Письма об одиночестве

Главный герой этой книги – писатель, который переживает не лучшее время. Жена ушла к другому, забрав с собой маленького сына, романы не пишутся, а из запоя никак не удается выйти. Все меняет встреча со странной девушкой, которая несколько раз появляется словно из ниоткуда. Кажется, это шанс вернуть себя к жизни, снова полюбить и стать счастливым… Но внезапно девушка исчезает, словно ее никогда и не было. Встретятся ли герои снова, или их удел – одиночество?

Он

то некоторые из них обязательно сбудутся, будьте уверены».

Он

Предисловие

Смерть стояла на моем пороге уже во второй раз. Первый раз случился в детстве, в одну из тех холодных зимних ночей, что я сидел дома один. Часы устало тикали в потускневшей тишине и медленно перевалили за два. Лежа на диване в гостиной, прикрыв холодные ноги большими диванными подушками, я пытался читать книгу. Глаза лениво скользили по строчкам, но приключенческий роман Дюма был на удивление неинтересен, и мысли блуждали по событиям моей короткой жизни.

Вдруг я услышал взявшиеся будто ниоткуда приближающиеся шаги, осторожные и тихие. Кто-то медленно поднимался по лестнице. Я сразу подумал и уверен в этом до сих пор: шла женщина, худая, осторожная и страшная. Ее каблуки тихо стучали по холодной коридорной плитке, она постепенно приближалась к двери нашей квартиры. Я могу поклясться, что слышал ее чуть уловимое дыхание. Мои слабые пальцы еще сильнее впились в переплет книги, а взгляд остановился на слове «судьба». Посмотреть на дверь было выше моих сил. Будучи еще ребенком, я где-то в глубине души верил, что от страшного, в том числе и смерти, можно спрятаться, что если не признавать, не видеть, то можно убежать, скрыться, спастись. Все же бессознательные инстинкты работали, и боковым зрением я старался держать под контролем входную дверь – как будто я мог что-либо предпринять в экстренной ситуации. Надежда, что шаги после максимального приближения к нашей двери минуют ее, не оправдалась. Шаги остановились, прямо за дверью, оставалось лишь формально заявить о своем присутствии, потребовать вступить в неравную схватку, но женщина (Почему женщина? Ведь мог быть и мужчина в туфлях на каблуках.) не стучала. Она стояла там, тихо дыша в тишине, под тусклым скрежещущим светом коридорной лампочки и пыталась лишить меня чувств своей трепетной смертоносной душой. Ей это почти удалось. Секунды тянулись. Мое сердце колотилось. Казалось, что прошла целая вечность. Я чувствовал, что женщина знает, что я за этой дверью, что я боюсь, замер и не дышу. Наконец, когда я подумал, что в крайнем случае сигану с третьего этажа в окно, шаги снова застучали. Медленно отдаляясь, они скоро стихли совсем. Но подъездная дверь не хлопнула. Это означало, что женщина еще была рядом, а значит такую роскошь как сон я позволить себе не мог.

В ту ночь сон так и не пришел ко мне. До сих пор не знаю, что это было. Но точно знаю, что это было что-то плохое, уже надвигающееся, но почему-то передумавшее. Может быть, пожалевшее.

А теперь от смерти спасла она. Спасла от той мучительной, долгой смерти, о которой писали Уайльд, Достоевский и Гюго. А я не писал о своей несбывшейся кончине непростительно долго. Пять лет это не отпускало меня, помогало держаться, порой мучило, но все-таки вытаскивало. Я внушал себе, что все забыл. Радовался, когда ловил себя на мысли, что за весь день ни разу не вспомнил, ни разу не подумал. Порой казалось, что все попросту приснилось в одну из тех ночей, когда я засыпал, боясь, что больше не проснусь.

Думал, что забыл ту, о которой вспоминал постоянно, сам не осознавая этого. А она словно все это время шагала и до сих пор шагает рядом.

Это случилось давно. Часто думалось, что ее создал мой воспаленный мозг, или что я просто на несколько месяцев немножко сошел с ума. Но как же тогда объяснить появление того ярко-красного шарфа, который висит у меня в прихожей вот уже столько лет, и фотокарточки, что служит мне книжной закладкой?..

Как-то она сказала мне: «Если ты когда-нибудь захочешь написать о нас, пожалуйста, назови меня Алисой. Это имя подходит мне гораздо больше моего прежнего…»

Глава 1. Добрый малый

«Человек – как роман: до самой последней страницы не знаешь,

В тот удивительный год мне исполнилось 28. День рождения я не люблю, да и в тот год мне не с кем было его отмечать.

28 – дурацкий возраст. Вроде как до 30 еще два года, ты пока не старый (хотя пара седых волос уже блестели на моих висках), и даже не совсем взрослый: жизнь еще может осчастливить, наполниться настоящим долгожданным чудом. Ты можешь наконец заработать свой первый миллион, дослушав с десятого раза лекции вечно улыбающегося богатого Кийосаки, а можешь наконец свалить на Гавайи, убирать там пляжи, а вечерами, потягивая коктейль из кокоса, щурить глаза на ленивое солнце, засыпающее под покрывалом океана… Мои мечты кидали меня из одной крайности в другую… Наверное, потому что я сам толком не знал, чего хотел.

С другой стороны, 30 уже совсем скоро, и ужас наполнял мою грудь, когда я вдруг припоминал, что жизнь летит, а уже совсем скоро придется умирать. Шансов изменить никчемное существование с каждым часом становилось все меньше. Вот уже несколько лет я ощущал давление, – нет, какую-то ответственность, навязанную мне обществом и семьей. Какие-то странные обязательства перед всем миром завязали мне на руках, ногах и даже языке тугие узлы. Я ведь даже писал то, что от меня ждали: читатели, издательство – я подстраивал свои мысли под их дудку.

Пару раз за годы семейной жизни я подумывал о самоубийстве. Но помилуйте бога – где и когда? Дома, стоя на табуретке в ванной комнате, намыливать веревку, пока Ритка усыпляет Сашку надоедливой колыбельной? Или на глазах у половины города, который никогда полностью не засыпает, кинуться в реку с камнем на шее?

К тому дню, когда мне исполнилось 28, я уже успел побывать женатиком и уже успел развестись. Ритка – моя бывшая жена, как вы уже догадались – увезла сына заграницу сразу после судебного заседания. Два билета на самолет были куплены ей заранее – так непоколебима была ее уверенность в том, что процесс пройдет гладко, или в моей слабохарактерности? Она была права, как всегда: сил и желания спорить с ней у меня не было (за годы совместной жизни я понял, что это бесполезно). Поэтому подписал документы на вывоз ребенка, как мне тогда чудилось, легко, даже с радостью.

Но правом ненавидеть ее я воспользовался сполна. Ожидая своей очереди в душных коридорах суда, я ерзал на месте, потому что ягодичные кости вступали в неравную схватку с жесткостью скамеек (как будто скамейки специально были как камень, чтобы окончательно добить меня), и я постоянно вскакивал, начинал бродить между серых стен, но так еще больше распалялся, потому что взгляд мой то и дело останавливался на Ритке – она кусала губы в нетерпении и блуждала глазами по потолку только лишь бы тоже не видеть меня. Не выдержав, я садился обратно, рядом с ней, но на достаточном расстоянии, чтобы не дай бог случайно не задеть, не коснуться, чтобы видеть боковым зрением только ее локоть, обтянутый в черную ткань, но ни в коем случае не ее лицо. Я вдыхал запах ее приторных духов и представлял… Серая обшарпанная стена напротив вдруг становилась тучным небом, по которому летел самолет в Прагу. Он с гулом двигался вдоль горизонта, то появляясь, то скрываясь за густыми облаками. Могучий, большой вблизи, но маленький, если смотреть с земли, он олицетворял эволюцию, силу человеческого разума. Но вот вдруг что-то случалось: судно резко накренялось на бок и стремительно теряло высоту, выворачивая на лету незапланированные пируэты, рассекая воздух с резким звуком, как будто обезумевший повар одним ударом ножа разрезает хребет давно мертвой рыбы. Земля все ближе, ближе… БАААМ!!! Самолет падал на скалы, ломая на своем пути крылья и заодно выплевывая чемоданы и людей. «Вот тогда-то Ритка поймет, как сильно была не права, осознает свою ошибку, да только будет уже слишком поздно. В последний свой миг она вспомнит меня», – грезилось мне. А потом я вдруг с ужасом ловил себя на улыбке и тут же пытался нагнать на себя строгий вид, отогнать прочь страшные мысли – боялся накликать. Иногда самолет плюхался длинным пузом в океан, но тогда все его содержимое оставалось в нем, а это было не так интересно. В мечтах я забывал, что между Россией и Чехией океана нет. Мне было плевать на него.

Самым ужасным было то, что в Прагу в тот самый раз мы летали вместе. Мне тогда было 25, а Ритке 23. Мы оставили годовалого Сашку ее маме на две недели и сбежали.

Первым делом после покупки билетов Ритка зашла в книжный и купила толстенный путеводитель. Удивительно, но весь вечер она читала его, забыв о сне. Она читала его и в самолете. А я бесился и никак не мог поудобней усесться в узком кресле. «Ты и так туда летишь – смотреть вживую потом будет не так интересно», – съерничал я наконец. Она смерила меня презрительным взглядом и перевела взгляд на страницы. Почему-то тогда у меня мелькнула мысль, что это наша последняя поездка куда-то вместе. Первая и последняя.

Именно в ту поездку мы и познакомились с Мареком. В незнакомом городе мы с

Риткой устали друг от друга за неделю тесного общения. Сашка был далеко: Ритке больше не на кого было отвлекаться, и она пилила меня за выбор неудачных блюд в ресторанах, за то, что под вечер я не мог сориентироваться по карте, и мы добирались в отель лишь к полуночи, хотя блуждали всего в паре кварталов от него, да и в целом за все. А я мог больше не сдерживаться в своих словах – мне теперь не было стыдно перед сыном – и мы постоянно ругались. Поднадоев друг другу, мы продолжали всюду ходить за руку, потому как «хочешь идти далеко – иди с кем-то», но это не мешало нам искать новых знакомств и болтать с кем ни попадя – лишь бы не оставаться наедине слишком надолго. И вот мы наконец отыскали на свою голову его. Он показался приятным даже мне: скромная улыбка, мягкий голос, двухдневная щетина, карие глаза. Светлые джинсы по-молодежному подвернуты, серая футболка помята подмышками, зато на плечи был накинут белый свитер в крупную вязку – было видно, что он не особо следит за собой, однако хочет нравиться. Мы молча потягивали с Риткой пиво за барной стойкой одного из пабов, когда он сел рядом. Поерзав на высоком стуле и оглядываясь по сторонам, он наконец обратил на нас внимание.

– Давно в Праге? – спросил он по-английски. Всегда удивляла эта привычка иностранцев так легко заговаривать с незнакомцами. Да еще с таким видом, как будто мы непременно станем друзьями – словно они думали, зачем тянуть время и приглядываться друг к другу, осторожничать, когда можно с первой минуты вести себя развязно.

– Нет, около недели, мы из России, – легко бросила ему Ритка, отхлебывая из большого стакана. Она говорила по-английски гораздо лучше меня, и в беседах с иностранцами я всегда был на вторых ролях, точнее ни на каких ролях. Я тайно завидовал ее разговорным навыкам. Но мне тогда казалось, что если в паре хоть один умеет объясняться этого вполне достаточно. Как выяснилось позже, совсем недостаточно. Даже опасно. Но прежде чем я это пойму, пройдет полгода.

– О, русские… А я не совсем чех. Предки родом из Англии, – ответил Марек.

– О, Англия… Это здорово! – Ритка вдруг расплылась в слишком широкой улыбке, стараясь скопировать паузы и междометия из речи Марека – не сразу вспомнила о любимой практике в общении с людьми. Она где-то вычитала, что для расположения к себе нужно повторять манеры собеседника. Пользовалась она этим приемом постоянно, и, кажется, он и правда работал. Только когда она поначалу применяла этот метод со мной, я жутко бесился. Я же не подопытный кролик, черт побери!

Короче, их разговор с Мареком продолжался. Они поговорили о погоде, пиве и еде. Марек, надо отдать ему должное, поначалу пытался вовлечь в разговор и меня. Я отвечал по мере своих знаний. Но съеденная в обед порция маленьких, но жирных смажаков подвела меня в самый неподходящий момент: я еле успел добежать до уборной, где меня обильно вывернуло. Если бы я знал, что вскоре моя жена уйдет к этому Мареку, я бы лучше вывернулся на него, но не оставил их наедине. Но нет, наивный, я и предположить не мог, что за время моего отсутствия они решат продолжить общение. Когда я вернулся, Марека уже не было, но он оставил номер телефона (Ритка сама сказала мне об этом).

На следующий день пока Ритка была в душе, я сам позвонил ему. Мы договорились встретиться после обеда: он пообещал провести нам экскурсию.

Встретились на Староместской площади. На этот раз он приоделся: песочный пиджак, бабочка, белая рубашка. Он идеально вписывался в цветовую гамму города-печенье. Ритка запала – я сразу увидел огонек в глазах, но вида не подал, только сильнее стиснул ее холодные тонкие пальцы.

Я часто ловил Ритку с поличным: замечал запал, когда она встречалась взглядом с очередным бородачом, болтающимся по улице посреди рабочего дня. В те мгновения она забывала о том, что я иду с ней рядом и все вижу. Ее не смущал даже Сашка – поначалу сидящий в коляске, а потом и виснущий на наших руках. Ее запал длился пару секунд, а на третью она вспоминала обо мне и о сыне: вдруг ни с того ни с сего целовала Сашку в щеку и обнимала меня. Будто ни с того ни с сего. Но я знал, с чего, однако сцен ей не устраивал. Хрупкое семейное счастье было дороже моей правоты и униженной гордости. В конце концов я тоже не был идеальным мужем.

Мы дошли пешком до Климентинума и зашагали по Карловому мосту через Влтаву. Я все время говорил «Влатва», а Ритка каждый раз недовольно меня одергивала, но ведь «Влатва» гораздо проще произносится, мелодичнее и текучей. Марек рассказывал нам о героях, украшающих мост. Подробно остановился на святом Яне Непомуцком: по легенде он был духовником Софии – жены короля Вацлава IV. Когда король потребовал от Яна рассказать ему все тайны жизни, духовник отказался. За это его сначала пытали, а потом кинули в реку. На нимбе-ореоле красуются буквы T. A. K. U. I. – с латинского «Я молчал». А у подножья статуи есть рисунок, на котором изображен момент гибели духовника и, по легенде, если приложить руку к его маленькой фигурке, летящей с моста, и загадать желание, то оно непременно сбудется. Ритка слушала Марека как завороженная и, конечно, прикоснулась, и, конечно, загадала, и, конечно, у нее сбылось.

Лектором Марек был хорошим, не стану скрывать. Настолько хорошим, что Ритка почти его не перебивала. Он рассказывал нам об истории Праги и Чехии, вставил пару баек о своем детстве: о том, как они с друзьями на спор прыгали в осеннюю Влтаву, и как потом он провалялся с пневмонией в больнице почти целый месяц. Он шутил, мы смеялись. Он был классным, да и сейчас тоже, наверное, ничего.

Сейчас пишу это и, кажется, начинаю понимать мою жену. А может, я всегда ее понимал, просто не признавался себе в этом? Злость и обида поглотили меня настолько, что я просто не мог простить.

Мы виделись с Мареком еще пару раз: он водил нас в бар и на Петржин, рассказывал Ритке о Кундере и Терезе – я ведь и сам мог про все это рассказать, я знал знаменитый роман почти наизусть.

Помню, как они танцевали в клубе. Он галантно пригласил ее, прежде спросив у меня разрешения, я закатил глаза и пожал плечами. Ерзая на высоком неудобном стуле у бара и потягивая горячее вино из огромного бокала, я наблюдал за их быстрыми движениями. В таком ритмичном танце Марек умудрялся что-то рассказывать Ритке, а она не забывала вовремя смеяться. Я будто сам толкал ее к нему. Может, сам хотел, чтобы они сошлись? Может, понимал, что наш брак обречен и выбирал себе идеального преемника?

По дороге домой Ритка, казалось, успокоилась. Слушала его внимательно, но не забывала и обо мне: переводила ему мои слова, когда я не мог четко выразить по-английски мысль. Мне почудилось, что ей стало стыдно за мимолетное увлечение, и она хочет загладить вину. Я не мог сдержать свою ухмылку и немножко злорадствовал: но теперь мне кажется, что именно тогда я потерял бдительность. Сейчас мне думается, что она все просчитала: просто пустила мне пыль в глаза, а сама уже строила планы на другого.

В любом случае с Мареком мы расстались «добрыми друзьями». Через пару дней он отвез нас в «Рузине» на своем «форде», мы добавились друг к другу в «фейсбуке» и клятвенно пообещали общаться. Меня даже не смутило, что иностранец так носится с туристами. Мне казалось, что мы ему интересны, что он просто добрый малый, который хочет завести дружбу с русскими. Идиот! Конечно, у него был интерес, только не к нам, а к одному из нас. И да, к сожалению, он был гетеросексуалом.

Марек с самого начала знал, что у нас есть сын. Определенно знал. Я помню, как Ритка пошутила в вечер встречи, что мы с ней непутевые родители. А он успокоил ее, сказав, что всем нужно отдыхать. И рассказал, как мать оставила его тетке на месяц, чтобы устроить свою личную жизнь. Он никогда не обижался на нее, ведь мать обрела счастье, а он – супер-отчима с загородным домом и лабрадором.

Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь

Письма об одиночестве - Лола Малу - Он Читать онлайн любовный роман

Малу Лола

Аннотация к произведению Письма об одиночестве - Лола Малу

Он

Он

Предисловие

Глава 1. Добрый малый