Разделы библиотеки
Ночь огня - Решад Нури Гюнтекин - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Ночь огня - Решад Нури Гюнтекин - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Гюнтекин Решад Нури
Ночь огня
| Предыдущая страница | Следующая страница |
4 Страница
Первые дни я не мог не жаловаться на жизнь. Меня никак не покидало ощущение, что отсюда я уже не вырвусь. По вечерам, когда темнело, меня терзали те же странные чувства, что и в первый вечер. Но, по правде говоря, все это длилось недолго. Привязанности к семье я не испытывал. Старшие братья были намного взрослее меня: они уже учились в школе-пансионе, когда я был еще младенцем. Оба женились, как только получили право носить сабли, и сразу разъехались.
Мать постоянно грустила и говорила об умерших. Если что-то ее смешило, а случалось это раз в тысячу лет, она сразу огорчалась, как будто сделала что-то постыдное: «Не знаю, над чем это мы смеемся?» – вздыхала она.
Что касается отца, он был шумным и веселым военным. Но позже я понял, что мать не смогла привязать его к дому. Днем он пропадал в казарме, а ночью – в кофейнях нашего квартала, когда же он изредка оставался дома, то был занят тем, что ухаживал за деревьями: прививал их, обрезал ветки. После его выхода в отставку и последующей болезни дом и вовсе погряз в унынии.
Меня воспитывали довольно строго. Болтовня и шутки не встречали снисхождения: «Почему Кемаль не похож на старших братьев? Он такой легкомысленный, несерьезный», – часто сетовали родители. Выходить на улицу и играть с соседскими детьми запрещалось. Когда же я в возрасте восьми-девяти лет произнес дома ругательство, которому меня научили друзья, отец забрал меня из школы и нанял мне домашнего учителя.
В каникулы я, скрепя сердце, вместе с отцом спускался в сад и, слушая веселые детские голоса, доносившиеся с улицы, помогал прививать деревья и резать ветки. Иногда он заставлял меня собирать травы, цветы, листья и пытался рассказать о различных видах растений, с гордостью повторяя, что об этом нельзя узнать из школьных учебников. Но поскольку его собственные познания не были ни надежными, ни обширными, число видов, которые я выучил, не превышало пяти-шести.
Хотя я не никогда не любил учиться, поступив в инженерное училище, я почувствовал такое облегчение, как будто вышел из тюрьмы.
Нынешняя ссылка расширяла эту свободу безгранично, возведя меня в ранг взрослого человека, за которым никто не присматривает и в жизнь которого никто не вмешивается. В детстве я очень любил с утра понежиться в постели. Отец же, как назло, мне в этом препятствовал. В ранний час он приходил в мою комнату и брызгал мне в лицо водой из графина, который стоял в изголовье.
– А ну-ка, юноша, долгий сон делает человека вялым, ленивым и расточительным, – говаривал он.
В инженерном училище эта обязанность перешла к старому воспитателю. Правда, он не брызгал мне в лицо водой. Он просто вставал в ногах моей кровати, брался за железные прутья и начинал с поразительной настойчивостью раскачивать ее. Я должен был встать, иначе он от меня не отставал.
Теперь же я ворочался с боку на бок в доме старой девы, которая боялась чихнуть, чтобы меня не потревожить, и каждый день смазывала дверные петли, чтобы они не скрипели. Солнце осветило уже половину комнаты, и мне приходилось закрывать глаза ладонью.
Отец, как большинство людей старого времени, не умел предаваться лирике в письмах. Слогом они походили на официальные документы и писались огромными буквами, как будто сулусом. И все равно его послания занимали не больше половины страницы. Так и не найдя слов утешения, бедный отец платил за почтовые услуги, пребывая в полной уверенности, что и такое письмо на чужбине подействует на меня лучше, чем прекраснейшее из литературных произведений.
Что касается денег, я был богаче главных чиновников городка.
Более того, каймакам устроил меня помощником инженера, и теперь я получал жалование: несколько сотен курушей в месяц. Контора называлась «Инженерные общественные работы». Там я по большей части выполнял мелкие поручения, а раз в десять-пятнадцать дней вместе с главным инженером, а иногда и в одиночку, отправлялся проверять, как идут работы по постройке дорог и мостов в округе.
Периодически каймакам, многозначительно подмигивая, говорил: «Ты слушай меня, я знаю, что тебе нужно. Практические знания, обретенные здесь, принесут больше пользы, чем занятия в училище. В будущем продолжишь обучение – будешь таким молодцом, вот увидишь!»
Я и сам верил, что приобретаю какие-то профессиональные навыки, хотя всего лишь переносил некоторые планы на кальку, вел бухгалтерские книги и раз в неделю выплачивал жалование дорожным рабочим.
Но главное и самое приятное заключалось вот в чем: работа в конторе обеспечивала мне определенное социальное положение и повышала мой авторитет среди служащих и горожан.
Несмотря на молодость, меня приглашали на помолвки и свадьбы, по праздникам я в ряду чиновников щеголял костюмом, пошитым у лучшего портного Миласа, и на равных общался с людьми почтенного возраста.
Причина моей ссылки оставалась тайной для городка. Я помнил, что сказал отец, прощаясь со мной, и даже каймакаму, несмотря на огромный интерес и любопытство, не удалось добиться от меня ни слова.
Но причина моего упорного молчания крылась не в отцовских советах, а совсем в другом. Я все время слышал, как люди сплетничают, что я был членом тайного общества, подстрекал товарищей по училищу к революции, был пойман при попытке бегства в Европу и т. д. Я даже узнал о своей причастности к покушению на падишаха, – об этом мне сообщил старый полоумный грек из моего квартала.
Если бы в городе стало известно, что причиной ссылки стала женитьба старшего брата на придворной даме из свиты какого-то там наследника престола, это подорвало бы мой престиж. Когда же некоторые мои друзья, умудренные годами, начинали расспросы о том, что я сделал, то я с усмешкой отвечал «ничего». Но это «ничего» казалось им наполненным глубоким смыслом.
Поводов жаловаться на жизнь у меня не было, но все же большую часть времени я проводил в своем доме в церковном квартале.
Хотя с тех пор прошло тридцать лет, облик мадемуазель Варвары все еще стоит у меня перед глазами, четкий, как цветной оттиск. На следующий день после моего прибытия в Милас она рассказала мне историю своей жизни в самых романтических тонах. По легенде, созданной ей самой, тридцать лет назад она была первой красавицей Миласа. Все юноши городка, будь то османы, армяне, греки или евреи, ходили за ней по пятам. Дошло до того, что матери пришлось надеть на свою дочь чаршаф[21] и вуаль, как на мусульманскую девушку.
Если бы стены и камни умели говорить, они бы рассказали, сколько людей ежедневно околачивалось вокруг дома. Среди них были писаные красавцы, подобные Иосифу Прекрасному, а также сравнимые лишь с Соломоном могущественные богачи. Но разве стала бы она смотреть на богатых, бедных, старых, молодых, красивых и уродливых? Ведь ее сердце принадлежало юноше по имени Кегам.
Поначалу ни мать, ни соседи не одобряли этих отношений и делали все возможное, чтобы разлучить молодых людей.
Однако и она, и Кегам мужественно терпели. Он до утра просиживал вот под этой стеной и не уходил, хотя его волосы покрывались инеем и походили на суджук[22].
А сама она проливала слезы, сидя на этом балконе. Теперь у нее плохое зрение. Наконец священник из соседней церкви сжалился над ними, а мать мадемуазель Варвары дала согласие на брак влюбленных.
Но после стольких мучений, когда до свадьбы оставалось всего несколько дней, Кегам внезапно умер от воспаления легких.
Увидев жениха в церкви в гробу, девушка поклялась до самой смерти носить траурные одежды и дала обет безбрачия.
Все красивое напоминало мадемуазель Варваре Кегама. Молодые ростки на берегу Сарычая были подобны его шее, теплый и ароматный ветер, который дул по вечерам из Турунчлука, походил на его дыхание, а белые тонкие свечи перед маленькой иконой Богоматери в ее комнате были словно пальцы ее возлюбленного.
Иногда она говорила, касаясь моих щек указательными пальцами: «Я ваша сестра в земном и загробном мире», и тогда я понимал, что напоминаю ей Кегама и что она, прости господи, будто ласкает своего покойного жениха.
Помимо иконы Девы Марии в комнате мадемуазель Варвары была увеличенная фотография Кегама, обрамленная черным тюлем. Но какая! Солнце и сырость так изменили ее, что лица не было видно. В многолетнем противостоянии только брови и часть усов не сдались под натиском пятен, пузырей, плесени и следов мух.
Но усталые, обрамленные черными кругами глаза мадемуазель Варвары, когда она с любовью смотрела на фотографию, видели глаза, нос, рот и даже многозначительную улыбку Кегама во всех подробностях и на нужном месте.
К счастью для нее и для меня, лица Кегама не было видно. В противном случае история любви, которую я слушал со странным удовольствием, не впечатлила бы меня. Что касается мадемуазель Варвары, ее смешная слабость меня не смущала. Возможно, причиной тому был возраст.
Когда мы беседовали по вечерам, я, улыбаясь, говорил:
– Давайте приглушим цвет лампы, так будет лучше для глаз.
В ее голосе слышалась гармония смирения, а движения длинного, изящного тела были преисполнены такой романтичной грации, что я почти видел красавицу, историю которой слушал в темноте.
Шея мадемуазель Варвары была довольно длинной и тонкой. Она постоянно склонялась к правому плечу, как будто не в силах вынести тяжести головы, и старая дева все время опиралась головой на руку, когда говорила. Особенно характерным этот жест становился, когда она смущалась или же рассказывала что-то, от чего можно смутиться. Ее узкие плечи поднимались, левая рука скользила по груди, которая становилась еще более впалой. В такие моменты она походила на голую женщину, купающуюся в реке, когда ее вдруг увидел мужчина.
Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры