотрела на часы и поняла, почему папа беспокоился о времени. Скоро вернется мамочка, и ему придется все ей рассказать. Папа всегда защищал меня от нее, а я неизменно старалась делать то же самое для него, но на этот раз у меня не получится смягчить ее гнев.
А мы только начали привыкать к тому, что, сидя за ужином, мамочка снова смеется, вместо того чтобы обсуждать неоплаченные счета.
Я поставила чистую тарелку на стол.
– Я тебе верю. Ты что-нибудь найдешь.
Отец похлопал меня по плечу, и его широкая ладонь показалась мне очень мягкой.
– Конечно найду. Заканчивай с посудой и вытри столы, а потом вынеси мусор, хорошо?
Я кивнула и прижалась к нему, а он чмокнул меня в щеку.
– Твои волосы отрастают, это хорошо.
Мокрыми пальцами я откинула со лба несколько рыжевато-каштановых прядей.
– Может быть.
– Ты собираешься наконец отрастить их подлиннее? – с неприкрытой надеждой в голосе спросил папа.
– Я знаю, тебе нравится, когда они длинные.
– Виноват, – фыркнул папа, слегка подталкивая меня в бок. – Но ты сама решай, какая длина лучше, это же твои волосы.
Взглянув на часы, я начала двигаться быстрее. Я все гадала, почему папа так хочет, чтобы по возвращении мамочка увидела прибранный дом и ужин на столе.
«К чему создавать ей хорошее настроение, если потом его придется испортить?»
На протяжении последних нескольких месяцев мамочка беспокоилась из-за отцовской работы. Жизнь в нашем городке, некогда являвшем собой тихую гавань для пенсионеров, теперь становилась все хуже и хуже: слишком много людей и слишком мало рабочих мест. Большой нефтеперегонный завод в соседнем городе попал под программу слияния, и большинство офисов уже перевели в Техас.
– Мы съедем отсюда? – спросила я, убирая в шкафчик последнюю сковороду. Эта мысль зажгла в моей душе искру надежды.
Папа крякнул.
– На переезд нужны деньги. В этом старом доме семья твоей мамочки жила с 1917 года. Пожалуй, она никогда меня не простит, если мы его продадим.
– Мы вполне могли бы его продать, он все равно слишком большой для нас.
– Кэтрин?
– Да?
– Смотри, при мамочке не заикайся о продаже дома, хорошо? Ты только расстроишь ее еще больше.
Я кивнула и стала протирать столешницы. Мы заканчивали уборку в молчании. Папа, очевидно, слишком глубоко погрузился в собственные невеселые мысли. Наверное, он прикидывал, как именно сообщить мамочке сегодняшние новости. Я решила оставить его в покое. Невооруженным взглядом было видно, что он нервничает, и при виде его неуверенности мне тоже стало не по себе. Обычно он блестяще умел гасить внезапные вспышки гнева и бессмысленные тирады мамочки. Как-то раз он проговорился, что стал в этом деле настоящим профессионалом в результате многолетних, еще со старшей школы, тренировок.
Когда я была маленькой, папа укладывал меня спать и часто рассказывал, как влюбился в мамочку. Не прошло и недели с начала девятого класса, как он пригласил ее на свидание и всегда защищал от травли, обрушившейся на всю ее семью. Побочные продукты просочились в почву, а оттуда в подземные воды, и каждый раз, когда заболевала чья-то мама, каждый раз, когда у кого-то диагностировали рак, это была вина Ван Митеров. Папа говорил, что мой дедушка был жестоким человеком, но больше всех от него доставалось мамочке. После его смерти все вздохнули с облегчением. Отец предупредил, чтобы я никогда не заговаривала с мамочкой о дедушке и терпеливо относилась к ее «вспышкам», как он сам их называл. Я изо всех сил старалась не обращать внимания на ее поведение и на язвительные комментарии, которыми мамочка то и дело осыпала папу. Жестокое обращение, пережитое в детстве, навсегда отпечаталось в ее глазах и не исчезло даже спустя двадцать лет после смерти дедушки.
Гравий на подъездной дорожке захрустел под колесами автомобиля, и этот резкий звук выдернул меня из задумчивости. Дверь со стороны водительского сиденья была открыта, мамочка, наклонившись, доставала что-то из-под сиденья. Я сошла с крыльца, держа в руках пакеты с мусором, а мамочка все еще лихорадочно что-то искала.
Я положила пакеты в мусорный контейнер, стоявший возле гаража, закрыла крышку и вытерла ладони о свои джинсовые шорты.
– Как прошел последний день в девятом классе? – спросила мама, вешая на плечо сумочку. – Ты, наконец, отмучилась?
Она улыбнулась, отчего на ее круглых розовых щеках появились ямочки, и осторожно зашагала по подъездной дорожке, перенося вес на мыски, чтобы высокие каблуки не увязли в гравии. В одной руке мамочка держала пакетик из аптеки, который уже был открыт.
– Счастье, что год закончился, – сказала я.
– Неужели все было настолько плохо?
Сжимая в руке ключи, она чмокнула меня в щеку, потом резко остановилась возле крыльца. Ее колготки порвались, и от колена вверх тянулась «стрелка», скрываясь под юбкой. Мамочка наклонилась, темная прядь волос выбилась из ее пучка и упала на лицо.
– А как… прошел твой день? – спросила я.
Моя мать работала в драйв-ин отделении «Первого банка» с тех пор как ей исполнилось девятнадцать лет. Дорога от работы до дома занимала двадцать минут, и мамочка использовала это время, чтобы прокатиться с ветерком и расслабиться. Однако лучше всего ее успокаивала возможность снисходительно назвать двух своих сослуживиц уродинами. Если клиенты желали получить обслуживание, не выходя из машины, они подъезжали не к основному зданию банка, а к маленькой боковой пристройке. Очевидно, если несколько женщин день за днем работают в таком тесном помещении, любые разногласия между ними воспринимаются гораздо острее, быстро разрастаясь до масштабов вселенской катастрофы.
Чем дольше мамочка там работала, тем больше принимала таблеток. Судя по открытому пакету в ее руках, день у мамы выдался неудачный, и причиной тому могло стать одно лишь воспоминание о том, что жизнь идет не так, как ей бы того хотелось. Мамочка имела склонность концентрироваться на негативе. Она пыталась измениться. Книги вроде «Поиск душевного равновесия» и «Заставьте злость работать на вас» занимали почти все наши книжные полки. Мамочка медитировала и подолгу принимала ванны, слушая успокаивающую музыку, вот только ее злость от этого никуда не исчезала. Ее гнев постоянно кипел, рос и ждал, когда что-то или кто-то даст ему повод вырваться наружу.
Мамочка выдвинула нижнюю губу и сдула со лба выбившуюся из прически прядь.
– Твой папа дома.
– Знаю.
Она не сводила глаз с двери.
– Почему он дома?
– Папа готовит.
– О, боже. О, нет.
Мамочка взлетела вверх по ступенькам, распахнула входную дверь и вбежала внутрь. Дверь с грохотом захлопнулась.
Сначала я их не слышала, но уже через пару минут из дома стали доноситься панические крики мамы. Я стояла во дворе перед парадным крыльцом и слушала, как вопли становятся все громче: папа пытался урезонить свою жену, но та не поддавалась. Она жила в мире «что будет, если», а папа настаивал на «прямо сейчас».
Я закрыла глаза и затаила дыхание, надеясь, что мелькающие в окне фигуры вот-вот прильнут друг к другу, и папа будет держать мамочку в объятиях. Она будет плакать, пока все ее страхи не исчезнут.
Я смотрела на наш дом, на деревянные решетки, оплетенные засохшими виноградными лозами, на перила, протянувшиеся вдоль веранды, которые давно пора было покрасить. Оконные стекла покрылись толстым слоем пыли, некоторые доски крыльца следовало заменить. Снаружи дом выглядел зловеще, и это ощущение усиливалось тем больше, чем дальше солнце двигалось по небу. Наш дом был самым большим в районе, одним из самых больших в городе, и отбрасывал огромную тень. Особняк принадлежал мамочке, а до этого – ее матери, но я никогда не чувствовала себя в нем как дома. Слишком много комнат, слишком много пространства, непрестанно порождавшего эхо и сердитые шепотки, которые мои родители хотели от меня скрыть.
В такие моменты мне недоставало молчаливого гнева. Сейчас он изливался на улицу.
Мамочка все еще расхаживала взад-вперед, а папа стоял у стола, умоляя его выслушать. Они орали, а тени деревьев уже ползли через двор, потому что солнце зависло над самым горизонтом. Начали стрекотать сверчки, напоминая о скором приближении заката. У меня в животе заурчало. Я присела на неровный край тротуара и бездумно выдергивала из газона травинки, еще теплые от летнего солнца. Небо окрасилось розовым и фиолетовым, а дождеватели у нас во дворе шипели и разбрызгивали воду. Похоже, война в нашем доме затягивалась.
Машины по Джунипер-стрит проезжали, только если кто-то пытался срезать путь, возвращаясь домой из школы или с работы. После того как все добирались до дома, район снова погружался в сонное спокойствие.
Я услышала у себя за спиной какой-то щелчок и обернулась. Тот самый паренек стоял на противоположной стороне дороги, в руках он опять держал свой фотоаппарат. Он снова поднял камеру, направил ее на меня и сделал очередное фото.
– Мог бы хоть притвориться, что вовсе не меня фотографируешь, – рявкнула я.
– С чего бы это?
– Потому что только маньяки фотографируют незнакомых людей без разрешения.
– Кто это сказал?
Я отвернулась, оскорбленная его вопросом.
– Все. Все так говорят.
Паренек закрыл объектив крышечкой, потом сошел с тротуара и перешел дорогу.
– Ну, «все» не видели того, что я только что увидел в объектив, и фото получилось отличное.
Я уставилась на него, пытаясь решить, сделал ли он мне комплимент или наоборот. Мои руки были сложены на груди, но выражение лица смягчилось.
– Мой папа сказал, ты племянник мисс Ли?
Он кивнул и поправил очки на блестящем носу.
Я посмотрела на силуэты родителей, маячившие в окне, потом снова повернулась к пареньку.
– Ты здесь на все лето?
Он снова кивнул.
– Ты говорить умеешь? – вскипела я.
Он весело улыбнулся.
– Чего ты такая сердитая?
– Не знаю, – огрызнулась я и снова зажмурилась. Сделала глубокий вдох, потом слегка приоткрыла глаза. – А ты никогда не злишься?
Паренек пожал плечами.
– Думаю, не больше, чем прочие люди, – он кивнул на мой дом. – Почему они так вопят?
– Мой, э-э-э… мой папа сегодня потерял работу.
– Он работает на нефтяную компанию?
– Работал.
– Как и мой дядя… до сего дня, – признался мальчик. У него вдруг сделался очень уязвимый вид. – Только никому не рассказывай.
– Я умею хранить секреты, – я встала и отряхнула шорты. Мой собеседник молчал, и я нехотя проговорила: – Я – Кэтрин.
– Знаю. А я – Эллиотт. Хочешь вместе со мной пойти в кафе «У Браума» и съесть по рожку мороженого?
Он был на полголовы выше меня, но на первый взгляд казалось, что весим мы одинаково. Руки и ноги у него были слишком длинные и костлявые, а уши, похоже, росли быстрее всего остального организма. Высокие скулы сильно выдавались вперед, так что щеки казались запавшими, а длинные, похожие на солому волосы делали овальное лицо еще более вытянутым.
Паренек переступил через трещину в асфальте, а я вышла за калитку и обернулась через плечо. Дом по-прежнему взирал на меня – он будет ждать моего возвращения.
Мои родители все кричали. Если я войду внутрь, они умолкнут, но потом еще долго будут переругиваться у себя в спальне, а значит, мне придется всю ночь слушать приглушенное ворчание мамочки.
– Конечно, – сказала я, поворачиваясь к Эллиотту. Он выглядел удивленным. – У тебя есть деньги? Я потом тебе верну. Не хочу сейчас возвращаться в дом за кошельком.
Он кивнул и в качестве доказательства похлопал себя по нагрудному карману.
– Я за тебя заплачу. Подстригал газоны у соседей.
– Знаю.
– Знаешь? – переспросил он и удивленно улыбнулся.
Я кивнула, сунула пальцы в неглубокие карманы джинсовых шорт и впервые ушла из дома, не спросив разрешения.
Эллиотт шел рядом со мной, но на некотором расстоянии. Полтора квартала он молчал, а потом его прорвало.
– Тебе здесь нравится? – спросил он. – В Дубовом ручье?
– Не особо.
– А что насчет школы? Какая она?
– Люблю ее до безумия.
Он кивнул так, словно я подтвердила его подозрения.
– Моя мама здесь выросла и всегда говорила, что терпеть не может этот городишко.
– Почему?
– Большинство индейских детей ходили в свою собственную школу. Над мамой и дядей Джоном постоянно издевались, потому что они единственные посещали городскую школу. К ним относились отвратительно.
– Это… как? – спросила я.
Эллиотт нахмурился.
– Их дом забрасывали камнями, как и мамину машину. Но я знаю об этом только по рассказам дяди Джона. Мама лишь говорила, что родители в этом городе очень ограниченные, а дети еще хуже. Не уверен, как к этому относиться.
– К чему именно?
Эллиотт опустил глаза.
– К тому, что мама отправила меня в место, которое ненавидит.
– Два года назад я попросила на Рождество чемодан, и папа подарил мне две штуки. Как только закончу школу, немедленно соберу вещи и больше никогда сюда не вернусь.
– А когда ты заканчиваешь школу?
Я вздохнула.
– Через три года.
– Значит, ты перешла в старшую школу? Я тоже.
– Но ты ведь приезжаешь сюда каждое лето? Не скучаешь по друзьям?
Эллиотт пожал плечами.
– Мои родители постоянно скандалят. Мне нравится приезжать сюда, здесь спокойно.
– А откуда ты приехал?
– Из Оклахомы, если быть точным, из Юкона.
– О, правда? Мы играем с вами в футбол.
– Да, знаю-знаю. «Плюнь на Юкон». Видел баннеры Дубового ручья.
Я с трудом сдержала улыбку. После уроков мы с Минкой и Оуэном сделали несколько таких баннеров на собраниях группы поддержки.
– А ты играешь?
– Ага, как пятое колесо в телеге. Хотя в последнее время делаю успехи, если верить тренеру.
Впереди показалось кафе «У Браума», над ним ярко горела розовым и белым неоном рекламная вывеска. Эллиотт распахнул дверь, и меня обдало волной холодного воздуха: внутри работал кондиционер.
Мои шлепанцы липли к выложенному красной плиткой полу. В воздухе пахло сахаром и топленым салом. Сидящие за столиками кафе семьи обсуждали планы на лето. Возле одного из самых больших столов стоял протестантский пастор. Он скрестил руки на груди, так что его красный галстук смялся, и обсуждал с несколькими членами своей общины церковные дела, а также высказывал свое разочарование уровнем воды в здешнем озере.
Мы с Эллиоттом подошли к прилавку, и мой спутник жестом предложил мне заказывать первой. За кассой стояла Анна Сью Джентри, ее искусственно осветленные волосы были собраны в конский хвост, покачивавшийся всякий раз, когда она поворачивала голову.
– Кто это, Кэтрин? – поинтересовалась Анна Сью и, выгнув бровь, окинула взглядом фотоаппарат, висевший на шее Эллиотта.
– Эллиотт Янгблад, – ответил тот, прежде чем я успела что-то сказать.
Анна Сью мгновенно перестала обращаться ко мне и уставилась на стоявшего рядом со мной высокого паренька, только что продемонстрировавшего полное отсутствие страха и трепета, который ему полагалось испытывать.
– И кто же ты такой, Эллиотт? Кузен Кэтрин?
Я состроила гримасу. Интересно, что натолкнуло ее на эту мысль, ведь мы с Эллиоттом совершенно не похожи.
– Что?
Анна Сью пожала плечами.
– У вас волосы одинаковой длины, у обоих ужасные стрижки. Вот я и подумала, что это у вас семейное.
Эллиотт бесстрастно поглядел на меня.
– Вообще-то, у меня волосы длиннее.
– Значит, вы не родственники, – протянула Анна Сью. – Что, ты променяла Минку и Оуэна на нового приятеля?
– Мы соседи, – Эллиотт сунул руки в карманы своих шорт цвета хаки. Похоже, издевки моей одноклассницы нисколько его не трогали.
Анна Сью наморщила нос.
– Ты на домашнем обучении?
Я вздохнула.
– Он приехал в гости к тете на лето. Мы можем сделать заказ?
Анна Сью переступила с ноги на ногу, красиво качнула бедрами и обеими руками оперлась о прилавок. Кислое выражение ее лица меня не удивляло. Анна Сью дружила с Пресли. Они походили друг на друга – стильные блондинки с густо подкрашенными глазами, и каждая из них кривилась при виде меня.
Эллиотт, похоже, ничего не замечал. Он указал на картонный рекламный щит, висящий над головой Анны Сью.
– Я буду банановую карамель с ванилью.
– С орешками? – уточнила Анна Сью не терпящим возражений тоном.
Эллиотт кивнул, потом посмотрел на меня.
– Кэтрин?
– Апельсиновый щербет, пожалуйста.
Анна Сью округлила глаза.
– Мило. Что-нибудь еще?
Эллиотт нахмурился.
– Нет.
Мы подождали, пока Анна Сью поднимет крышку контейнера и серебристой лопаткой зачерпнет апельсиновый щербет. Скатав мороженое в шар, она закрепила его в стаканчике, сунула мне и принялась за заказ Эллиотта.
– Мне казалось, ты говорил о простом рожке мороженого? – обратилась я к Эллиотту.
Он пожал плечами.
– Я передумал. Хотя приятно немного посидеть под кондиционером.
Анна Сью со вздохом поставила на прилавок заказ Эллиотта.
– Банановая карамель с ванилью.
Эллиотт выбрал столик у окна, сел, передал мне пару салфеток и вгрызся в свое ванильно-банановое мороженое так, словно умирал от голода.
– Может, нам стоило заказать ужин? – сказала я.
Эллиотт поднял на меня глаза и вытер испачканный шоколадом подбородок.
– Мы еще можем это сделать.
Я посмотрела на свое мороженое. Стаканчик покрылся испариной.
– Я ушла, не предупредив родителей. Наверное, уже скоро мне пора будет возвращаться… хотя они даже не заметили, что меня нет.
– Я слышал, как они ругались. По части скандалов я настоящий эксперт. На мой взгляд, они всю ночь будут выяснять отношения.
Я вздохнула.
– Ничего не изменится, пока папа не найдет новую работу. Мамочка немного… нервная.
– Мои родители постоянно ссорятся из-за денег. Отец считает, что раз ему не платят по сорок долларов в час, то нет смысла напрягаться. Можно подумать, один доллар хуже, чем ничего. Еще он постоянно попадает под сокращение.
– Чем он занимается?
– Он сварщик, и это ужасно, потому что он много пьет.
– Все дело в гордости, – ответила я. – Мой папа что-нибудь найдет. Просто мамочка вечно устраивает скандалы на ровном месте.
Эллиотт улыбнулся.
– Что?
– «Мамочка». Это так мило.
Я откинулась на спинку сиденья, чувствуя, как горят щеки.
– Ей не нравится, когда я называю ее мамой. Она говорит, что я пытаюсь казаться старше, чем есть. Это уже вошло в привычку.
Эллиотт наблюдал за моими мучениями с легкой полуулыбкой, потом наконец сказал:
– Я называл маму «мама» с тех пор, как научился говорить.
– Извини. Знаю, это странно, – я отвела взгляд. – У мамочки много разных пунктиков.
– Почему ты извиняешься? Я просто сказал, что это мило.
Я поерзала на сиденье и зажала свободную руку между колен. Кондиционер работал на полную мощность. В Оклахоме так всегда было, во всех кафе и магазинах. Зимой с меня сходило семь потов, потому что в помещениях было слишком жарко, а летом приходилось носить куртку, потому что было слишком холодно.
Я слизнула с губы кисло-сладкий сироп.
– Просто на минутку мне показалось, что ты смотришь на меня свысока.
Эллиотт открыл было рот, чтобы ответить, но тут к нашему столику подошла стайка девиц.
– О, – воскликнула Пресли, хватаясь за грудь, точно заправская актриса. – Кэтрин отхватила себе парня. Мне так грустно из-за того, что все это время мы думали, будто ты врешь, что твой ухажер живет в другом городе.
Три точные копии Пресли – Тара и Татум Мартин, а также Бри Бернс – дружно захихикали и затрясли блондинистыми локонами. Близняшки Тара и Татум походили друг на друга как две капли воды, но при этом отчаянно пытались выглядеть как Пресли.
– Может, он просто живет за городом, – подсказала Бри. – Например, в резервации?
– В Оклахоме нет резерваций, – заметила я, потрясенная ее тупостью.
– А вот и есть, – возразила Бри.
– Вы имеете в виду племенную землю, – спокойно сказал Эллиотт.
– Я – Пресли, – представилась Пресли и самодовольно улыбнулась.
Я отвела глаза, не желая смотреть, как эти двое будут знакомиться, но Эллиотт не двинулся с места и ничего не сказал, поэтому я снова повернулась к ним. Парень улыбнулся мне, игнорируя протянутую руку Пресли.
Она недовольно нахмурилась и скрестила руки на груди.
– Так Бри права? Ты живешь в Белом Орле?
Эллиотт выгнул бровь.
– Это территория племени понка[2].
– И? – процедила Пресли.
Эллиотт скучающе вздохнул.
– А я – чероки[3].
– То есть ты все-таки индеец, да? Разве в Белом Орле живут не индейцы? – не отставала она.
– Просто уйди, Пресли, – взмолилась я, опасаясь, как бы она не ляпнула что-то еще более обидное.
В глазах Пресли блеснул восторг.
– Ух ты, Кит Кат, а не слишком ли ты обнаглела?
Я сердито посмотрела на нее снизу вверх.
– Меня зовут Кэтрин.
Пресли увела свою свиту в другой конец зала, и там вся компания расположилась за столиком, дабы дразнить нас с Эллиоттом издалека.
– Мне очень жаль, – прошептала я. – Они ведут себя так из-за того, что ты со мной.
– Из-за того, что я с тобой?
– Они меня ненавидят, – проворчала я.
Эллиотт повертел в руках ложку, зачерпнул мороженого и отправил в рот.
– Нетрудно понять, почему.
Интересно, как он так быстро догадался, едва поглядев на мое лицо? Возможно, именно поэтому весь город до сих пор винит мамочку и меня в ошибках моего деда: у меня вид человека, которого следует ненавидеть.
– Почему ты смущаешься? – спросил Эллиотт.
– Полагаю, я надеялась, что ты не знаешь про мою семью и завод.
– Ах, это. Несколько лет назад тетя рассказывала мне эту историю. Они задирают тебя из-за этой старой истории?
– А почему же еще?
– Кэтрин, – мое имя сорвалось с его губ словно мягкий смешок. – Они завидуют.
Я нахмурилась и покачала головой.
– Чему тут завидовать? У моей семьи почти нет денег, мы едва сводим концы с концами.
– Ты себя в зеркале видела? – спросил он.
Я покраснела и потупилась. Только папа хвалил мою внешность.
– Ты же совершенно на них не похожа.
Я облокотилась на стол и стала смотреть на красный огонек светофора, мерцавший за окном. Он был едва виден за ветвями дерева. Странное чувство: хочешь услышать что-то еще, но одновременно надеешься, что твой собеседник сменит тему.
– Тебя не задевают их слова? – удивленно спросила я.
– Когда-то задевали.
– А сейчас – нет?
– Мой дядя Джон говорит, что люди могут нас рассердить, только если мы сами им позволим. Но предоставив им такую возможность, мы дадим им власть над собой.
– Очень глубокая мысль.
– Я иногда прислушиваюсь к дяде, хотя он думает, что все его слова я пропускаю мимо ушей.
– Что еще он говорит?
Эллиотт не замедлил с ответом.
– Что ты либо научишься быть выше своих обидчиков и станешь отвечать на невежество с умом, либо ожесточишься.
Я улыбнулась. Эллиотт говорил о мнении своего дяди уважительно.
– Значит, ты решил не принимать близко к сердцу людскую молву?
– Точно.
– Как? – спросила я, подаваясь вперед. Меня охватило искреннее любопытство и надежда, что Эллиотт откроет мне волшебный секрет, с помощью которого я, наконец, избавлюсь от нападок Пресли и ее подружек.
– О, я злюсь. Ужасно раздражает, когда люди говорят мне, что их прапрабабушка была принцессой племени чероки. Или эта идиотская шутка, якобы родители назвали меня именем того, кого увидели первым, выйдя из вигвама. Я быстро закипаю, когда меня называют вождем, когда вижу людей в головных уборах с перьями, которые они надевают просто забавы ради. Но дядя говорит, что к таким людям следует относиться с состраданием и либо просвещать их, либо позволить им и дальше пребывать в неведении. Кроме того, в мире слишком много невежества, и нельзя расстраиваться по любому поводу. Если бы я огорчался из-за каждой мелочи, то постоянно пребывал бы в плохом настроении, а я не хочу быть как моя мама.
– Ты поэтому бил кулаком по дереву?
Эллиотт опустил глаза, то ли не желая отвечать, то ли не зная, что сказать.
– Меня многое беспокоит, – пробормотала я, откидываясь на спинку сиденья. Посмотрела на клонов, одетых в короткие джинсовые шорты и блузки в цветочек, купленные в одном магазине, но разных оттенков.
Папа старался, чтобы у меня были правильная одежда и правильный рюкзак, но мамочка замечала, что с каждым годом все больше моих школьных друзей прекращали со мной общаться. Она начала гадать, что мы сделали не так, и постепенно я тоже стала задаваться этим вопросом.
Истина же состояла в том, что я ненавидела Пресли за то, что та ненавидела меня. Мне не хватало смелости признаться мамочке, что я никогда не впишусь в компанию одноклассниц. Мне недоставало подлости, чтобы ужиться в этом городке с этими ограниченными девицами. Далеко не сразу я осознала, что не хочу вливаться в это общество, но в пятнадцать лет мне часто казалось, что лучше уж такая компания, чем вовсе никакой. Папа не мог оставаться моим лучшим другом вечно.
Я откусила кусочек апельсинового шербета.
– Перестань, – сказал Эллиотт.
– Что перестать? – спросила я, чувствуя, как холодная сладкая масса тает у меня на языке.
– Перестань смотреть на них так, словно хочешь сидеть рядом с ними. Ты выше этого.
Я усмехнулась.
– Думаешь, я этого не знаю?
Эллиотт сглотнул и промолчал.
– Итак, расскажи свою историю, – предложила я.
– Мои родители уезжают в отпуск на шесть недель, будут ходить на психотерапию для семейных пар, страдающих от разногласий. Последняя попытка спасти их отношения, я полагаю.
– Что случится, если они потерпят неудачу?
Эллиотт взял со стола салфетку.
– Не уверен. Мама говорила, что в крайнем случае мы с ней можем переехать жить сюда, но с тех пор прошло уже два года.
– Из-за чего они ссорятся?
Он вздохнул.
– Папа пьет. Не выносит мусор. Мама его пилит. Она слишком много времени проводит в «Фейсбуке». Отец говорит, что пьет потому, что мама его игнорирует. Мама говорит, что проводит все время в «Фейсбуке», потому что папа с ней не разговаривает. В сущности, они находят самые глупые поводы, какие только можно себе представить, раздувают маленькое разногласие до громкого скандала и весь день ругаются, пока не появится новый повод для ссоры. А теперь, когда он потерял работу… снова… все станет еще хуже. Психолог говорит, что папе нужно быть жертвой, а маме нравится принижать его мужественность, что бы это ни значило.
– Это они тебе сказали?
– Они не стремятся выяснять отношения за закрытыми дверями.
– Отстой. Извини.
– Не знаю, – проговорил Эллиотт, глядя на меня, и поправил очки. – Все не так уж и плохо.
Я сгорбилась.
– Наверное, нам стоит… ммм… нам лучше уйти.
Эллиотт встал и подождал, пока я выйду из-за стола. Я пошла к выходу, а Эллиотт следовал за мной, так что я не знала, заметил ли он, как Пресли и ее клоны перешептываются и хихикают, прикрывая рты ладонями.
Когда он остановился возле мусорного ведра, стоявшего возле их столика, я поняла: он заметил.
– Что смешного? – спросил он.
Я дернула его за футболку и взглядом показала на дверь, призывая поскорее уйти.
Пресли распрямила плечи и вздернула подбородок, довольная, что на нее обратили внимание.
– Просто Кит Кат так мило ворковала со своим ухажером. Это так смешно. Ты очень трогательно стараешься не задеть ее чувства. В смысле… должна признать, вы двое очень забавно выглядите.
Эллиотт подошел к их столику, и хихиканье смолкло. Он постучал по деревянной столешнице и вздохнул.
– Знаешь, почему ты никогда не перерастешь детское желание портить всем окружающим настроение ради возможности почувствовать себя лучше, Пресли?
Она прищурилась и наблюдала за Эллиоттом, как змея, готовая в любую секунду броситься.
Он продолжал:
– Потому что принижая других, ты временно испытываешь удовольствие, ненадолго успокаиваешься. Ты никогда не прекратишь, потому что это единственная радость в твоей грустной, глупой жизни, вращающейся вокруг маникюра и причесок. Твои подруги? Ты им не нравишься. Ты никогда никому не понравишься, потому что ты сама себя не любишь. Поэтому всякий раз, когда ты будешь обижать Кэтрин, она будет об этом помнить. Она будет знать, почему ты делаешь это, и твои подружки тоже об этом не забудут. Ты и сама знаешь, что, поступая так, пытаешься заполнить пустоту внутри себя. Чем больше ты оскорбляешь Кэтрин, тем яснее окружающие понимают, что ты за пустышка, – он поочередно посмотрел в глаза клонам, а потом его взгляд остановился на Пресли. – Наслаждайтесь жизнью, которую заслуживаете.
Он повернулся к двери, открыл ее и жестом предложил мне выйти. Мы пересекли парковку, петляя между машинами, и направились обратно на нашу улицу. Фонари освещали мостовую, на их свет слетались комары и мошки. В тишине звук наших шагов казался громче и четче обычного.
– Это было… – я помедлила, подыскивая подходящее слово. – Бесподобно. Я бы никогда не смогла так отчитать человека.
– Ну, я здесь не живу, так что мне проще. К тому же эта тирада не полностью моя.
– Что ты имеешь в виду?
– Это из фильма «Двоечники»[4]. Только не говори, что не смотрела его в детстве.
Я потрясенно уставилась на него, потом рассмеялась.
– Фильм, вышедший, когда нам было по восемь лет?
– Я смотрел его каждый день на протяжении полутора лет.
Я хихикнула.
– Ух ты. Надо же, а я его не видела.
– Удачно, что Пресли его не смотрела. В противном случае мой монолог не вызвал бы такого убойного эффекта.
Я снова расхохоталась, и на этот раз Эллиотт последовал моему примеру. Когда мы отсмеялись, он слегка толкнул меня локтем в бок.
– А у тебя правда есть парень из другого города?
Я порадовалась, что на улице темно: все мое лицо словно охватило пламя.
– Нет.
– Рад это слышать, – он улыбнулся от уха до уха.
– Я как-то раз сказала это еще в средней школе, чтобы они от меня отстали.
Эллиотт остановился и посмотрел на меня сверху вниз, весело улыбаясь.
– Полагаю, это не сработало?
Я покачала головой. В памяти живо всплыли все оскорбления и насмешки, которыми осыпали меня одноклассницы, словно открылась уже почти затянувшаяся рана.
Эллиотт фыркнул и дотронулся до кончика носа ободранной костяшкой пальца.
– Разве тебе не больно? – спросила я.
Эллиотт перестал улыбаться. Где-то вдалеке низким голосом завыла собака, пощелкивал кондиционер, заурчал мотор автомобиля. Вероятно, кто-то из старшеклассников возвращался домой по Мейн-стрит. В окутавшей нас тишине стало видно, что свет в глазах Эллиотта погас.
– Прости, это не мое дело.
– Почему не твое?
Я пожала плечами и зашагала дальше.
– Не знаю. Наверное, это личное.
– Я рассказал тебе про своих родителей и все их проблемы, а ты считаешь, что сбитые костяшки – мое личное дело?
Я снова пожала плечами.
– Я вышел из себя и выместил гнев на вашем дубе. Видишь? Нет никакой магии, я все еще злюсь время от времени.
Я замедлила шаг.
– Расстроен из-за родителей?
Эллиотт покачал головой. Было видно, что ему не хочется вдаваться в подробности, поэтому я не стала расспрашивать. Мы шли по дороге, которая проходила через нашу тихую часть города и продолжалась уже за его пределами, а привычный нам с Эллиоттом мир необратимо менялся, хотя в тот момент мы этого еще не понимали.
По обеим сторонам улицы стояли дома – маленькие островки жизни и бурной деятельности. Горевший в окнах свет разрывал темноту, черневшую между уличными фонарями. Некоторые окна были закрыты занавесками, и я гадала, как живут обитатели этих островков, наслаждаются ли долгожданным вечером пятницы и смотрят ли телевизор, удобно устроившись на диване с пачкой чипсов или орешков. Возможно, им не приходится тревожиться из-за неоплаченных счетов.
Когда мы подошли к моей калитке, мой островок оказался темным и тихим. Мне бы хотелось, чтобы окна нашего дома светились тем же мягким светом, что мы видели ранее, чтобы у нас тоже был включен телевизор.
Эллиотт сунул руки в карманы, отчего лежавшая там мелочь зазвенела.
– Они дома?
Я посмотрела на гараж. Отцовский «Бьюик» и «Лексус» мамочки стояли на своих местах.
– Похоже на то.
– Надеюсь, я не испортил тебе жизнь еще больше, сцепившись с Пресли.
Я отмахнулась.
– Мы с ней давно знакомы. Сегодня впервые кто-то заступился за меня, не уверена, что Пресли оказалась готова к такому.
– Надеюсь, она перестанет вести себя так, будто у нее палка в заднице.
Я не смогла сдержать громкий смешок, и Эллиотт заметно обрадовался моему веселью.
– У тебя есть мобильный?
– Нет.
– Нет? Это шутка или ты просто не хочешь давать мне свой номер?
Я покачала головой и нервно рассмеялась.
– Честное слово. Кто захочет мне звонить?
Эллиотт пожал плечами.
– Вообще-то, я собирался тебе позвонить.
– Вот как.
Я подняла щеколду, на которую закрывалась калитка, протиснулась на ту сторону. Раздался пронзительный скрип: калитка закрылась за мной, тихо щелкнув. Я повернулась к Эллиотту и ухватилась за изогнутую кованую створку. Он мельком глянул на наш дом, так, словно он был самым обычным, не вызывающим ни малейшего страха. От его храбрости на сердце у меня потеплело.
– Мы практически соседи, так что… уверен, мы скоро увидимся, – сказал он.
– Да, определенно. В смысле… это вполне вероятно, – кивнула я.
– Что ты делаешь завтра? У тебя есть подработка на лето?
Я покачала головой.
– Мамочка хочет, чтобы летом я помогала по дому.
– Ничего, если я заскочу? Притворюсь, что не фотографирую тебя.
– Конечно, если мои родители чего-нибудь не учудят.
– Тогда ладно, – подытожил Эллиотт. Он слегка расправил плечи, став чуточку выше, и попятился. – Увидимся завтра.
Он повернулся, чтобы идти домой, и я последовала его примеру. Медленно дошла до крыльца, поднялась по ступенькам. Покоробленные доски, которыми было обшито крыльцо, заскрипели под моим весом (хотя я весила неполные пятьдесят кило). Этот звук вполне мог потревожить родителей, однако в доме по-прежнему царило безмолвие. Приоткрыв вторую дверь, я скользнула в прихожую, в душе проклиная скрипучие петли. Оказавшись внутри, я замерла, выжидая, но не услышала ни приглушенного разговора, ни шагов. Наверху никто не спорил на повышенных тонах, в коридоре не было слышно ни шепота.
Казалось, каждая ступенька пронзительно кричит, выдавая мой приход, пока я кралась по лестнице на второй этаж. Я держалась посередине лестницы, чтобы не обтирать плечом обои. Мамочка требовала, чтобы мы аккуратно обращались с домом, как будто это еще один член семьи. Я тихо прошла по коридору, перед комнатой родителей на мгновение замерла, потому что у меня под ногой скрипнула половица. Однако все было тихо, и я пошла дальше, к себе.
На обоях в моей комнате были горизонтальные розовые полоски, но помещение все равно походило на клетку, несмотря на цвет. Я сняла шлепанцы и босиком, не включая свет, приблизилась к окну. Белая краска на раме облупилась.
Снаружи, двумя этажами ниже, шагал по улице Эллиотт. Он то появлялся, когда проходил под фонарями, то исчезал из виду. На ходу он смотрел на светящийся экран своего телефона. Вот он прошел через пустой участок Фентонов, прямиком к дому своей тети Ли. Интересно, что он увидит, войдя в свой дом? Там будет темно и тихо или мисс Ли везде включит свет? Чем она занята? Ссорится с мужем, готовится ко сну или ждет Эллиотта?
Я повернулась к туалетному столику, высматривая музыкальную шкатулку – папин подарок на мой четвертый день рождения. Я приподняла крышку, и маленькая балерина начала кружиться перед овальным зеркальцем, обрамленным розовой тканью. Краска давно стерлась с губ и щек танцовщицы, только глаза, две черные точки, остались прежними. Некогда накрахмаленная пачка вся помялась, пружина, на которой крепилась фигурка, погнулась, и балерина слегка кренилась набок. И все же она исправно вращалась на месте, выполняя одно и то же движение снова и снова. Было в этой монотонности нечто зловещее.
Обои местами вспухли и отслаивались от стен, а кое-где окончательно отклеившиеся полосы уже сильно отставали от плинтуса. На потолке в углу темнело пятно, которое с каждым годом все увеличивалось. Моя белая кровать скрипела от малейшего движения, дверцы стенного шкафа не скользили в пазах и всякий раз норовили заклинить. Однако комната была моим убежищем, тьма сюда не дотягивалась. Сейчас, когда я снова оказалась внутри этих стен, все проблемы – статус городских изгоев, закрепившийся за нашей семьей, нервные срывы мамули – вдруг отступили на второй план. До сих пор я могла спрятаться только здесь и до сегодняшнего дня лишь здесь чувствовала себя в безопасности… пока не оказалась за одним столом со смуглым пареньком, смотревшим на меня большими карими глазами, в которых не было ни симпатии, ни презрения.
Я стояла у окна, хотя Эллиотт уже давно скрылся из виду. Он был необычным, немного странным, но он нашел меня. На какой-то миг я почувствовала, что больше не потеряна, и мне это понравилось.
Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры