Разделы библиотеки
Barrida на тонком льду - Саша Лонго - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Barrida на тонком льду - Саша Лонго - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Лонго Саша
Barrida на тонком льду
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Пастух, я не люблю тебя!
Идея играть Наину в школьном спектакле «Сцены из поэмы Пушкина „Руслан и Людмила“» не вызвала у Киры энтузиазма. Почему Наину, когда она так замечательно подходит на роль Людмилы? Она и правда была одной из первых красавиц класса. Этот факт был настолько непреложен и хорошо известен всем, что выбор Лидии Павловны Булкиной («Булки» – так любя ее называли ученики, за глаза, разумеется) казался несправедливым, предвзятым и личностным. Но когда она задала вопрос классному руководителю, педагогу русского языка и литературы и по совместительству организатору и идейному вдохновителю школьного драмкружка, – четкого ответа так и не получила. Булка – полненькая, уютная, без острых углов – голос имела идейный и звонкий. И в моменты, когда бывала крайне возмущена, звучала, как комсорг на собрании, вещая исключительно лозунгами.
– Иди уроки учи, Котова! Успеваемость не блестящая, а туда же! Людмилу играть…
При этом Булка смешно выпучивала глаза. Они делались большими и возмущенными, лицо заливала краска то ли от крайней степени возмущения наглостью Котовой, то ли давление зашкаливало в эти моменты. Людмилой назначили играть Любочку Зотову – пухленькую девочку в очках с круглым и плоским лицом. Образ она не тянула, но зато была гордостью Лидии Павловны – отличницей, участницей всяческих олимпиад. Текст она выучила быстрее всех, декламировала его как стихи со сцены, неестественно подвывая и отчаянно артикулируя. Булка была довольна и непрерывно ставила Любочку Зотову в пример. У Киры было несколько сцен, в которых она участвовала, – с Черномором, Фарлафом и Финном. Финна играл Вадим Арсентьев, влюбленность которого в Киру была очевидна для всех. Текст она выучила без труда, хотя и неохотно. И даже отрепетировала перед зеркалом высокомерный изгиб бровей, с которым, по ее мнению, должна была произносить фразу: «Пастух, я не люблю тебя!» Вот только никак не могла успокоиться, что играет злодейку, красавицу Наину – олицетворение коварства, темных сил и зла. За что ей досталась такая дрянная героиня? Примерять этот образ всякий раз было как-то не по себе. Маска же торопилась прилипнуть к ней на репетициях, поэтому Кира репетировала вполноги, как бы не вовлекаясь вовсе, а делая Булке одолжение. Лидия Павловна это считывала и страшно злилась.
– Котова, куда пошла? Артикулируй лучше! А то все как-то тихо, невнятно! Что ты бормочешь!
И опять все замечания звучали как лозунги, вбивая сваи в ее и без того ущербную самооценку. Самооценка корчилась под звонким голосом-горном Булки, растекалась по полу грязной лужицей от сапог в непогоду, принося Кире немалые страдания. Особенно никак не удавалась сцена финального признания Наины. Финн – Вадим Арсентьев – важно трубил, осознанно понижая голос, прокладывая его ватой обертонов, как хрупкие елочные игрушки в картонной коробке:
– Я ужаснулся и молчал,
Глазами страшный призрак мерил,
В сомненье все еще не верил
И вдруг заплакал, закричал:
«Возможно ль! Ах, Наина, ты ли!
Наина, где твоя краса?»
Этот фрагмент монолога Финна всегда пугал Киру, потому что был не про вечность. В принципе, не про нашу вечность на земле. И Кире было тяжело, даже лицедействуя, принять, что жизнь скоротечна, красота длится мгновения и символизирует мимолетность всего земного. В этом месте почему-то щекотало в носу, в горле появлялся тугой комок, который невозможно было сглотнуть, и вот этим натруженным, перехваченным горлом нужно было подавать реплики.
– Ровно сорок лет, —
Был девы роковой ответ, —
Сегодня семьдесят мне било.
У Киры захватывало дух от неизбежности происходящего возмездия. Ночами снился Пушкин вместе с Крыловым почему-то. Пушкин, по-хозяйски расположившись, пил чай на кухне, а Крылов подмигивал:
– Толпою годы пролетели.
Прошла моя, твоя весна —
Мы оба постареть успели.
Но друг, послушай: не беда
Неверной младости утрата.
Конечно, я теперь седа,
Немножко, может быть, горбата;
Не то что в старину была,
Не так жива, не так мила;
Зато (прибавила болтунья)
Открою тайну: я колдунья!
Когда ты только-только начинаешь принимать свою красивость, как медаль, которая свалилась на тебя неожиданно и даже не особо заслуженно, вдвойне обидно играть некрасивую, старую да еще омерзительно злую колдунью…
А тут еще Пушкин, сукин сын, добавлял все новые и новые краски во внешность, поведение, разбавляя однозначный образ коварства и зла жалким тщедушием мелкой и пакостной душонки, трепещущей в любви:
– Так, сердце я теперь узнала;
Я вижу, верный друг, оно
Для нежной страсти рождено;
Проснулись чувства, я сгораю,
Томлюсь желаньями любви…
Приди в объятия мои…
О, милый, милый! Умираю…
Голос Булки звучал как пионерский горн – яростно и фальшиво:
– Котова, хватай Арсентьева за кафтан, тьфу ты, за плащ!
На Вадима для этих целей надевали какой-то плащ из дерматина, который напоминал занавеску для душа. Кира хваталась за эту занавеску, неестественно скручивая якобы покалеченные подагрой руки. Арсентьев смотрел на нее сверху вниз, демонстрируя однозначную и неопровержимую победу добра над злом.
Чем дальше продвигался репетиционный процесс, тем тяжелее становилось Кире. Булка раздобыла где-то парик – безобразный, седой, патлатый. Парик раздражал, потому что волосы лезли в рот и мешали говорить. Голос становился утробным и сиплым, как будто севшим. Это почему-то нравилось Булке:
– Котова, хорошо играешь! – она произносила этот текст удивленно и немного театрально. Кира печалилась еще больше, в злости хватала пытающегося ускользнуть Финна-Арсентьева за плащ, и когда, наконец, он исчезал в кулисах, злобно потрясая кулаками, произносила последние строки своего монолога, сеющие вечное соперничество и вражду между ними:
– О, недостойный!
Ты возмутил мой век спокойный,
Невинной девы ясны дни!
Добился ты любви Наины
И презираешь – вот мужчины!
Изменой дышат все они!
Увы, сама себя вини;
Он обольстил меня, несчастный!
Я отдалась любови страстной…
Изменник, изверг! О позор!
Но трепещи, девичий вор!
И вот настал день премьеры. В актовом зале собралось школьное начальство, даже кто-то приехал по приглашению из района. Кира окончательно потеряла сон. Самой себе она почему-то казалась смешной и жалко неубедительной в образе Наины. В общем, искусство для нее рождалось в страшных муках.
…Булка прибежала за кулисы подбодрить воспитанников. Кира присела на стул в углу и была на грани истерики:
– Котова, почему ты не надела нос? Привяжи его к ушам немедленно!
Это был еще один реквизит, который Булка раздобыла в драмкружке соседней школы, отчаянно гордясь своей предприимчивостью. Кира посмотрела на нее сквозь слезу, но послушно водрузила это не слишком удобное приспособление на свое лицо. К моменту выхода волнение зашкаливало, вера в успех угасла окончательно, и Киру охватило безразличие и оцепенение. Глаза смотрели внутрь, и грозные увещевания Булки не были способны привести «Наину» в чувство. Ее почти силком выпихнули на сцену. Там, почувствовав живое дыхание зала, она вдруг отчаянно ясно осознала зажимы в теле. Плечи и руки были деревянными и как будто ей не принадлежали. Живот предательски покручивало, помимо всего прочего, он стал издавать утробное неэстетичное урчание. Кира вдохнула особый воздух сцены, ощущая, как наполняются легкие, и, выдыхая, поняла, что отступать некуда, позади – Булка. Тоскливая мысль, окрашенная безысходностью, вдруг начала преображаться, напитанная любопытством и поддержкой ее неискушенной публики. «Не робей, Вася! Дуй до горы», – Кире почему-то вспомнилась фраза из Зощенко, которым она зачитывалась, всегда хохоча до слез над тонким, нежным, грубовато-прямодушным юмором этого автора, который отражался во всех его произведениях, как солнце в холодной воде… Кира провела свою роль на пределе возможностей и даже пару раз сорвала аплодисменты зала. Там – в этом пространстве между миров – ей почему-то не было стыдно быть жалкой, омерзительной или коварной. Напротив, вызывая в душе самые брезгливые для себя образы, Кира пыталась, ощутив сгусток этой энергии, выплеснуть ее в зал. Как будто приглашая испытывать к своему персонажу самые разные и противоречивые чувства.
За убогой холщовой занавеской, которая им всем в минуты крайнего приобщения к высокому искусству казалась роскошным бархатным занавесом, ее ждал Вадим, возбужденный и радостно блестевший глазами:
– Кира, поздравляю с успехом!
Ей только показалось или он как будто правда… гордился ею? Еще чего, зачем ей нужны его гордость и радость за нее! Раздутое неожиданным успехом эго не позволило быть благодарной. Благодарность исчезала на глазах, как летучий эфир из открытой бутылки. Она зачем-то громко продекламировала Вадиму, оттесняемому Булкой:
– Пастух, я не люблю тебя!
После этого судьбоносного спектакля Кира совершенно отчетливо и очевидно поняла для себя несколько вещей: красивая девочка может сыграть абсолютно все, и некрасивость в том числе. А вот некрасивая, как ее ни гримируй, выглядеть красоткой уж точно не сумеет. Это она про Любочку Зотову. Если ты нравишься мальчику, то он разглядит тебя даже свозь седой патлатый парик. Быть актрисой – это не ее. Слишком зависимая профессия, заковывающая творческую мысль в рамки жестких «должна». Это она про Булку, ой, извините, про Лидию Павловну. Классная, кстати, после выступления изменила отношение к Кире и не то чтобы сменила гнев на милость: Кира по-прежнему не всегда готовилась к урокам, просто что-то еще разглядела в ней за отчаянно яркими васильковыми глазами и расцветающей женственностью.
***
На следующий день, нагулянные вусмерть, они решили посетить противоречивый Ля-Бока – разноцветный, пряничный, туристический, разный, не очень настоящий. Идея Киры гулять по криминальному району категорически не понравилась Вадиму, но он решил принять ее. Тем более шанс удержать ее на пятачке Каминито, куда толпами привозят прожорливых до впечатлений и не слишком взыскательных туристов, был велик. Портье гостиницы строго-настрого наказал не заходить в местные кухмистерские. В Ля-Боке нет хороших ресторанов. А вот сувениры – да… Можно посмотреть. Все сосредоточены в одном месте. За пределы обставленного декорациями, суетливого, пестрого местечка лучше не выходить. Там небезопасно! Вадим хотел было сразу обозначить рамки дозволенного: этого туристического места будет вполне достаточно для знакомства с Ля-Бокой, – но не посмел, увидев ее глаза. Уж слишком необычна была с ним Кира… этой ночью. А Кира вновь удивилась, что один из самых рекламируемых кварталов для туристов не сильно любят коренные аргентинцы. Хотя «не любят», пожалуй, – неправильное слово, скорее относятся презрительно. Они туда не поедут за досугом. Как это может сочетаться? Разве мы не стремимся показаться гостям товар лицом? В одном из путеводителей она прочитала: Ля-Бока в переводе на русский означает «рот». Неудивительно, это же был портовый город. И Кира, обладая воображением, тут же нарисовала себе разверстую пасть огромного великана, который засасывал торговые корабли, груженные разнообразными товарами, переваривал, выбрасывая на рынки, магазины, лавки Аргентины. Ответа на вопрос, почему одну из ярчайших достопримечательностей города сами аргентинцы считают депрессивным, мрачным, непрестижным и даже криминальным районом, по-прежнему не было.
До квартала они решили добраться, неспешно гуляя, благо что гостиница находилась в полутора километрах от него. От пестроты и неожиданного сочетания цветов в глазах рябило.
– Ну, как тебе? – спросил Вадим через пять минут их дефиле по Каминито – небольшому местечку и одноименной самой короткой улице, которую они когда-либо видели.
Это был любимый его вопрос на все времена. Поскольку во всем, что касалось эстетики, красоты, интереса, в данный конкретный момент он опирался на мнение жены, настолько рядом с ней казался себе неважен. Казался и теперь, по привычке. Вот и сейчас вопрос включал в себя попытку выяснить степень ее заинтересованности.
– Рябит, – она звучало молодо и смешливо.
Вадим любил ее смешливость, которая, как камертон, настраивала его, словно тончайший инструмент, на один с ней лад.
А вокруг действительно сочеталось несочетаемое. Дома, сотворенные из дерева и обшитые рифленым корабельным железом, были раскрашены в разные цвета, которые смотрелись как заплаты – ярко, весело и неуместно. Желтые, оранжевые, бирюзовые, голубые, салатовые – они выразительно и выпукло демонстрировали общий уровень жизни. Невысокий, право слово. Кира вспоминала, что успела прочитать о районе в путеводителе, пока Вадим, похрапывая, спал в самолете, неудобно повернув голову и открыв рот. Когда-то эти дома строили для себя моряки. И красили их той краской, которая оставалась от ремонта судов. Поэтому аляповатость и веселье – простое, от земли (несмотря на то, что люди морские), – сквозили во всем. Всем домам в этом районе было свыше ста лет. Жилых осталось немного, в основном они были приспособлены под сувенирные лавки и харчевни, перед которыми танцуют танго одиночные пары, зазывая туристов вкусить обед после прогулки…
Кира была разочарована. Ведь в путеводителе этот квартал был описан как один из самых творческих, пропитанных искусством, в котором художники выставляют свои картины, создающиеся прямо здесь, тангерос исполняют танго, музыканты играют очень разную музыку. Все это вызывало ассоциацию с парижским Монмартром – с его белоснежной, похожей на торт из безе базиликой Сакре-Кёр, маленькой уютной площадью Театр, оккупированной местными Пикассо и Модильяни, музеем Сальвадора Дали, клочком земли со знаменитыми парижскими виноградниками в конце улицы Соль, бюстом трагической Далиды на одноименной площади, кабаре «Проворный кролик», скульптурой Марселя Эме, проходящей сквозь стены. Там тоже приходилось держать ухо востро и не особо впадать в транс перед шаржами, натюрмортами и портретами местных художников, карманники не медитировали вместе с тобой, а караулили самых зазевавшихся. Откуда у нее сложилось впечатление, что аргентинцы – это итальянцы, говорящие на испанском, но думающие и гордящиеся собой, как французы?
Пока ее внимание привлекла только большая фигура папы римского Франциска из папье-маше на пряничном балкончике центрального углового здания Каминито, рассекающего местечко углом, словно корабль толщу воды. Судя по сувенирным фигуркам папы, которые она видела повсюду, аргентинцы страшно гордятся тем, что пустили корни в Ватикане. Куклы еще нескольких звезд, ставших национальными героями Аргентины, красовались на кобальтово-желтом балконе одного из зданий Каминито: Марадона, Эва Перон, Карлос Гардель. А вот уже они наткнулись на Месси посреди улицы, веселившего туристов улыбкой во весь свой гипертрофированный шаржевый рот. Ее вновь удивили матрешки – такие русские и в то же время чужеродные, совсем не похожие на те, которые она видела в Москве. Где они произведены? Понятно… Ну, конечно, в Китае. Немудрено, что выглядели ряжеными, – в них не было русской души. Продавец, увидев, что она заинтересованно крутит в руке матрешку, начал что-то экспрессивно рассказывать на своем языке. И, расслышав теплое слово «мамушка», которое он произнес несколько раз в течение минутного страстного спича, Кира перешла на знакомый английский. Но это было уже не так интересно, и она поспешила положить матрешку обратно на прилавок и, зацепившись за руку Вадима, двинулась дальше. Довольно скоро Кира устала от Ля-Боки – ненастоящей, прилизанной, наспех приглаженной для туристов. Здесь больше всего раздражали две вещи. Тангерос, которые в эффектных танго-позах фотографировались с туристами, опошляя ее мечту. И деревья, оплетенные связанным крючком разноцветным шерстяным кружевом, отчего возникало ощущение, будто им жарко. Витиеватый рисунок кружев до оскомины напоминал связанные пряжей «канарис» салфетки родом из ее детства, которые неизменно украшали комоды, полочки и другие поверхности жилища.
Вот что на Киру произвело действительно неизгладимое впечатление – так это жилые дворики Ля-Боки. По структуре организации, пестрому колориту и какой-то общей неприбранности они напомнили ей дворики приморской Одессы, где она была несколько раз в гостях на летних каникулах у троюродной сестры отца. Так же болталось белье на веревке, которое едва трепал влажный портовый ветерок. Во всем, куда ни упирался глаз, было что-то смутно знакомое: балкончики с коваными решетками и потертыми деревянными перилами, лавчонки с сувенирами, где, увы, наблюдался повторяемый и привычный ассортимент – папа римский рядом с Марадоной и Месси. И картины, картины, картины… Танго в самом разном цвете… Она поняла, что город просто пронизан ритмом этого танца. И какая, к черту, разница, как к нему, рожденному искусницами борделей ХIХ века, относятся коренные жители? Он неосязаемо вплетен в насыщенный воздух города. Ведь в танго, как в жизни, миллион техник, украшательств и приемов, легенд, историй отношений между мужчиной и женщиной, предательств и любви – земной, страстной, шокирующе откровенной… Город дышит ритмом танго, живет в ритме танго. В нем танцуют любовь. Этот ритм она чувствовала в шкворчании жаровен на улицах Ля-Боки, плеске аргентинского вина в бокалы из бутылки… Его вяжущем, терпком вкусе. В надрывных, рвущих в клочья душу аргентинских песнях. Во всем, что ее окружало сейчас в прянично-лубочной, невсамделишной Ля-Боке. И боясь потерять это настроение, она схватила Вадима за руку:
– Нам немедленно нужно сесть здесь, закажи мяса и вина!
– Ты уверена? Карлос сказал, что в Ля-Боке очень плохие рестораны…
– Нет-нет, – она упрямо мотнула головой, – только так можно почувствовать настоящее здесь. Когда все самое символичное, лубочное – сразу, вместе, полифонично. Мы будем есть самое аргентинское мясо под навесом прямо на улице. Запивать аргентинским вином, слушать душераздирающие аргентинские песни и смотреть танго. Пусть даже в таком исполнении.
И действительно, когда все – визуальный ряд, вкусовые ощущения, хмель, ударивший в голову, музыка и сокровенный танец – слились воедино, Аргентина предстала обнаженно, без прикрас – чувственно и правдиво. Ей захотелось еще таких же настоящих впечатлений, поиски которых уже манили ее за пределы Каминито – туда, где бурлит настоящая жизнь. И если уж они сюда приехали, непременно нужно побывать там!
– Кира, ты с ума сошла! Ищешь приключения на тухес?
Это было фирменное выражение Осипа Марковича. После знакомства с ним Вадим подцепил, как вирус, несколько крылатых выражений, на придумки коих Осип Маркович был большой мастак. Никто не мог так колоритно, вкусно и кратко выразить любую эмоцию! Особенно подкрашенную сарказмом и самоиронией… Она обожала старика. И всегда вдохновлялась им… Воспоминание о крестном отце в профессии заставило улыбнуться и сейчас.
– Да, я хочу впечатлений! Что в этом плохого? Наоборот, плохо, в кои-то веки попав в Аргентину, довольствоваться туристическими местами – безликими, прилизанными, неумелыми музыкантами, вышедшими в тираж танцорами танго. Все! Ля-Бока не разочаровал, но туристический пятак слишком нарочитый, раздражает! Надоело!
Вадим вздохнул, похоже, жена настроена решительно. Он еще надеялся, что полицейские, расставленные по периметру, остановят их и никуда не пустят. Собственно, почти вздохнул с облегчением, когда один из стражей закона преградил им путь. Кира энергично заговорила с ним на английском. Он, покачивая головой и не директивно, а так, как будто раздумывая, пустить ли ее туда, где могут быть скелеты в шкафу, где Аргентина предстанет перед этой симпатичной и очень ухоженной женщиной не такой прекрасной и праздничной стороной, – настороженно отвечал ей. И все-таки они прорвались сквозь этот слабый кордон. «Полицейские здесь ленивы, как сытые коты…» – Вадим подумал об этом с легкой досадой.
Параллельная улица, на которую они вышли, была совсем не такая пряничная, как Каминито, – серая, нереспектабельная, но пока не опасная. Кира с удовольствием разглядывала дома, прохожих. Здесь было больше попрошаек и бездомных. Она увидела человека, который спал на матрасе прямо на улице. И судя по обжитой территории рядом – стулу, раскуроченному чемодану, – она поняла, что он живет так не первый год. Усугубляли эту мысль кроссовки, которые, как домашние тапочки, стояли у грязного матраса, демонстрируя вход в условное жилище.
– Слушай, ты на всякий случай не выставляй напоказ свой телефон и, не дай бог, не доставай бумажник, – она поняла, что вот здесь и может быть самое яркое впечатление их поездки.
– Да уж, дорогая, принял к сведению… Бумажник, извини, в таком месте, что к нему и подобраться сложно!
– Это где, интересно? – она улыбалась, глядя на его барсетку, висящую на поясе.
– А вот догадайся, – Вадим откровенно провоцировал.
– Как все уныло, но зато правдоподобно и жизненно. Те же дома вроде, но нет уже надрывных, кричащих цветов, дороги хуже, свалки мусора очевидней.
Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры