Разделы библиотеки
Говорит и показывает - Татьяна Вячеславовна Иванько - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Говорит и показывает - Татьяна Вячеславовна Иванько - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Иванько Татьяна Вячеславовна
Говорит и показывает
| Предыдущая страница | Следующая страница |
2 Страница
Мне не повезло. Ужасно не повезло. Просто на редкость. Начать с того, что я рыжий. То есть мне хотелось бы считать, что я блондин, но всю жизнь меня дразнят рыжим. Продолжилось невезение тем, что меня назвали Василием, что может быть хуже для мальчишки? Я понимаю, что в честь деда – героя войны, но ведь это знаю только я. Вдобавок фамилия у меня женского рода – Метелица, так что сами понимаете, любителям жестоких розыгрышей и шуток в отношении меня предоставляется обширное поле деятельности. И потому пришлось выращивать кулаки, чтобы не спускать обидчикам. И толстую кожу, чтобы не позволять ранить себя.
Тем более что есть у меня куда более серьёзная причина думать о том, что мне на удивление не повезло – моя мама редкий день бывает трезва. Она не опускается ещё до того, чтобы пить, где и с кем попало, но запах перегара, нетвёрдая походка и мутный взгляд – это то, к чему я привык и уже давно. И привык ждать, что она придёт без этого. Я привык надеяться. Я привык думать об этом. И привык к тому, что мои надежды рушатся каждый день. Но мне не повезло не с мамой, моя мама – лучше всех в мире, всех добрее, красивее, всех дороже, мне не повезло с тем, что она пьёт.
Ещё хуже только то, что она приводит мужчин в нашу комнату в двухкомнатной сталинской коммуналке. В такие ночи мне кажется, что я живу в аду. И если бы не наш сосед Иван Генрихович, я, наверное, сбежал бы из дома. Но пожилой одинокий преподаватель из института, что через дорогу от нашего дома, однажды застав меня на кухне, уснувшим над учебником, стал звать к себе в такие вечера. И раздвижное кресло-кровать стало моим пристанищем в такие ночи.
Иван Генрихович стал позволять мне брать книги из своей библиотеки, которая загромождала его большую комнату с эркером. Собственно говоря, кроме книг, тут почти ничего не было: старый кожаный диван, на котором он спал, стол возле, четыре стула, телевизор и «моё» кресло. Всё остальное пространство, больше двадцати квадратных метров, занимали книжные шкафы. Они стояли рядами, всего пять.
В последний год мы с Иваном Генриховичем занялись составлением каталога. Моему пожилому другу нравилось моё общество. Он любил мне рассказывать о себе, о прошлых временах, своём студенческом прошлом. Но главное о математике, своей любимейшей науке. Благодаря ему и я полюбил её. Разглядел её красоту, и даже поэтичность.
Но не одной математикой заполнена жизнь Ивана Генриховича, Достоевский, Толстой, Гоголь и Пушкин – особенно, мне кажется иногда, что он наизусть знает их произведения. Русская литература – вторая его любовь, после математики. И литература всего остального мира – третья. Других я не наблюдаю, с тех пор как мы с мамой живём в этой квартире, почти четыре года. Он и не упоминал, ни разу, что у него есть или была семья, ни о женщинах, что могли быть. Я ничего об этом не знаю.
– Это ты пришёл, Василий? – спросил Иван Генрихович из кухни. – Хлеба купил?
– Да, – я разулся и, ещё не сняв куртки, прошёл на кухню.
– Пельмени на ужин будут, – улыбнулся Иван Генрихович, доставая пачку из морозилки. И я поэтому понял, что мама явилась и не одна. Потом только я расслышал и голоса из-за двери нашей с мамой комнаты. Ясно всё…
Я вижу, что пельмени, что Иван Генрихович пытается отделить от картонной пачки, смёрзлись в некое подобие серого коралла…
– Давайте я, Иван Генрихович, – сказал я.
Мои пальцы достаточно сильны и ловки, чтобы разделить их. И вот уже закипает вода в жёлтой кастрюльке с одним подкопченным боком. Иван Генрихович улыбается, глядя на меня.
– Куда на Новый год, Вася?
– Хотели к девочке одной, ребята из класса, – сказал я, бросая пельмени по одной, в мягко булькающий кипяток.
– Хорошо. Обязательно иди.
Иди… я уже и деньги приготовил, мы сговорились сброситься по три рубля. Привык откладывать, не тратить на чепуху.
Но одеваться, как хотелось бы, было непросто. Джинсы стоят двести, а то и двести пятьдесят рублей на барахолке в Москве. Футболки, кроссовки… я уж не говорю о какой-нибудь куртке-«аляске». Так что экономлю я на всём.
Отца я не помню. Они были женаты с мамой недолго. Но она успела привыкнуть с ним к спиртному. Они разошлись, когда мне было три или четыре года. А когда он умер, мы и переехали сюда из Воскресенска. А мама тогда стала пить уже по-настоящему. И мужчины начались тогда же. До этого мы жили довольно уединённо, с бабушкой. Но когда мама узнала, что отец умер, она не смогла оставаться больше в Воскресенске. А теперь, три с лишним года спустя она будто гонит всё скорее свой поезд под откос.
Быть новичком в классе – это отдельная история, даже тот, кто никогда новичком не был, представляет, что это такое…
На второй год я остался в Воскресенске, как раз, когда мама начала пить. В шестом классе, я, напуганный этим и растерянный, перестал не то, что учить уроки, а просто ходить в школу… А тут и переезд подвернулся.
Я пришёл в шестой класс в середине второй четверти, тринадцатилетним, похожим на бездомного щенка, который уже хорошо знает, что такое улица. За прогулянный год я успел набегаться и по подвалам, и по чердакам, увидел и бездомных, и пьяниц всех мастей и понял, что вариант у меня дома не самый худший. И из дома больше не бегал, поняв, что маме рассчитывать кроме меня не на кого. Или я просто повзрослел за этот год от двенадцати до тринадцати лет.
Поэтому, войдя в новый класс, я сразу оценил обстановку. Если новичок не заявит о себе как о задире, быть ему или битым или забитым.
Мне было проще, я был старше всех на год. Но главное, я был гораздо старше внутри. Эти детки в новеньких костюмчиках и платьицах, ещё не заношенных с начала учебного года, не знали, не только как их штопать, но даже как гладить. А я уже научился планировать семейный бюджет, чтобы не только хватило на всё, но ещё и было что отложить.
Так что, оглядевшись по сторонам, заметив по лицам, отреагировавшим на мою фамилию и имя, объявленные учительницей, кто мои главные враги, я сразу разработал в голове стратегический план. Ещё, во время урока я обратил внимание, кто здесь чувствует себя почти так же, как и я, то есть не из героев или героинь класса. И заметил маленькую, меньше большинства, уже потянувшихся в рост, девчонок, очень худенькую девочку. Она сидела за третьей партой, отодвинувшись чуть ли не на самый край, потому что её сосед, дюжий белобрысый пацан, не оставлял ей совсем места и наслаждался своим господством. Косички с зелёными ленточками, платьице, фартучек с крылышками, ничего особенного в ней не было, кроме, может быть, этой миниатюрности. Она была тут одна, как и я: ни с кем не разговаривала, ни на кого не смотрела. Только я был сильный, а она, очевидно, слабая. Сила всегда заметнее на фоне слабости.
Поэтому на перемене я самовольно пересел к этой девочке, выкинув портфель её соседа. Когда он в возмущённом недоумении подошёл к парте, я встретил его насмешливым взглядом, будто говоря: «И?!»
– Ты чего это? Госпожа Метелица? – прогудел он.
– Господин Метелица, – поправил я. – Чё те, мордатый?
– Это моё место.
– Поднял зад, потерял место, – ответил я, усмехнувшись.
Боковым зрением я вижу, что подтягиваются и другие, и девочка эта стоит в нерешительности в нескольких шагах от парты. Глаза здоровущие. Прямо чудные какие-то глаза…
– Эй, ты, новенький, это место Морозова, – сказал кто-то.
– Был Морозов, стал Метелица. Ещё есть вопросы?
– Слезай, второгодник.
Я ничего не ответил, сумку мою они не тронут, она зажата между моим животом и краем стола.
– Да он в Кошкину влюбился! – крикнул кто-то, и покатились со смеху.
Кто-то толкнул Кошкину, теперь я знаю как фамилия глазастой девчонки, дёрнули за косу, развязался бантик, нарочно сделано именно так, чтобы развязать ленту… Она взялась за косу невозмутимо и молча, перебирая маленькими пальцами, завязала капроновую ленту, расправив, чтобы помятость легла на помятость, и бантик стал, как был.
– Эй, Майка-Майка, где твои трусы?! – её снова толкнули, уже под общий хохот, сдёрнув и лямку фартука.
Вот и момент истины – я мгновенно встал и двинул обидчику глазастой Кошкиной, так неожиданно и сильно, что тот полетел по проходу, роняя книжки с парт. Класс онемел, будто выключили звук. Слышно было, как покатилась по какому-то столу и упала ручка, мягко чпокнув по линолеуму.
– Кто тронет Кошкину, голову оторву! – сказал я, негромко, можно было бы прошептать, все услышали бы.
– Да ты чё?.. – задохнулся чей-то голос
– Хулиган… – протянула какая-то девочка, словно догадалась, кто перед ней
– Уголовник!
– Второй раз не повторяю, – сказал я и снова сел за парту, уже спокойно доставая учебник и тетрадь из сумки. Теперь точно никто не посмеет даже подойти.
Кошкина подошла и села на своё место за партой рядом со мной, поправив стопочку своих книжек, что были побеспокоены дракой. Она не глядела на меня.
Тут и звонок прозвенел, вошла учительница, оглядела нас:
– Мальчик, ты… как фамилия? – удивилась она, заметив пересадки. – Кто Морозова пересадил?
И тут неожиданно Кошкина подала голос, подняв голову:
– Это Тамара Иванна сказала, чтобы новый мальчик тут сидел на всех уроках, – сказала удивительная девочка очень спокойным ровным голосом.
Неясный шорох прошёл по классу, но никто не возразил. А я смотрю на девчонку, которая даже не подумала на меня взглянуть до сих пор, и думаю, что я очень ошибся: она не слабачка, она просто отдельно от всех. В подтверждение этой моей мысли, она, дождавшись, когда учительница, стала писать тему урока на доске, чуть повернув голову, сказала тихо-тихо:
– Спасибо, – и глядит. – Меня ещё никто не защищал. Меня Майя зовут. Кошкина.
Я, скрепя сердце, назвался тоже, представляться трудно:
– А я – Вася Метелица.
По её лицу прошла маленькая тень удивления, не слушала, когда меня перед всем классом представляли?
– Какое красивое имя. По-моему, самое красивое из всех, – и глазища улыбаются, но не насмешливо.
Сказала это всё и отвернулась к доске. А я смотрю на её профиль с маленьким вздёрнутым носиком. Волосы лёгкими тонкими волнами на висках, русые, даже тёмно-русые. Ресницы пушистые… странно потеплело у меня внутри. Всяких красивых девочек мне встречалось и нравилось много, но эта вроде и не красивая вовсе. Или такая красивая, что не верится. Какая-то… непонятно. Но так приятно, что она сидит рядом…
Обалдеть, никто ещё, что в прежней школе, что в прежнем дворе не называл меня по имени, все только хихикали и придумывали прозвища, упражняясь в изобретательности и остроумии. И уж тем более, никто не говорил, что у меня красивое имя. Никто так не считал.
Это как ничто придало мне смелости и уверенности. И ещё то, что она кажется такой странной и совсем не похожей ни на кого. И принимает меня, и я ей… нравлюсь?..
Своей цели я добился идеально: теперь все меня считали чуть ли не малолетним преступником и даже дыхнуть боялись в моём направлении. Ну, и в Кошкином тоже. Я ведь решил быть последовательным и пошёл её провожать в тот же день.
Она жила намного дальше от школы, чем я, мы, разговаривая о Воскресенске, о прежней и теперешней школе, дошли до конца длинной улицы, ведущей под уклон и нависающей над озером и лесом, которыми кончался с этой, западной, стороны наш городок. Оказалось, что у них довольно большой старинный двухэтажный дом с небольшим старым садом вокруг. Мы вошли в калитку, весёлая серая дворняга бросилась нам под ноги, вертя хвостом и напрыгивая толстыми коротким лапами на её пальто. Кошкина засмеялась, ласково отталкивая собаку:
– Найда, перемажешь меня! Вот понюхай, эта Вася, мой друг.
Найда, вертя всем телом вместе с хвостом, подошла ко мне и, обнюхав чёрным носом, посмотрела в лицо. Мне показалось, и она улыбается.
– Большой дом у вас, – сказал я, удивляясь. Раньше я не был знаком с людьми, которые живут в отдельных двухэтажных домах. Да и домов таких я видел не слишком много.
– Большой? – она пожала плечиком, и вместе со мной посмотрела на дом, не задумывалась раньше над этим? – Ну… Нас тут много, раньше больше было, но дедушка умер. Теперь впятером живём. Мама, папа, бабушка и дядя Илья. И я. Кошка ещё. Да вот, Найда.
Я засмеялся. Так забавно показалось, что она и кошку с собакой к членам семьи причислила. Дом, на мой взгляд, действительно, большой: широкие окна, во втором этаже тоже. Крыльцо на четыре ступеньки. Она открыла дверь длинным ключом с двумя лопастями как весло.
Прихожая с рогатой старинной вешалкой, через узкие окошки по боками входной двери сюда проникал дневной свет. Но мы, сняв верхнюю одежду и разувшись, прошли дальше в большую-пребольшую комнату с тёмно-зелёными стенами, большими шкафами со стёклами, низким диваном и тремя креслами, тут же большой овальный стол под скатертью с кистями и большой раскидистой хрустальной вазой посередине. Часы, в рост взрослого человека, мерно и уютно оттикивали в углу, поблескивая маятником и тремя гирями за ребристым стеклом.
Эта комната была как вся наша квартира величиной. Сюда выходили ещё несколько дверей, коридор уводил, как потом оказалось, на кухню, и ещё деревянная витая лестница со второго этажа, где и была комната Майки.
По коридору этому я никогда не ходил, он вёл к спальням родителей Майки и в комнату её бабушки, а наверх мы поднялись. На втором этаже были две комнаты её и её дяди, и ванная с туалетом. На площадке между дверей комнат стоял узкий диванчик с витыми ножками, стоящий спинкой к широкому окну, сидели они тут когда или нет, не знаю. Дверь в дядину комнату была открыта, и я увидел, что она довольно большая, там стояла широкая тахта, накрытая пушистым пледом и много подушек. Книжный шкаф, наподобие того, что был у Ивана Генриховича, только с красивыми дверцами со стёклами со скосом по периметру. Телевизор. Письменный стол с книгами и журналами в несколько стопок, некоторые были и на полу, два низких уютных кресла и дверь на балкон. Пахло сигаретным дымом… и духами немного. Хотя форточка была приоткрыта и окно, без тюля здесь, заливал скупой осенний свет. Видимо запахи въелись и не выветриваются уже.
– А где твой дядя? – спросил я, разглядывая через дверь, очевидно, мужское логово, по-холостяцки строгое, но уютное. Гитары, проигрыватель и целую стопку виниловых дисков, которые мне захотелось немедля рассмотреть…
– Он учится в Москве сейчас, уже пятый курс.
– Там живёт?
– Там общежитие есть, но… он ездит домой. Раньше реже ездил, практику в это лето у мамы проходил, к ним пойдёт в районный роддом.
– Роды принимать?! – изумился я. Ничего себе, вот это дядя чудной… или они все чудные?..
– Что ты так удивляешься? Благороднее ничего на свете нет.
Я посмотрел на неё, вполне убеждённо говорит. Поспорить сложно.
– Ты тоже медиком хочешь быть?
– Врачом, да. И тоже пойду в акушерство. Как мама. Там свет с Небес у них… – просто и не рисуясь, сказала она и улыбнулась такой просветлённой, такой удивительной улыбкой, что я ещё раз удивился, как мог подумать, что она забитая девчонка. Она не просто отдельно, она над всеми. Потому и не любят её. Но она не заносится, она парит. Н-да…
– Пообедай со мной, Василёк? – сказала Кошкина. – У нас фасолевый суп. Одной так скучно есть…
– А кто готовит? Мама? Или бабушка?
– Не-ет, – усмехнулась она, махнув рукой, – они заняты. Марь Иванна приходит два раза в неделю. И убирать. Раньше жила ещё какая-то тётенька, но умерла, я её плохо помню, я была маленькая. Теперь Марь Иванна.
Мы зашли в её комнату. Комната большая, с двумя большими окнами. Тут как раз тюль есть, но портьер не было, не от кого закрываться, напротив домов нет, а вид… Я ахнул: видно и озеро, и тёмная волнистая масса леса за ним. Кажется, летишь. На дельтаплане.
– Я люблю смотреть туда. Здорово, правда? – она заметила, как я замер у окна. – Из моих окон такой вид, да ещё с диванчика, что на площадке… Внизу загораживают деревья. От Ю-Ю можно тоже увидеть, но не так как здесь. Хорошо, что мы над обрывом почти, никакой дом перед нами не построят уже…
Она улыбнулась, выкладывая книжки из портфеля на письменный стол. У неё и кровать чудно стоит – у стены только изголовьем. Но тут просторно, можно места не беречь, из мебели-то только и есть что кровать, старинный шкаф, какой-то узорный, от двери направо, платья там, наверное, у неё. Книжные полки, тоже за стеклами. Тут ни телевизора, ни магнитофонов, проигрыватель с детскими пластинками: «Бременские музыканты», «Золушка», «Чебурашка», что там ещё… перед проигрывателем пустое пространство на ковре сидит здесь и слушает? На таком ковре можно, толстый, мягкий…
– На мои пластинки смотришь? Ещё недавно слушала, а сейчас… Но Ю-Юшка разрешает к нему в комнату ходить, слушать его маг и диски брать тоже. У него там!.. – она сделала мечтательное лицо, показывая какой Клондайк у её дяди всевозможных музыкальных записей.
– Что, Сан-Ремо? – усмехнулся я. Тогда все слушали итальянцев.
– Да нет, он рокер. Accept, AC/DC, Iron Maiden, Motorhead… Но я люблю Led Zeррelin. И Роллингов… А ещё мотоцикл у него есть. Мне обещал шлем купить, как четырнадцать лет исполнится. И разрешить с ним ездить, – улыбается задорно.
Куда ей на мотоцикл? Как блоха, сдует и всё…
Мы спустились вниз на кухню, где, как и везде в этом доме, всё основательно и не как у нас дома, не как у всех, а так, будто целые века в этом доме ничего не менялось и ещё века не изменится…
С этого дня Майя Кошкина стала для меня особенным человеком. Друзей в прежней школе и во дворе у меня было много, в новом появились вскоре новые, но Майка Кошкина – не друг, не какая-то там любовь, как дразнились наши одноклассники, ничего такого я не чувствовал. Нет, она – особенный человек. Такой была до сих пор только мама, теперь вот Иван Генрихович и Майка.
.Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры