она была несекретной

Есть блондинки и блондинки, и сегодня это почти шутка. У всех блондинок есть свои очки, кроме, возможно, металлических, которые такие же светлые, как Зулу под отбеливателем, и такие же мягкие, как тротуар. Есть маленькая симпатичная блондинка, которая пьет и дергается, и большая статная блондинка, которая прямо вооружает вас ледяным голубым взглядом. Есть блондинка, которая смотрит на тебя сверху вниз, пахнет прекрасно, мерцает, висит на твоей руке и всегда очень сильно устает, когда ты отвезешь ее домой. Она делает этот беспомощный жест и испытывает эту проклятую головную боль, и вы хотели бы ударить ее, за исключением того, что вы рады, что узнали о головной боли, прежде чем вложили в нее слишком много времени, денег и надежды.

Есть мягкая, готовая и алкоголичная блондинка, которой все равно, что она носит, если она норка или куда она идет, пока это Starlight Roof и там много сухого шампанского. Есть маленькая жизнерадостная блондинка, которая немного дружит и хочет заплатить за себя, полна солнечного света и здравого смысла, знает дзюдо с нуля и может бросить водителя грузовика через плечо, не пропуская более одного предложения из редакционная статья в субботнем обзоре. Есть бледная, бледная блондинка с анемией какого-то нефатального, но неизлечимого типа. Она очень вялая и очень темная, и она говорит тихо из ниоткуда, и вы не можете положить на нее палец, потому что, во-первых, вы не хотите, а во-вторых, она читает Пустошь или Данте в оригинал, или Кафку, или Кьеркегора, или изучение провансальского. Она обожает музыку, и когда Нью-Йоркская филармония играет Хиндемита, она может сказать вам, какой из шести басовых альтов опоздал на четверть удара. Я слышал, что Тосканини тоже может. Это делает их двоих.

И, наконец, есть великолепное шоу, которое переживет трех воровских рэкетиров, а затем выйдет замуж за пару миллионеров по миллиону в голову и в итоге получит виллу с бледной розой в Кап Антиб, городской автомобиль “альфа ромео” с пилотом и сотрудником. Пилот и конюшня изношенных аристократов, всех из которых она будет относиться с ласковой рассеянностью пожилого герцога, пожелавшего дворецкому спокойной ночи.

Мечта через дорогу не была ни одной из них, даже такого рода мира. Она была несекретной, такой же далекой и чистой, как горная вода, такой же неуловимой, как ее цвет.

Рэймонд Чандлер. The Long Goodbye

(перевод с английского Google Translator)

лето продолжается

Я проснулся около десяти. Сквозь щель между шторами проникала и ложилась на пол длинная полоса света. Ночью мне поспать не удалось, я забылся на рассвете и только утром смог чуть-чуть наверстать часы бессонницы. Когда я раздернул шторы и вышел размяться на балкон, меня встретила точная копия вчерашнего дня: от края до края простиралось невыносимо ясное небо, а воздух уверенно прогревался до тридцати градусов. “Лето”, – сказал я самому себе. “Лето”, – повторил я и вдруг вспомнил цитату на задней стороне обложки одноименной книги Альбера Камю: Есть две правды, и одну из них нельзя называть. Лето.

Я набрал воды в электрический чайник и, прислонившись спиной к столешнице, ждал, пока он закипит; в кино это был бы длинный кадр с главным героем, еще помятым после сна. Потом я залил кипятком пакетик с черным чаем и принялся ждать, пока он заварится. Добавил в кружку молока, вернулся с ней в комнату, вставил в проигрыватель токийский фортепианный концерт Брэда Мелдау и лег на шерстяной ковер, предвкушая, как через несколько треков Мелдау доберется до своей фантастической двадцатиминутной кавер-версии радиохедовской песни Paranoid Android. Когда зазвучали ее первые ноты, я тут же закрыл глаза. Я здесь, и это я. Только теперь я впустил в свои мысли Нину.

Ближе к полудню я принял душ, вымыл голову и побрился. Я даже не знал, к чему я готовлюсь больше – к обеду с Ниной или к авторскому чтению. В любом случае не оставалось ничего другого, кроме как разбираться со всем по порядку.

Шел второй час, а Нины все не было. Я вдруг понял, что мы даже не обменялись номерами телефонов. В пятнадцать минут второго я уже караулил Нину у окна в кухне. Наконец она появилась, но прошла мимо моего дома. Что бы это значило?

Минут через пять раздался звонок, я снял трубку домофона, открыл входную дверь и встал на пороге квартиры.

– Ты проскочила мимо! – встретил я ее упреком вместо приветствия.

– Ты меня видел?

– Я уже начал тебя высматривать. Привет.

– Привет, – сказала она и дотронулась до моего плеча. – Я думала, ты живешь дальше.

– Ты вчера минут пять стояла возле этого самого дома и курила.

– Ночью все выглядит по-другому, – возразила она. – И вообще – у меня не было времени его рассматривать.

– Но ты же говорила, что любишь функционализм, – напомнил я.

– Да это я просто ляпнула, чтобы показаться интереснее, – засмеялась она. – Ну что, идем обедать?

Со Шпильберка еще хоть как-то веяло прохладой, но в центре города жара спрессовывалась, точно хлопок-сырец. Мы пошли вдоль фасадов, укрываясь в узкой полуденной тени, а потом сквозь череду пассажей добрались до торгового центра “Велки-Шпаличек”. Там на втором этаже находилось кафе “Ребио”, где в глубоких металлических подносах была выставлена вегетарианская еда, которая продавалась на вес. К счастью, лучший столик оказался свободен: он был только на двоих и прятался за колонной у окна, откуда открывался вид на всю Панскую улицу, полого спускающуюся вниз.

– Ты уже решил, что будешь сегодня читать? – спросила Нина.

– А у тебя есть какие-то пожелания?

– Никаких, – ответила она. – Но мне интересно, что ты выберешь.

– Есть там один рассказ, в нем действие происходит на Рождество, в трескучий мороз. Ты, наверное, его не читала, он в самом конце.

– Если ты в такую погоду подаришь публике немного снега, она вся твоя. Ты уже настроился?

– У меня как-то не было на это времени. Вчера со мной кое-что случилось…

– Серьезно? Надеюсь, ничего страшного, – улыбнулась Нина. – Наверное, куча твоих знакомых придет?

– Скорее всего. Коллеги из издательства, ребята, с которыми мы делаем “ХЛОП”, еще какой-то народ…

– “ХЛОП”?

– Ну да, и теперь у тебя может появиться шанс поработать хлопушкой! – ответил я и пояснил: – Мы устраиваем что-то вроде летней школы, скорее про видео, чем про кино. Я собираюсь немного рассказать про творческое письмо, но в основном буду просто помогать Марте и Томми. В прошлом году я даже кухарничал, прямо как в детском лагере, – готовил на двадцать человек, на старой такой плите, которую сначала надо было растопить.

– Серьезно? По тебе и не скажешь. В смысле, не могу тебя представить за готовкой. Ты что, и белый колпак надевал, как настоящий повар?

– Нет, обошлось без колпака. Но однажды я испек будильник. Петр, второй наш повар, ночевал прямо на кухне и, чтобы не слышать тиканья часов, а главное, чтобы не проснуться ни свет ни заря, не придумал ничего лучше, чем вечером засунуть будильник в духовку. Утром, когда я пришел на кухню, Петр храпел на диване – его план сработал в том смысле, что будильника он не слышал. Я растопил плиту, поставил на нее кастрюлю с овсянкой и вдруг чувствую – чем-то воняет. Короче, я додумался открыть духовку и обнаружил там сильно запотевший будильник с поплывшим циферблатом. Такой Дали в 3D…

– Да, смешно, – сказала Нина и действительно рассмеялась. – А когда все это будет?

– В начале августа.

– Я уже уеду в Бари, так что опять без меня.

Похоже, Нина была в настроении. Когда мы закончили обедать, я предложил ей съесть на улице по мороженому.

– Отличная идея. Все уже давно открыли сезон, одна я как рыжая.

– Так вот, значит, кто мне приснился!

Мы съели по два шарика мороженого, и Нина пошла пить кофе с подругами. А я решил вернуться домой и устроить себе сиесту.

Я проснулся в половине седьмого – до мероприятия оставалось полтора часа. Ополоснул лицо ледяной водой и придирчиво осмотрел себя в зеркале. Взял с подоконника “Этюд в четыре руки” и начал его листать. Загвоздка была в том, что теперь мне там ничего не нравилось.

Я не знал, что буду читать со сцены, даже когда за пятнадцать минут до начала пришел в “Гуся на поводке”. Я поздоровался со знакомыми и помахал рукой трем оломоуцким грациям, потягивавшим через трубочку лимонад. Потом разыскал Павла Ржегоржика из издательства “Ветряные мельницы” и вместе с ним направился в зал.

Заняв свое место за черным столом с небольшой настольной лампой, я достал из сумки книгу и последний номер “Респекта”, в котором вышла моя рецензия на роман “Спроси у папы”. Мне хотелось еще раз напомнить всем о Балабане: будь он жив, он бы точно выступил на “Месяце авторских чтений”. Найдя нужный разворот, я без всяких предисловий принялся читать:

Где таится жемчужина дня человеческого? Этот трепетный вопрос мерцает между строк последней книги Балабана. Она снова о настойчивом поиске и исследовании смысла жизни, на сей раз – обведенной черным фломастером смерти. Но смерть одновременно подчеркивает жизнь, фиксирует, показывает ее как нечто сущее, не позволяя ей изо дня в день оборачиваться фикцией.

В последнем романе Балабана ставятся серьезные вопросы, а ответы на них даются уклончивые: “Можно ли ненадолго перестать умирать? Перестать причинять страдания? Или жизнь – это лишь обжигающая и давящая боль, бессмысленная клякса, след нашего биологического и личностного распада?” И даже в такой жизни случаются волнующие моменты, когда снисходит свет, и у Балабана они неизменно связаны с преодолением плоского мира. Поэтому Эмиль где-то на Кипре должен подняться вместе с Еновефой на вершину горы, к православной часовне, к золотой полосе света, к центру креста, где нет “справа и слева”, где уже даже нет “наверху и внизу, далеко и близко”. Должны существовать моменты, когда человек перестает быть “подлецом, который стоит на своем”; должны существовать жемчужины дней человеческих: “В неожиданном порыве она обхватила его за шею, и, слившись в долгом поцелуе, они перестали различать, где начинается один и заканчивается другой”.

Эта рецензия была, пожалуй, лучшее из всего, что я читал в тот вечер. После нее я добрых три четверти часа продирался сквозь рассказ, которому было далеко до балабановской лаконичности.

Мне полегчало, только когда я закончил читать и настала очередь вопросов из зала. Кто-то спросил о моем эссе, которое не так давно появилось в том же “Респекте” и в котором я несколько прекраснодушно (как того и требовал формат новостного еженедельника) разграничивал желание и страсть. Желание превращает нас в должников, а страсть наполняет душу – так звучал мой главный тезис. Короче говоря, мне казалось, что все вокруг чего-то хотят, но мало кто занимается чем-то самозабвенно; все чего-то жаждут, но никто не способен со страстью отдаться какому-то делу.

Но потом слово взял лысый мужчина, который не пропускал почти ни одного авторского чтения и обычно задавал каверзные вопросы. На этот раз ему хотелось знать, как выглядел бы мой рассказ, если бы его написал:

а) Милан Кундера,

б) Михал Вивег^[24].

– Вы хотите, чтобы я представил себя Миланом Кундерой, который по ошибке написал мой рассказ, а теперь хочет переделать его под себя? – уточнил я.

– Можно сказать и так.

– По-моему, это бессмысленный вопрос.

– Ну почему же… – раздался голос литературного критика Иржи Травничека.

– Так, может, Иржи, ты сам на него и ответишь?

– Но задали-то его тебе.

– Задали мне, но было бы интересно послушать, как Иржи Травничек ставит себя на место Яна Немеца, который представляет себя Миланом Кундерой, который по ошибке написал рассказ Яна Немеца и теперь правит его под себя. Может быть, тогда все же станет понятно, что вопрос бессмысленный, – отбивался я.

– Так значит, вы мне не ответите? – поинтересовался Фантомас, сверкая лысиной.

– Если бы этот рассказ написал Кундера, в нем было бы больше иронии. А если бы его написал Вивег, он был бы, пожалуй, смешнее. Вы это хотели услышать?

Дискуссия длилась еще какое-то время; потом я подписал несколько книжек и спустился вниз, на Елизаветинскую сцену. Почти за каждым столом сидели знакомые: мои школьные друзья, парочка социологов, коллеги из издательства, объединившиеся с людьми с филфака, кое-кто из Академии Яначека, девушки из танцевальной группы “Филигрань”, народ из “ХЛОПа” и – в придачу – завсегдатаи авторских чтений. Я вдруг понял: кого я здесь практически не знаю, так это Нину. Я на секунду растерялся, увидев, что она стоит через двор от меня в очереди за пивом.

Описав по двору неровный круг, чтобы поприветствовать знакомых, я по дороге подобрал Нину. Мы взяли стулья и пристроились к столу, за которым уже успели перемешаться разные компании.

– Прошу внимания! – объявил я как можно громче. – Это Нина.

Кто-то протянул ей руку, кто-то просто помахал, и разговор вернулся в прежнее русло.

– А подруги твои где? – спросил я ее.

– Ушли в другое место, здесь было слишком людно. Мне уже, наверное, тоже пора.

– Но ты же вернешься?

– У тебя здесь куча друзей, не хочу тебя у них отнимать.

– Тогда дай мне наконец свой телефон.

– Наконец? Ты у меня его еще не просил.

Я набрал ее номер и смотрел, как она сохраняет меня в списке контактов на своем стареньком обшарпанном телефоне.

– А Нина здесь, собственно, как очутилась? – спросил кто-то.

– Совершает межпланетную экспедицию из Оломоуца, – ответил я.

– И прямо сейчас происходит близкий контакт третьей степени? – поинтересовался Томми.

– Примерно так. Мы с Томми вместе устраиваем летнюю школу, – пояснил я Нине и снова повернулся к Томми: – Нина всегда хотела стать хлопушкой.

– Она бы нам точно пригодилась.

– К сожалению, я в это время буду в Бари.

– В Бари в баре? – пошутил Томми.

– В Бари в няньках.

– Я Марта, – представилась Марта, выходившая куда-то позвонить.

– Марта солистка из “Будуара пожилой дамы”^[25], и “ХЛОП” – это прежде всего ее идея.

– Это мой аспирантский проект, – уточнила Марта, оглядываясь, куда бы сесть.

Томми уже было поднялся, чтобы принести ей стул, но Нина уступила свое место.

– Меня ждут подруги, – пояснила она.

– Но ты же меня не боишься, правда? – спросила Марта. – Не такая уж я и знаменитость.

– Теперь точно станет бояться, – заметил Томми.

– Я никого не боюсь. И я еще вернусь, – ответила Нина, невольно подражая супергерою.

Едва она ушла, кто-то потряс меня сзади за плечо.

– Ух ты! А это кто был? – спросила Ева, одна из танцовщиц.

– Это была Нина, – сообщила Марта. – И, как ни странно, она меня не боится. Неплохое начало.

– А она кто? – продолжала допытываться Ева.

– Хлопушка, – пожал плечами Томми.

– Хлопушка? – рассмеялась Ева.

– И ничего смешного! – возмутился Томми.

Мы с Мартой и Томми немного пообсуждали организацию “ХЛОПа”, а потом они ушли и я, улучив минутку, написал Нине эсэмэску: Ты как? Мне подойти?

– А-а-а, господин писатель, – подгреб ко мне бывший одноклассник и приобнял за плечи. – Чувак, было здорово. Знаешь, что я вспомнил? Как мы в девятом классе писали сочинение, и ты и для меня кусок сварганил. Помнишь? Училке, блин, даже в голову не взбрело, что на сочинении можно списывать. Ты-то свое уже закончил, а потом прочитал мою бредятину и написал мне на бумажке какой-то убойный конец. А я просто перекатал его в тетрадь.

Я проверил телефон, но от Нины ответа не было. Оглядевшись по сторонам, я решил, что здесь уже вполне обойдутся и без меня.

Нина с подругами попивала квас на террасе кафе с монастырским меню. Довольно милое местечко: посетители сидели на старых бревенчатых лавках, какие раньше стояли перед деревенскими пивными, над столами мигали фонарики, и надо всем этим высились узкие башни собора Петра и Павла. Тут же, за оградой, у монашек был розарий, из которого ночью доносился такой аромат, словно кто-то на пульте включал розы на максимум.

– Я совсем забыл про это место.

– Мы рады, что нам удалось показать тебе Брно, – прокомментировала Нина.

– Они вот-вот закроются. Они только до одиннадцати, а сейчас полдвенадцатого, – сообщила Алена.

– Я все равно уже подустала, – отозвалась Итка. – Мне бы домой пойти. Мы вчера допоздна ждали Нину и не выспались.

Девушки расплатились, и мы все вместе вышли из кафе. На всякий случай я ухватил Нину за руку, чтобы дать ей понять, что домой еще рано.

– Прогуляемся перед сном? – предложил я Нине, когда мы простились с ее подругами.

Мы направились по безымянному переулку, который позднее назвали в честь Вацлава Гавела, к смотровым площадкам возле собора. Оттуда открывался вид на железнодорожный узел и южную, индустриальную часть города. Хотя была уже полночь, жизнь на скамейках и каменных парапетах бурлила вовсю: парочки и компании раздували последние угольки догоревшего дня, а какая-то девушка даже играла на гитаре. Мы остановились неподалеку и слушали, как она поет “Любовь подобна вечерней звезде”^[26] – я никогда раньше не слышал эту песню в женском исполнении. В какой-то момент девушка сфальшивила и, резко дернув по струнам, рассмеялась. Да, Вацлав Грабье – это совсем, совсем другая эпоха.

– У тебя такие большие губы, – сказала вдруг Нина, – почти негритянские. Я их когда-нибудь нарисую.

– Это чтобы лучше тебя целовать, – ответил я и обхватил ладонями ее лицо. – Ночуешь сегодня у меня?

– У тебя? – засомневалась Нина. – Ну не знаю… А ты не съешь меня, как волк?

– Только чуть-чуть надкушу.

– Не уверена, что это хорошая идея, – не сдавалась Нина. – За пижамой придется заходить…

– А моя футболка не годится?

– Да мне еще всякое другое нужно… И да, заранее предупреждаю: пижама у меня дурацкая.

– Так что, отправляемся за пижамой?

– Или ты меня просто проводишь до дома.

Мы прошли через Денисовы сады и спустились по Студанке на Копечную, где у Нины было временное прибежище.

– Я на пять минут, – сказала она, подмигнув, а потом добавила: – Если через пятнадцать минут не вернусь, значит, я осталась у себя.

Да, подумал я, тут есть некая симметрия: вчера она ждала меня перед домом, а сегодня я ее. Неужели и вправду прошло только двадцать четыре часа? Иногда жизнь долго запрягает, но быстро едет.

Из кабаре “Шпачек”, что было прямо напротив, высыпала кучка людей; я увидел среди них одного знакомого поэта и помахал ему.

– Чего ты там торчишь, как дохлый трубадур? – прокричал он мне через дорогу.

– Я уже свое оттрубил.

Словно в подтверждение моих слов на лестнице дома зажегся свет, и спустя минуту Нина уже была внизу.

– Ничего, если я по дороге выкурю сигарету? – спросила она.

– Ну, если ты взяла зубную щетку…

– Черт! Я сейчас.

Нина снова заскочила в дом, а я снова прислонился спиной к стене.

– Опять сбежала? – донеслось с другой стороны улицы.

– Без паники, сейчас вернется. Пошла за зубной щеткой.

– Ну и славно. Зубная щетка в сумочке сулит многое, – изрек поэт.

Мы пришли ко мне; я открыл дверь и пригласил Нину войти. Из прихожей мы свернули не направо, в кухню, а налево, в комнату. Я включил свет, и в темных окнах появились наши отражения. Мы так и стояли вместе с ними – Нина осматривалась по сторонам, и Нина в стекле делала то же самое.

– Будешь что-нибудь?

Она покачала головой.

– Ну и хорошо, потому что у меня почти ничего нет. Воды?

– Не ходи никуда.

Мы обнялись.

– Спать? – спросил я.

– Мне еще нужно в душ.

– Тогда иди первая.

– Нет, давай ты.

Когда я вышел из ванной, Нина сидела в кресле, обняв колени, и смотрела в темный сад.

– Твое полотенце на стиральной машине, – сказал я.

Я погасил большой свет и включил лампу на подоконнике. Забравшись в узкую кровать, я ждал Нину. Услышал, как она включила душ, потом наступила тишина – Нина намыливалась. Потом снова зашумела вода – Нина смывала с себя пену. Через какое-то время зажурчала вода в раковине – Нина чистила зубы. Наконец дверь ванной открылась. Пижама, в которой появилась Нина, была действительно дурацкой.

– А я тебя предупреждала, – сказала она, забравшись под легкое одеяло и прижавшись ко мне.

Мы погасили лампу и несколько минут всерьез думали, что будем спать. Но потом я освободил Нину от верха ее дурацкой пижамы и почувствовал на себе тяжесть ее грудей. Судя по всему, к своим двадцати годам она уже знала, как они действуют на мужчин: потеревшись ими об меня, она вложила сосок мне в рот.

– Я знаю, это прозвучит как отговорка, но у меня сейчас месячные, – через некоторое время прошептала она.

Я задумался над ее словами – интересно, они только звучали как отговорка или отговоркой и были, – но потом решил, что это неважно.

– Вряд ли они дольше, чем на неделю, – прошептал я в ответ в темноту.

– Ну, иногда они тянутся бесконечно.

– Бесконечно тянется совсем не это.

Мы вслепую ощупывали друг друга. Ее тело еще казалось мне чужим, я пока не измерил его своими руками и пальцами. Оно то ускользало, то неожиданно подставляло мне выступающие кости. У меня давно никого не было, и, наверное, в памяти сохранились какие-то старые мерки, которым Нина явно не соответствовала. Мне еще предстояло выучить ее тонкие руки и длинные бедра, плоский живот, острые ключицы и вытянутую, как у левретки, спину. Видимо, и с Ниной происходило что-то подобное: она блуждала по мне губами, словно рыба в мутной воде, не зная еще моего тела. В какой-то момент она спросила, не стоит ли ей спуститься ниже, но я ответил, что лучше я ее дождусь.

* * *

Утром я проснулся первым. В задернутые шторы уже снова било солнце, словно пытаясь их распороть. Я сходил на кухню за стаканом воды и, вернувшись, пустил в комнату немного света. Усевшись в кресло, я сосредоточенно наблюдал за тем, как Нина спит. Как Нина дышит. Прижимается головой к подушке. Из-под одеяла высовывается ее колено. Просыпаясь, она еле слышно причмокивает. Неохотно открывает глаза – ресницы словно застегнуты на липучку.

– Привет, Нина, это я.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Разделы библиотеки

Любовные романы Любовные романы по темам Любовные романы по автору Современные любовные романы Исторические любовные романы Женские фильмы КулинарияСекреты красотыСонник

Страницы романа:Стр:5

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

0

/ 0 Гол.

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10