Разделы библиотеки
Русская Наташа - Александр Поехавший - Читать любовный роман онлайн в женской библиотеке LadyLib.Net
Русская Наташа - Александр Поехавший - Скачать любовный роман в женской библиотеке LadyLib.Net
Поехавший Александр
Русская Наташа
| Предыдущая страница | Следующая страница |
∞
В портфеле аккуратно лежали асмодейки, купленные на вымоленные у мамы деньги. Я заранее решил заполнить их прямо на уроке, чтобы все видели и грезили, что моя достанется именно ему. Саша сидел на перемене в углу зала и с чем-то возился. Я осторожно подкрался и вломил ему под зад заборного пенделя, отчего он аж свалился на живот.
– Что там делаешь, а? – спросил я, пнув дополнительно в бок, поднял с пола дорогую и большую асмодейку и начал читать вслух, – Женечка, миленькая моя, это Сашенька, твой тихий одноклассник. Люблю тебя очень, что живот ноет. Не могу терпеть своих чувств, они разрывают мне голову. Я каждый день только о тебе и думаю. Зачем ты с Сережёй водишься? Он же погубит тебя. По нему видно, не такой он, как все, коварный, только о себе печётся и слабых обижает, а я о тебе каждую секунду думать буду и заботиться. Женечка, жду от тебя такого же письма, такого же длинного и чистосердечного. – Я перестал читать. – Ты что, пидор, там про меня написал?
– Серый, ну отдай, пожалуйста, – лёжа и смотря на меня искоса молил он, – что ты до меня докопался, что я тебе сделал-то?
– Заткнись, червячок, – проговорил я, придав голосу злобный оттенок, разъярённый тем невероятным фактом, что такое полное ничтожество посмело втюриться в мою лучшую подругу, – как учил Бог, надо помогать равным себе. Я передам твою асмодейку ей сам и тем самым помогу ей тебя возненавидеть.
По коридору цокала толстобрюхая учитель биологии, которая пила из банок с заспиртованными органами животных. Я не верил в это, пока сам не узрел через щёлку стены. Она лакала оттуда длинным языком, как собака, а я не мог оторваться от такого диковинного зрелища. Особенно ей приходилась по вкусу банка с крохотным мозгом кролика. Она подливала туда из других тар, чтобы любимый сосуд был всегда полон. Неотрывно смотря в драматический момент потребления спирта на её безжизненное лицо с плотно закрытыми глазами, я заподозрил, что ей словно само́й не хватало ума, чтобы жить счастливо и беззаботно, а так она тщетно восполняла потери.
Я отскочил от поверженного Саши, чтобы она не подумала, будто я над ним измываюсь. В глазах людей, кто был выше меня по статусу я должен был быть всегда хорошим хлопчиком из ничем не примечательной и образцово-показательной семьи.
– Жень, угадай, что у меня есть, – прошептал я на уроке литературы, который вела немного помешанная после смерти сына женщина, практически полностью потерявшая контроль над классом.
На её уроках я очень любил рисковать и испытывать её безграничное терпение: взбирался и скакал по партам, писал на доске непотребные слова, во время пересказывания выученного стихотворения порол полнейшую белиберду. Она держалась с таким бесстрастным выражением лица, переполненного высокой чести и достоинства. Никогда не позволяла себе даже увеличить громкость голоса, не говоря о рукоприкладстве, которым баловались все остальные преподаватели. Порой я проявлял неслыханную жалость и великодушное милосердие, переходя на её сторону и подавляя особо обнаглевших хулиганов, рисующих у неё на лбу чернилами или крошащим мел на кудрявые волосы. Но это был короткий миг, когда я ложно полагал, что всем вокруг меня должно быть одинаково приятно и комфортно. Но жертва будто сама молчаливо просила наших экзекуций, позволяла всему этому происходить, может, надеясь на то, что мы в одно прекрасное время поумнеем и, наконец, будем со вниманием выслушивать занудные россказни о давно умерших писаках, которые начиркали столпы никому не нужных букв в далёком вчера.
– Ну, так что там у тебя? – с нетерпением осведомилась Женя, – показывай, показывай. – Она подскакивала на стуле, и грудки тряслись как желе.
– Угадай, кто накатал? – Хихикая, я достал большую и дорогую асмодейку Саши, покрытую золотинками и вручил ей. Женя бежала по тексту, зажав ладошками рот, вылупив юркие глаза и сдерживая вырывающийся смех.
Я бросил взгляд на Сашу, а тот смирно сидел, смотря перед собой, и даже не поворачивался. Он прекрасно знал, что происходило позади него. Женя встала из-за парты, стремительно подошла к нему, смяла и засунула его подарок ему в трусы, дав несильный подзатыльник. Я громко расхохотался и захлопал в ладоши, чтобы все слышали, особенно этот возомнивший о себе не пойми что жалкий ублюдок.
– Большое спасибо за аплодисменты, – поблагодарила вернувшаяся на место Женя. – Будь я парнем, отметелила бы эту мразь прямо на уроке.
– Поможешь мне написать одному мальчику? – попросил я, выуживая свои асмодейки.
– Одному? – удивилась она.
– Да, это всё для него, – невозмутимо произнёс я, поглаживая бархатные сердечки.
– Как его зовут? – Она вопросительно захлопала ресницами.
– Ну, Роман из параллельного, знаешь такого?
– А, видела пару раз, – пробубнила она и замялась.
У меня было всего три асмодейки. На первой мы написали «Ты мне очень нравишься», хотя я хотел «Я тебя люблю», но Женя категорически отвергла такой вариант. Видимо, она что-то знала, чего не знал я, секрет человеческих взаимоотношений, при котором ни в коем случае нельзя было употреблять слова, связанные с Любовью. На второй было написано «Думаю о тебе каждый день». Нам обоим приглянулся такой лаконичный, но мощный вариант. На третьей Женя написала своим витиеватым и узорчатым почерком «Поздравляю тебя с днём всех влюблённых, Роман, я буду ждать тебя после школы под грушей, там и поговорим».
Преподаватель подвергалась кратковременным атакам смятыми бумажками и рассказывала о каком-то лирическом затасканном герое из очередной книжонки. Зачем было про это читать, если лучше быстро и не напрягая ум посмотреть то же самое по телевизору. Единственное, что можно было ещё почитать, кроме Книги Жизни, это жития святых великомучеников и почерпнуть действительно полезных знаний о том, как поднять денег и подняться над другими. Было с самого начала понятно, что героев не существует. Вероятно, многие стремились стать ими. Самые знаменитые герои были убийцами. Примечательно, что чем больше они отправляли к Богу людей, тем сильнее Любили свою жизнь.
Я уже заранее представлял, как Роман встретит меня, его приятное удивление и наша неспешная, насыщенная уютными беседами сентиментальная прогулка по округе. Завис на перемене в туалете, причёсываясь и выискивая прыщи. Каждое махонькое покраснение на коже вынуждало меня содрогаться и прощупывать ненавистное высыпание. В кабинке я изловчился и несколько раз сполоснул своё наиболее чувствительное и нежное место. Моё шелковистое тело было безупречным и готовым к самому неожиданному повороту нашей благословлённой Всевышним встречи, ибо как учил Он своих воришек и побирушек: «Истинно говорю вам, что нет Любви большей, чем между двумя мужами. Как Я Любил вас холодными ночами, сдабривая тёмные врата маслом оливы, так и вы Любите друг друга».
Роман стоял на нужном месте, привалившись всем своим широкоплечим телом к древу. Сверху срываемые студёным ветром падали листочки, застревая в его беспорядочных волосах. Коты ватагой ухлёстывали за текущей кошкой, которая яростно отбивалась от их брачных ухаживаний. Это был мой шанс увидеть вживую, как на самом деле происходит Любовное соединение. Периодически бросая взгляд на Романа, я следил за зверьками.
– Тупая кошка, тупое животное, тупая баба, такая же неразумная тварь, как женщина человека, – сказал я вслух, – зачем ты сопротивляешься тому, что тебе понравится? Ну что ты ломаешься? На тебя тратят время столько котов, а они могли бы ловить мышей или отдыхать на хозяйских коленях.
Уроки закончились. Противный ветер усилился, предвещая что-то недоброе. Из обшарпанной школы высыпали мальчики и девочки с ранцами. Они хотели побыстрее отдалиться от ненавистного им места, чтобы вовсю обсуждать людей, универсальные магазины, пластмассовые игрушки, соревнуясь в искусстве сквернословия. Кошка так и не позволила сделать себе приятность, кто-то спугнул котов, а я выступил по направлению к объекту моего вожделения. Я ступал осторожно, будто подкрадываясь. Роман принялся зевать, а я заблаговременно начал припоминать занимательные темы для предстоящей романтической беседы.
– Привет, ждёшь тут кого? – спросил я, встав напротив него. В области груди томительно тащило. Поющее сердце учащённо трудилось.
– А, да, тебя вроде Серёгой звать, – в его руках покоились мои асмодейки. – Да, девочку одну.
– Ты ведь, Ромашка? – с наигранным сомнением справился я. – Может, прогуляемся?
– А как же асмодейки? – Он показал мне их содержимое, а я ещё раз внимательно перечитал, – Я жду ту, кто назначил мне встречу.
– Это был я… – с придыханием и с поэтическим чувством признался я, легонько тронув его лапку.
– Да ну хватит ржать, – отмахнулся он, – почерк же бабский.
– Ну и что, – моё внутреннее напряжение начало увеличиваться. – Я попросил свою одноклассницу.
– А, та симпотная девчонка, с которой ты всегда контачишь?
Цветущее лицо его оживилось, а моё помертвело. Воздушные замки, выстраиваемые в ночных фантазиях с громыханием лопались, крошились и золотой песок из щелей засыпа́л мне глаза. В довесок ко всему Женя как раз вышла из дверей и, как бабочка, запорхала к нам. Она была моей последней надеждой на спасение, сопливая богоматерь в короткой изношенной юбке с застарелыми потёртостями на попке.
Листопад усилился. Кошка, героиня массовой безудержной атаки, топала в одиночестве, использованная по назначению где-нибудь в углу вонючего, сырого подвала. Женя бесцеремонно подошла, вломилась в наше глубоко личное пространство, встала напротив Ромочки, отгородив меня спиной, и заговорила с ним, как ни в чём ни бывало. Подобного феерического поворота я не мог даже и представить. Роман и Женя мило ворковали, как голубки. Я – лишний и неуместный – стоял совсем рядышком и из-за чудовищного нервного звона в ушах с трудом разбирал слова. Меня не замечали, меня будто уже не существовало. Звенья нашей с Женей многолетней связи одно за другим рвались от эдакого неожиданного и крайне обидного разочарования. Каждой частичкой тела я перенёсся в однообразный сюжет вечернего сериала, у которого не было ни конца, ни края. И там почти во всех эпизодах звёздные актёры предавали и надували друг друга: как папа маму, а она его; как учителя учеников; как торгаши покупателей; как я себя, накручивая ежедневно всякую дурь и фантазируя идеальную жизнь, как в сказках. Только Господь был всегда честен и учил от сердца, говорил всё как есть, напрямую, без ухищрений и недомолвок.
Ромашка и Женечка уже неспешно удалялись, увязая по колено в нанесенных листьях из опавшей кущи. Промозглый ветер подвывал на ухо обрывочные выдержки из Книги жизни, которые были не к месту и нервировали. Ссутулившись, держа глубоко руки в карманах и поверхностно вдыхая прохладный кислород, я находился в окаменевшем состоянии полного бездействия. Самое одинокое существо во всей вселенной, которое не было виновато, что шальная химическая реакция в утробе матери заставила его появиться на повинный свет именно таким. «Истинно Я говорю вам: легион солдат терзает вашу мать – окаменей и сложи руки на груди, ибо вмешавшись, будешь насажен на меч, на твоих глазах обдирают лавку – отвернись, ибо выйдя из темницы вор найдёт тебя и украдёт жизнь твою, али стража запишет тебя в подельники его и будете гнить в кандалах и во мраке…»
Несмотря на грозный и монотонный голос Бога в глубине головы, я намерился нарушить данную заповедь и не оставаться в стороне. Скача взглядом расширенных зрачков по волнообразной поверхности мокрого асфальта в поисках чего-либо увесистого, я нагонял парочку. Возобновились невероятно странные ощущения в области потылицы. Из мелкой дырочки будто что-то изливалось тонким ручейком и расползалось по всей задней части башки. Одной рукой я настойчиво ощупывал мнимую рану, а в другой уже имелся мелкий булыжник – осколок красного старого кирпича.
Они обернулись, услышав мои шаркающие шаги. Голос Господа смолк. В этот самый момент, особо не целясь, я резко замахнулся в область её розовощёкого и откормленного девичьего лица. Всё приключилось так быстро. Я успел подхватить падающее тело Жени под мышки и мягко уложить на спину. Моя неудавшаяся Любовь в испуге дала дёру, я швырнул вдогонку обломок, но он просвистел мимо цели. Чуть ниже левого глаза Жени свисал добротный кус срезанной кожицы и изнутри выталкивались крохотные порции крови.
– Серёж, Господи, – дрожащими белыми губами вместе с трясущимся подбородком сердобольно лопотала она, – у меня глаз вытекает, да? Ты что ж наделал?
– Я ж тебе душу открыл! – истерично визжал я, как баба, и плевал ей в лицо, – я самый красивый! Я! Я! Я! Ты слышишь?! Бог говорит, что надобно побивать камнями уродливых лицом! Тебя!
– Серёж, ну успокойся, ну я давно его знаю. – Она хотела прикоснуться к повреждению, но кисть её лишь дрожала рядом с побледневшей кожей. – Не знаю, что нашло даже на меня, я не хотела, всё само собой как-то случилось… Тоже нравится мне… – Молчи, сука! – Я замахнулся, мне захотелось сделать ей несколько ударов костлявым кулаком.
– А ну прекратить! Ты что там с ней творишь!? – крикнул кто-то сзади. Я рванул, промчался некоторое расстояние и спрятался за углом, ни капельки не сожалея о содеянном.
Незнакомая женщина склонилась над Женей и принялась вытирать ей поражённое лицо чем-то похожим на платок. Рядом с ней было, видимо, её чадо непонятного пола лет шести. Оно заливисто хохотало и норовилось потрогать лежащую. Меня начало жутко выводить, что Женя не собиралась вставать, как будто её подстрелили из пушки или оторвало ноги миной. Непонятно откуда берущиеся листья метались в воздухе, продолжали падение и заваливали бывшую подругу, стремясь своими касаниями как-то утешить или пожалеть.
Лишь после того, как подъехала тарахтящая и ржавая карета скорой помощи, ко мне мало помалу начало прибывать постижение произошедшего и его катастрофические последствия. Её неуклюже загрузили внутрь кабины. Тонкое тело скрылось за металлической преградой. Меня накрыло невыразимым сожалением. Машина упорно не хотела заводиться, а в эти щемящие мгновения я ждал, что Женя просто высадится и пойдёт домой как ни в чём не бывало. Карета газанула и тронулась, постепенно исчезая.
Сделалось тихо. Вся малюсенькая живность разбежалась, люди довели до конца перемещение из точки А в точку Б. Повторяющийся цикл людской низменной жизни, которой из всех закоулков и закутков придавалось тысячекратно преувеличенное значение. Я оставался в своей кренящейся в неизвестном направлении плоскости, сидя на ледяном бетоне и обхватив руками голову, как тонущий океанский лайнер. Грузным валуном накатило противоречивое чувство потери близкого. Оно неизменно являлось аккурат тогда, когда человек находился где-то в отдалении, недосягаемый, будто неживой. Но стоило ему вновь приблизиться, как ты был готов содрать с него кожу живьём, вытереть об него подошвы, оплевать с ног до макушки и грубо освистать. Я заскучал по Жене, припоминая, как мы давали куклам благозвучные имена. Почти у всех игрушек заклинило веки. Они продолжали беспечно жить в наших детских играх незрячими. Возможно, у них было чему поучиться. Закрывая глаза на многие вещи вокруг, я бы смог увидеть, что действительно то или иное событие значит.
Моё мягкое место замёрзло. Нужно было куда-то идти, куда угодно, но не домой, где мама была, наверняка, уже в курсе произошедшего и сочинила целиком и полностью уничтожающий меня жуткий монолог. Я зашагал на работу к отцу.
– Господи, прости меня за то, что пропускаю приём съестного, – бубнил я себе под нос, вспоминая, что мама обещала приготовить постный ужин и сварить дольку святого зверя – свиное сердце. – Господи, я больше не буду никуда соваться, клянусь, не буду влезать ни во что.
Мимо проплывали изуродованные автобусные остановки. От них остался только каркас: стёкла выбиты, железные пластины оторваны. Было заметно, что для завершающего мазка полной картины их ещё хотели перевернуть, но не хватило сил или внутренней неудовлетворённости собой человека, совершившего это разрушение.
Впереди показались лианы контактных проводов и многокилометровые союзы застывшего металла и порубленного дерева. Я взобрался на трясущийся мост, под ногами громыхал многотонный состав. Мне крупно повезло: в отличие от самых популярных и скучных с нефтью или газом вагоны были разными, и я разглядывал содержимое каждого. Сонный машинист медленно вёл железного змея всё дальше и дальше. Всё было так сложно, кто-то ведь выдумал всё это: поезда, чётко идущие друг за другом и приносившие деньги хитрым людям, которые смогли обвести нас – бедняков – вокруг пальца. Я заприметил вдалеке отца и узнал его по неизменной вялой походке. Кто-то должен был выполнять эту непристойную работу, и он занимался этим не один десяток лет. Папаша мог бы стать кем угодно, но не работягой-железнодорожником, заложником изматывающего труда.
– Пап! Пап! – крикнул я и помахал руками, чтобы он заметил.
Он прекратил стучать кувалдой, поднял на меня взгляд, коротким приветственным жестом взметнул ладонь и продолжил дело, перебрасываясь фразами с коллегами. Отец мог бы поинтересоваться, что я здесь делаю или строго послать меня домой, но ему были важнее все эти грубые и неотёсанные мужланы, с которыми он коротал бо́льшую часть жизненного времени.
Очередной грохочущий зверь замельтешил в глазах, вскружив голову. Я крепко задумался, что на самом деле, может, я не такой и красивый, не такой выдающийся среди других, может, меня никто втайне не Любит и не Любил никогда. Но вспомнив священные слова о том, что все гомосексуалисты прекрасны, начал мыслить в более или менее положительном ключе.
Я осторожно спустился и пошёл по шпалам к родителю. Проходящий совсем рядом товарняк оглушал и больно колол лицо создаваемым потоком ветра. Колеса-лезвия не пощадили бы ни одно живое существо: исполинская масса кромсает и размозжёвывает до слуховой косточки.
– Твой что-ли? – осведомился бородач у отца, когда я подошёл к бригаде впритык.
– Да, – ответил папа, не посмотрев на меня и продолжив обсуждать какую-то ночную телепередачу.
Он мог пройти несколько километров путей, вколачивая в каждую шпалу костыль, мог наладить и вдохнуть жизнь в огромных механических чудищ, мог спросить у любого коллеги, что тот думает о том или ином пустяковом событии, но даже не мог кинуть взгляд на меня или маму больше нескольких секунд.
– Иди в депо, погрейся, поцик, – предложил бородач. – Смена заканчивается, посиди, подожди. Это малюсенькое проявление тёплой заботы было так приятно услышать после такого сумасшедшего дня. Хоть кто-то увидел меня, значит, я существую.
Я вошёл в душное помещение и уселся на липкий стул. Серенький чахоточный свет годами не менявшихся ламп падал на мои плечи. От интенсивного запаха солидола тягуче и маленькими лопающимися пузырьками заурчал желудок.
– Слышь, паря, Валерка – это твой отец? – спросила грузная женщина-вахтёр, держа поднятую телефонную трубку в руке, – зови его, мать звонит, что-то срочное, шевелись, ну!
Я всё понял, но ничего нельзя было исправить, или починить как разломанных кукол, которым я отрывал из суставов конечности и головы. «Ты совершил поступок, благое деяние или дурное злодеяние, обрети его полностью, почивших не оживить, жестоко побитых не возвратить в друзья, изнасилованных не утешить, а сворованное не отдать обратно, прими свой проступок сердцем холодным». – Мудрая выдержка из великого собрания изречений Господних чуточку успокаивала разволнованный рассудок.
Стекло дребезжало от истошных маминых воплей. Отец держал трубку на приличной дистанции от уха, чтобы не оглохнуть. По правде говоря, мне хотелось, что лучше бы она меня молча побивала, чем осыпала изуверской бранью. Впрямь ничего больнее слов на свете не бывало.
– Ну что доигрался? – невозмутимо бросил он мне и направился переодеваться.
– Нет, лишь начал, – раздражённо прошептал я, чтобы никто не услышал.
Повторяя в точности каждое движение за отцом, я плёлся за ним позади в полном молчании. Маловатые и стоптанные в хлам ботинки натёрли пятку, кончики пальцев. Великое чувство голода вдруг прекратилось. Именно он заставлял нас возвращаться в неприятные места, совершать нежелательные действия. Исчезни голод совсем, я бы развернулся и пошёл в противоположную сторону, там где тепло и много соблазнительных загорелых мужчин, которые только и поджидали бледненьких женоподобных красавчиков вроде меня. Едва в попе зазудело от солнечных грёз, их тут же отмёл вдаль мамин крик из распахнутого окна:
– Скотина! Уматывай из дома! Чтобы духу твоего здесь не было!
Я застопорился в нескольких шагах от подъезда и начал печально смотреть себе под ноги. Ни разу не обернувшись, папа вошёл внутрь и исчез в пещерной глубине панельного исполина. Я должен был выглядеть максимально виноватым, чтобы мамина аффективная вспышка безудержной ярости побыстрее прошла.
Неожиданно, она вынырнула в одном халате и босиком. Я попятился, чтобы мама не сшибла меня.
– Исключили! Тупица! – завыла она, поджимая ноги в коленях и драматично жестикулируя руками. – Милиция приезжала! Где ты, тварь, шлялся?! Из школы турнули! Ты слышишь?! Выперли! Какое позорище!
Никогда прежде я так не смеялся, как в тот момент. Я дошёл до такого градуса припадочного смеха, что вместо хохота стали выталкиваться лишь порожние звуки, а пищевод просто разрывало. Полумёртвые жильцы многоэтажки целыми семьями сгрудились у окон и таращились на диковинное вечернее представление. Я заметил отца с пультом в руке и резко прекратил заливаться, поражённый тем, что тот оторвался от телевизора, чтобы взглянуть на давно позабытых членов своей семьи.
Я сидел за столом, и улыбка до ушей не сходила с лица от осознания, что мне больше не надо идти в прокля́тую школу, ибо говорил Бог: «Поучать вас будут всякими знаниями погаными, чтобы отвратить от Моего непорочного учения. Будьте семижильными и надсмехайтесь над этими неверными, внушающими вам неприязнь ко Мне и жуть передо Мной, ибо Моё Слово и есть единственное истинное знание, а тот, кто последует ему, обретёт высшую награду!»
Мама бросила передо мной тарелку с кусочком свиного сердца и горячие, жирные капли обагрили моё лицо, вернув в подлинную явь.
– Ты понимаешь, что у неё на роже на веки веков остался след после тебя? – дрожащим от тихой злости голосом медленно говорила она.
– Ничто не проходит бесследно, – громко и с чувством затянул я, и тут же был огрет ударом по губам, от которого кусочки свиного сердечка выпорхнули на волю. – Знаешь, куда мы завтра пойдём, душегуб? – Мне стало жутко не по себе. – Мы пойдём в милицию. Уголовника вырастили.
Я задрожал при слове «милиция», ибо Господь называл городскую стражу гнусными отродьями, с которыми воспрещалось иметь любую связь. «Ученики мои и братья! Я сотворил этот мир несовершенным, чтобы житие ваше протекало в безостановочной борьбе за место рядом с моим престолом. Увидишь ростовщика, чинодрала, стражника и подобных всем этим нечестивым тварям, то сожги ему сарай, отрави его собаку, убей его. Денег у вас должно иметься больше, чем у них. Только накопив кучи сокровищ, вы сможете от них отречься полностью. Не имей с ними никакой связи и дел, ибо чем ближе вы к ним, тем дальше от Меня и нетленной великолепной жизни».
Получить полную версию книги можно по ссылке - Здесь
| Предыдущая страница | Следующая страница |
Поиск любовного романа
|
Партнеры