Разделы библиотеки
Письма об одиночестве - Лола Малу - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Письма об одиночестве - Лола Малу - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Малу Лола
Письма об одиночестве
| Предыдущая страница | Следующая страница |
2 Страница
«Должно быть, странное это чувство,
когда в один прекрасный день нам приходится сказать:
“Завтра успех или неудача не будут значить ничего;
взойдет солнце, и все люди пойдут, как обычно,
работать или развлекаться, а я буду далеко
от всех этих треволнений!”»
(Уильям Теккерей)
Слюна в горле собиралась в комок, надеясь доконать меня во сне. Но к ее ужасу я просыпался, разбуженный собственным кричащим кашлем. Откашляв на пол склизкую мокроту, я выползал подышать на замерзший балкон. Стоя на коленях, свесив голову за карниз, я подолгу смотрел вниз. Тяжелое дыхание повисало на мгновение в морозном воздухе, а потом исчезало с новым порывом ветра. Холодная земля была в тумане где-то далеко, и навязчивые мысли снова забирались в пропитую голову. Я смотрел на сугробы, залитые оранжевым фонарным светом, забывая о морозе и о том, что не чувствовал пальцев на ногах.
Отчаянные попытки найти причину жить были бесполезны. Мой сын обрел нового отца, жена – нового мужа. Я ощущал свою никчемность, одиночество, ненужность миру и себе. Вспоминалась гуляющая по интернету цитата о том, как важно осознавать, что после твоей смерти Вселенная не рухнет. Наверняка, имелось в виду, что нужно больше жить, пока еще не поздно. Но в те минуты я видел в этих словах противоположный смысл.
Руки и ноги тянулись к карнизу. Взобравшись на него, встав непременно в полный рост, непременно с горделивой осанкой, я в последний раз окидывал взглядом огни новостроек, пытаясь представить, что буду скучать по ним, – в бушующем городе они заменяли мне звезды. За окнами люди пили горячий чай, читали книги и занимались любовью. Глубоко выдыхая в последний раз, я летел… А потом, летая по небу, слушал ревущие где-то далеко внизу сирены.
В утренних новостях блондинка в синем пиджаке быстро по-журналистски чеканила бегущую строку за камерой, поначалу не понимая смысла сообщения, но вот через пару слов тон ее становился тише, она спешила максимально естественно добавить нотку скорби в свой необремененный голос и в конце на ее глаза даже чуть не наворачивались быстро вызванные искусственные слезы: «Сегодня ночью писатель, автор романов-бестселлеров, покончил с собой, выбросившись из окна своей квартиры. Ему было всего 28 лет».
Вальсируя по своей новой просторной кухне от плиты к столу, от стола к холодильнику, наливая одной рукой в чашку кофе из дымящейся турки и держа в свободной руке новенький смартфон – подарок от нового мужа, листая новостную ленту какого-нибудь интернет-портала с далекой немытой родины, Ритка вдруг на миг замирала, глаза ее становились похожи на теннисные мячики и по форме, и по цвету, турка с грохотом падала на пол, и кофе лился из нее, медленно растекаясь по сверкающей напольной плитке, слезы предательски начинали течь по щекам Ритки черными ручьями, стекая на ее длинную шею и пачкая наглаженный воротник белой блузки. «Сынок! Сынок!» – бежала Ритка к еще дремавшему Сашке и прижимала его к себе. «Мама!» – пугался разбуженный Сашка. А Ритка рыдала на его плече, проклиная себя.
Сейчас мне смешно. Я мнил себя одним из героев романов русских классиков: склонным к саморазрушению, страданиям, самоубийству. Я чувствовал себя глубоко несчастным и покинутым. Сейчас понимаю, что был обычным ничтожеством. Я не способен был на самоубийство, максимум на эвтаназию, о которой наверняка в последнюю минуту бы пожалел, но было бы уже поздно. И ни Клайва, ни Вернона у меня под рукой не было.
«Кишка тонка», смеялись надо мной в школе, когда я пытался дать сдачи обидчику, замахиваясь на него. Однако, как выяснялось в тот же миг, ударов от меня ждать не приходилось. Это было неестественным. Прикоснуться кулаком к чужой щеке, к холодной проблемной подростковой коже, да еще с размаху? Нет, лучше уж пусть болтают. И бьют.
Самоубийство отпадало. Отдушиной стал только «талант», который, по мнению некоторых преподавателей вуза, не пропьешь. Книг своей бывшей я посвящать не хотел, поэтому иногда придумывал лишь похабные стишки. Я писал их на обрывках квитанций, счетов и форзаце позапрошлогоднего ежедневника, который не был заполнен и наполовину. Почему-то я не хотел выделять Ритке полноценные чистые страницы и умещал всю свою ненависть к ней на бумаге, не предназначавшейся для высокого слога. Я сжег все эти обрывки два года назад, предварительно перечитав и усмехаясь – не сомнительному таланту, а ушедшей злости.
Сразу после развода, я выбросил из дома все, что она не смогла увезти с собой: огромный шкаф (он пережил пять неслучайных падений, прежде чем окончательно развалился, и я смог по частям отнести его на помойку, из него так и не выветрился приторный запах ее духов, которые я дарил ей на каждый Новый Год), ее любимую лампу на вычурной ножке, привезенную из родительского дома после нашей очередной ссоры, ее горшки и кувшины – громоздкие бурые чудища, слепленные ей на долгих уроках со старой полубезумной училкой. И зачем только Ритка их лепила? Она говорила, что ей так хочется творить что-то руками, видеть результат своего труда, буквально из ничего создавать шедевры – до шедевров ей было, конечно, еще далеко.
Я вымыл полы три раза после их отъезда: порошком, содой и хлоркой. Передвинул всю мебель: стол оказался у самой двери, а из кресла теперь было видно, как одинокая соседка из дома напротив щеголяет голой по квартире. Конечно, видно было только вечерами и в бинокль.
Еще две недели после того, как остался один, я находил повсюду ее резинки для волос и заколки: по углам комнат и в ящиках, под кроватью и даже (!) в цветочных горшках. Цветы я почему-то не выбросил. Мне было лень, притом они убого и смешно смотрелись в моей пустой квартире. «Все равно сдохнут, потому что поливать забываю», – подумал я тогда. Один цветок выжил и смотрит на меня прямо сейчас. Еще два месяца мне понадобилось, чтобы научиться не обнимать ночами пустоту с другого края кровати. Вскоре я научился спокойно отвечать на телефонные звонки и не выдавать голосом своей ненависти, когда отвечал: «Я не знаю. Мы развелись». И почти научился не бросать с грохотом телефонную трубку.
Я переоделся в любимую дырявую футболку с Капитаном Америка, засовывал грязные носки под диван и мог выпить подряд три бутылки пива. Мне даже было хорошо. Я писал ночью и днем, не выслушивая претензий Ритки и плача Сашки. Мне не было стыдно. Иногда я представлял, как они думают обо мне по дороге домой из какого-нибудь музея восковых фигур. Думают каждый про себя: Сашка вспоминает, как я кружил его по комнате, но он уже слишком умный и знает, что маме не нужно задавать лишних вопросов, а поэтому молчит; Ритка же думает о том, один я или уже кого-то нашел, или по крайней мере жалеет меня и гонит от себя мысли, что может быть сделала ошибку, еще сильнее стискивая пухленькую ручонку Сашки. А Сашка тихо терпит несильную боль, опять же потому что все понимает.
Целыми днями я сидел дома. Друзей у меня не было, к счастью, а значит, не было нужды испытывать чьи-то неловкие сострадание и жалость. Я бы не вынес. Все эти неумелые слова сочувствия, дружеские похлопывания по спине, которые лишний раз растрясывают застывшие на дне души чувства… Нет, хорошо, что у меня не было друзей и слов «держись», «я тебя понимаю, у меня самого было так же».
Моя мать была далеко. Я не звонил ей месяцами, и она мне тоже. В редких приступах родственных чувств кто-то из нас дозванивался до другого, но непродолжительный разговор ни о чем отбивал охоту на общение. Мы не поздравляли друг друга с днями рождения. После того, как вырвался из родного городишка, я приезжал к ней всего два раза, да и то по делам: один раз из-за наследства бабушки, второй – когда понял, что забыл у нее свою страховку. Про развод она не знала. Наверняка ей было бы все равно. Да что там, она не приехала даже, когда родился Сашка. Конечно, я ее сам не позвал. Я всю жизнь винил ее в том, что несчастлив. В том, что у меня перед глазами не было живого примера настоящего мужчины, отца. Винил в своем непутевом детстве с отсутствующими завтраками, ночными гулянками, мужиками, имен которых я не знал. Когда я был дошкольником, мать уже оставляла меня одного на ночь. Поэтому иногда за мной приглядывала бабушка, но это мало помогало. Однажды бабушка забрала меня из детсада к себе с твердым намерением не отдавать, но через три дня мать пришла за мной. Ругалась, колотила в дверь кулаками и грозилась вызвать полицию. Бабушка поносила мать, называла ее шлюхой и пошатушкой. В итоге мать все же вызвала полицию, большой усатый полицейский взял меня на руки, и благополучно отнес в дом матери. Кажется, бабушка не плакала и смирилась с моей обреченной судьбой. Но продолжала приходить ко мне в детский сад и разговаривать со мной через толстые прутья забора. Она всегда приносила в прозрачном мешочке пирожки и конфеты и гладила меня по голове своими большими теплыми руками. А когда мне исполнилось шесть, ее не стало.
А Ритку я любил. Полюбил в первую минуту встречи. Мы познакомились в театре, во время антракта. Пытаясь скоротать время, пока остальные театралы стояли в очереди в буфет, я пристально рассматривал мини-галерею фотографий актеров труппы, тщетно пытаясь отыскать в их лицах признаки истинных артистов – может я просто был плохим сыщиком и их лица на самом деле не при чем. Вдруг за спиной я услышал громкое цоканье каблуков. Каблуки остановились в паре сантиметров от моей спины – на меня подуло сильным цветочным ароматом. Так продолжалось пару минут, и я ощущал неловкость. Обернуться было неудобно, поэтому я сделал два маленьких шага вправо, пропуская незнакомку вперед. Наконец Ритка вынырнула из-за моей спины и встала рядом так близко, что задевала меня своей шуршащей юбкой. Юбка была непомерно пышной, грязно-красного цвета, как брусничное варенье. Черная блузка обтягивала грудь девушки, а волосы были собраны в высокий пучок. Создавалось впечатление, что Ритка шла на дискотеку, но ошиблась дверью.
– Вот это глаза… – вдруг протянула она, томно глядя на фотографию красавчика-блондина, фамилию которого я забыл.
Я не понимал, говорит она со мной, сама с собой или с подругой, притаившейся за моей спиной. Обернувшись, но никого не обнаружив, я снова посмотрел на нее. Ее язык облизывал верхнюю губу, и она казалось забыла обо всем.
– Да-а-а… – запоздало протянул я зачем-то, наверное, чтобы заполнить повисшую паузу.
Она вдруг повернула голову в мою сторону, в упор посмотрела на меня и вдруг слишком громко расхохоталась. Даже слегка наигранно, наверное, чтобы все посетители театра ее услышали. Несколько человек, шушукающихся на лестнице, действительно обернулось. Кто-то из них наверняка посмотрел на нас с раздражением, которое наверняка сказалось на всем оставшемся вечере – оставило легкое разочарование от публики, да и всего спектакля в целом.
Я с ужасом понял, что Ритка разговаривала сама с собой, даже не заметив моего присутствия или забыв о том, что театр не для нее одной. Мой же вздох, да еще и в восхищенном тоне, был просто не к месту. Ритка потом говорила, что я покраснел, как рак, и это смешило ее еще больше. Она действительно не могла остановиться и смеялась как в цирке, переходя то ли на хрип, то ли на визг, то ли на что-то между. Но при этом не забывала прикрывать рот ладонями с красным маникюром, наверное, специально нанесенным в тон юбки. Мне стало жутко неловко, и я отошел от нее, делая вид, что не знаю эту особу, да я ведь и вправду ее не знал. В общем, я пытался заинтересованно рассматривать лица актеров труппы.
Но вот наконец прозвучал звонок, и я поспешил в партер. Ритка куда-то испарилась. За время второго акта я невольно искал ее в зрительном зале, но видел только незнакомые макушки и носы… Гордость не позволяла мне обернуться назад. «Вот еще, – ерзал я на стуле, – слишком много чести».
Я еле досидел до конца, вторая половина спектакля была жутко скучной, актеры то недоигрывали, то переигрывали – мне хотелось скорее вернуться в общагу, выпить пива и уснуть под тихий шорох страниц учебников: сосед-ботан любил засиживаться до поздней ночи, но я уже легко засыпал под его шепот и скрип старой лампочки в светильнике. Удостаивать вниманием финальную сцену пьесы я не стал.
Торопливо сбежав по широкой лестнице, я направился к гардеробщице. Она уныло смотрела на выход, подперев ладонью толстую щеку.
– Уже все? – удивилась она, обнаружив мой номерок у себя под носом. Медленно с устало-недовольным вздохом она встала, соизволив взяв квадратную дощечку. Мне не терпелось – не хотелось встречаться взглядом со зрителями, и я покашливал, но гардеробщицу это явно не смущало, потому что мое пальто ко мне явно не торопилось. Наконец, пальто появилось, я выдернул его из необъятных рук женщины и направился к выходу, одеваясь по пути. Но вдруг услышал:
– Э-эй, постой!
Я невольно обернулся. Ритка осторожно, держась за широкие перила, спускалась по скользким ступенькам на своих высоких каблуках.
– Подожди! – крикнула она, помахав мне красным маникюром. Дефилируя к гардеробу, она игриво подмигнула – тогда я решил, что это мне показалось. Протянув номерок только что усевшейся гардеробщице и услышав еще более усталый вздох, Ритка снова посмотрела на меня и улыбнулась: мол, посмотри, какая смешная! В ожидании пальто она нетерпеливо постукивала своими длинными ногтями по стойке. Наконец ее белое пальто соизволило появиться, и Ритка, перекинув его через руку и поблагодарив гардеробщицу, которая уже уселась – правда, ненадолго – неторопливо цокая каблуками, подошла ко мне.
Я мельком глянул в огромное зеркало у двери. Мы были как инь и янь: черное пальто и черная блузка, белое пальто и белая рубашка. «Хорошее сравнение, – мелькнуло в моей голове, – надо будет попробовать написать стихотворение».
– Прости, что засмеялась, но это было так, так… – начала Ритка, снова заливаясь смехом, но внезапно остановилась. – Прости еще раз, – сдерживая смешок, выдавила она. – Поможешь? – Протянула она мне свое белое пальто.
Гардеробщица задумчиво рассматривала нас со своего места.
Я проводил Ритку до дома. Жила она недалеко. По дороге рассказала, что учится на юриста – с детства мечтала быть адвокатом и помогать несправедливо обвиненным людям. Я неожиданно для себя влюбился, впервые за свою короткую жизнь по-настоящему.
Ее глаза были слишком сильно подведены, но зеленый их цвет выделялся лучше любой туши. Мы обменялись телефонами. И на следующий день она позвонила сама.
Мы начали встречаться. Каждый день после универа я бежал к ней. Мы много болтали и много целовались. Хотелось бросить все и уехать вдвоем далеко-далеко. Кажется, ей хотелось того же. И вот теперь она бросила все и уехала, а я остался.
Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры